ГЛАВА I

Двести сорок четвертое ежемесячное собрание клуба «Наука и Прогресс»

— Я утверждаю, что это невозможно!

— Это доказывает ваше полное невежество, господин секретарь.

— Прошу вас…

— Прежде всего, я прошу вас доказать, что мой проект неосуществим.

— О, это очень легко! Насколько я помню, вы говорили, что труба должна иметь 200 сажен в диаметре?

— Именно.

— Ну, а я думаю, что она должна быть по крайней мере в 7 ½ раз больше, то есть поперечником в три версты. А построить такую трубу невозможно. С этим согласитесь, я полагаю, и вы сами, г. Щербаков.

— Вполне… продолжайте.

— Я основываю свой вывод на том, что дождевые и грозовые облака держатся именно на такой высоте, и следовательно, чтобы управлять ими, нужна труба соответствующего размера.

— Ваши аргументы, возразил автор проекта своему оппоненту, — очень не доказательны: во-первых, облака, о которых идет речь, держатся гораздо ниже, а во-вторых, изменение направления ветра в нижних частях атмосферы должно чрезвычайно сильно повлиять на вышележащие слои воздуха!

— Вы говорите абсурд! Каким образом…

— Господин секретарь, вы очевидно не обладаете самыми элементарными познаниями по физике и метеорологии. Вы…

— На подобные заявления не нахожу нужным отвечать и продолжаю говорить, что…

Тут спорящих перебили крики взволнованного собрания, из которых можно было понять, что часть присутствовавших приняла сторону Щербакова, другая — его противника, секретаря. Шум становился все сильнее и сильнее, так что председатель начал громко звонить и только таким образом добился относительной тишины, пользуясь которой он объявил прения законченными. Так как каждая сторона осталась при своем мнении, вопрос был передан на баллотировку.

Однако почтенное собрание, очевидно, придерживалось особого взгляда на порядок заседания, и лишь только замолчал председатель; снова поднялись споры и перебранка между противными партиями.

— Г-н секретарь, вероятно, плохо выспался! — кричал один.

— Гениальный изобретатель невозможной трубы бредит! — раздавалось с другой стороны.

Сами же оппоненты продолжали в это время выкрикивать друг другу массу всевозможных неприятностей.

Пререкания между Щербаковым, членом клуба «Наука и Прогресс», и секретарем его, князем Гольцовым, возникли из-за проекта гигантской трубы, которую первый предлагал построить; она должна была изменять, по желанию, направление ветра и таким образом регулировать погоду. Как ни странен этот план, он вовсе не составлял исключения в многолетней деятельности клуба.

Клуб был основан в Петербурге в 18… году графом Аракчеевым, его бессменным председателем. Сначала члены его составляли скромную группу из десяти человек; но затем число их быстро возросло и ко времени описываемых событий, то есть к 1-му декабря 19… года, достигло уже 250. Сюда входили преимущественно люди со средствами и главное — выдающиеся ученые и техники. Клуб «Наука и Прогресс» поставил себе целью всеми средствами способствовать движению науки вперед и для этого он содержал несколько собственных обсерваторий, метеорологических станций и т. п. Но славу его составляли некоторые разработанные и приведенные в исполнение проекты. Они были всегда основаны на новейших данных науки и инженерного искусства, хотя часто весьма фантастичны, даже неосуществимы. Не смущаясь неудачами, ежемесячные собрания клуба принимали все новые проекты, не жалея ни средств, ни энергии.

Вот несколько главнейших из многочисленных предприятий клуба «Наука и Прогресс»:

Вскоре после его основания была построена огромная обсерватория, главный купол которой превосходил высотой Эйфелеву башню. Инициатором проекта и руководителем работ явился выдающийся инженер, вице-председатель клуба, Павел Петрович Стремоухов. К несчастью, когда на башню подняли новый рефрактор, пред которым все существующие показались бы карликами, постройка не выдержала веса колоссального оптического инструмента, рухнула и погребла под своими развалинами это восьмое чудо света. По какой-то изумительной случайности никто из присутствовавших при работах не пострадал.

На описанное предприятие была затрачена большая сумма денег, взятая частью из кассы богатого клуба, частью собранная по подписке. Автор проекта не упал духом и хотел починить обсерваторию, а астрономическую трубу заказать вновь; не прочь были от этого и его товарищи по клубу; но своих средств оказалось мало, а вторая подписка дала всего 132 руб. 50 коп., сумму, очевидно, совершенно недостаточную. Так окончилось первое предприятие клуба «Наука и Прогресс».

После этого в деятельности его наступило затишье. Правда, на ежемесячные собрания представлялось много проектов, но все они отвергались, потому что были совершенно неосуществимы, а члены клуба стали осторожнее после неудачного опыта.

Лишь через два года один из трех секретарей, князь Гольцов (о нем уже шла речь выше), предложил интересный план: построить огромный паровой котел, сила которого должна была приводить в действие машины 26-и фабрик, мельниц и пр.

Мы не будем останавливаться на технической стороне этого проекта, чрезвычайно сложного и оригинального, скажем только, что автору его удалось уничтожить сфероидальное состояние воды, являющееся большой помехой при получении высоких давлений. Составили акционерную компанию, выпустили на миллион рублей акций и, хотя и с трудом, но распродали их. Когда денежный вопрос был, таким образом, разрешен, работа закипела. Гольцов проявлял чудеса энергии: то он мчался за границу заказывать или принимать различные части своего котла, то хлопотал у фабрикантов о согласии на соединение их заводов с будущим источником рабочей силы, то полемизировал в газетах с противниками задуманного им дела — словом, трудился, не покладая рук.

Зато он и добился полного успеха: через 1 ½ года работы были закончены. В огромных печах запылали целые горы каменного угля, вода в котле закипела и обратилась в пары, приводя в движение названное число фабрик. Такое сконцентрирование энергии многих машин в одном месте давало большую экономию топлива и труда.

В течение нескольких месяцев акционерная компания процветала. Но и тут как будто злой рок преследовал предприятия клуба; произошло ужасное несчастье: котел лопнул, не выдержав колоссального давления. Масса рабочих, находившихся около, была убита; кроме того, от осколков, разлетевшихся на значительное расстояние от места взрыва, пострадало 23 солдата маневрировавшего поблизости полка. Грохот был так силен, что его слышали не только в Петербурге, но и во всех пригородах на 60 верст вокруг. Какова была причина катастрофы, осталось невыясненным: одни предполагали недосмотр механика, превысившего предельное давление, другие приписывали ее тому, что даже великолепная сталь, которую употребили на постройку, не могла выдержать усиленной работы и быстро сносилась. Как бы то ни было, детище Гольцова погибло, унося с собой много человеческих жизней и разорив акционеров.

Кроме подобных предприятий, клуб организовал много экспедиций в самые различные области земного шара, от экватора до полюсов.

Самой значительной из них была экспедиция к северному полюсу, снаряженная под руководством члена клуба Северского, известного знатока полярных стран. Не пожалели ни денег, ни труда, и успех казался обеспеченным. В распоряжении путешественников находился великолепный ледокол «Северная Звезда» и при нем два вспомогательных судна. В случае, если бы кораблям не удалось добраться до цели, оставались другие средства передвижения, которыми экспедиция была обильно снабжена: крепкие, хорошо тренированные сибирские собаки-лайки, три автомобиля с сильными машинами и особыми колесами, приспособленными для движения по льду и снегу, материал для постройки двух воздушных шаров и для наполнения их водородом, наконец, несколько бензиновых и паровых лодок. Само собой разумеется, не был забыт и провиант, которым запаслись на восемь лет, — срок более, чем достаточный. Экипаж эскадры состоял из 600 человек опытных моряков, сынов сурового севера: русских, шведов и норвежцев. Не по морю, так по льду, не по льду, так по воздуху, во что бы то ни стало достигнуть таинственного полюса и водрузить на нем русское знамя! — таков был девиз отважных исследователей.

Экспедиция вышла в конце апреля 189… года из Либавы и направилась к берегам Швеции. Везде ее ожидали радушные встречи и посильная помощь. В мае сказали последнее прости цивилизованному миру в лице самого северного в свете города, Гаммерфеста, и пошли прямо к далекой цели в страну мрака и холода.

Путешественники в течение первого лета не успели проникнуть в очень высокие широты и зазимовали во льдах близ 80-ой параллели. Решили, принимая во внимание большое расстояние до полюса (свыше 1000 вер.), не покидать корабля. На следующее лето суда подвинулись на целых 5 градусов и, таким образом, осталось всего 525 верст до цели, но тут экспедицию постигло страшное несчастье: во время сильнейшей бури эскадра была окружена огромными ледяными горами. Два корабля, в том числе «Северная Звезда», обратились в щепы, и только незначительная часть их экипажа спаслась на оставшийся вспомогательный пароход. Этот последний однако также сильно пострадал: он потерял руль и винт и получил две пробоины. Ураган с головокружительной быстротой мчал искалеченное судно к югу, и лишь самоотверженные труды капитана и матросов спасли его от гибели. Все наблюдения и коллекции, собранные во время путешествия, безвозвратно погибли, так как находились на «Северной Звезде».

Неудача этой великолепно оборудованной экспедиции произвела удручающее впечатление и показала, как труден и опасен путь к полюсу, математической точке — которая столько веков манила к себе человечество и после того, как уже была достигнута, не перестает его манить к себе по-прежнему.

Сказанное достаточно характеризует деятельность славного клуба «Наука и Прогресс», и мы не будем приводить утомительного перечня и описания других многочисленных, более мелких проектов и сооружений. Таковы водяные автомобили братьев Вассерманн, людей, несомненно, ученых, но недостаточно уравновешенных; стреляющие жидким воздухом орудия артиллериста Пушкина и т. д., и т. д.

Несмотря на частые неудачи, деятельность клуба не была бесплодной, так как, с одной стороны, ему удалось осуществить несколько полезных проектов и изобретений, например, значительно усовершенствовать клапаны паровых котлов большого давления, утилизировать для практических целей тепловую энергию солнца и пр., с другой — даже неудачные начинания давали богатый материал и опыт для будущего. Поэтому имя клуба «Наука и Прогресс» пользовалось полным уважением ученого и технического мира.

Историю клуба можно было восстановить в общих чертах при осмотре зала заседаний, где происходило столько бурных сцен. Он представлял, особенно во время собраний, интересное и оригинальное зрелище. Переднюю часть занимало возвышение, на котором помещались кресла председателя, вице-председателя и очередного секретаря, а также кафедра для ораторов. Остальное пространство занимали 280 кресел членов клуба, почетных посетителей и корреспондентов больших русских и иностранных газет. Последние места никогда не пустовали, и это показывает, какой интерес возбуждали собрания «прогрессистов» (так для краткости называли членов клуба «Н. и П.») за границей и даже в нашем инертном обществе. Портреты знаменитых ученых и вообще выдающихся людей всего мира и несколько фотографий, напоминавших о различных сооружениях клуба, украшали стены зала. За председательской трибуной стояли четыре шкапа. В одном из них сохранялся устав клуба, протоколы заседаний, описание предприятий и другие, не менее важные документы; во втором — осколки парового котла Гольцова; в третьем — осколки гигантского рефрактора и прочих инструментов рухнувшей обсерватории; в последнем — модели и остатки других сооружений. Над этими достопримечательностями был на стене нарисован одним из талантливейших русских художников герб клуба; его освещали электрические лампочки, что давало возможность рассмотреть его даже с противоположного конца залы. Герб изображал закрытую книгу, на корешке которой стояло: «Наука и Прогресс», а на переплете были изображены электрическая и паровая машины, телескоп и микроскоп, как главнейшие двигатели современной науки и техники.

