COMISARIO ПО ЗАКУПКАМ ПРОДОВОЛЬСТВИЯ

К концу 80-х годов над испанским небом сгустились военные грозы.

Филипп II решился наконец на поход против Англии. На этот шаг его подвигла казнь его ставленницы и единомышленницы шотландской королевы Марии Стюарт 18 февраля 1587 года. Испания начала готовиться к войне.

В начале апреля король назначил своего советника Антонио де Гевару главным комиссаром по подготовке морской экспедиции к Британским островам. В свою очередь Антонио де Гевара сделал своим помощником Диего де Вальдивию, который должен был создать для этого специальный лагерь с местоположением в Севилье. Помощнику вменялось в обязанности заниматься заготовками необходимого продовольствия для формирующейся армии. Диего начал свою работу с набора целой армии уполномоченных по закупкам продовольствия у населения. Эти люди разъезжали по всей провинции и, выполняя указ короля, покупали оливковое масло и пшеницу у крестьян, которые в свою очередь были обязаны их продавать. Одним из таких «продовольственных» комиссаров и стал Мигель де Сервантес. Он находился в Севилье с мая и вступил в должность в сентябре 1587 года.

Однако еще до этого, 28 апреля, находясь в Толедо у нотариуса Амбросио Мехии, писатель составил на имя Каталины де Саласар доверенность, дающую право на распоряжение всем имуществом. И будучи в Эскивиасе, собственноручно вручил ее своей супруге. Таким образом, он оформил свой уход из семьи. Официально развестись он не мог. Церковный развод был делом чрезвычайно редким. Необходимо было разрешение папы, которое давалось лишь королям, если в браке у них не было детей. Поэтому простые люди, равно как и идальго, «расходились» в прямом смысле этого слова, а потом, если было такое желание, могли сойтись и зажить снова. Итак, распрощавшись с супругой, Сервантес дорогами Ла-Манчи (впечатления от которых позднее мы встретим в «Дон Кихоте») отправился в Севилью, где через десять дней его уже встречал Томас Гутьеррес.

Бывший актер, видимо, имел неплохие связи. Во всяком случае, ученые сходятся во мнении, что именно он представил ветерана Лепанто помощнику советника Антонио Гевары Диего де Вальдивии, это было своего рода поручительством, без чего Сервантес не смог бы получить желаемую должность комиссара.

* * *

С Севильей у Мигеля были связаны многие детские воспоминания: спектакли Лопе де Руэды, обучение в коллегии иезуитов, игры с братьями и сестрами.

Время в XVI веке двигалось медленно, значительно медленнее, чем, например, в XX столетии, когда за какие-нибудь 10–15 лет город может измениться до неузнаваемости. А если мы будем говорить о таких выдающихся и старых городах, как Севилья, то в них время просто останавливается.

Во все времена столица Андалусии была одним из наиболее крупных торговых и культурных центров испанской монархии. И это немудрено, так как Севилья — город-порт, практически монополизировавший все торговые и транзитные операции, осуществлявшиеся как с Новым Светом, так и со многими другими колониальными землями империи. Широкий Гвадалквивир являл собой мощную водяную артерию, позволявшую большим океаническим судам заходить в город, грузиться и разгружаться, швартоваться и отдыхать после многодневных трансатлантических переходов. Город буквально задыхался от изобилия дорогих товаров, драгоценных металлов и камней, поступавших со всего мира. Один из историков писал: «22 марта 1595 года к причалам на реке прибыли корабли, груженные серебром из индийских стран. Их разгрузили и доставили в Торговую палату 332 повозки серебра, золота и жемчуга огромной ценности. 8 мая 1595 года с капитанского корабля выгрузили 103 повозки серебра и золота. А 23 мая доставили сухим путем из Португалии 583 ящика серебра, золота и жемчуга, снятых с адмиральского корабля, пришедшего в Лиссабон. Шесть дней кряду эти грузы переправлялись через Трианский мост».

Безусловно, богатый и большой город Севилья страдал всеми болезнями мегаполиса эпохи раннего барокко: «Больше всего в Севилье грабителей, прелюбодеев, фальшивых свидетелей. Игроков, сутенеров, убийц, ростовщиков, скупщиков и перекупщиков, бродяг, живущих чудесами Магомета. То есть игрой и воровством в картежных домах и за доской для костей, ибо здесь имеется свыше трехсот игорных домов и более трех тысяч гулящих девиц… Торговля превратилась в грабеж и спекуляцию; скупается все, начиная с золота и шелка и кончая овощами, для перепродажи по вздутым ценам, когда почувствуется их недостаток на рынке… Каждый стремится обделать свои делишки. Бедные продолжают изнывать в бедности, богатые насыщают свою ненасытную алчность, а разбойников в Севилье не меньше, чем в Сьерра-Морене». Насчет мошенников и раздолья для них в этом городе хорошо написал сам Сервантес в «Ринконете и Кортадильо» и «Вдовом мошеннике». А в целом подобное нелицеприятное описание можно отнести к любому крупному деловому городу как в XVI веке, так и в XX, что тем не менее не мешает им притягивать к себе людей самого разного сословия и рода занятий. Одним из них и был Мигель де Сервантес — комиссар по закупкам продовольствия для Непобедимой армады.

* * *

После трех месяцев вынужденного безделья 18 сентября 1587 года комиссар Сервантес выехал из Севильи.

Каждому комиссару назначалась своя территория. Уполномоченный по закупкам объезжал обычно подведомственные ему земли верхом на лошади в сопровождении нескольких помощников. В его функции входило выявлять, у кого в округе имеются «излишки» оливкового масла, пшеницы, ячменя и других продуктов, и скупать их по установленным ценам. Но так как обычно денег не было, то расчеты зачастую производились квитанциями о получении такого-то количества того или иного продукта. Собранная таким образом провизия доставлялась комиссаром в оговоренное место. То, что закупочные цены были низкими, понятно, но и этих денег крестьянин не получал — только вексель, который неизвестно когда будет оплачен и будет ли оплачен вообще. Естественно, каждый старался утаить свое добро от зорких глаз интенданта и его помощников, которые в свою очередь всеми правдами и неправдами желали выполнить королевский указ. Поэтому нет ничего удивительного, что сельские жители комиссаров не жаловали и не ждали от их появления в своей округе ничего хорошего.

Не только простой люд был обязан продавать провиант для нужд армии, объектами реквизиции являлись латифундисты, а также монастыри, церкви, духовные общины и т. д. Теоретически комиссары имели весьма широкие полномочия для исполнения своих обязанностей, вплоть до заключения в тюрьму особо строптивых, однако в действительности они могли совсем немного. Поэтому им приходилось всеми способами воздействовать на селян, не желавших расставаться со своим добром. За эту непростую работу комиссары получали по 12 реалов в день. Сумма смехотворная, она едва покрывала их повседневные траты. Но даже эти небольшие деньги можно было получить только после выполнения своей многострадальной миссии, да еще и с опозданием.

Тем не менее за эту работу «бились», чтобы заполучить ее, требовались поручители, как, например, Сервантесу. Тут кроется какой-то секрет. Вероятно, уполномоченные имели дополнительный заработок, «борзых щенков» — наличностью или натурой — в виде продовольствия. Можно было погреть руки на неупорядоченной выплате крестьянам денег за сданные продукты. Население раз за разом продавало свои «излишки», в то время как плата за них производилась единожды и постфактум. Иногда изъятие продуктов так и оставалось неоплаченным. Все это приводило к путанице в финансовых документах и отчетах.

