В Париж они въехали поздним утром. Осевший над городом туман только-только начинал рассеиваться. На голых ветках деревьев висели крупные капли. Почти обнажившиеся липы и каштаны теперь не мешали обозревать городские строения, не искажали их величины и первозданного облика.

Стахия поразили многоцветье парижских крыш, исполинская величина дворцов и храмов. Ему казалось, что ничего подобного он не видел прежде. Мориц заметил его восторженное удивление и выбрал самый длинный путь до дома Андриенны.

Они проехали мимо Лувра. Мориц рассказал, что некогда там останавливался русский царь Петр, теперь уже Петр I. Ему тогда нанесли визит герцог Орлеанский и семилетний Людовик XIV. Царь встретил их у дворца, взял короля на руки и понес к себе.

На одной из улиц Мориц остановил коня.

– Это Венсенский замок, – сказал он. – Лет двести назад обитал здесь жестокосердный король Генрих II. Был он яростным гонителем протестантов. С его именем связана кровавая Варфоломеевская ночь. Но не столько истязаниями и пытками вошел он в историю, сколько своею нелепою кончиною. Примечательно, что ее года за два предсказал придворный астролог Нострадамус в стихах «о старом льве в золотой клетке, побежденном молодым львом, который выколол ему глаз…». Пророческие сны посещали и его жену, королеву Катерину Медичи, и его придворных. И тем не менее, он не отказался от рокового рыцарского турнира. Ко всякого рода безрассудствам его подстрекала любовь, страсть к юной фаворитке, прелестной Саре Флеминг-Леуистон. Первую половину турнира сорокалетний король провел весьма успешно: выбил из седла нескольких противников, кое-кому поломал копье. Повредил доспехи. Очень возможно, противники поддавались ему нарочно. Но он не желал этого замечать и, воодушевленный победами, вызвал на ристалище молодого графа Монгоммери. Зря вызвал: граф был весьма искусен в военных игрищах.

Потому, наверное, не сразу согласился принять вызов, предчувствовал недоброе. Впрочем, мог знать о пророчестве и вещих снах. Король настоял. Они съехались в поединке. Король тут же сломал графу копье. Но обломок его, отскочив, пробил королю забрало. Выколол глаз. На другой день король скончался. Так молодой лев победил старого.

– Кстати, Стахий, – тронув коня, заметил граф, – Генрих II был свекром несчастной Марии Стюарт, той самой, которой в Англии отрубили голову. Знаешь?

Стахий ничего о ней не знал, как и о короле Генрихе II, в своих-то царях, великих князьях разобраться не мог. Но в незнании своем никогда не спешил признаться, а потому спросил в свою очередь:

– А известно ли вам, ваше высочество, что герцогине Анне астролог предсказал императорскую корону?

– Фу, «ваше высочество» – мы же друзья! – И добавил по-латыни: – Аргумэнтум ад хоминэм.

Стахий перевел это про себя, не зная латыни: «Дай бог нашему теляти волка поймати» – и возражать не стал.

Пришлось им изрядно поплутать среди убогих лачуг: никак не могли поближе подъехать к собору Нотр-Дам. Громада его кружила голову, химеры пугали преисподней. Стахий порадовался, что судьба ссудила быть ему православным.

Проехали тихим кварталом Марэ. Он еще спал, поскольку застроен был особняками знати. А знать поднимается поздно. И слуги ее не особенно в ранний час усердствуют.

– Квартал этот примечателен разве тем, – объяснил граф, – что несравнимой Андриенне Лекуврер не позволили в нем поселиться. И лишь потому, что она актриса. Стало быть, занимается греховным ремеслом – лицедействует. А ведь какие деньги платят, чтобы посмотреть на ее лицедейство! В своих хлопотах о ней я до королевы дошел – и все напрасно. Да, друг Стахий, уживаются сейчас в Париже высокое искусство и дремучее невежество. Никак от него французы не избавятся. Невежество это отмечала еще юная королева Анна в начале XI века. Она была славянской, киевской, кажется, княжной. Был ли ты в Киеве? Я был – убогий городишко. В те времена он вроде бы превосходил Париж. Когда княжна приехала, Париж был грязной зловонной деревней. Но не это угнетало королеву, – граф усмехнулся, – а отсутствие простыней в королевской спальне. Король и королева спали на каких-то шкурах, шубах. Фу! Как я понимаю королеву.

«Голубая кровь, – почтительно подумал Стахий о графе, – с пеленок, почитай, в походах, а о простынях печется, сказочки про них рассказывает». Сам он видел простыни только на чужих постелях и никак не мог запомнить название мешочка, что надевался на подушку. Прогулка по городу его утомила, экскурс в историю чужой страны интересовал мало. Да и подозревал он: граф намеренно оттягивает свидание с Андриенной. Перенес бы его на другой день, что ли.