Однако, в описываемый вечер члены собрания не любовались красивым убранством залы; нет, они были заняты более серьезным делом, а именно, всеми силами старались перекричать друг друга.

Полную противоположность с этим бурным обществом составлял занимавший председательское кресло граф Аракчеев. Мать его была англичанкой, что, может быть, и послужило причиной хладнокровия графа, позволявшего ему беспристрастно и искусно вести собрания, а это было вовсе нелегко при горячности членов клуба. Аракчеев страстно любил науку, а особенно величественную астрономию, на служение которой отдавал все свое время. Среди товарищей он, несомненно, являлся самым выдающимся астрономом, хотя их значилось около двадцати в списках клуба. Несмотря на преклонный возраст, граф принимал деятельное участие в разработке проектов, а огромное состояние давало ему возможность поддерживать их материально. Он пользовался любовью и уважением не только в своем кружке, но и во всем Петербурге. Этим вполне объясняется, что в течение многолетнего существования клуба, Аракчеева постоянно выбирали председателем.

Однако, несмотря на всю свою опытность, на этот раз ему не так-то легко было водворить порядок, и эксцентричное собрание долго еще шумело. Но всему приходит конец. На очереди была баллотировка предложения Щербакова. Процедура продолжалась не долго. Проект трубы оказался отвергнутым, что, конечно, вызвало бы новую бурю и беспорядок, если бы в то же время внимание собрания не было отвлечено в другую сторону. Еще во время баллотировки к председателю подошел лакей и, подавая визитную карточку, что-то сказал. Этим воспользовался Аракчеев, чтобы не допустить возобновления споров и шума, и тотчас после объявления результата баллотировки доложил собранию, что Валентин Александрович Имеретинский (его не знал никто из присутствующих) просит на полчаса внимания господ членов клуба. Хотя никто не имел решительно ничего против того, чтобы выслушать незнакомца, все же возник спор, вследствие любви некоторых прогрессистов к пререканиям. Они подняли принципиальный вопрос: имеет ли право посторонний говорить на собраниях? Справились в уставе и под соответствующей рубрикой нашли следующее:

Пункт 8. Кроме лиц, означенных в пункте 7-ом статьи 2-ой (корреспонденты и почетные члены), никто, не состоящий в числе действительных членов клуба «Н. и П.», не имеет права присутствовать, говорить или предлагать проекты на очередных или экстренных собраниях иначе, как по рекомендации не менее, чем десяти членов клуба.

Партия, поднявшая вопрос, уже готова была торжествовать победу, но неожиданно пятнадцать противников такого строгого следования букве правил заявили, что они рекомендуют г-на Имеретинского. Любителям споров пришлось сдаться. Разговоры замолкли, и в зале наступила необычная тишина: очевидно, было возбуждено всеобщее любопытство. Через некоторое время вошел неожиданный посетитель и, раскланявшись с председателем, прямо прошел на ораторскую кафедру; отсюда он представился собранию в качестве скромного работника на поприще естествознания и специально физики и поблагодарил за лестное доверие, выказанное клубом, согласившимся его выслушать. Затем он остановился, желая побороть невольное волнение, прежде чем приступить к изложению того, что его сюда привело.

Имеретинский был очень высокого роста и довольно худощав. Он носил небольшую бороду и коротко остриженные волосы, оставлявшие открытым высокий лоб — признак недюжинного ума. Крупные, неправильные черты его лица имели отпечаток большой душевной энергии, а вдумчивые глаза, в которых, казалось, жил целый мир своеобразных мыслей, и складка на лбу придавали ему выразительность. Подобное лицо не может быть названо красивым, но оно интересно и привлекательно. Таково было впечатление, произведенное Имеретинским на членов клуба.

 

ГЛАВА ІІ

Волны эфира

Собрание молчало, ожидая сообщения незнакомца. «Имеретинский» — это не было имя знаменитого ученого или изобретателя; все же некоторые прогрессисты вспомнили, что встречали его на страницах специальных журналов.

Незнакомец, наконец, собрался с духом и заговорил с легкой внутренней дрожью в голосе:

— Милостивые государи! Позвольте в самых общих чертах ознакомить вас с проектом, разработке которого я посвятил всю жизнь и который, надеюсь, будет прекрасным началом в ряде грядущих открытий XX столетия. Самое название вашего уважаемого клуба показывает, что вы стремитесь вперед к прогрессу во главе науки и цивилизации; поэтому я решил обратиться за помощью именно сюда и уверен, что надежда меня не обманет…

Наступил час открытия величайших тайн Мироздания, — тайн других небесных миров!

При этих смелых словах по зале прошло удивление, доказывавшее, что слушатели. крайне заинтересованы.

— Множество сочинений посвящено путешествиям на звезды и планеты, — продолжал Имеретинский. — Много талантливых авторов изобразили перед нашими взорами природу и обитателей их. Сирано де Бержерак в своих странствованиях посетил Луну и планеты; затем мы встречаемся в творениях Вольтера с Микромегасом с царственного Сириуса; далее известен Сведенборг, которого посетили духи с Меркурия, Венеры, Марса, Юпитера и Сатурна. Позднее блестящая фантазия Жюля Верна метнула на Луну ядро-вагон, правда, не достигшее цели, но все же обогнувшее нашего спутника; тот же писатель заставил целую колонию земных жителей носиться на комете в межпланетном пространстве. Наконец, в новейшее время знаменитый английский романист Уэльс написал «Борьбу миров», где изобразил нашествие марсиан на жителей Земли. Но то были, конечно, только плоды пылкого воображения, а в действительности мы очень мало знаем о природе небесных тел. Люди всегда мечтали о власти над эфирным пространством; теперь настало время осуществить эти мечты!

Желание всего мира исполнится, мы улетим с Земли, мы увидим то, что казалось навсегда недоступным, мы будем там, где не был никто, и куда все стремятся. Мы посетим другие планеты, мы вступим в новые неизведанные миры, и род человеческий воцарится на светилах небесных, как ныне на земле!

В зале произошло нечто сверхъестественное: 250 голосов старались перекричать друг друга, 500 рук неистово аплодировали, 500 ног, в союзе с палками и стульями, так стучали, что пол грозил провалиться, а с ним вместе и все почтенное собрание. Но Имеретинский, казалось, не замечал этого содома и продолжал говорить с одушевлением, граничащим с экстазом. Его голос покрывал все другие, так что среди слушателей опять водворилось спокойствие, но это было затишье перед новой бурей.

— Настало время покинуть Землю и умчаться по волнам эфира в те миры, которые отсюда нам кажутся небольшими светящимися точками, хотя многие из них превосходят нашу Землю в десятки, сотни и даже миллионы раз. Мы изучим царицу ночи — Луну, спустимся на ближайшего соседа Солнца — Меркурия, на красавицу Венеру и кровавый Марс, Юпитера, на таинственного Сатурна и на далеких Урана и Нептуна. Пространство не служит более гранью нашего могущества, и мы можем даже проникнуть за пределы солнечной системы в холодный межзвездный простор, где бродят лишь странницы-кометы. Что мы там увидим? Какие приключения ожидают нас? Предстоит ли нам посетить мертвые пустыни или полные жизни и кипучей деятельности миры? И если верно последнее, то каковы там неведомые живые существа? Похожи ли на обитателей Земли? Вот вопросы, требующие ответа и которые мы разрешим в самом непродолжительном времени. Да, отныне прощай, земной шар, со своей однообразной природой, столь хорошо знакомой каждому. Привет вам, новые неизведанные земли, мы несемся к вам на крыльях науки!

Оратор на минуту приостановился и продолжал уже гораздо спокойнее.

— Но как же я так уверенно говорю о посещении небесных светил, когда не только не придумано еще соответствующего средства сообщения, но большинство ученых отрицают даже возможность такого изобретения? Действительно, где та сила, которая могла бы перебросить нас за миллионы верст, отделяющие нашу планету от остальных? На Земле мы пользуемся главным образом паром, однако он для данной цели, очевидно, не пригоден. Другим источником энергии является электричество, но мы еще далеко не в полной мере научились владеть им и, конечно, не сумеем применить в таком сложном и новом деле, как межпланетные сообщения. Гигантская сила взрывчатых веществ: пироксилина, динамита, мелинита и пр. — и та недостаточна, чтобы вырвать нас из земных пределов. Да и как бы мы вернулись назад, если бы даже сумели применить этот способ сообщений? А кто же согласится умчаться на веки в мировые пространства, в такие условия, в которых, может быть, жизнь для нас невозможна? Так где же сила, которой бы можно воспользоваться, если ни пар, ни электричество, ни порох не годятся? Я эту силу нашел: эта сила — свет!

Пусть извинит меня собрание, если я несколько подробнее остановлюсь на сущности света; постараюсь не злоупотреблять вашим вниманием и быть по возможности, кратким. Существуют две главных теории для объяснения световых явлений: первая, более старая, так называемая теория истечения, говорит, что свет есть поток материальных частиц, выбрасываемых светящимся телом, подобно тому, как запах обусловливается тончайшими газами, выделяющимися из пахучего вещества. Эта гипотеза не объясняет многих явлений и хотя в настоящее время находит новых сторонников, однако не считается в науке приемлемой. Другая теория ведет свое начало от знаменитого математика и физика ХVІІ-го века, Христиана Гюйгенса. По его представлению, свет есть особый вид волнообразного движения. Для понимания этой теории надо помнить, что все тела состоят из отдельных, мельчайших частиц, молекул, которые удерживаются вместе силой сцепления. Когда мы бросаем в воду камень, от места падения кругами расходятся волны. Они происходят от того, что толчок от камня передается частицам воды, которые начинают двигаться вверх и вниз, образуя повышение и понижение уровня жидкости. Частицы воды не передвигаются в стороны, а только вверх и вниз; это видно из того, что пробка, брошенная на воду около падения камня, останется на том же месте, хотя и будет казаться, что она плывет. Совершенно подобными являются световые колебания.

Но в первом случае движутся частицы воды, а что же это за вещество, колебания которого мы называем светом? Ведь последний доходит до нас от солнца и от звезд, удаленных на миллиарды и биллионы верст, между тем высота атмосферы не больше 200–300 верст. Очевидно, это не воздух и конечно уж не вода или что-нибудь еще более плотное. Так что же это наконец за таинственное вещество? Чтобы дать ответ на настоятельный вопрос, ученые предположили, что все пространство, как между небесными телами, так и между молекулами, заполнено тончайшим веществом — эфиром. Явление света происходит следующим образом: мы нагреваем какое-либо тело, частицы которого начинают быстро колебаться, их движение передается эфиру и образуются расходящиеся во все стороны волнообразные колебания, которые, достигая нашего глаза, дают впечатление света, и мы говорим, что накаленное тело стало светиться.