Матео Алеман писал о деятельности комиссаров в «Гусмане де Альфараче»: «Разоряют страну, обирают бедняков и вдов, втирая очки своему начальству и обманывая своего короля, одни в целях увеличить свое состояние, а другие с тем, чтобы создать его и доставить пропитание своим наследникам». Интересны комментарии по этому поводу самого Сервантеса. В интермедии «Судья по бракоразводным делам» экс-комиссар нарисовал самокарикатуру: «С хлыстом в руках, на наемном муле. Маленьком, худом и злом, без погонщика, потому что такие мулы никогда не нанимаются и ничего не стоят, с перекидной сумкой на крупе, в одной половине воротничок и рубашка, в другой кусок сыру, хлеб и кожаная фляжка, без приличного дорожного платья, кроме пары штиблет об одной шпоре, с беспокойной торопливостью уезжает он комиссионером по Толедскому мосту на ленивом и упрямом муле. Глядишь, и через несколько дней посылает домой окорок ветчины и несколько аршин небеленого сукна, и такими вещами, которые ничего не стоят в той местности, куда он послан, поддерживает свой дом, как только он, грешный, может…» А в «Новелле о беседе собак» называет комиссаров посредниками, «разрушающими государство». Даже кортесы отметили негативные стороны деятельности уполномоченных по сбору продовольствия, которые «разрушали поселки и города, ими навещавшиеся, вымогая взятки и относя за счет казны свое содержание, питание и другие траты на суммы куда большие, чем стоимость добывавшихся ими припасов».

Сохранился отчет о тратах комиссара Сервантеса, которые он производил во время своей службы в этой должности, свидетельствующий, что относительно ветерана Лепанто совершенно неуместны подозрения во взятках и других злоупотреблениях, широко распространенных среди его коллег. Но, как увидим далее, к дону Мигелю имелось множество претензий как со стороны королевской казны, так и со стороны населения.

«Мула ему предоставило правительство. Он больше не походил на бродягу. Он был хорошо одет, как подобало королевскому чиновнику: доверху застегнутый бархатный темный камзол, изящные брыжи и легкий суконный плащ. На это платье ушла большая часть его предварительной получки. По левую сторону седла болтался в ременных петлях знак доверенной ему власти: длинный посох с вызолоченным набалдашником в виде короны. Иногда он зажимал его под мышкой наподобие копья».

Первым объектом комиссара по закупкам продовольствия для флота Его величества Мигеля де Сервантеса стало живописное и благополучное местечко Эсиха. Здесь ветеран Лепанто был принят самим коррехидором Эсихи Москерой де Фигероа, выдающимся поэтом, к которому Сервантес не мог не чувствовать глубокого уважения и чье имя он упомянул в «Галатее» в известной «Песне Каллиопе». Задача коррехидора, в данном случае Фигероа, заключалась в своего рода посредничестве и разрешении конфликтов между комиссарами и местными властями. Встреча, несомненно, была очень приятной, но, к сожалению, срок исполнения должности у Фигероа уже вышел, и он не замедлил покинуть Эсиху. И уже с начала октября 1587 года Сервантесу пришлось столкнуться с чиновниками, настроенными в отношении него прямо противоположным образом. Ситуация осложнялась неурожайным годом, из-за чего положение с продуктами стало очень напряженным, кроме того, населению не было заплачено еще за предыдущие закупки.

Длительные переговоры не дали никакого результата, и крестьяне решили обратиться напрямую к Вальдивии, помощнику Антонио Гевары, попросив в связи с неурожаем в Андалусии отсрочки по выполнению королевского указа. Диего де Вальдивия, естественно, никакой отсрочки не дал, и Сервантесу ничего не оставалось, как исполнить свой долг и забрать продовольствие там, где он его обнаружил. Понятно, что обнаружить его оказалось легче у богатых землевладельцев и церковников, получающих ренту со своих немалых наделов. Шаг был, за неимением другого выхода, бесспорно, смелым, а может быть, даже и безумным. Реакция последовала незамедлительно: главный викарий Севильи отлучил Сервантеса от церкви.

Этот факт некоторые исследователи, особенно в XIX веке, видевшие в авторе «Дон Кихота» чуть ли не богоборца и представителя свободного от религиозных догм критического мышления, трактовали именно как столкновение с католической церковью. Между тем дело обстоит несколько иначе. В Испании XVI века отлучения от церкви были делом частым, если не сказать обычным. Как еще могла воздействовать католическая церковь на ослушавшуюся, «заблудшую овцу»? Кроме того, это было единственным способом как-либо влиять на светскую власть в частных конфликтах между ней и церковью. Так, отлучению подвергались, в частности, и Карл V, и Филипп II.

Увидев, что один из его подчиненных попал в беду, Диего де Вальдивиа в начале ноября лично отправился улаживать дела в муниципалитеты и посредством ряда компромиссов сумел добиться отмены указа викария.

Но Сервантесу определенно не везло. Приехав в местечко Ла Рамбла, он ощутил особо холодный прием, и было отчего. Восемь лет назад в этой деревушке уже производилась «скупка» продовольствия, за которую до сих пор не было заплачено. И чтобы исполнить свои служебные обязанности, комиссар Мигель де Сервантес был вынужден прибегнуть к крайним мерам — арестовать и посадить в тюрьму наиболее упорствующих селян.

Еще более худшая ситуация сложилась в деревушке Кастро дель Рио, где, заключив в тюрьму строптивого дьячка, Сервантес был подвергнут отлучению от церкви, на этот раз произведенному главным викарием Кордовы. Однако автор «Галатеи» продолжает свою нелегкую службу, бороздя просторы Андалусии, — мы встречаем его в Эспехо, Кабре, где много лет служил коррехидором Андрес де Сервантес, дядя Мигеля, старший сын лиценциата Хуана де Сервантеса. Там же, в Кабре, автор «Дон Кихота» неожиданно встречает своего двадцатитрехлетнего двоюродного брата Родриго, который некоторое время помогает ему в исполнении служебных обязанностей.

С приближением Рождества, самого большого католического праздника, комиссар Сервантес возвращается в Севилью. Его, однако, ждут плохие новости. Обещанные Мадридом деньги не пришли, и, таким образом, он не сможет получить свои насущные, таким трудом заработанные 1300 мараведис. Мигеля не утешили даже благодарности Диего де Вальдивии за хорошо проделанную работу. Были и другие не радостные новости. Старая и вдовая мать Мигеля донья Леонора де Кортинас нуждалась в моральной и финансовой поддержке. Бывшая пассия Сервантеса Ана Франка, тоже ставшая вдовой, разрывалась между таверной и двумя дочками. В заключение всех бед имя Сервантеса оказалось втянутым в шумный скандал вокруг Лопе де Веги и его любовницы Елены Осорьо.

Мы уже касались этой истории. Между Лопе и Еленой произошел разрыв, и драматург написал несколько сатирических памфлетов, в которых главными фигурами были отец экс-возлюбленной и ее новый покровитель богатый финансист Перренот де Гранвела. Первоначально в их авторстве подозревали нескольких поэтов, в том числе и Сервантеса. Некто Амаро Бенитес, в частности, показал в суде, что его приятель Луис де Варгас, услышав одно из этих произведений, сказал: «Этот романс (?) написан в стиле четырех-пяти поэтов, которые и могли только его сочинить. Он может принадлежать Линьяну, но тот находится в отъезде, или Сервантесу, но его также здесь нет; я его не писал, возможно, что он сочинен Виваром или Лопе де Вегой». Как пишет К. Державин, «это эпизодическое упоминание имени Сервантеса свидетельствует о том, что к 1588 году за ним установилась твердая репутация мастера романсного жанра в ряду таких видных его представителей, как Педро Линьян де Риаса, Хуан Баутиста де Вивар и Лопе де Вега». Утверждение достаточно спорное, тем более что вряд ли эти стихи можно было назвать романсами, ибо за их написание обычно в суд не подают, это сочинение было, скорее всего, сатирическими куплетами.

Лопе де Вега был задержан 29 сентября 1587 года и уличен в авторстве, что вызвало скандальный процесс с описанными уже нами последствиями.

Как бы то ни было, имя Сервантеса было упомянуто в связи с этой шумной историей, что могло доставить ему дополнительные неприятности, которых хватало и без того.

