Под грохот поезда

Чудовский поезд был почти пуст. Немногие пассажиры разместились далеко не в каждом вагоне. Поездная прислуга, как только поезд остановился, разбрелась кто куда по станции, оставив открытые вагоны без всякого присмотра.

– Пустовато сегодня, Исполатов, – заметил дежурный станционный агент старшему кондуктору.

– Да, немного, – согласился тот. – По ведомости кассира всего четыре билета продано.

– Четыре? – удивился агент. – Я тут только одного старикашку в буфете видел… Чудовский ваш поджидал.

– Видно, со стороны подошли. Эх, летом-то! Так на каждой платформе и подсыпаются, а теперь что!… Из Вишеры всего с одним пассажиром второго класса вышли, а в Чудове совсем мало с новгородского пересело. Давали бы отправку! Чего ждать напрасно?

– И то, – произнес агент. – Звонок! – приказал он сторожу у колокола.

– Имею честь кланяться! – по-военному приложил руку к фуражке Исполатов. – К себе пойти… ведомостями заняться. Гребнев! – приказал он своему помощнику. – Ты поезд отправишь.

– Слушаю, Федор Логвинович, – ответил тот. – А проверять билеты сами будете?

– Нет, проверь их ты, а я позаймусь! Иди, отправляй, третий звонок!

Гребнев рванулся вперед, и по всей платформе задребезжал его переливчатый свисток. Машинист ответил ему с паровоза и по второму свистку двинул поезд вперед.

Гребнев пошел в старой конструкции, низенький и грязноватый вагон с открытыми площадками. Там было только двое пассажиров. Один, согнувшись в три погибели, лежал ничком на коротенькой лавке, другой – низкорослый, с длинной бородой, одетый в полукрестьянское платье, стоял у противоположного окна.

– Ваш билет? – наклонился Гребнев к лежавшему пассажиру.

– А у меня билеты, – повернулся к нему пассажир, стоявший у окна. – Не трожь его, на! – и он подал Гребневу два билета.

– Товарищи? – спросил кондуктор.

– Выходит, мил человек, что так.

– То-то с Любани и до Ушаков оба… – простриг Гребнев билеты. – Ишь, как напровожался то, – кивнул он на лежавшего. – Совсем намок.

– Есть малость, – последовал ответ.

– Чего там малость, когда не добудишься. Верно, у Егорушкина в гостинице угощались? – задал он вопрос и шагнул дальше. – У Егорушкина хорошо! Фу-фу- фу, – вдруг остановился он и сильно потянул носом воздух, – пахнет тут чем-то таким…

– Чем?

– Лекарством каким-то.

Легкий, едва уловимый аромат какого-то вещества действительно чувствовался в вагоне.

– Лекарством? Так это от него попахивает, – указал бородатый на лежащего.

– От него?

– Ревматизм у него… так натирается. Нешто чувствительно?

– Не то чтобы очень, а заметно.

– А это ты со свежего воздуха пришел, а нашему брату хоть бы что, принюхались.

– И то бывает, – согласился Гребнев и, успокоившись, пошел дальше.

Когда он, покончив с обходом поезда, возвратился в вагон, бородатый пассажир тормошил своего товарища, но тот продолжал крепко спать.

– Чего ты? – остановился около них Гребнев. – Пусть бы пока себе спал.

– Нехорошо так-то, – ответил бородатый, – чего, как колода, лежит? На воздух его – живо прочухался бы.

– Это ты на площадку, что ли, задумал? И думать не моги! Свалится еще.

– Зачем валиться? Я не допущу.

– Сам-то ты чуть потрезвее его!… Слышь, на площадку не смей выходить! Вагон старый, площадка открытая, долго ли до греха? Увижу если, скажу старшему, чтобы на первой платформе ссадил.

– Ну, ну, ладно!…

Гребнев ушел и, явившись к Исполатову, объявил:

– С Любани трое.

– Как трое? – возразил тот. – Четверо должно быть. У меня так в ведомости отмечено.

– Весь поезд обошел, – сказал Гребнев, – трое только… Разве еще раз пройти?

– Брось! Все равно никуда не денутся, а после Ушаков я сам обойду. Садись-ка! Займемся подсчетом.

Гребнев уселся и взялся за билеты.

– А барин-то этот, что с Вишеры сел, – заговорил он между делом, – как забился в угол, так и сидит.

– Это во втором классе?

– Да, я его и тревожить не стал… Ребята на том конце дремлют, – сообщил он про товарищей.

– Вот я их в Ушаках разбужу, – погрозил Исполатов. – Ну, брось болтать, займемся делом: в Ушаках контроль может сесть!

Они углубились в работу.

Пассажир-бородач, едва только Гребнев вышел, принялся за спавшего.