Колебания эфирных частиц чрезвычайно быстры: от 420 до 760 биллионов колебаний в секунду! Распространяются они также с огромной скоростью: свет пробегает 280.000 верст или 300.000 км в секунду и приходит на Землю от Солнца в 8 1/ 3  минуты.

Вот она сила, которая всюду рассеяна в пространстве, которая сделает ничтожными расстояния в миллионы верст!

Может быть, мне возразят, что сила эта слишком мала? Но это неправда, она колоссальна! Что обращает воду в пар, облака и дождь и, таким образом, поддерживает ее круговорот на земле? Что согревает и дает жизнь растениям и животным? Что, словом, делает нашу планету тем, что она есть, а не мертвой, неподвижной пустыней? Солнечные лучи. Так неужели этого огромного, почти неиссякаемого источника лучистой энергии не хватит, чтобы перенести нас на другую планету. Подобная мысль показалась мне абсурдом, и я решил найти способ использования световой энергии для своей цели. Однако на этом пути я оказался не первым и не совсем одиноким. В семидесятых годах прошлого, ХІХ-го века Максвелль, знаменитый английский физик, построил новую, ныне общепринятую теорию света. Она также рассматривает свет, как волнообразное движение, но не материальных атомов эфира, а как периодические колебания электромагнитных сил.

Во многом эта теория сходится с прежней, но она шире последней и объединяет световые, магнитные и электрические явления, почему и называется электромагнитной теорией света.

Однако будем помнить, что во всяком случае свет есть волнообразное колебание, распространяющееся во все стороны с непостижимой скоростью 300.000 км в секунду.

Исходя из своей теории, Максвелль математически доказал, что свет должен производить давление на встречающиеся ему тела. Теперь этот вид энергии принято называть лучевым давлением. Оно является величиной сравнительно очень малой, и поэтому долгое время не удавалось опытным путем доказать существование и определить напряжение новой энергии. Лишь через 30 лет наш покойный соотечественник, профессор Московского университета П. Н. Лебедев, разрешил эту задачу. Он поместил в герметически закрытом стеклянном сосуде небольшую мельничку, одна сторона крыльев которой была черной, то есть поглощала лучи, а другая — гладко отполированная, отражала их. Пока в сосуде был воздух, мельничка вращалась вследствие большего нагревания черной стороны крыльев: частицы воздуха около них двигались скорее и сильнее толкали, чем у отражающих сторон. Когда же Лебедев выкачал воздух, то мельница закрутилась в обратную сторону, на этот раз под действием лучевого давления, которое сильнее отталкивало отражающую, чем поглощающую сторону. Таким образом, была уловлена энергия мирового пространства.

П. Н. Лебедев

На тела, с которыми нам обыкновенно приходится иметь дело, лучевое давление не оказывает никакого заметного действия, так как подвижность их, сравнительно с весом, незначительна. Будет совсем не то, если мы возьмем какое-нибудь очень маленькое тело (или очень тонкий слой вещества). Капля воды при поперечнике в 0,75 μ (μ — микрон=1/1000 миллиметра) умчалась бы от Солнца со скоростью 550 км. в секунду! Уменьшая ее поперечник еще более, можно (по вычислениям Шварцшильда) дойти до колоссальной быстроты в 9000 км. в секунду! Что перед такой непостижимой скоростью быстрота земных поездов или даже пушечных ядер! Но для небесного пространства она вовсе не является чрезмерной, так как уже для того, чтобы пролететь расстояние от Солнца до Нептуна, нашей водяной пылинке понадобится 7 дней, а ближайшей неподвижной звезды она достигнет лишь в 140 лет. В общем, капля воды должна иметь не более 1.5 μ в диаметре, чтобы под влиянием лучевого давления умчаться в межзвездную ширь, преодолевая солнечное притяжение.

Лучевое давление хорошо объясняет некоторые, без него непонятные явления; например то обстоятельство, что кометные хвосты почти всегда обращены от солнца. И когда в 1910 г. ожидалась комета Галлея, П. Н. Лебедев указывал на нее, как на лучшую демонстрацию его теории.

Итак, сила, которая может нас унести из земных пределов, была найдена, и моя задача сводилась к тому, чтобы построить аппарат, приводимый ею в движение. Он должен отвечать двум условиям: быть легким и обладать большой отражательной поверхностью. Я не буду сейчас излагать всех подробностей моего проекта; скажу только, что главную часть моего аппарата составляет огромное зеркало из чрезвычайно тонких листов гладко отполированного металла. Листы будут наложены на прочную раму из особого легкого сплава, из которого будет сделан также вагон для пассажиров, прочно соединенный с рамой. Частицы эфира, ударяя в движущее зеркало, приведут аппарат в движение, и мы умчимся в межпланетное пространство. Для ясности прибавлю, что мы должны пуститься в путь утром или вечером; тогда косые лучи Солнца по наклонной линии поднимут аппарат и унесут его с Земли; если же мы вздумали бы начать путешествие в полдень, когда Солнце ярче и выше всего, то лучи его, падая на зеркало сверху, только еще плотнее пригвоздили бы его к Земле!

Мне остается упомянуть об одном затруднении, сначала поставившем меня в тупик. Световая волна понесет аппарат от Солнца; а как же вернуться обратно? Лучевое давление только отталкивает, но не притягивает. Тут нас выручила сила тяготения. Повернув зеркало ребром к свету, можно совсем прекратить действие лучевого давления, или, задернув рефлектор черной материей, значительно ослабить его. Тогда аппарат, под влиянием силы тяготения, начнет падать с желаемой скоростью. Таким образом, мы будем путешествовать по солнечной системе, как из Петербурга в Нью-Йорк. Правда, если бы далекий Нептун вдруг остановился, он упал бы на Солнце лишь через 29 лет; зато Земле на это понадобилось бы всего 64 дня; в такой же срок можем и мы домчаться до него на нашем аппарате.

Позвольте на этом закончить описание моего изобретения или, вернее, тех принципов, на которых оно основано. Остается еще много технических и практических вопросов, но я твердо надеюсь благополучно разрешить их с вашей помощью. Таковы вопросы: как сделать необходимый для путешественников запас кислорода и провианта? каково должно быть устройство вагона? и пр. и пр. Быть может, главнейшим является вопрос, на какую планету отправится экспедиция, так как далеко не везде мы можем найти условия, подходящие для существования человека. Постройка аппарата должна стоить не менее 100.000 руб. по приблизительному расчету. Поэтому, господа, я еще раз прошу вашей моральной и материальной поддержки. Если вы примете мой проект, то на следующих заседаниях я представлю подробные чертежи и сметы, и мы в самом недалеком будущем приступим к постройке аппарата и организации первой небесной экспедиции.

Это только начало, первая ступень лестницы, по которой человечество поднимется на недосягаемую высоту. Мне уже мерещатся в тумане будущего небесные поезда, по всем направлениям пересекающие пространство и объединяющие неизмеримую Вселенную, в которой Земля теряется подобно ничтожной песчинке на дне морском. Эти поезда — завоеватели мира! Их понесут на своих быстрых крыльях эфирные волны, которые не только оживляют и греют все на Земле, но отныне даже дают нам возможность покинуть ее пределы!

Заключительные слова Имеретинского слились с дружным криком собрания, которое просто обезумело от восторга. Порядок был окончательно забыт; все повскакали со своих мест и окружили оратора. Всякий хотел ему что-то сказать и старался перекричать других. Очевидно, сообщение произвело огромное и вместе с тем самое благоприятное впечатление. Между тем виновник переполоха спокойно улыбался, даже не пытаясь отвечать на сыпавшиеся к нему со всех сторон вопросы; все равно, это было невозможно. Он понял из происходившего лишь одно: проект будет принят, его заветная мечта осуществится.

Странный контраст с охватившим собрание восторгом составлял один из 250-ти членов клуба; он стоял в глубине зала, в темном углу, и мрачно, сосредоточенно смотрел на оживленную картину. В первую минуту он, как и все остальные, восторженно аплодировал, но вдруг, казалось, какая-то мысль поразила его, и выражение лица сразу переменилось. Не желая выдавать себя, он отошел в сторону и глубоко задумался.

Этот странный человек был один из старейших членов клуба и выдающийся астроном, немало сделавший для своей науки. Он был немец, по фамилии Штернцелер, и даже не русский подданный, хотя много лет уже жил в Петербурге и работал в Пулковской обсерватории. Но почему же он так странно отнесся к открытию, которое должно было привести к еще небывалому торжеству и расцвету его любимой астрономии? Как бы то ни было, он скоро справился с собой и опять смешался с возбужденной толпой прогрессистов.

Председатель в течение десяти минут напрасно звонил: никто ему не внимал. Наконец звонок не выдержал тяжелой работы, выпавшей на его долю, и разбился. Тогда Аракчеев принялся за второй; его, несомненно, постигла бы участь предшественника, если бы граф не прекратил бесполезного звона, убедившись в тщетности своих усилий. После двадцатиминутного невозможного шума, возбуждение несколько улеглось, так что председателю удалось добиться того, что члены собрания уселись по своим местам и дали ему возможность говорить.

— То, что мы сейчас слышали от г-на Имеретинского, — сказал граф, — требует всестороннего обсуждения. Поэтому после баллотировки предложенного проекта, а я не сомневаюсь, что он будет принят, мы на последующих экстренных собраниях детально его рассмотрим. Первое собрание я предлагаю назначить на послезавтра, то есть на 3-е декабря, чтобы г-н Имеретинский успел окончательно приготовить свой подробный доклад. День назначен по просьбе автора. А теперь приступим к баллотировке.

Несмотря на протесты нетерпеливых членов клуба, председатель, как человек хладнокровный и аккуратный, настоял на баллотировке. Хотя Имеретинский был уверен в благополучном исходе ее, он все же не без волнения ожидал результатов. Что если предложение будет отвергнуто? Где найдет он средства на аппарат? Каким образом он обойдется без помощи клуба «Наука и Прогресс?» Наконец минуты томительного ожидания прошли. Аракчеев объявил результат голосования: проект был принят большинством всех голосов против одного.

Черный шар вызвал общее недоумение.

Кто мог его положить? Решили, что, очевидно, какой-то шутник. Однако, Имеретинскому почему-то почудилась угроза в подобной шутке. Но конечно странный случай был только легким облачком на ясном небе общей радости, и про него сейчас же забыли.