 

ИЗДЕРЖКИ КОРОЛЕВСКОЙ СЛУЖБЫ

Непобедимая армада формировалась в портах Лиссабона и Кадиса. Но факт организации гигантской флотилии еще не означает ее дееспособности. Огромный флот требует и огромных затрат. «Морские игры» обошлись королевской казне более чем в 7 миллионов дукатов. Назначенный выход эскадры в боевой поход на 18 января был перенесен на 15 февраля. Не хватало средств. Это отражалось на разных ступенях социальной иерархии испанской империи. Требования росли, а финансов для выплаты чиновникам окладов не было. Недостаток денег с лихвой возмещался устными и письменными благодарностями. Как-то приехав в Севилью, главный комиссар Антонио де Гевара направил Сервантесу свидетельство о своем удовлетворении проделанной им работой. Однако денег в карманах у писателя не прибавилось.

С организацией похода Непобедимой армады дело шло плохо. Дон Альваро де Базан, вдохновитель проекта и ответственный за отправку экспедиции, 9 февраля скончался от апоплексического удара. На его смерть глубоко уважавший его Мигель де Сервантес написал сонет.

После кончины Альваро де Базана король назначает на его место своего родственника герцога Мединасидониа, по прозвищу «тунцовый», данному ему в связи с его доходами от промысла тунца. Герцог действительно был отличным администратором, но не имел никакого опыта в морских делах. Он пытался втолковать это королю, но безуспешно, его участь была решена.

Сервантес же в это время продолжает «бороздить» просторы Андалусии, исполняя свои комиссарские обязанности. В начале весны он возвращается в Севилью, где получает известие о кончине своей тещи, случившейся 1 мая 1588 года. Каталина де Паласьос завещала все свое имущество наследникам. Им же предстояло расплачиваться по долгам на сумму 200 тысяч мараведис и заниматься прочими похоронными делами.

Автор «Галатеи» маялся от безденежья. За все десять месяцев работы Сервантес получил жалованье только один раз. Естественно, не было денег на оплату крестьянам за реквизированное продовольствие. Дальнейшая деятельность комиссаров становилась архитрудной. Деньги появились только в конце июля, одновременно со снятием с Сервантеса отлучения от церкви, наложенного на него в Севилье. Мы уже говорили, что к благополучному разрешению этой проблемы приложил руку сам Антонио де Гевара, письменно объяснивший раздраженным церковникам их «обязанности перед королем и господом богом» в борьбе с «британскими еретиками».

Трудности возрастали. При сдаче пшеницы оказалось, что собранную в прошлом году плохо хранили. В ней завелся долгоносик, и теперь она стала непригодной для употребления в пищу. Но ведь Сервантес должен был заплатить за эту пшеницу свои собственные деньги. Кроме этого, работа комиссара была рассчитана на финансовые махинации, чего, вероятно, не умел делать Сервантес. Во всяком случае, анализ его отчетов показал, что у него имеется денежная недостача. Начавшийся в свое время конфликт с жителями Эсихи тоже имел свое продолжение. Богатые крестьяне, идальго и другие состоятельные люди для защиты своих интересов взяли рехидора Луиса Портокарреро. Выяснение отношений между селянами и комиссаром дошло до Антонио де Гевара, который частично удовлетворил требования ходатайствующих, что, конечно, не могло не вселить в них надежду на дальнейшие победы. И спустя какое-то время Портокарреро обвинил комиссара Сервантеса в незаконных реквизициях и продаже провианта на сторону и других нарушениях. Последнему пришлось приехать в Севилью, где после неприятных многомесячных дискуссий жителям Эсихи пришлось признать, что Сервантес выполнял свои обязанности «должным образом и старательно».

Пока автор «Галатеи» разбирался со своими злопыхателями, по стране начали ходить слухи о судьбе Непобедимой армады. Эскадра, состоявшая из 130 кораблей и 30 тысяч человек, выйдя, наконец, 12 июля 1588 года после неоднократных отсрочек из Лиссабона, сразу же попала в сильный шторм, что вынудило ее, прежде чем продолжить свой путь к Британским островам, зайти в порт Корунья. Каких только сплетен не ходило: что Мединасидониа уже объединился с Александром Фарнезе, наместником короля в Нидерландах, что Фрэнсис Дрейк умер, что английская эскадра рассеяна и испанские войска уже продвигаются по суше в глубь Англии и т. д. и т. п.

Осенью истинное положение дел стало проясняться. Испанскому флоту так и не довелось сразиться с англичанами. Понимая, что открытый бой им невыгоден, британские суда всячески избегали стычек, «направляя» противника к Кале.

В результате испанский флот под командованием неопытного полководца попал в весьма затруднительное положение. На него нападали английские брандеры, голландский флот не давал испанцам возможности соединиться с Фарнезе. Зажатый со всех сторон, прижатый к берегу, где нет портов с достаточной для больших судов глубиной, Мединасидониа решает вернуться обратно в Испанию северным маршрутом, обогнув Англию со стороны Шотландии. Однако внезапное предзимнее похолодание, голод и болезни, дополненные постоянными нападениями английских судов, сделали огромный испанский флот окончательно недееспособным. В результате последующих злоключений Непобедимая армада потеряла половину своих кораблей. Остальные, в лучшем случае 60 кораблей, были рассеяны и достигли испанских портов поодиночке.

Сервантес откликнулся на это печальное для испанской монархии событие двумя одами. К. Державин называет их «песни, рожденные вестями о католической эскадре». Одна из них была написана в начале лета 1588 года в качестве напутствия. Стихотворение довольно посредственное, и его принадлежность перу Сервантеса вызывает большие сомнения. Вторая ода была написана после бесславной гибели Непобедимой армады: «О Испания, матерь наша! Смотри, как твои сыновья возвращаются в твое лоно, оставив море полное своими несчастьями, их возвращает страшная буря…»

Конечно, мощь такой огромной империи, как Испания XVI века, подорвать одной военной неудачей, даже серьезной, было невозможно. Восприняв поражение как удар судьбы, Филипп II уже в следующем году решил повторить попытку высадки десанта на побережье ненавистных бриттов. Но трагедия армады имела-таки одно важное последствие — моральный урон: репутация Испанского флота, грозы морей, как непобедимого была сильно подорвана. Солнце испанской монархии уже закатывалось, золотой век великой империи подходил к своему концу. На исходе были не только финансы государства, но и жизнь самого императора. Все это вкупе не дало возможности ни на следующий год, ни в дальнейшем реализовать план Филиппа II.

Это случится позже. А в 1589 году план повторного вторжения на Британские острова был у всех на устах. Армейские и флотские снабженцы, комиссары по сбору продовольствия снова оказались при деле. Начал совершать свои поездки по Андалусии и дон Мигель.

Однако мы теряем его следы на несколько месяцев и обнаруживаем только 12 февраля 1590 года в Кармоне. Очевидно, за этот период автор «Галатеи» успел побывать и у жены в Эскивиасе, и у родных в Мадриде.

* * *

Собирать провиант у селян становилось все труднее и труднее. Да и сам комиссар Сервантес уже вымотался. Сколько же можно объезжать селения верхом на муле, чувствуя вокруг одни неприязненные взгляды и слыша бранные слова? А особо мстительные могут еще и в суд подать, но все же это была работа, по большому счету, уважаемая — королевская служба. Кто об этом не мечтал?

Новым помощником Антонио Гевары был назначен Мигель де Овьедо. Именно он откомандировал Сервантеса в Кармону и ее окрестности для сбора четырех тысяч арробас оливкового масла, заполучить которое было совсем не просто, но приходилось тянуть лямку и отрабатывать казенное жалованье.