– Не пора ли нам где-нибудь обосноваться? – спросил грубо.

– Да мы уже приехали, – ответил Мориц вполне миролюбиво и направил коня под арку высокого неприглядного дома. Они очутились во дворе-колодце, заставленном ящиками с мусором, заваленном дровами, углем и отбросами. В отбросах деловито копошились крысы.

– Этот дом, – Мориц спешился, – знаменит тем, что в нем обитает несравнимая Андриенна Лекуврер. Сейчас мы ее разбудим.

– Я обожду здесь. Лошадей покараулю…

– Да чего их караулить! Не Россия – привяжем и все.

Во дворе была коновязь, совсем как в деревне. Париж – не Россия, действительно. Но как раз в России он слышал, что таких искусных татей, как во Франции, нет ни в одном другом государстве. И, как эти самые французские тати, они на цыпочках стали подниматься по черной лестнице на четвертый этаж. На ней нестерпимо воняло луком.

– Луковый суп готовят, – шепнул Мориц радостно. – Сейчас поедим.

В кухне уже топилась печь, и в котле что-то громко и нетерпеливо булькало без всякого присмотра. Из кухни они попали в длинный и слабо освещенный коридор. В него выходило несколько высоких дверей. Перед одной, чуть согнувшись, стояла женщина и суконкой натирала бронзовую ручку. При виде вошедших она слабо вскрикнула. Мориц чмокнул ее в щеку и мягко отстранил от двери. Она счастливо улыбнулась, пригожая, чернявая. Брови длинные, от виска к виску. С такой и в коридоре не скучно подождать. А уж если лукового супа нальет…

– Иди за мной! – оборвал мечты Стахия Мориц и обнажил шпагу. Стахий поступил так же. Они ввалились в просторную красиво убранную спальню.

– О, мсье! – Немолодая, полная, закутанная в какие-то теплые одежонки женщина вынырнула из постели – и проворно задвинула под кровать ночную вазу.

– Одна! – Мориц с не меньшим проворством упрятал в ножны шпагу, а затем и отстегнул ее. – Андриенна! Любовь моя!

– Мориц, Мориц, Мориц! – Андриенна, толстенькая, увядшая, нелепо одетая (какие-то кофты, халаты, мятый чепец), повисла на шее графа. Ее ножки в спустившихся чулках не доставали до пола.

«И это несравнимая Андриенна, красавица, великая актриса. Старая баба, лет сорок ей, несомненно. Где только у этих вельмож глаза». – Стахий по привычке остался стоять у двери. Андриенна продолжала неистово целовать графа и совсем спряталась у него под плащом. Он же, распаленный поцелуями, поспешно стал от этого плаща избавляться. Стахий толкнул дверь спиной, деликатно попятился то есть.

– Нет, нет! Здесь такой холод. У меня уголь кончился. Через полчаса репетиция.

– Я пустил твое состояние на ветер, девочка моя. И ничего не добился. Так и не стал еще герцогом Курляндским, – винился Мориц и заворачивал Андриенну в снятый плащ.

– Бог мой! Какое счастье! – Голос у нее был прекрасный, волшебный, завораживающий. – Как повезло мне. Как негаданно повезло. К дьяволу деньги! К дьяволу репетицию! Не выйду из этой комнаты до вечера, до спектакля.

«А как же луковый суп?» – Стахий разобрал не все, что она говорила, мешая французский язык с немецким, но на сей раз более решительно толкнул дверь. Его не удерживали. Он же очутился в объятиях длиннобровой камеристки. Она как раз только кончила драить ручку.

– Мерси, мсье, мерси. Вы вернули женщинам Парижа нашего доблестного генерала! И заслуживаете награды.

Она повлекла его в дальний конец коридора, где так аппетитно благоухал луковый суп. Упираться он не стал. Но, получая нежданную награду, думал о лошадях во дворе, куда их определить. Граф тоже не забыл о них. Животные обрели приличную конюшню, овес и сено на несколько дней.

В эти несколько дней беженцы из Курляндии покидали квартиру гостеприимной Андриенны только затем, чтобы лицезреть хозяйку на подмостках «Комеди Франсез».