Счастливого изобретателя по русскому обычаю подняли «на ура», при чем совершенно измяли его изысканный туалет, — пустяк, на который, само собой разумеется, никто не обратил внимания. Герой вечера опять взошел на кафедру, краткою речью поблагодарил собрание за поддержку и любезно прибавил, что участие в разработке проекта стольких выдающихся ученых, несомненно, внесет в него много благотворных усовершенствований. На это один из прогрессистов не менее любезно ответил, что он и все его коллеги вполне уверены, что изобретение не потребует никаких улучшений. Затем секретарь Гольцов внес предложение немедленно выбрать Имеретинского действительным членом клуба. На этот раз обошлось без закрытой баллотировки, и новый 251-й прогрессист был избран единогласно и тотчас внесен в списки клуба. Ему еще раз устроили овацию.

В достопамятный вечер была произнесена целая серия речей, дельных и пустых, а в общем высказано так много и столь глубоких мыслей, что мы не решаемся даже просто перечислить их. Мечтам и предположениям также не было конца. Лишь в 3 часа ночи председатель мог закрыть собрание, потому что электричество тухло, да и то многие протестовали.

Так закончилось 244-ое ежемесячное собрание клуба «Наука и Прогресс», самое бурное за все его долговременное существование.

 

ГЛАВА III

Слава имеет свои тернии

На следующий день, 2-го декабря, телеграф раз-нес известие о докладе Имеретинского по всему свету. Если первое время настроение было несколько нерешительным, как бы выжидательным, то это продолжалось очень недолго, и в общем изобретение произвело колоссальное впечатление. Само собой разумеется, что различные страны, сообразно с характером народа, неодинаково отнеслись к сенсационному событию.

Во Франции в нескольких астрономических и других обществах произошли неприятные столкновения и даже дуэли из-за того, что нашлись лица, выразившие сомнение в исполнимости проекта русского изобретателя; горячие французские головы не могли перенести подобного скептицизма при всеобщем энтузиазме и проучили недоверчивых соотечественников.

Прямо противоположно отнеслось к делу немецкое общество: осторожные бюргеры высказались крайне неопределенно и, очевидно, боялись мистификации. Кроме того, шовинисты, — а где их столько, как в стране Бисмарка? — решительно отказывались допустить, чтобы столь великое открытие могло быть сделано кем-либо, кроме немца. Впрочем, ученый мир Германии оказался податливее; после обнародования подробного отчета об уже описанном и следующих заседаниях клуба «Наука и Прогресс», он вполне согласился с приведенными опытными данными и выводами из них и признал проект строго научным и осуществимым.

Энергичные англичане и американцы, убедившись, что шум поднят не из-за пустяка, немедленно, организовали компанию для разработки богатств, которые будут найдены на других планетах, и даже сделали соответствующее предложение Имеретинскому, но последний ответил, что считает возбужденный вопрос преждевременным.

Даже такие страны, как Китай и Персия, поддались общему увлечению и зачитывались всем, что писалось в газетах о злободневном открытии.

Всколыхнулась и матушка-Россия. На улицах поздравляли друг друга, как с великим праздником. Богомольные люди заказывали благодарственные молебны, а патриоты с гордостью говорили о великой миссии славян и о гнилом Западе. На имя Аракчеева присылали целые кипы писем и телеграмм с предложением материальной помощи, пока он не уведомил всех навязчивых благотворителей, что клуб решил вести постройку исключительно на собственные средства.

Почту и телеграф завалили поздравительными письмами и телеграммами, так что чиновники не успевали разобраться в получившемся хаосе. Не обошлось и без крупных скандалов в главном почтамте из-за несоблюдения очереди при подаче депеш.

Желающих присутствовать на собраниях клуба «Наука и Прогресс» набралось так много, что они не поместились бы даже в огромном зале Дворянского собрания, не то что в здании клуба. Поэтому все получили категорический отказ. Однако самые решительные попробовали силой проникнуть на заседание, и графу Аракчееву стоило больших трудов успокоить недовольных. Не было недостатка и в готовности отправиться в первое небесное путешествие; на это изъявили свое благосклонное согласие ни более ни менее, как 300 человек. Увы, и их ожидало фиаско.

Все стороны общественной жизни были затронуты и заинтересованы в необыкновенном предприятии. Академии, общества и клубы всего мира наперебой выбирали Имеретинского своим почетным членом. Вновь возникающие общества, даже получали названия в честь молодого изобретателя, а многие журналы посвятили себя исключительно обсуждению предприятия и описанию событий, о которых читатель узнает ниже.

Если с одной стороны такая известность и общее сочувствие были лестны и приятны, то с другой — надо помнить, что слава приносит не только розы, но и тернии. Имеретинскому пришлось убедиться в этом по собственному опыту на следующий же день после 244-го собрания клуба «Наука и Прогресс», когда о вышеописанной всемирной популярности еще не могло быть и речи, а известность его не выходила за пределы Петербурга.

С решившего его судьбу заседания Имеретинский вернулся усталый, умственно и физически, но в самом радужном настроении. Что значат все предыдущие неприятности и труды, раз, наконец, поняли и оценили грандиозную важность его идеи! Однако, когда счастливый изобретатель, совершенно обессиленный, разделся на скорую руку и с наслаждением лег в мягкую постель, воспоминания долго не давали ему заснуть. Он вспомнил себя лет шесть тому назад, только что кончившим математический факультет студентом. Выход из университета не означал для молодого человека конца научной деятельности. Он так пристрастился к физике и астрономии, что даже не мог себе представить жизнь иначе, как посвященной любимым наукам. Еще очень рано, в старших классах гимназии, идея утилизации силы света занимала талантливого юношу; в университете она получила дальнейшее развитие и научное обоснование. Теперь, по окончании высшего учебного заведения, нужно было ее разработать и применить на практике. Все небольшое состояние, которым владел будущий изобретатель, ушло на опыты, вполне оправдавшие теоретические расчеты.

Собственная судьба нисколько не беспокоила Имеретинского, хотя он и решил не связывать себя постоянной службой: частные уроки и сотрудничество в специальных журналах обеспечивали ему приличное существование. Но как же аппарат? Неужели из~за недостатка средств отказаться от прекрасного, детально разработанного проекта? Может быть, другие так и поступили бы, но Имеретинский был не из их числа. Он решил во что бы то ни стало добиться своего. Если бы молодой изобретатель жил в Америке или в Западной Европе, средства, несомненно, скоро нашлись бы, но добыть их в России оказалось не так легко. Естественно, что Имеретинский прежде всего обратился к своему дяде, как к ближайшему родственнику; тем более, что последний владел огромными золотыми приисками в Сибири, и состояние его исчислялось миллионами. Несмотря на горячие доводы и просьбы, дядюшка оставался непреклонен и денег тратить на пустые, по его мнению, бредни не желал. Тщетно изобретатель доказывал, что от осуществления его идеи не только выиграет чистая наука, но и практическая польза будет огромна: ведь на других планетах могут оказаться богатства, значительно превосходящие те, которые скрыты в недрах земли, — миллионер его выслушивал и неизменно отвечал: — «Так-то оно так, а денег я тебе все-таки не дам!»

Приведенный в отчаяние его бессмысленным упорством, Имеретинский, в конце концов, вышел из себя и разбранился с дядюшкой.

Хотя и сильно обескураженный первой неудачей, изобретатель попробовал заинтересовать своим предприятием еще нескольких богатых людей, выбирая преимущественно тех, за которыми установилась слава меценатов. Но везде он встречал категорический отказ; а некоторые, кроме того, смотрели на просителя с сожалением и любопытством, очевидно, принимая за сумасшедшего. Еще бы! — ученые давно единогласно заявили, что мы никогда не будем в состоянии покинуть нашу планету и самое большое, чего добьемся, это — возможности переговариваться особыми знаками с обитателями других планет, если только таковые вообще существуют. А тут вдруг является какой-то, никому неизвестный субъект, почти мальчишка, и любезно предлагает вам оставить земные пределы и улететь неизвестно куда, да еще не даром, а за весьма приличную сумму!..

В великосветских гостиных даже уже начали было поговаривать о забавном чудаке-изобретателе, но это продолжалось очень недолго, так как, с одной стороны, он скоро избавил меценатов от своих посещений, а с другой — случай был недостаточно важен, чтобы продолжительное время им заниматься.

Имеретинский рискнул было обратиться в министерство, но не добился в течение почти года никакого ответа: дело его переходило из канцелярии в канцелярию, от обсуждения в одной комиссии к другой и т. д. Оно даже совершило полный круг и вернулось к исходной точке, но вперед не продвинулось ни на йоту. После этого случая бедный ученый до конца жизни не мог без внутренней нервной дрожи входить в присутственное место; а надписи вроде: бухгалтер, контролер, экзекутор, — окончательно портили ему настроение.

Хотя Имеретинский уже и раньше слышал про клуб «Наука и Прогресс», но не шел туда, так как знал, что без рекомендации трудно попасть на собрание; теперь же, когда не оставалось никакого другого средства, он все же решил сделать в клубе последнюю попытку и, в случае неудачи, ехать за границу.

Результаты мы уже знаем.

Вот эти-то тяжелые воспоминания и теснились в усталой голове ученого, не давая ему забыться почти до позднего петербургского утра. Только в шестом часу он, наконец, заснул, но зато спал, как убитый. Увы, не долго; как уже сказано выше — слава имеет свои тернии.

Не пробили часы и девяти, как телефон в комнате Имеретинского зазвонил в первый раз. Не выспавшись еще, как следует, изобретатель, имевший несчастье сделаться знаменитостью, поспешно вскочил и, удивляясь раннему собеседнику, подошел к телефону. И кто же это оказался?.. Фотограф, просивший разрешения сделать с него несколько снимков. Возмущенный такой навязчивостью, Имеретинский выбранил фотографа и снова лег в надежде поспать еще хоть часок. Но это было с его стороны самообольщением, так как телефон через десять минут опять зазвонил: какой-то художник желал написать портрет изобретателя. В десять часов начали на придачу появляться корреспонденты для интервью, и не было никакой возможности от них отделаться.

Вскоре прибыл и непреклонный дядюшка, чтобы «поздравить и помириться»; при этом он любезно предложил денег «дорогому племяннику».

Затем пошли самые разнообразные визитеры: непризнанные изобретатели, просившие Имеретинского рассмотреть их проекты, представители различных фирм, которые наперебой предлагали свои услуги по исполнению заказов для аппарата, ученые — знаменитые и не знаменитые, приехавшие «пожать руку талантливому коллеге», наконец, просто любопытные, которые, впрочем, называли себя поклонниками гения Имеретинского. Для полноты картины необходимо иметь в виду, что телефон звонил почти беспрерывно, пока Имеретинский не снял трубки. Несчастные телефонные барышни окончательно выбились из сил, так как, с одной стороны, они не получали никакого ответа от беспрерывно вызываемого ученого, а с другой — публика их бранила, говоря, что от них ничего не добьешься. В этот день они наверное прокляли и знаменитое изобретение, и самого изобретателя, и все, что к нему имело хоть какое-либо отношение.