Сервантес не теряет надежды на получение какой-либо другой, более благополучной работы. В конце мая 1590 года он посылает в Мадрид новое прошение, направленное президенту Совета Индий, переданное, вероятно, сестрой писателя Магдаленой. Бумага сопровождалась подробным curriculum vitae ходатайствующего. Перечисляя свои заслуги перед королем и отечеством и ссылаясь на бедность свою и своих родных, ветеран Лепанто просил предоставить ему одну из вакантных должностей: пост казначея в Новой Гранаде, губернатора провинции Соконуско в Гватемале, казначея флота в Картахене или коррехидора города Ла-Пас (Перу).

Для придания веса бумаге Сервантес использовал свою вторую фамилию — Сааведра, на самом деле не принадлежавшую никому из его предков по прямой линии наследования. Очевидно, он позаимствовал ее у Гонсало де Сервантеса Сааведры, одного из своих дальних родственников. Писатель использует фамилию Сааведра в своих художественных текстах, в частности в «Алжирских нравах», во вставной новелле в «Дон Кихоте», в «Бравом испанце» («El gallardo espanol») и др. Кроме того, он дал эту фамилию своей дочери Исабель. Все это дало исследователям почву для пространных размышлений и даже измышлений. Автор поместит фамилию Сааведра на титульный лист издания первой части «Дон Кихота» — Мигель де Сервантес Сааведра. Он хотел сказать этим, что роман написан человеком с именем, настоящим идальго из хорошего и древнего рода.

Подавая петицию, экс-солдат надеялся на лучшее. Но на самом деле он был одним из многих, перемолотых жерновами государственной машины. И ему еще повезло — худо-бедно, но он состоял на королевской службе и был облечен немалой властью.

Знал ли автор «Галатеи», что такое Новый Свет, или Индия, как называли в то время открытую Колумбом Америку? Судя по его описанию в «Ревнивом эстремадурце», знал, и совсем неплохо. В этой новелле молодой человек, «увидев себя без денег и почти без друзей… прибегнул к средству, к которому прибегают многие другие промотавшиеся люди этого города (Севильи. — А. К.), а именно к поездке в Америку — пристанище и убежище для людей, потерявших последние надежды в Испании, спасение для бунтарей, вольный рай для убийц, укромное и удобное место для игроков, которых люди, сведущие в этом деле, называют „сиертос“, великий соблазн для распутных женщин, а вообще мало кому помогающее средство».

В начале июня 1590 года доктор Нуньес Моркечо, релятор Совета Индий, написал на петиции Сервантеса: «Поискать здесь, в чем бы оказать ему милость» («Busque por aca en que se le haga merced»). Это был вежливый отказ. Более на этот счет не известно ничего. Возможно, как полагает К. Державин, состоявшееся в 1593–1594 годах назначение Сервантеса на должность сборщика налоговых недоимок в Гранаде было какой-то официальной реакцией на его прошение. В любом случае конкретного ответа на свое ходатайство он не получил. А пока он был озабочен получением денежных сумм, уже два года задерживаемых, но необходимых для того, чтобы расплатиться с селянами за продовольствие. Это было почти делом безнадежным — снабженцы испанской армии были, как и все снабженцы во все времена, у всех народов, нечисты на руку, обманывали и обсчитывали где и как могли. И деньги оседали совсем в других карманах.

Сервантес получил 55 тысяч мараведис — половину от того, что должен был выплатить селянам. Все его попытки каким-либо образом получить все остальное, апелляция к Мадриду не привели ни к чему. Напротив, слишком активным комиссаром в столице заинтересовались и решили вызвать Сервантеса на предмет проверки его деятельности. В это же самое время генеральный комиссар по закупкам продовольствия Антонио Гевара, чья деятельность давно уже вызывала подозрения, был отстранен от своей должности, а его помощник Бенито де Мено, обвиненный в мошенничестве, арестован.

Сервантес в Мадрид не поехал, попросив секретаря Гевары Хуана Серона представлять его на слушаниях в столице. Дело уладилось, и автор «Галатеи» вновь занялся «выколачиванием» из королевских канцелярий и комиссий недостающих средств. Как ни странно, но 12 марта 1591 года ему наконец удалось добиться своего. Хуан де Тамайо, делегированный казначей-кассир, передал неугомонному комиссару 110 тысяч мараведис — практически все, что ему полагалось. Это был очевидный успех.

Новым генеральным комиссаром был назначен Педро де Исунса. Сразу же после назначения новый глава отправился в Севилью, чтобы во всем разобраться и покончить с порочной практикой ворующих интендантов. Сервантес, вероятно, был рад появлению нового и честного руководителя, который должен был навести порядок. Для него приезд генерального комиссара ознаменовался двумя событиями: были продлены его полномочия в качестве закупщика, но подневное жалованье было снижено с 12 реалов до 10.

Летом 1591 года Мигель много разъезжает по югу Испании. С наступлением осени он едет в Эстерону в поисках пшеницы и ячменя. В декабре он в Монтилье, где имеет возможность лицезреть двух «ведьм», мать и дочь, прозванных «Камачас», позднее отправленных Инквизицией на костер. Отблески этого реального события появятся позднее в «Новелле о беседе собак», в рассказе Бергансы, который приезжает в Монтилью и встречается с ведьмой Каньисарес. Судя по детальному описанию ведовских обрядов, Сервантес был хорошо осведомлен об их отправлении.

Спустя несколько дней помощник комиссара Сервантеса Николас Бенито из-за одной незаконной реквизиции поссорился с Сальвадором Торо, управляющим королевскими складами в деревне Теба, недалеко от Малаги. Торо обратился непосредственно к генеральному комиссару Исунсе и потребовал за противоправные действия Бенито компенсацию в размере 600 тысяч мараведис. Сервантес, безусловно, нес ответственность за действия своего помощника. Но его спасло поручительство Исунсы, который в письме королю в январе 1592 года гарантировал честность своего комиссара.

С приходом весны дон Мигель начал снова объезжать просторы южной Испании. Теперь его ориентирами были Андухар и Хайен. Затем он вернулся в Севилью, где уже в который раз оказавшись «на мели» да к тому же заболев, был вынужден просить прибежища в гостинице у Томаса Гутьерреса.

Как пишет Бруно Франк, «в „Греческой вдове“ всегда находился кров для разъезжающего комиссара. Как бы ни был велик наплыв гостей — купцов и капитанов, знатных дворян и проходимцев, офицеров, менял и почетно сопровождаемых дам, — Сервантеса неизменно ожидали постель и тарелка, когда он, усталый и полный отвращения, возвращался после своих экзекуций. Из-за оплаты сразу же возникла заминка. Он пригрозил, что съедет. Но хозяин и друг разрешил щекотливый вопрос однажды и навсегда — могучим, низким, ржавогромыхающим смехом. С этого дня Сервантесу стали за обедом стелить скатерть — баловство, выпадающее на долю лишь особенно важных путешественников. Гутьеррес ухаживал за его мулом, он отдавал в стирку его белье, он ссужал ему деньги, он стоял за него горой».

Сальвадор Торо, подававший в свое время жалобу на Сервантеса, не угомонился. В начале лета 1592 года прибыв в Мадрид, он подал официальную жалобу на генерального комиссара Исунсу. Естественно, дон Мигель также был вовлечен в эту тяжбу.

Беда не приходит одна. В это же время Военный Совет (Consejo de Guerra) потребовал от Сервантеса в сжатые сроки ликвидировать его задолженность казне в размере 27 тысяч мараведис. Откуда взялся этот долг, толком неясно, но Сервантес сумел ликвидировать эту задолженность. И в начале сентября комиссар отправился в новую «продовольственную» поездку. Девятнадцатого числа он уже в Кастро дель Рио. Там его настигает приказ об аресте, отданный коррехидором Эсихи Франсиско Москосо, за незаконную продажу пшеницы. В действительности Москосо не имел таких полномочий. Но Антонио Гевара, отстраненный от должности еще в апреле, скончался в столице 27 декабря, прежде чем комиссия, проводившая расследование, успела прийти к каким-либо выводам. Еще пятеро, проходивших по этому делу, были повешены.