– Тяжел, проклятый, – бормотал он, поднимая его, – только мне и впору.

Однако хлопанье двери в другом конце вагона остановило его и заставило выглянуть в узкий проход между сиденьями.

Прямо к ним шел невысокого роста мужчина.

– Скорее, Володька! – крикнул бородач, увидав его.

– Готово разве? – проговорил тот, подходя.

– Готово, все почти! Как только он вошел, я ему губку с хлороформом… поезд еще на станции был, а он уже, пьяный от хлороформа, спал… И судорог почти не было. Вот как у нас!… Тебе бы, Марич, не управиться…

– Где уж мне против Квеля! – усмехнулся подошедший. – Бедный Кобылкин! Вот тебе и всероссийская знаменитость…

– Ну, не философствуй. Как только я его выволоку на площадку, а оттуда…

Квель не договорил, но выразительным жестом показал, что произойдет на площадке.

– Зачем это? – произнес Марич, поморщившись.

– Как зачем? На полуделе, что ли, останавливаться? В случае чего все на несчастный случай свалить можно. Ты помнишь, что нужно делать? Сядь, уткнись носом в угол и не дыши, пока я не приду. Так ты за него для кондукторов и сойдешь…

– Знаю я, говорили ведь!… А если кондуктор?

– Если оттуда, – кивнул Квель в противоположную сторону вагона, – задержи… Ну, закуражься, что ли.

– А если с той? – указал Марич на двери с их конца.

– Не твоя беда! Я уже сказал, что подготовил почву. Если там кто войдет, так подумает, что я пьяного товарища на воздух вывожу. Понял?…

Квель подхватил несчастного Кобылкина за талию и поволок к дверям.

Очутившись на площадке, злодей не сразу принялся за свое страшное дело.

– Сядь-ка, посиди напоследок, – бормотал он, усаживая бесчувственного Кобылкина на откидную скамейку.

Оставив свою жертву, Квель перепрыгнул на площадку соседнего вагона и, приоткрыв дверь, заглянул вовнутрь. В вагоне никого не было.

– Ну, теперь раз-два, и все будет благополучно, – прошептал он, возвращаясь назад. – Полезай-ка, братец! – приподнял он Кобылкина. – Сам виноват, зачем в чужие дела нос суешь.

Квель рукой откинул подвижной барьер площадки.

Поезд мчался, и в грохоте его тонули все звуки: и свист ветра, и шум деревьев, и, наконец, слабый страдальческий стон, вдруг вырвавшийся из груди несчастного.

– А, просыпаться на морозе начинаешь! – фыркнул убийца. – Тогда поспешим… Нет, не сюда, не сбоку, а под колеса прямо… так вернее будет!

Квель присел и поднял свою жертву, но в это мгновение сильный толчок в спину сбил его самого с площадки. Он выпустил Кобылкина, так что тот отлетел далеко в сторону, но сам при падении сумел ухватиться за ступеньку и повис в воздухе.

– На помощь, помогите! – раздался его отчаянный вопль.

На площадке всего лишь на мгновение вспыхнул огонек спички, но, как ни слаб он был, Квель ясно увидел склонившееся над ним бледное лицо Куделинского.

– Станислав!… Ты… меня! – в ужасе, не веря своим глазам, закричал он. – Станислав! Спаси… руку!…

Никто ему не ответил.

– А, ты так! – крикнул Квель. – Хорошо же!

Он сделал нечеловеческое усилие, чуть-чуть приподнялся и стал коленом на нижнюю ступеньку вагона.

Теперь он почувствовал себя спасенным, так как, пользуясь точкой опоры, легко мог взобраться на площадку. Но несколько пережитых им страшных секунд истощили его силы, и он не мог без отдыха сделать последнее спасительное для себя движение. Когда же он захотел подняться, что-то со страшной силой ударило и сорвало его с подножки. Поезд вихрем пролетел мимо одной из станций, на которой по расписанию не назначено было остановки, и Квеля сшибло краем платформы.

Как раз в это время на площадке заблестел огонек. Это неугомонный Гребнев, беспокоившийся, как бы чего не случилось с замеченными им нетрезвыми пассажирами, пошел взглянуть на них.

Он сразу успокоился, увидав приткнувшегося в углу пьяненького.

– Эй, земляк, – ткнул он его в плечо.

– Пошел прочь! – прорычал тот.

– Прочухался? – засмеялся Гребнев. – А товарищ твой где?

– Тут где-нибудь… никуда не делся…

– То-то „тут“! К Ушакам идем; там вам слезать.

– Без тебя знаем, – последовал ответ, – слезем, когда нужно будет…

– Ну, смотри же, не проворонь станции, не то вдвое до Тосны заплатишь!…

Успокоенный Гребнев пошел дальше.