Между тем, герой этой общей сутолоки в четыре часа дня заперся в своей комнате и приказал никого и ни в каком случае к нему не пускать: необходимо было заняться, чтобы к завтрашнему вечеру приготовить доклад на экстренное собрание клуба. Поработав до вечера, Имеретинский почувствовал, что волнения предыдущего дня, почти бессонная ночь и утренняя кутерьма дают себя знать: голова решительно отказывалась работать. Очевидно, необходимо было освежиться и основательно отдохнуть. Он оделся и вышел на улицу. Ему показалось, что за его спиной кто-то вошел в дверь подъезда; но он, конечно, не обратил на это никакого внимания: мало ли кто мог приходить в дом, где он жил, и где было много квартир!

Вечер был морозный, но ясный, и ученый с наслаждением втянул в себя свежий воздух. Он шел совершенно машинально, всецело погруженный в свои мысли. Только, пересекая Невский проспект, он очнулся и невольно залюбовался великолепной улицей, настоящим человеческим муравейником. Нарядные экипажи, быстро и бесшумно несшиеся на резиновых шинах, толпа на тротуарах, огромные зеркальные стекла роскошных магазинов казались пропитанными электрическим светом; а звонки трамвая, рожки автомобилей и велосипедов и неясный говор толпы придавали картине оживление. Видно было, что это центральная артерия большого города, и что жизнь здесь кипит ключом.

Но грохот и толкотня скоро утомили Имеретинского, и у Аничкина моста, с его художественными бронзовыми конями, он свернул на набережную Фонтанки. Здесь было почти пустынно, так как изобретатель шел по правому берегу реки, на ко-тором очень мало движения. Дойдя до места, где Мойка вытекает из Фонтанки, он перешел мост и вошел в ворота Летнего сада, соблазненный его абсолютной тишиной. Несмотря на отсутствие фонарей, в саду было светло, так как полная луна высоко поднялась на небе. Прозрачный морозный воздух казался сотканным из ее бледных лучей; и эта воздушная паутина чуть колебалась от легкого ветерка. Деревья будто к празднику убрались серебром и бриллиантами из инея, иглы которого горели и переливались тысячью огней.

На дорожках не было никого.

Имеретинский опустился на первую попавшуюся скамейку и следил за игрой лунного света в снежных кристаллах. Вдруг ему послышался какой-то шорох, и как будто мелькнула тень. Он прислушался: было снова совершено тихо; только изредка от мороза потрескивали деревья, да доносился шум города. Молодой человек встал и углубился дальше под своды вековых аллей; он решил пересечь Летний сад и, выйдя на набережную Невы, нанять извозчика, чтобы вернуться домой. Они прошел несколько сажен, и ему опять показалось, что сзади скрипит снег под чьими-то шагами.

Крайне удивленный, он оглянулся, но никого не заметил. Однако смутная тревога овладела им. Он не мог дать себе ясного отчета в том, что именно ему угрожает, хотя чувствовал какую-то опасность.

Внезапно три разнородных факта, несомненно не имевших связи, одновременно всплыли в его памяти: черный шар при баллотировке проекта, тень, скользнувшая в подъезд его дома и таинственные шаги за спиной. Но Имеретинский улыбнулся собственной слабости и подумал: «Вероятно, нервы расстроились от работы и бессонных ночей, потому такая чепуха и лезет в голову.»

Он спокойно продолжал путь, когда опять сзади заскрипел снег; морозная ночь выдавала чье-то присутствие. На этот раз не могло быть сомнений: за Имеретинским, очевидно, следили, стараясь, чтобы он этого не заметил. Какую цель преследовал не-известный шпион? Чего он хотел от мирного ученого?

Как бы то ни было, Имеретинский прибавил шагу. Вдруг, как молния, мелькнула у него мысль, что он забыл запереть шкап с чертежами аппарата. Весь охваченный непреодолимой тревогой, он почти бежал вперед. Страх увеличивался с каждой минутой, с каждым движением. Тщетно убеждал себя взволнованный изобретатель, что он испугался ребяческих фантазий, и что все его мрачные предчувствия плод расстроенного воображения, — раскрытый шкап оставался перед глазами, как постоянная угроза.

Имеретинский не шел, не бежал, а просто летел, подгоняемый желанием скорей очутиться дома и убедиться, что там все благополучно. Выйдя из Летнего сада, ученый с грустью увидел, что на набережной нет ни одного извозчика; пришлось продолжать путь пешком. Прохожие удивленно оглядывались или испуганно сторонились при виде высокого человека, бежавшего куда-то, не разбирая дороги, но последний не обращал на это ровно никакого внимания. У него гвоздем засела одна мысль: шкап с чертежами открыт, — и он забыл обо всем остальном.

Между тем неизвестный преследователь отстал от Имеретинского или же пошел другой дорогой, так как не бежал за ним с такой же скоростью, как сам изобретатель.

Всякий может убедиться на собственном опыте, что под руку лезет непременно то, что сейчас вовсе не нужно; наоборот, нужное всегда куда-нибудь запропастится. Так было и с Имеретинским; сколько извозчиков он встретил, пока шел в Летний сад! теперь же не попадалось ни одного свободного. Лишь на Садовой, около самого Невского, сел он в пролетку, когда до дому и без того оставалось два шага. Однако ученый все время торопил извозчика, который старательно дергал и гнал свою лошадь; но она, очевидно, имела твердо выработанные правила езды и упорно не желала бежать скорей, чем мелкой рысью.

Наконец, вот и подъезд; поспешно достает Имеретинский деньги и, сунув второпях удивленному извозчику рубль вместо двугривенного и не слушая его благодарностей, несется вверх по лестнице, путаясь в длинной шубе и задыхаясь. Рука дрожит, и ключ не может попасть в замочную скважину. Ученый злобно шепчет:

— Черт возьми, этот проклятый ключ!

Имеретинский окончательно теряет терпение и, когда замок щелкнул, он так энергично открыл дверь, что чуть не сорвал ее с петель.

В кабинете всё было спокойно; шкап стоял приоткрытый по-прежнему.

Не раздеваясь, кинулся к нему запыхавшийся изобретатель, достал портфель с чертежами аппарата и поспешно раскрыл его. Внутри не было ничего, портфель был пуст! Тщетно перерыл Имеретинский весь шкап — чертежи пропали бесследно.

Пораженный изобретатель в изнеможении опустился на кресло.

 

ГЛАВА IV

Неожиданный посетитель

— Сергей!

— Наталья!

— Я еду.

— Куда?

— На Луну, Венеру или Марс, словом, за пределы Земли.

— Бедная моя сестрица, да ты, кажется, неожиданно… того…

— Нет, мой милейший братец, я не «того»… Шутки в сторону: решительно и бесповоротно я должна ехать. Если на это не согласится отец, я пойду к Имеретинскому, или просто спрячусь где-нибудь в аппарате.

— Ничего не понимаю. Тебе что-нибудь приснилось, что ли?

Молодая девушка, хорошенькая блондинка, с голубыми глазами и крайне подвижным лицом, нетерпеливо пожала плечами.

— Ты не догадлив. А, впрочем, догадаться, действительно, трудно.

— О, женщины, вот ваша логика!

— Не перебивай и спрячь в карман свое мужское величие, а то ничего не расскажу.

Сергей покорно наклонил голову, а Наташа, до-вольная победой, сделала ему гримасу.

— Ты знаешь, отчего папа вчера так поздно вернулся с собрания?

— Нет, я уже благополучно спал в то время.

— Ну, так читай.

С этими словами она протянула брату газету. Водворилось молчание, что не часто бывало и никогда долго не продолжалось в присутствии Наташи.

Разговор происходил за чаем в большой и комфортабельной столовой в доме графа Аракчеева, председателя клуба «Наука и Прогресс». Молодые собеседники были его дети. Двадцатилетний Сергей проходил математический факультет университета. Сестра, двумя годами моложе его, весной кончала гимназию и собиралась на курсы. Оба только что встали, и Наташа начала вышеприведенный диалог, не успев даже поздороваться с братом. Через пять минут молчания она уже потеряла терпение и опять заговорила:

— Ах, Сережа, кончай поскорее!

— Сейчас, сейчас; всего несколько строк осталось.

Дочитав до конца, он отложил газету, в которой был отчет о вчерашнем 244-м собрании клуба.

— Ну-с, что вы скажете?

— Скажу, что это открытие начнет новую эру в истории человечества. Я рад, что живу в такое время. Но ты, конечно, никуда не поедешь.

— Почему это?

— Жаль, что папа еще спит и нельзя его будить, так как он вчера поздно лег, — продолжал Сергей, не отвечая Наташе. Он был, видимо, сильно заинтересован проектом Имеретинского и хотел узнать от отца все подробности.

— Как бы то ни было, а надо идти в университет. Сегодня профессор кончает о радиоактивности и, вероятно, покажет интересные опыты; не хочу их пропускать. А ты, Наташа, отчего не в гимназии?

— Мне на второй урок. Подожди минутку; я сейчас оденусь и мы пойдем вместе. До Дворцовой площади нам по дороге.

На улице они некоторое время шли молча. Затем Наташа заговорила серьезным тоном, при чем в глазах ее сверкнула решимость. Легкомыслие молодой девушки было чисто внешнее и объяснялось чрезвычайной живостью характера; в глубине души она была, наоборот, очень энергична и разумна.

— Ты, может быть, думаешь, что я только пошутила, говоря, что хочу ехать с первой небесной экспедицией? Нет, я совершенно серьезно решила сделать ради этого все от меня зависящее. А ты знаешь, что если женщина захочет, то поставит на своем.

— Но…

— Подожди, дай кончить. Как я уже говорила, прежде всего я думаю обратиться к папе, затем к Имеретинскому; но, признаться, я и сама думаю, что у обоих встречу категорический отказ. В таком случае у меня есть про запас маленький план, правда, пока совсем не разработанный. Теперь скажи: согласен ли ты помогать мне? Если да, то мы потолкуем еще о моем деле; если же нет, то забудь мои слова и обещай никому ничего не говорить.

Сергей немножко подумал, прежде чем ответить сестре.

— Видишь ли, Наташа; я бы, само собой разумеется, многое дал, чтобы принять участие в экспедиции; вполне понимаю и твое желание, но считаю его решительно неисполнимым; нас с тобой никогда не возьмут в путешествие. Там нужны люди ученые, которые могли бы произвести научные исследования той планеты, которую посетит экспедиция. Тебя это касается даже еще больше, чем меня: мало ли, какие трудности, лишения и опасности, непосильные даже здоровому мужчине, не то, что такой молоденькой девушке, как ты, могут встретиться первым небесным пионерам. Нет, как ни соблазнительно быть в их числе, благоразумие заставляет отказаться от такого желания.

— Итак, ты против меня. Жаль. Лишений и опасностей я не боюсь; что же касается того, что экспедиции нужны ученые исследователи, то, я думаю, что и женщина для них далеко не будет лишней, так как, что бы вы, мужчины, ни говорили, мы практичнее и хозяйственнее вас.

— С этим я спорить не стану; но брать с собой лишнего человека, для которого надо запасаться провиантом и кислородом, только ради того, чтобы съесть лучше изжаренный бифштекс, — вряд ли очень практично. Поэтому я остаюсь при своем мнении и обещаю, согласно твоему желанию, никому не говорить о твоих неосуществимых планах.