Сервантеса заключили в тюрьму Кастро дель Рио, и только очередное вмешательство генерального комиссара Исунсы вызволило его из камеры. Однако на этом град несчастий, сыпавшихся на его голову за время комиссарской службы, не завершился. Мигеля обвинили в очередной недостаче, но ему вновь повезло — жалоба не подтвердилась. Из очередной дрязги комиссар вышел победителем.

По возвращении в Севилью автор «Галатеи» бездействует около полугода. В июле 1593 года от Мигеля де Овьедо, занявшего должность Исунсы, комиссар получает приказ о новой реквизиционной поездке. Суровая зима нанесла урожаю тяжелые раны, и Сервантесу приходится всячески выкручиваться из создавшегося дефицита продовольствия.

Новое несчастье — 19 октября 1593 года скоропостижно умирает 73-летняя мать Сервантеса донья Леонора де Кортинас. Документы свидетельствуют, что она скончалась в относительном достатке. Канаважио полагает, что источник этого достатка — следствие очередной связи сестры Мигеля Андреа де Сервантес с неким загадочным флорентийским негоциантом Санти Амбросио, который, как и многие из его соотечественников, обосновал свой бизнес в Мадриде.

Напрашивается и другое вполне правдоподобное объяснение. Комиссар Мигель де Сервантес, пользуясь своими возможностями, сумел обеспечить свою семью самым необходимым — тем натуральным продуктом, который отбирал у населения для государства, платившего за эту тяжелую работу жалкие гроши с большим опозданием. По меркам времени это было справедливо. Мигель де Сервантес был человеком своей эпохи. Он мыслил и поступал как человек XVI века.

* * *

Родные и близкие Мигеля уходили один за другим в мир иной. Дядя Андрес де Сервантес, коррехидор Кабры, ненамного пережил донью Леонору.

После очередной поездки дон Мигель снова вернулся в Севилью. Скитальческая жизнь комиссара по закупкам также приближалась к своему завершению: если нет войны, зачем кормить гигантскую армию?

В апреле 1594 года Мигель де Овьедо, согласно королевскому указу, закончил «продовольственный» марафон, начатый Геварой и продолженный Исунсой. Оба генеральных комиссара к этому времени, очевидно «сгорев» на службе, как мы уже писали, скончались. Надобность в закупке продовольствия отпала, а вместе с ней отпала надобность и в комиссарах по его сбору. Сдав все необходимые документы и отчитавшись по всем пунктам, Мигель де Сервантес стал снова свободным от королевской службы человеком. К худшему или к лучшему — жизнь покажет. Полагают, что, отчитавшись и оставив свою хлопотную должность, Сервантес не накопил ни единого мараведи. Никто не пишет, что он «нагрел» руки, беря взятки и продавая казенный провиант на сторону. Видимо, так и было. Богатства не обрел, но жизненный опыт накопил бесценный. Что вскоре обернется во благо его литературного творчества.

 

И ВСЕ ЖЕ ПИСАТЕЛЬ!

Какой бы хлопотной и неприятной ни была его работа, все-таки это была королевская служба, дававшая постоянный доход. А теперь? Теперь все вновь призрачно и ненадежно. Мог ли он вернуться к литературному творчеству? Но он и не забывал о своем писательстве. Во время комиссарства, бесконечных «продовольственных» вояжей по Андалусии он, видимо, делал какие-то записи, рассчитывая использовать их впоследствии. Обратим внимание на его хорошее знание жизни испанского юга вообще и севильского быта в частности. Во многих его произведениях посткомиссарского периода имеются прекрасные зарисовки жизни Севильи, причем как ее парадной, так и оборотной стороны. Убедительными примерами этого являются хотя бы «Ринконете и Кортадильо» и «Новелла о беседе собак». Многое Сервантес сохранил на «задворках» своей памяти, а что-то зафиксировал в своих заметках. Тоска по литературному сочинительству, неодолимая любовь к книгам не оставляли его даже в период комиссарских вояжей, забиравших не только время, но и душу.

В июле 1590 года в перерыве между поездками в аукционе, где распродавалась коллекция одного недавно скончавшегося библиофила, комиссар приобрел за 500 дукатов четыре богато оформленные книги на французском языке и также прекрасно изданную «Жизнь Святого Доминго» («Vida de Santo Domingo»). Что представляли собой четыре остальные книги? Зачем они были нужны ему, вечно странствующему верхом на муле?..

Двумя годами позже, 5 сентября 1592 года, в то время, когда он жил в пансионе у Томаса Гутьерреса, Сервантес подписал интересный контракт: за 300 дукатов он обещал написать для Родриго Осорьо, известного севильского актера и руководителя труппы, шесть комедий, каждая из которых должна была быть «одной из лучших комедий из числа представленных в Испании». «Если же, будучи представленной, какая-нибудь из написанных комедий окажется не одной из лучших среди идущих на испанской сцене, то вы (то есть заказчик. — А. К.) можете отказаться заплатить мне за эту пьесу», — писал сам Сервантес в договоре.

Написал ли он их все или только часть? Скорее всего, не написал ничего, хотя кто возьмется утверждать это наверняка? Цена в 50 дукатов за комедию была совсем невелика, а учитывая условия контракта, можно полагать, что материальное положение писателя было весьма нелегким.

Сохранились еще некоторые свидетельства о событиях, связанных с жизнью и деятельностью Сервантеса. В 1593 году пришла пора и Мигелю помочь старому другу его семьи и его лично — Томасу Гутьерресу. История такова. Бывший актер, превратившийся в процветающего коммерсанта, решил подать прошение о принятии его в члены братства Святого Причастия. Это была религиозная община, объединявшая наиболее уважаемых членов севильского общества, всегда шествующих в первых рядах на пасхальных процессиях. Естественно, его прошение не вызвало одобрения: Гутьеррес был дважды «нехорош» — бывший актер, а профессия комедианта почиталась низкой, неуважаемой, правда, он сменил род деятельности, но чем это лучше? «Посадеро», что по-испански означает «хозяин гостиницы», также является лицом малоуважаемым. Кроме того, существовало подозрение, что в жилах кандидата течет не чисто христианская кровь, а есть иудейская примесь. Однако Гутьеррес был очень настойчив, и после 15 месяцев упорных домогательств он добился… отлучения от церкви и судебного процесса.

Мы уже упоминали об участии Сервантеса в этом процессе в качестве свидетеля. Заявления его чрезвычайно любопытны. Он сказал, что является уроженцем Кордовы и что он сын и внук служителей Святой Инквизиции. Жан Канаважио пишет — «двойная ложь», а в чем тут сомнения, если дед Мигеля действительно служил адвокатом и это имеет документальное подтверждение? Являлся ли отец Сервантеса чиновником Святой Инквизиции, сложно сказать наверняка, хотя вероятность, как мы писали ранее, имеется. Разве писатель получал какую-то выгоду, заявив, что он был уроженцем Кордовы?

В любом случае автор «Дон Кихота» в главном говорил правду — он действительно был потомком людей, служивших делу католической веры.

Весной 1595 года Сервантес участвует в поэтическом состязании в Сарагосе, устроенном доминиканцами в честь канонизации польского апостола Святого Гиацинта (San Jacinto). Подобные соревнования среди поэтов были широко распространены в Испании XVI века, и в них участвовали многие поэты, в том числе и известные. В Сарагосе, однако, собрались посредственные стихотворцы, поэтому Сервантесу не составило труда, выступив с глоссой из четырех стихов, получить первый приз в виде трех серебряных ложек, позднее доставшихся в качестве наследства его дочери.

* * *

Севилья в течение десятилетия, прошедшего со дня битвы при Лепанто, подарила испанской культуре множество талантов. Но что-то неуловимо стало меняться в культурной атмосфере столицы Андалусии.