Неискушенный в театральном действе, Стахий млел от восторга. Вместе с залом орал: «Браво!» – и мысленно очень сокрушался, что не имеет мало-мальски ценной вещицы, чтобы бросить к ногам несравнимой. Увидев Андриенну на сцене, он был потрясен. В роли Корнелии она предстала юной, обворожительной красавицей. Это было чудо! Он больше не порицал графа за измену. Да и было ли возвращение Морица к несравнимой изменой? Судьба соединяла их в очередной раз. Можно ли безрассудно противиться судьбе! Он только не мог взять в толк, почему в таком случае граф не женится на этой чудной, поистине несравнимой женщине. И радовался, что у графа не сладился брак с Анной. Она никогда бы не была счастлива: вечно стояла бы между ними чаровница Андриенна.

Сам же он не мог забыть Анну и на второй день гостевания стал собираться в обратный путь. Мориц уговорил подождать, надеялся раздобыть денег.

– Не хочу оставаться твоим должником, – высокомерно объяснил он.

В Париже граф переменил отношение к Стахию. Стал держаться с ним, как со своим денщиком. Немало тому способствовало особое внимание хорошенькой камерис точки к бывшему телохранителю герцогини. Хотя Стахия тяготило поведение графа, он согласился остаться: с деньгами обратная дорога стала бы короче и приятнее.

В «Комеди Франсез» давали «Федру» Расина. Стахий с Мишель (камеристку звали мужским именем) сидели на галерке. Морица пригласила в свою ложу герцогиня Бульонская. Они оживленно беседовали и не смотрели на сцену. Там в роли Федры священнодействовала Андриенна. Стахий ее почти не слышал – Мишель без умолку шептала ему на ухо:

– Не к добру, ох, не к добру сидит генерал с ней. Эта Луиза Генриетта Франсуаза – просто кокотка. Чьей только любовницей не была. И граф де Клермон, и актер Кино-Дюфрен, и певец Трибу пользовались ее расположением, как говорится. Теперь вот к генералу нашему подбирается. Несчастная Андриенна! Каково ей сейчас играть, когда он на ее глазах флиртует.

К Андриенне граф в тот вечер не пришел. Она проплакала всю ночь, представляя всякие несчастья. К нему подослал наемных убийц этот ужасный русский князь или скорее коварный старец Фердинанд. Могли и поляки свести с ним счеты, да и сам он ввязывался в драки на улицах и в театре, а уж по сторонам никогда не глядел, потому, вполне возможно, попал под карету.

«Какая странная, какая необыкновенная женщина, – думал Стахий, – другая на ее месте не стала бы забивать себе голову этими страхами. Одно было бы на уме: к шалаве наладился, у сосеструшки заночевал. А она видела эту самую герцогиню Бульонскую – и ни слова о ней».

Горестные предчувствия Андриенны передались и ему. Надо было действовать, выручать графа из беды, какой только? Едва рассвело, отправились с Мишель на его поиски. К удивлению своему, узнал от нее Стахий, что у графа в тихом квартале Марэ есть прекрасный особняк. Заспанные слуги графа не могли понять, чего от них добиваются. Они считали, что хозяин все еще пребывает в Курляндии.

Слуги герцогини Бульонской уже бодрствовали и оказались куда сообразительней. Тут же выложили: госпожи еще и след не простыл, только-только отбыла в свой загородный замок в сопровождении графа Морица Саксонского, генерала, господин же герцог по причине своей старческой немочи (ему как никак восемьдесят лет) почивают – время-то раннее.

– Так у этой шалавы и муж есть! – возмутился Стахий по-русски. – Ну и бабник же ваш генерал! Кобель похотливый!

Ни слуги, ни Мишель ничего не поняли и на всякий случай заулыбались.

– Бросить такую женщину! Бросить саму Любовь! Ни минуты больше не стану служить этому козлу. Забирай себе мою лошадь, Мишель. Дарю.

Она улыбалась, не понимала.

– Презентую. – Он забыл, как по-французски лошадь. Попытался изобразить ее руками. Мишель продолжала улыбаться, недоумевала.

– Иго-го! – заржал Стахий и под дружный хохот слуг и прохожих помчался галопом по улице Мари-Роз. Возможно, она называлась иначе, но, как истинный патриот, никакого иного наименования парижских улиц он не запомнил.

Вот так благодаря доблестному генералу графу Морицу Саксонскому стал парень из рязанского села Стахий Медведев волонтером Стасом Думмбером. Пол-Европы прошагал до Митавы. Там узнал: герцогиня Курляндская Анна сделалась императрицей России. Сбылось предсказание прорицателей.

Несколько раньше дошло до него горестное известие: несравнимая актриса Андриенна Лекуврер отравлена герцогиней Бульонской и похоронена на каком-то пустыре. Говорили: она скончалась на руках графа Морица Саксонского. Но эта подробность не уменьшила ненависти Стахия к нему. И вот этот французский либо немецкий прощелыга в России. И его песенка переведена на русский язык.