— Неосуществимых? посмотрим!

На этом брат и сестра разошлись.

Граф Аракчеев занимал большой фамильный особняк недалеко от клуба, в котором он председательствовал. Он рано лишился жены, и дети остались без матери совсем маленькими. Аракчеев поручил их воспитание старушке-англичанке, мистрисс Уайд, которая была гувернанткой еще у покойной графини; сам же он весь погрузился в науку, ограничиваясь тем, что баловал детей. Но нет худа без добра: благодаря этому, сын и дочь, хотя сравнительно мало знали отца, боготворили его и считали во всем высшим авторитетом. Года за два до начала нашего рассказа мистрисс Уайд скончалась, оставив в глубоком горе осиротевшую семью графа. Почтенная англичанка вполне заменяла Сергею и Наташе мать, и лишиться ее было для них тяжелым ударом. Но молодость все забывает, а старый граф, утративший в лице умершей верного друга, нашел утешение в астрономии. Таким образом, они остались втроем, при чем брат с сестрой, хотя и ссорились частенько, но были дружны, как два Аякса.

Усталый после бурного собрания Аракчеев долго спал на следующий день и детей, как мы уже знаем, дома не застал. Днем ему пришлось еще до их возвращения из учебных заведений уехать по делам, и семья оказалась в сборе только за обедом, в 9 часов вечера. Расспросам не было конца. Молодых людей интересовали все подробности вчерашнего заседания и все, касавшееся Имеретинского. В университете Сергей был буквально атакован товарищами, желавшими узнать от него что-либо новое о предприятии. Он очень огорчил всех тем, что не мог рассказать ничего, кроме того, что вычитал в газетах. Когда первое любопытство было удовлетворено, Наташа попробовала намекнуть отцу о своем желании присоединиться к экспедиции. Граф сначала ее не понял. Когда же она высказалась яснее, то слова ее показались ему столь несуразными, что он в ответ только расхохотался. Молодая девушка сначала немножко обиделась и рассердилась, но потом опять развеселилась и, казалось, оставила свою сумасбродную мысль.

После ужина перешли в кабинет. Разговор продолжал вертеться около открытия Имеретинского.

Аракчеев, как всегда, когда вопрос касался астрономии, увлекся и прочел своим детям небольшую лекцию, хотя, по правде сказать, они оба все это давно уже знали.

Вселенная по представлению древних.

— Вам, конечно, известно, — говорил граф, — общее строение солнечной системы. Древние думали, что Земля является центром всего Мира, но со времен Коперника это заблуждение оставлено. Теперь мы знаем, что Вселенная сравнительно с Землей необъятна. Каждая звездочка — это огромное солнце вокруг которого вращаются планеты, подобные Земле. Что же касается нашего Солнца, около которого мы совершаем годовой круг, то к нему тяготеет еще много других небесных тел: комет и планет. Ближайшая из них к Солнцу — Меркурий. Эта маленькая планета, в 19 раз меньшая, чем Земля, быстро несется по своей орбите и в 88 дней обегает ее. Представьте себе, какая там жара, если солнце нагревает Меркурий в среднем в семь раз сильнее, чем нас. Кроме того, он, по всей вероятности, всегда обращен к Солнцу одной и той же стороной, подобно тому, как Луна к Земле. Все это делает жизнь на Меркурии невозможной для людей, и экспедиция, несомненно, не изберет его целью первого путешествия.

Следующая по близости к Солнцу планета Венера, родная сестра и соседка Земли. Вероятно, с нее или же с соседа Земли с другой стороны, дальше от Солнца, то есть с Марса, начнет род человеческий свое странствование по небесному пространству. Действительно, обе планеты имеют много черт, сходных с земными, хотя, конечно, есть между ними и существенные различия. Далее, за орбитой Марса, ночи которого освещают две крошечных луны, мы найдем целый пояс астероидов, то есть маленьких планеток. Физические условия на них мало изучены, но вероятно не имеют ничего общего с тем, чего требует организация человека.

За этими карликами солнечной системы величественно плывет гигант Юпитер в сопровождении 8-ми спутников. Он совершает оборот вокруг Солнца в 12 лет и размерами в 1280 раз превосходит Землю. Благодаря своему колоссальному объему он еще не вполне остыл.

Глубже в межзвездном пространстве сияет Сатурн, последняя из планет, известных древним народам. Он лишь немногим меньше Юпитера и во многом с ним сходен. Сатурн окружен прекрасными кольцами и девятью спутниками.

Уран с четырьмя лунами и крайняя планета нашей системы — Нептун, с одной, мало известны. Они также, может быть, не вполне остыли; если же да, то, благодаря большому расстоянию от Солнца, на них должен царствовать ужасный холод.

— Позволь, папа, — спросила Наташа, — отчего же ты не сказал ничего про нашу красавицу Луну. Она ведь, кажется, ближе всех других небесных тел к Земле?

— Это верно. Добраться до нее было бы гораздо легче и скорее, чем даже до Венеры, потому что до Луны всего 384.000 км, между тем как Венера никогда не подходит ближе 41,5 милл. км; до Солнца же дальше — 149 милл. км; до Марса не бывает менее 57 милл., а до Юпитера и других планет еще гораздо дальше, чем до Солнца. Насколько велико расстояние в 149 милл. километров, можете судить по тому, что курьерский поезд шел бы до Солнца 266 лет безостановочно; и только непостижимая скорость света, силу которого хочет использовать Имеретинский, делает подобные расстояния ничтожными, добегая от Солнца до Земли в 81/3 минуты… Да, ты спрашивала про Луну! Дело в том, что там или вовсе нет воздуха, или же, если есть, как показывают новейшие наблюдения, то очень разреженный и в самом ничтожном количестве на дне глубоких долин. Теперь ты понимаешь, почему…

Резкий звонок перебил ученого. Все вздрогнули.

— Странно, кто бы это мог быть? — проговорил Сергей, вынимая часы. — Ведь скоро уже двенадцать часов ночи.

Граф встал и хотел выйти в переднюю, когда вошел лакей и подал ему визитную карточку. Аракчеев прочел и, передавая детям, крайне удивленный сказал:

— Проси. А вы, Сережа и Наташа, оставьте нас вдвоем. Вероятно, что-либо очень важное привело его сюда в такой поздний час.

Но не успели еще брат и сестра подняться с места, как в кабинет быстрыми шагами вошел Имеретинский. Он был видимо сильно взволнован. Поздоровавшись с Аракчеевым, он с некоторым удивлением, казалось, говорившим: «А они-то тут при чем?» посмотрел на его детей. Аракчеев поспешил их познакомить, и затем молодые люди вышли из кабинета отца.

— Вы, надеюсь, извините меня, — начал Имеретинский, — особенно, когда узнаете, что меня к вам привело.

Затем он рассказал все, что с ним произошло в этот вечер; об одном лишь он не упомянул, именно, о странной мысли, что организованная у него кража стоит в связи с черным шаром, кем-то положенным во время баллотировки его проекта. Он поступил так потому, что считал подобное предположение нелепостью.

— Самое главное, что заставило меня потревожить вас в такой поздний час, — заключил рассказчик, — это то, что все мои сметы и чертежи действительно исчезли из открытого шкапа, который меня так обеспокоил с самого начала.

— Как? — воскликнул граф, — пропали чертежи? Кому же они могли понадобиться? Ведь использовать их явно все равно никто не имеет права, а сделать это тайно вряд ли возможно.

— Такой же вопрос и я себе задавал. Однако, печальный факт налицо. Когда я вернулся после неудачной вечерней прогулки, то нашел несгораемый шкап по-прежнему приоткрытым. Портфель с чертежами был пуст. Там хозяйничали не простые воры, потому что деньги остались нетронутыми. Тщетно я перерывал шкап и письменный стол, думая, что, может быть, сам по рассеянности куда-нибудь засунул чертежи, но их нигде не оказалось. К счастью, тетрадь, в которой записаны таблицы необходимых для аппарата и составленных мною лично сплавов, лежала отдельно и похитители не нашли ее. Без этих сведений они, я думаю, не сумеют построить достаточно легкое зеркало и вагон. Как бы то ни было, придется повторить некоторые опыты и много труда потратить на восстановление чертежей.

Аракчеев встал и нервно закурил сигару. Пройдя раза два по комнате, он остановился перед Имеретинским и, протягивая ему ящик с сигарами, спросил:

— Что же вы теперь думаете делать и как объясняете себе все эти удивительные события?

Изобретатель задумался.

— Прежде всего, мне кажется, необходимо поставить в известность полицию; хотя я не рассчитываю, чтобы она разыскала пропавшие бумаги, но, по крайней мере, она должна принять меры, чтобы подобные кражи в самом Петербурге больше не повторялись. Кроме того, я хотел просить вас уведомить членов клуба, что представить доклад завтра я не могу, а принужден отложить его дней на шесть или на семь, не говоря уже о том, что он будет менее подробным и точным. Цифровые данные придется частью брать на память, частью разыскать в старых записках и заметках. Но как бы то ни было, до-клад я все-таки представлю. По моему мнению, для ведения работ и детальной разработки проекта надо бы выбрать комиссию.

— Вопрос о времени созыва следующего собрания и ведении работ мы обсудим завтра совместно с вице-председателем и секретарями. Само собой разумеется, что вас я также рассчитываю видеть на этом предварительном совещании.

Имеретинский поклонился.

— Вы еще спросили, граф, как я себе объясняю все, что со мной произошло. На это я могу вам ответить лишь одно: никак. Ясно только, что на мою квартиру была устроена целая облава; очевидно, за мной следили от самого дома, где я живу и, пользуясь временем, когда я был в Летнем саду, обокрали. Но кто таинственный организатор похищения и с какою целью он действует, я даже представить себе не могу. Что еще крайне поразительно, — это быстрота, с которой все было устроено: только вчера вечером мое изобретение стало известно широким кругам общества, а сегодня меня уже окружает целая сеть шпионов и воров. Их несомненно направляет могущественная рука.

Оба собеседника задумались. Аракчеев первый прервал молчание.

— А куда вы теперь спрятали таблицы сплавов?

— Вот они, — ответил Имеретинский, вынимая из кармана небольшую тетрадь. — Я счел более благоразумным не оставлять их дома и был бы вам крайне признателен, если бы вы решились сохранить их у себя.

— Само собой разумеется!

На этом разговор закончился, и Имеретинский хотел уходить, но Аракчеев ни за что не отпускал его и уговорил остаться ночевать.

Таблицы были спрятаны в надежное место, где никому не могло прийти в голову их искать; затем хозяин и его гость разошлись по комнатам.

В доме водворилась тишина.

Уже под утро дверь кабинета совершенно без-шумно отворилась и какая-то тень проскользнула в нее. Это был человек с потайным фонарем. Он долго шарил по всей комнате, ловко открывая замки с помощью массы отмычек и запасных ключей. Часы пробили шесть, а ночной посетитель еще продолжал свои поиски, хотя скоро могла встать прислуга и застигнуть его на месте преступления. Наконец он вышел из кабинета так же неслышно, как вошел, предварительно аккуратно заперев все замки. В руках у него не было ничего, кроме потайного фонаря; очевидно, поиски не увенчались успехом.