Известный литературный салон графа Гельвеса, задававший тон всей поэтической среде Севильи благодаря участию в нем «божественного» и глубоко почитаемого Сервантесом Фернандо де Эрреры, был закрыт уже восемь лет. Сам Эррера умер. Скончался и известный поэт Хуан де Маль Лара. Ряд выдающихся поэтов, как, например, Хуан де ла Куэва, уехал в Мадрид. Приятель Сервантеса, которого он встречал, будучи комиссаром, поэт Москера де Фигероа из-за своей службы коррехидором часто находился в отъезде.

В «Галатее» в «Песне Каллиопе» Сервантес с похвалой отзывается о многих из названных нами севильских поэтах: Фернандо де Эррере, Франсиско де Медине, Франсиско Пачеко, Хуане де ла Куэве и др. Но писатель не мог быть лично знаком с ними. Положение продовольственного комиссара не давало возможности писателю приобщиться к аристократическому обществу Севильи. Тем не менее в какие-то литературные салоны он был вхож. Писательская натура Сервантеса вопреки своему комиссарству находила время для «творческого» общения. Так, К. Державин предполагает, что в 1598–1599 годах он был близок к литературному содружеству лиценциата Хуана де Очоа, о котором в «Путешествии на Парнас» Сервантес напишет как о «друге, поэте и истинном христианине». В кружке участвовали Алонсо Альварес де Сория, Хуан Лопес дель Валье, Луис Велес де Гевара и некоторые другие поэты. Как пишет Державин, «не увенчанные академическими лаврами завсегдатаи таверн и игорных домов, знатоки уличной и трущобной жизни, культивировавшие по преимуществу сатирико-бурлескные жанры и ловко владевшие жаргоном воровских притонов (germania, jerigonza), под влиянием которых в их среде привилась своеобразная форма стихов de cabo roto — „с оторванным концом“, образцы которых можно найти у Сервантеса во вступительных стихотворениях к первой части „Дон Кихота“».

Пожалуй, наиболее известным из них был Альварес де Сория, по прозвищу Кривой, данному ему по физическому недостатку левого глаза. Однако его известность простиралась за горизонты его литературных талантов — завзятый дуэлянт, постоянно имевший конфликты с полицией, но позднее, в 1603 году, его привели на виселицу все-таки собственные сатиры.

Поэтические упражнения в литкружке лиценциата Очоа проявились с очевидностью в двух поэтических опусах Сервантеса, относящихся именно к этому периоду — второй половине 1590-х годов, — «На катафалк Филиппа II в Севилье» и «Вступление герцога Мединасидониа в Кадис».

Их содержание связано с известными историческими событиями времен Сервантеса. Первое — смерть испанского монарха в 1598 году и организованные в связи с этим роскошные траурные церемонии. Этот сонет дошел до нас в нескольких различных списках, что является признаком его определенной популярности в свое время. Ироничный тон сонета отражает, по-видимому, царившее в народе отношение к помпезным похоронам почившего в бозе монарха.

Сонет, посвященный герцогу Мединасидониа, более зол и уже сатиричен. Поводом к нему послужили бездарные действия полководца против высадившихся 30 июня 1596 года в Кадисе англичан. Вместо того чтобы, мобилизовав силы, атаковать неприятеля, герцог предпочел отступить. В результате за две недели своего присутствия в Кадисе английские войска полностью разграбили этот крупный торговый центр Испании.

Помимо этих сонетов Сервантес посвятил две оды Непобедимой армаде, обнаруженные только в конце прошлого века. В 1593 году он анонимно напечатал романс «Обитель ревности», о котором мы уже упоминали. Также вполне вероятно, что в нечастые перерывы между «продовольственными» поездками писатель обдумывал или даже набрасывал проекты своих будущих главных произведений, появившихся в последние 10 лет его жизни. Так, вероятно, рассказ алжирского пленника, позднее переделанный и вставленный в «Дон Кихота», был написан уже к 1590 году. Часто исследователи относят к этому периоду и «назидательные» новеллы — «Ринконете и Кортадильо» и «Ревнивый эстремадурец».

В 1598 году Сервантес сочинил «Кинтилью на кончину Филиппа II», сонет в честь Лопе де Веги, приложенный к «Третьей части стихотворений» знаменитого драматурга (1602), а также сонет в память об умершем в 1597 году поэте Фернандо де Эррере.

 

ТЯЖЕЛЫЕ ИСПЫТАНИЯ

Беда всегда приходит нежданно. Через восемь дней после победы Сервантеса на поэтическом состязании в Сарагосе финансист Симон Фрейре, которому писатель доверил свои деньги, совершенно неожиданно обанкротился. Это было, однако, не началом, а продолжением истории двухгодичной давности…

Напомним эту историю. В августе 1594 года, после окончания «продовольственной» службы, когда Мигель уже несколько месяцев тщетно пытался найти должность в Мадриде, он совершенно неожиданно получил деловое предложение от экс-казначея продовольственных комиссаров городов Исунсы и Овьедо Агустина де Сетины. Речь шла о том, чтобы отправиться в Гранаду и собрать налоговые недоимки в размере «2 459 589 мараведис, которые были должны королевской казне в королевстве Гранада по терциям, алькабале и другим принадлежащим его величеству доходам». Миссия предполагала возмещение убытков на путешествие в размере 500 мараведис, которые должны были быть взяты из полученных сумм.

Находясь в затруднительном положении, Сервантес принял это предложение. Однако, как и в любом денежном деле, ему нужен был поручитель. Его предложил сам де Сетина. Это был некий Франсиско Суарес Гаско, весьма подозрительная, авантюрного склада личность со скверным и неконтролируемым поведением. Ходили слухи, что он чуть не убил свою жену. Вся эта информация внушала мало доверия к этому господину. Но, видимо, поколебавшись — выбора-то не было, — Мигель согласился на эту кандидатуру. Однако, чтобы дополнить 4 тысячи дукатов, гарантированных Гаско, пришлось втянуть в эту историю не только свое, но еще и имущество жены Каталины.

И в первых числах декабря 1594 года Мигель де Сервантес, новоиспеченный сборщик налоговых недоимок, отправился в путешествие к стенам Альгамбры.

Минуя Толедо, Хайен, Убеду, Сервантес достиг Гранады. Но его миссия, предварительно рассчитанная максимум на два месяца, затянулась на срок, вдвое больший. Виной тому были многочисленные поездки в отдаленные деревушки, часто находившиеся в горах, как, например, Ронда. Это живописное место юга Испании, находящееся примерно в 150 километрах от Малаги, часто посещаемое туристами, которые, как кажется, и не подозревают, что они идут той же дорогой, что и Сервантес. В Ронду ведет всего одна крутая дорога-серпантин, вьющаяся по склонам горы.

Вначале Сервантес не встретил никаких особых сложностей. Не было проблем даже в Баса, где он столкнулся с одним из своих самых злейших врагов — Хуаном Бланко де Пасом, тем самым, который оклеветал Сервантеса в алжирском плену. Сейчас бывший враг выглядел униженным — отлученный от церкви и преследуемый правосудием, он был отстранен и от синекуры.

Заминка возникла в Мотриле, где, как оказалось, все налоги уже были заплачены в казну, о чем вроде бы свидетельствовали квитанции. Королевские чиновники, однако, посчитали это хитроумным маневром с целью утаить деньги и потребовали от Сервантеса уплатить недостачу. Одновременно возникли осложнения и в Ронде, и в Велес-Малаге, где комиссар по недоимкам в двух случаях, вследствие нехватки финансовой документации, был вынужден пойти на компромисс.

После четырех вместо обещанных двух месяцев напряженной работы Сервантес наконец вернулся в Севилью. Отдав на сохранность севильскому банкиру Симону Фрейре де Лиме 136 тысяч собранных мараведис, дополнив их 47 600 мараведис из собственного кармана, ветеран Лепанто отбыл в Мадрид, чтобы отчитаться о своей деятельности в роли сборщика налоговых недоимок.

От Севильи до Мадрида путь долгий — более 500 километров.

В мае Мигель уже в Толедо. От Фрейре нет никаких вестей, хотя Сервантес уже неоднократно писал ему с дороги. Он начал тревожиться — не случилось ли чего? И было из-за чего: Симон Фрейре, как скоро выяснилось, обанкротился и… исчез вместе с 60 тысячами дукатов.

Естественно, Сервантес спешно возвращается в столицу Андалусии и пытается каким-либо образом вернуть казенные деньги. Поздно — он был не одинок в своем несчастье, другие кредиторы уже наложили арест на имущество банкрота.

После нескольких месяцев неоднократных и, как казалось, безнадежных попыток Сервантесу удалось-таки вернуть собранные в Гранаде деньги. Но с гонораром, понятно, пришлось распрощаться. Такова была плата за свое невезение.

Но это было только начало в цепи неудач. В семье также возникли сложности.

Племянница Мигеля Констанса де Овандо, повзрослевший «плод» любовной связи одной из его сестер, к сожалению, не стала исключением из сложившейся в женской половине семьи Сервантесов «традиции» иметь внебрачные связи. Дочь уверенно пошла по стопам своей матери и тетки.

В общем, все развивалось по обычной схеме. Любовником Констансы также по семейной «традиции» стал аристократ — Педро де Лануса, старше ее на пять лет. Он был братом Хуана де Ланусы, бывшего главного судьи (primer magistrado) Арагона, казненного четырьмя годами раньше, в 1591 году, в Сарагосе по обвинению в пособничестве бегству во Францию бывшего секретаря Филиппа II Антонио Пересы.

Познакомились Констанса и Педро там же, где и жили, — в Мадриде. И их отношения успешно развивались в течение целых четырех лет. Ровно до того момента, когда Педро де Лануса был признан незамешанным в делах своего брата, пособника бегства Антонио Пересы, и не был полностью восстановлен в своих правах.

После своей реабилитации кавалер посчитал ненужным продолжать отношения с Констансой. Как в таких случаях и бывает, разрыв отношений имел определенный денежный эквивалент — 1400 дукатов, выплата которых растянулась на шесть лет. Договоренность между экс-любовниками была нотариально зафиксирована 5 июля 1595 года. Но получила ли Констанса компенсацию? История об этом умалчивает.

* * *

Месяцем раньше описываемых событий в Эскивиасе скончался Хуан де Паласьос, дядя жены Сервантеса. Его наследство было поделено между родней. В результате чего Каталине досталась одна из равных частей в виде двух виноградников, нескольких небольших оливковых посадок и еще кое-какого скарба.

* * *

О том, что делает в это время Сервантес, нам почти ничего не известно. Эта безвестность имеет протяженность в 20 месяцев, начиная с банкротства Фрейре и до его разбирательств с чиновниками казначейства. Возможно, будучи в Толедо, он навещал Каталину, но в этом можно сомневаться — ему нечем было помочь ей. Сервантес в связи с банкротством банкира попал в черную дыру. На него обрушились новые злоключения.

Бывшему герою Лепанто, а ныне мытарю предъявили недостачу в 80 тысяч мараведис. На ту самую сумму, которую он недополучил в Велес-Малаге, — она якобы была уже внесена в казну, о чем у должников имелись соответствующие документы. Но в бюрократическом механизме произошел очередной сбой, и Сервантес оказался крайним. Мадридский поручитель Суарес Гаско сообщил Мигелю, что ему необходимо как можно быстрее предстать перед своими работодателями. Опасаясь бегства своего подопечного, Суарес Гаско добивается приказа — явиться в суд в двадцатидневный срок.

В начале сентября 1597 года Гаспар де Вальехо, один из судей Аудиенсия де Севилья, получает королевское распоряжение: поручители Мигеля должны ликвидировать его долги, в противном случае должника надлежало за его собственный счет доставить в Мадрид, где он и будет задержан до дальнейших разбирательств. Однако Вальехо, то ли от недостатка ума, то ли умышленно, неверно понял суть требований казначейства. Королевская казна хотела взыскать с Сервантеса сумму недостачи — 80 тысяч мараведис и только. Вальехо же объявил комиссару, что необходимо внести все 2 миллиона 500 тысяч мараведис, деньги, которые ему поручил собрать Сетино и основную часть которых Сервантес уже сдал в казну.

Понятно, что никто не смог бы внести эту сумму, даже поручитель Мигеля Суарес Гаско, слишком уж она была велика. И можно себе представить душевное состояние Сервантеса, когда он узнал цифру недостачи, которую ему необходимо уплатить.

Бруно Франк так передал состояние своего героя: «Мигель увязывал пожитки. Он не оборачивался — может, пряча свои глаза. Он пробормотал (обращаясь к Гутьерресу. — А. К.), согнувшись над ларем: — Можешь присылать мне изредка чего-нибудь поесть и кварту-другую вина. Содержание, верно, мерзкое в вашей знаменитой тюрьме (севильской. — А. К.)».

Действительно, после того как ни поручитель, ни Сервантес не смогли внести указанную сумму, последний был арестован. Но вместо того чтобы, как было указано в приказе, отправить задержанного в Мадрид, Вальехо поместил его в местную севильскую тюрьму.

Судья совершил неправомочное действие. Вероятно, он почувствовал слабину Сервантеса и его беззащитность. Но как бы там ни было, герой Лепанто и алжирский пленник снова очутился за решеткой, на этот раз у себя на родине.

Нет, Сервантесу определенно не везло… Но разве в первый раз?

 

СЕВИЛЬСКАЯ ТЮРЬМА — МЕСТО РОЖДЕНИЯ «ДОН КИХОТА»?

«В богатой мошенниками Севилье не было другого места, где бы так планомерно и бессердечно обворовывали, как в Королевской тюрьме…

Как раз во времена Армады, в дни тяжкой денежной нужды, он (король. — А. К.) заложил эту тюрьму одному богатому андалузскому гранду, герцогу Алькала. Герцог был слишком важной особой, чтоб самолично извлекать доход из подозрительного владения, — он его пересдал. Теперешний арендатор, он же директор, неутомимо обирал две тысячи своих арестантов…

В этой тюрьме ничего не давалось даром. Кто не желал есть один скверный хлеб, должен был платить. В гигантском здании имелось четыре больших походных буфета: вино и еду поставлял директор. Множество лавочек торговало зеленью и фруктами, уксусом и маслом, свечами, чернилами, бумагой: директор извлекал прибыль из каждой луковицы, из каждого гусиного пера. Кто получал съестные припасы с воли, обязан был платить пошлину. На все существовал тариф. Подметание полов, уничтожение блох в постелях, очистка стен от клопов, разрешение жечь свечи — все имело точно установленную расценку. Сторожа открыто требовали мзды, а кто не давал добровольно, у того брали силой. С заключенного попросту снимали одежду и продавали ее в особом помещении, которое так и называлось — „ветошная лавка“.

Здесь вообще все вещи назывались их собственными именами. В тюрьме имелось трое ворот: золотые, серебряные и медные, названные так сообразно качеству вручаемых при входе подачек. От платы зависело и жилье.

В этой тюрьме можно было жить превосходно, в уютных одиночных камерах верхнего этажа, и можно было жить адски, в зловонных загонах, по двести и триста человек в каждом.

Сервантес, мало осведомленный об этих порядках, да и не располагавший деньгами, оказался в „железной камере“ — обширном низком помещении первого этажа с крошечными окнами, выходившими в узкий переулок позументщиков.