 

ГЛАВА V

Доклад изобретателя, после котораго сомнения стали невозможны

3-го декабря г.г. члены клуба «Наука и Прогресс», а также газетные корреспонденты, которые имели свои кресла в зале заседаний, получили следующее, их сильно разочаровавшее заявление:

СПБ. 3-го декабря 19… года.

Г.г. члены и посетители клуба «Наука и Прогресс» извещаются, что, по независящим от члена клуба, Имеретинского, обстоятельствам, доклад об аппарате для межпланетных сообщений им сегодня, 3 декабря, представлен быть не может. Следующее заседание: 1) для выслушания доклада, 2) для обсуждения вопроса о порядке и способе ведения работ по постройке вышеназванного аппарата и 3) для назначения дней дальнейших экстренных собраний клуба переносится на 10-е декабря, 8 час. вечера, в здании клуба «Наука и Прогресс», Морская 19.

Справки исключительно для г.г. членов клуба и посетителей, имеющих право входа на заседания, выдаются у г.г. секретарей клуба:

Председатель клуба «Наука и Прогресс»

Граф А. П. Аракчеев.

Вице-Председатель П. П. Стремоухов.

Секретари: Князь П. А. Гольцов.

П. Г. Невельской.

А. С. Норденштейн.

Член клуба «Наука и Прогресс»,

докладчик В. А. Имеретинский .

Это уведомление явилось результатом совещания лиц, его подписавших, о котором накануне вечером граф говорил Имеретинскому. Решили до доклада не созывать собрания, так как оно, во-первых, отняло бы время у докладчика, а во-вторых собранию нечем было бы заниматься, пока не имелось более подробных данных о предприятии.

Семь дней до 10-го декабря прошли для Имеретинского, который, кстати сказать, по настоянию Аракчеева окончательно переехал к нему, незаметно, так как он весь был погружен в работу по составлению доклада. Приходилось копаться в старых, черновых заметках о произведенных опытах; многое оказалось, за ненадобностью, уничтоженным, так как имелись подробные чертежи и объяснения, столь не во время украденные. В этих случаях изобретателю помогала обширная память, и он редко принужден был оставлять какую-нибудь часть своего доклада без соответствующих цифровых данных. Ему много помогали как сам хозяин дома, так особенно Сергей, в котором он нашел терпеливого и способного работника. Наташа воспользовалась пребыванием Имеретинского в их доме и поговорила с ним о своем намерении ехать в экспедицию. Конечно, и здесь она встретила вежливый, но категорический отказ. Молодая девушка также иногда принимала участие в трудах ученого, при чем поражала его необыкновенной сообразительностью, находчивостью и серьезными для ее возраста знаниями.

Так подошло 10-е декабря. Аракчеев и Имеретинский в половине восьмого отправились в клуб. Несмотря на то, что они приехали минут за двадцать до назначенного срока, роскошные залы были полны. Вновь прибывших встретили радостными восклицаниями. Прогрессисты с видимым нетерпением ожидали 8-ми часов, так как знали, что аккуратный председатель ни за что не откроет собрания раньше объявленного времени. Без пяти восемь все заняли свои места, оживленно разговаривая. С восьмым ударом часов на председательской трибуне появился Аракчеев.

— Объявляю первое экстренное собрание клуба «Наука и Прогресс» открытым. На очереди доклад г-на Имеретинского об изобретенном им аппарате. Слово принадлежит докладчику.

Мы позволим себе не приводить этот доклад полностью и не будем во всех подробностях следить за заседанием, а ограничимся наиболее важным и интересным. Читатель, неудовлетворенный нашим изложением, может найти все подробности в протоколах клуба.

Появление Имеретинского на ораторской кафедре было встречено громом долго не смолкавших аплодисментов. Чтение доклада продолжалось около двух часов, и вот его краткое содержание:

— Милостивые Государи!

Еще задолго до вступления моего на научное поприще, одна идея занимала меня. Всем известно, что жизнь нашей планеты зависит от Солнца. Реки и водопады, облака и дождь, рост растений и движение животных — не более, как видоизмененная тепловая и световая энергия Солнца. Несмотря на огромность производимой ею на Земле работы, мы в действительности получаем лишь одну 2735-миллионную долю всей лучистой энергии Солнца. Все планеты вместе удерживают одну 229-миллионную той же энергии; остальная часть ее теряется в холодном межзвездном пространстве. Невольно является мысль, нельзя ли ее использовать для межпланетных сообщений? Чтобы решить вопрос, необходимо выяснить две вещи: величину лучевого давления и наибольшую задерживающую силу, с которой придется иметь дело при переездах с планеты на планету. Начну со второй. Такая наибольшая задерживающая сила есть безусловно притяжение Земли, если только мы не вздумаем опуститься на одну из больших планет (Юпитер, Сатурн, Уран и Нептун) или на Солнце, что все равно невозможно вследствие физических условий, господствующих на этих небесных телах.

Позвольте пояснить сказанное примерами. Принимая силу притяжения Земли близ ее поверхности за единицу, мы получим следующие величины для других планет, кроме вышеназванных больших:

Сравнительная величина

Земли, Марса, Меркурия и Луны.

На Земле………. 1,000 кгр.

На Меркурии 0,439, то есть один

килограмм, перенесенный на

него, весил бы всего … 0,439 кгр.

На Венере ……… 0,802 кгр.

На Марсе ……… 0,380 кгр.

На Луне ………… 0,164 кгр.

То есть везде предметы будут легче, чем на Земле, и понадобится меньшая сила, чтобы унести их с данной планеты в пространство. В межпланетном пространстве аппарат будет испытывать притяжение Солнца, но эта сила совершенно ничтожна. Судите сами:

На солнечной поверхности притяжение в 27,625 раза больше земного, но там мы моментально сгорели бы. На расстоянии 150 мил. км от центрального светила, где лежит орбита нашей планеты, тяготение к Солнцу составляет всего 6 десятитысячных (0,0006) тяжести на земной поверхности.

Ближе к Солнцу, например, там, где совершает свой путь Венера, тяготение несколько больше, но зато там возрастает и лучевое давление.

Все эти цифры неопровержимо показывают, что если нам удастся преодолеть притяжение к Земле, то мы свободны в эфирном море, как рыба в воде.

Перейдем ко второму вопросу: как велико лучевое давление?

Из теоретических расчетов и из опытов моих предшественников вытекало, что оно равняется 2/3 дины на 1 кв. метр черной поверхности; для отражающей — вдвое больше, то есть 4/3 дины. Как показывают математические выкладки, это равносильно тому, что лучевое давление может поднять 2 3/11 грамма какого-нибудь вещества, расплющенных в зеркальную поверхность в 1 кв. метр и перенесенных в межпланетное пространство, где они подвергаются только солнечному притяжению. Величина эта не зависит от расстояния до Солнца, так как сила тяготения и лучевое давление изменяются пропорционально. При уменьшении веса нашего зеркала всего на 3/11 грам., то есть до 2 грам., оно помчится от Солнца со скоростью, приблизительно, 250-ти километр. в секунду; быстрота, более чем достаточная, чтобы вырвать тело из сферы земного тяготения!

Итак, подъемная сила лучевого давления при действии его на 1 кв. м. металлического зеркала равняется 2-м грам. Запомним это число.

Возьмем наиболее благоприятные для сооружения нашего зеркала условия, то есть тончайшие из до сих пор полученных металлических листов и легчайший из известных сплавов. Удалось сделать из золота листики в 0,1 μ (микрон = 0,001 миллиметра) толщины; предположим же, что подобной ультрамикроскопической тонкости можно достигнуть и для легчайшего сплава из алюминия и магния, так называемого магналия; удельный вес его 2,2; короче, ровно 2. Квадр. метр этой новой магналиевой пластинки в 0,1 μ будет весить всего 0,2 гр.; значит, она под влиянием лучевого давления не только умчится в пространство, но еще может унести груз в 2 гр. — 0,2 гр. = 1,8 гр.

Вагон для трех человек, 2-х или 3-х месячный запас провианта и кислорода для них, разные необходимые предметы и аппараты, по моему приблизительному расчету, дадут приличную цифру в 2800 кгр. Чтобы поднять такой груз, зеркало, не считая. даже необходимой для него рамы, должно иметь: 2800 кгр. = 2800000 гр.; 2800000:1,8 = 1 ½ милл. квадр. метр. = 1 ½ квадр. километра!

Вот к какому печальному результату я пришел, основываясь на прежних данных. Моя идея казалась неосуществимой.

Однако, господа, прежние экспериментаторы и вычислители упустили из виду одно чрезвычайно важное обстоятельство: существуют не только световые лучи; частицы эфира подвергаются целому ряду других пертурбаций; таковы лучи тепловые, химические, электрические и проч. Есть и еще один разряд явлений, которые для нашей цели чрезвычайно важны, так как их энергия во много раз превосходит энергию колеблющихся эфирных частиц — это явления радиоактивности.

Вы все, конечно, слышали про замечательный химический элемент — радий. Он обнаруживает необыкновенные свойства: заставляет тела фосфоресцировать, действует на фотографическую пластинку, делает непроводники электричества, например воздух, проводниками и т. д. Подобные проявления радиоактивности были сначала необъяснимы, но детальное изучение показало, что радий испускает три рода лучей: 1) α лучи — это, собственно, вовсе не «лучи», то есть не какие-либо колебания эфира, а поток мельчайших частиц, атомов гелия; 2) β лучи являются потоком отрицательных электронов, то есть частиц отрицательного электричества; 3) γ лучи — соответствуют лучам Рентгена и оказываются беспорядочными возмущениями эфира, отличными от ритмических колебаний световой волны.

Читая обо всех новых открытиях в области радиоактивности, я спросил себя: «не радиоактивно ли Солнце?» Ведь если это так, то вместо прежней микроскопической величины лучевого давления, мы будем иметь силу, в сотни раз большую. Но как произвести соответствующие опыты? Наибольшее действие в смысле давления оказывают лучи α, но они именно проникают хуже других через тела и поэтому, несомненно, поглощаются атмосферой. Чтобы измерить полное лучевое давление Солнца, я на воздушном шаре поднялся на высоту десяти километров, так что, благодаря разреженности атмосферы, почти не мог дышать и должен был прибегнуть к особому респиратору.

Мои опыты дали блестящий результат. Солнце оказалось чрезвычайно радиоактивным; кроме того, оно испускает еще какие-то неизвестные лучи, изучить которые я не мог. Истинное лучевое давление в 1200 раз превосходит вычисленное раньше, и таким образом, подъемная сила 1 кв. метра металлического зеркала равняется 2,4 килограмма…

Взрыв восторга остановил оратора; пока любопытство не превозмогло и аплодисменты и крики не умолкли, он принужден был молчать.