Койки стояли тюфяк к тюфяку. Ругань, крик и смех не смолкали ни на мгновение. Царило двусмысленное и сумасшедшее веселье. Кругом шла игра. Под шум остервенелой божбы проигрывалась медная мелочь или грядущие добычи, гарантируемые „честным словом“. И каждый, во всяком случае, платил за удовольствие азарта. Потому что карты и кости поставлял директор…

Здесь не принималась в расчет причина ареста. Преступник, подследственный заключенный и неоплатный должник были уравнены в правах. Купец, не смогший уплатить по векселю, спал рядом с осужденным разбойником. С щеголем, чересчур задолжавшим своему портному, пререкался матереубийца, которого на дворе уже ожидала виселица. Буян и громила, шулер и фальшивомонетчик, содомит и осквернитель детей жили в фантастическом общении с людьми, которые ничем не провинились и должны были доказывать свою невиновность. Через зарешеченное отверстие заглядывали в женское отделение. Люк этот постоянно осаждался. За десять часов Сервантес обрел столько перлов выразительного сквернословия, сколько не насобирал за десять лет своей бродяжнической жизни.

Дверь „железной камеры“ была открыта настежь. Местные обитатели выходили и входили. Поминутно являлись шумно приветствуемые посетители.

Но когда Сервантес встал, намереваясь глотнуть где-нибудь свежего воздуха, ему преградили дорогу скрещенными алебардами. За постоянное право выхода следовало внести установленную плату. Взималась она и с беднейших — за право посещения отхожего места…

Утром оказалось, что он (Сервантес. — А. К.) не имеет возможности умыться. Он вручил тюремщикам половину своей наличности и получил доступ во двор, где между двумя виселицами бил фонтан.

Несколько часов спустя в зале началась раздача хлеба; на трех заключенных — по одному большому черному, плохо выпеченному хлебу. Но так как ни у кого из арестантов не было ножей, им приходилось прибегать к внешней помощи. Тянулись гуськом к специальному откупщику, который разрезал каждый хлеб на четыре части, — средний кусок он оставлял себе для продажи. По-видимому, он платил немалые деньги директору».

К этому описанию Бруно Франка добавить нечего — оно исчерпывающее и ценно тем, что базируется на реальных исторических описаниях севильской тюрьмы, оставленных прокурором (procurador) Кристобалем де Чавесом. Чиновник испанского правосудия метко охарактеризовал сие заведение как «реальное воплощение ада на земле».

Да, именно в таком месте очутился экс-солдат и экс-комиссар Мигель де Сервантес.

Точное время пребывания писателя в тюрьме неизвестно, но мы знаем, что оно длилось несколько месяцев.

Что было делать? На что можно было надеяться и рассчитывать? На верного друга Гутьерреса? Но он, вероятно, устав от бесконечной помощи человеку, которого постоянно преследуют неудачи, исчез из жизни Сервантеса. Начиная с 1593 года его имя ни разу не встречается в документах, касающихся писателя, известно только, что, оставив завещание, он умер в Севилье 19 февраля 1604 года.

Возможно, за Сервантеса ходатайствовал его работодатель Агустин Сетина, чтобы защитить свою репутацию человека, умеющего подбирать честных исполнителей.

Во всяком случае, все эти пути освобождения из тюрьмы были ненадежны. Надо было рассчитывать только на свои силы. Видимо, он так и считал. Сервантес написал обстоятельное письмо непосредственно Филиппу II. Это послание до нас не дошло, но зато мы имеем ответ, датированный 1 декабря 1597 года. В нем содержалось указание освободить Сервантеса из тюрьмы для поездки в Мадрид, где он должен будет предстать перед чиновниками королевского казначейства. Но даже если он и не сможет явиться в Мадрид, как то следовало из письма, это не беда, так как у проштрафившегося есть поручители, которые и внесут в казну недостающую сумму.

Это было похоже на индульгенцию, но между посылкой письма и получением высочайшего ответа прошло целых два месяца, а Сервантес наверняка считал даже часы, проведенные в тюремной камере.

Судье Гаспару де Вальехо ничего не оставалось, как повиноваться королевскому приказу. Но когда он выпустил Сервантеса?

Согласно версии Астраны Марина, еще в марте 1598 года Мигель де Сервантес, все еще находясь в тюрьме, получил новое распоряжение казначейства — отчитаться за свои продовольственные «комиссии» 1591–1592 годов, но продолжал сидеть в тюрьме. Это объясняется тем, что, получив предписание освободить писателя, судья Вальехо установил за освобождение Сервантеса очень высокий залог. Он имел на это право, и королевский указ позволял сделать такой маневр. Поэтому писатель, не имея возможности его внести, был вынужден оставаться в тюрьме до апреля 1598 года, когда, очевидно, боясь «перегнуть палку», судья должен был выпустить заключенного.

Некоторые исследователи предполагают, что Сервантес был освобожден сразу же после получения королевского приказа, то есть в январе.

Как бы то ни было, но в Мадрид автор «Галатеи» не поехал, так и не представ для отчета перед чиновниками казначейства. Однако история с недостачей на этом не закончится — через несколько лет она снова его коснется, причинив немалые неприятности.

* * *

Пребывание в этой страшной тюрьме для Сервантеса было тяжелым испытанием.

Вместе с тем с высокой степенью вероятности можно предположить, что именно в этом «адском» месте и зародилась идея «Дон Кихота», скорее всего, даже была начата сия великая книга, поэтому род человеческий должен благодарить судьбу, что она распорядилась именно таким образом — заключив Мигеля де Сервантеса в темницу, «обиталище одних лишь унылых звуков».

Но в какой именно тюрьме зародился «Дон Кихот»?

В исследованиях жизни Мигеля де Сервантеса фигурируют несколько мест его пребывания за решеткой: ламанчская деревушка Аргамасилья де Альба, Кастро дель Рио, Севилья (1597–1598) и снова Севилья, уже 1602 год. Соответственно, в каждом из этих мест заключения мог зародиться «Дон Кихот».

Аргамасилья де Альба… В качестве главного аргумента в пользу этой деревушки приводится первая фраза из «Дон Кихота»: «В неком селе ламанчском, которого название у меня нет охоты припоминать, жил-был один идальго…» Название селения — Аргамасилья де Альба выводится из завершающих первую часть романа пародийных сонетов и эпитафий на смерть незадачливого странствующего рыцаря, сочиненных аргамасильскими академиками Черномазом, Лизоблюдом, Сумасбродом, Зубоскалом, Чернобесом и Тики-Таком.

Сейчас ясно, что эта гипотеза, выдвигавшаяся ранними исследователями жизни и творчества писателя, не имеет под собой основания. В этой ламанчской деревушке Сервантес никогда не был. К тому же в XVI веке в Аргамасилье де Альбе не было тюрьмы.

Еще одно возможное место рождения Рыцаря Печального Образа — Кастро дель Рио, где в 1592 году был на короткое время заключен в тюрьму Мигель де Сервантес, но есть и серьезные сомнения в этой версии.

Жан Канаважио считает эту гипотезу возможной, если все составляющие библиотеку Дон Кихота книги полагать напечатанными ранее 1592 года. Однако не надо забывать, что задержание Сервантеса было очень коротким, к тому же маловероятно, что все его разборки с местными властями могли ему дать достаточно спокойного времени, чтобы отдаться творческому порыву.

Остается тюрьма в Севилье. Факт содержания Сервантеса под стражей в 1602 году вызывает у исследователей большие сомнения. Стало быть, скорее всего, речь идет о самом достоверном и длительном тюремном «времяпрепровождении» писателя — в Севилье в конце 1597-го — начале 1598 года.

Действительно, чего-чего, а времени здесь у писателя было предостаточно. Однако обстановка в «обиталище унылых звуков», так, как ее описывают историографы, не могла располагать к написанию романа. Скорее всего, мы можем говорить о возникновении у Сервантеса первоначальной идеи, которая позже трансформируется и разовьется в гениальное произведение. Под первоначальной идеей в данном случае мы подразумеваем образ сумасшедшего идальго из Ла-Манчи, который вообразил себя рыцарем, начитавшись рыцарских романов, и отправился совершать подвиги.