— Принимая световое давление за единицу, — начал он снова, когда все успокоилось, — мы получим нижеследующую таблицу:

Из этой таблицы видно, что большая часть испускаемых Солнцем лучей нам известна, однако есть еще значительная (237 единиц энергии) область ожидающая открытий.

Повторив предыдущие вычисления, прибавив вес рамы и увеличив практически слишком малую толщину отражающих листов до 0,1, получим, что зеркало на 2800 кгр. должно иметь 1641 кв. метр., то есть при ширине в 40 метр. длину в 41 с лишним метра. Хотя такие размеры уже, пожалуй, достижимы, они все же представляют массу технических затруднений. Каким же образом обойтись с рефлектором меньшей, более удобной величины? Если бы имели дело с силой в роде пара или электричества, можно было бы просто ее увеличить, но напряжение лучевого давления не зависит от нашей воли. Остается одно — уменьшить вес аппарата.

Долгая работа дала мне возможность из алюминия и некоторых легких металлов получить сплав, удельный вес которого в 2,3 раза меньше, чем у магналия, и равняется 0,96; то есть он легче воды. Свойства моего сплава, который, в честь первого ученого, вычислившего лучевое давление, назван максвеллием, делают его весьма пригодным для нашей цели: он прочен и хорошо вальцуется, то есть вытягивается в тонкие листы. В массу максвеллия, из которой будут сделаны отражающие листы, необходимо немного прибавить свинца, так как этот металл лучше всех задерживает лучи радия и родственные им; от подобной прибавки удельный вес увеличится очень незначительно, всего 0,04 и станет равным единице; таким образом, одинаковые объемы сплава и воды будут весить как раз столько же. Есть, кроме того, одно средство, которое может сделать прочность максвеллия почти безграничной. Это средство — прибавка к нему малых количеств ванадия. Техники пользуются этим металлом для повышения достоинств стали, но мой сплав далеко превосходит ванадийную сталь. Новый материал делает, как вагон, так и само зеркало — гораздо легче и позволяет значительно сократить размеры последнего. Чтобы их узнать точно, произведем третий и последний расчет. Подъемная сила 1 кв. м. зеркала = 2,4 кгр. Вес одного м. зеркала (при толщине листов в 0,1 мк.) и рамы = 0,4 кгр. Остается подъемной силы: 2,4–0,4 = 2 кгр. на 1 кв. м. Приблизительный вес вагона из максвеллия, запасов и пассажиров = 1800 кгр. Размеры зеркала = 1800:2 = 90 кв. метр., то есть 30 м. длины и ширины. Эта цифра такова, что не представляет технических затруднений. Должен еще заметить, что скорость движения моего аппарата будет равна той, о которой я говорил в начале доклада, именно — 250 килом. в сек. или 8 раз больше скорости земного шара и в 10.000 раз быстрее курьерского поезда, делающего 90 клм. в час.

Вычисления и цифры, может быть, несколько утомили вас, господа, но они были совершенно необходимы. Теперь вам ясно, что мой проект не мечта, не иллюзия увлекающегося изобретателя, что, наоборот, он основан на данных точной науки, что это несомненно факт будущего. Пройдет немного лет, и с планеты на планету будут носиться оригинальные аппараты, несколько напоминающие круглого летучего змея. Мы метнем в пространство гигантский диск с укрепленным по середине вагоном, и могучая сила лучевого давления подхватит его и унесет за пределы Земли. Как птицы в воздушном, океане, так наши аппараты в эфирном будут летать, не зная преград своему быстрому и свободному движению!

Гром аплодисментов перебил Имеретинского, и если бы не энергия Аракчеева, он еще не скоро получил бы возможность окончить доклад.

— Зеркало, — продолжал оратор, — по проекту состоит из прочной рамы, покрытой легкой сеткой, на которую, в свою очередь, будут натянуты тончайшие полированные листы, — все это из свинцового и ванадийного максвеллия. Как я уже говорил, аппарат, в виду ценности материала, обойдется весьма дорого. Но я упустил из виду при составлении сметы еще одно обстоятельство: аппарат надо поднять в верхние слои атмосферы. Для этого придется или поставить его на вершину какой-нибудь горы, или прибегнуть к воздушным шарам. Такое осложнение потребует больших денежных расходов, и в общем на все предприятие понадобится от 200 до 300 тысяч рублей. Для разработки проекта и для ведения работ, мне кажется, необходимо выбрать комиссию из сведущих людей, которых среди присутствующих найдется не мало. Кроме того, остаются еще два вопроса, которые мы можем разрешить на общем собрании: сколько человек и кто именно примут участие в экспедиции и на какую планету они отправятся. Заканчиваю свой доклад просьбой указать замеченные в нем г.г. членами клуба недочеты и ошибки.

Имеретинский сошел с кафедры.

После этого, достаточно пошумев и поволновавшись, прогрессисты, следуя предложению Имеретинского, выбрали строительную комиссию и дали ей кое-какие общие указания.

Горячие прения вызвал вопрос о числе членов экспедиции. Самые увлекающиеся ораторы стояли за возможно большее количество, даже до ста человек; более благоразумные ограничивались 3–5, а Штернцеллер и еще несколько единомышленников осторожного астронома говорили, что достаточно одного или двух. Наконец, остановились на трех, как предполагалось в докладе.

В двенадцать часов, за поздним временем, собрание было закрыто, а следующее назначено на пятнадцатое декабря; на нем предстояло избрать, во-первых, тех счастливцев, которые первые покинут тесные уголки Земли с тем, чтобы насладиться красотой и разнообразием безграничной Вселенной с неведомыми мирами; а, во-вторых, планету, которую прежде всего посетит экспедиция. Большинство астрономов, членов клуба «Наука и Прогресс», готовили по последнему вопросу доклады, чем и объясняется пятидневный перерыв между первым и вторым экстренными собраниями.

 

ГЛАВА VI

Кто и куда?

Луна или Ганимед? Венера или Марс?

Этими вопросами интересовался весь мир в декабре 19.. года. К партиям политическим присоединились астрономические. Больше всего приверженцев находили ближайшие соседи Земли — Луна, Венера и Марс. У Меркурия, Юпитера, Урана и Нептуна их не оказалось вовсе. Ганимед и Титан, главные спутники Юпитера и Сатурна, были в очевидном меньшинстве.

На чьей стороне была правда в возникшем споре, могли показать только будущие исследования, а пока каждый из противников приводил свои веские аргументы.

Петербург и Москва, как всегда, оказались в разных лагерях. Обсерватории первого города, с Пулковской во главе, стояли за Венеру. Московские астрономы, к мнению которых присоединился Нижегородский Кружок, — за Марс. Вот, что можно было прочесть по этому поводу в «Известиях Русского Астрономического Общества» (изд. в СПБ.):

«Наши московские коллеги представляют себе Венеру чем-то в роде средневекового ада; там будто бы грозы и бури сменяются землетрясениями и извержениями, спокойствия же никогда не бывает. Они предпочитают Марс, эту почти мертвую планету, прекрасной, молодой Венере. Марс, на котором атмосфера настолько разрежена, что не годится для дыхания, средняя температура которого около минуса 73°, и где угольная кислота играет роль нашего снега! Правда, многие астрономы с этим не согласны и утверждают, что моря Марса состоят из воды, а полярные пятна образованы снегом, который весной тает, а не угольной кислотой, как предполагаем мы. Как бы то ни было, на Марсе гораздо холоднее, чем на Земле, воздуха и воды там меньше, — словом это состарившаяся и одряхлевшая планета, совершенно не подходящая для жизни человека.

Но, лучше оставим его и обратимся к юной и полной жизни Венере. Рассмотрим объективно, что мы знаем про нее и какие, на основании этих сведений, можно сделать заключения.

Венера принадлежит к числу нижних планет, то есть она ближе к Солнцу, чем Земля; именно, она удалена от него на 108 миллионов километров. Принимая во внимание эксцентриситет (вытянутость) орбиты, мы получим длину пути, который она пробегает вокруг Солнца в 224,7 дня, равную 674 миллионам кил. Произведя деление, мы увидим, что скорость ее равна 34,7 кил. в секунду, то есть больше Земли на 5,7 килом. Главнейшим отличием Венеры от Земли является значительный наклон ее экватора к плоскости орбиты: между тем как земной экватор наклонен на 23 ½°, экватор нашей соседки наклонен на 55°. Это обстоятельство должно делать климатические пояса описываемой планеты чрезвычайно резкими, — если только какие-нибудь другие причины не смягчают разницу времен года. Кроме того, положение оси известно далеко не точно. Может быть, и даже весьма вероятно, что будущие исследования покажут совсем другое. 55° — это только предположение. Никто не видел, как следует, вращения планеты и поэтому не знает, как проходит ее ось.

Изучение Венеры сделало успехи только в новое время, что объясняется его необыкновенной трудностью по сравнению, например, с Марсом. Действительно, последний удобнее всего наблюдать, когда его полушарие, обращенное к нам, целиком освещено. Это бывает тогда, когда Земля находится между Марсом и Солнцем (так называемое противостояние Марса). В это же время планета в ближайшем от нас расстоянии и видна всю ночь. Такие благоприятные условия дали возможность подробно изучить Марс, и мы об нем знаем гораздо больше, чем обо всех других небесных телах, кроме Луны. Совсем иначе обстоит дело с Венерой. Правда, она подходит к нам значительно ближе Марса (Венера на 41,5 мил. кил., Марс на 57 мил. кил.), но в это время находится между Землей и Солнцем. Поэтому к нам она обращена темной стороной, и никакие наблюдения над планетой невозможны. Когда же диск Венеры весь освещен, то планета находится от нас дальше всего, уходя по ту сторону Солнца и утопая в его лучах. Остаются положения, при которых она нам видна лучше всего, так называемые элонгации. Но в это время от Земли ее отделяет 103 миллиона километров (вдвое больше Марса в противостояниях) и освещена только половина видимого полушария. Вот причины, препятствующие изучению Венеры, несмотря на ее близость к Земле. Густая облачная атмосфера еще увеличивает затруднения, скрывая большею частью за своим покровом подробности ее поверхности.

Фазы Венеры.

Остается, например, не выясненным такой кардинальный вопрос, как время обращения Венеры вокруг оси. Вопрос этот имеет свою вековую историю. Первый, определивший длину суток Венеры в 23–24 часа, был Кассини, астроном XVII века; затем, уже в следующем веке продолжительность их была увеличена до 24 дней, но это мнение удержалось недолго, ученые все больше и больше склонялись к 23 с минутами часам. Но вот, во второй половине прошлого XIX века появились новые наблюдения знаменитого Скиапарелли, согласно которым периоды обращения Венеры вокруг оси и вокруг Солнца совпадают, то есть равны 224,7 дня. Если это так, то планета обращена к Солнцу всегда одной и той же стороной, как Луна к Земле.

Освещенная часть Венеры, видимая в телескоп.

В таком случае физические условия Венеры совершенно отличны от земных, потому что на полушарии ее, обращенном к Солнцу, должна господствовать чрезвычайно высокая температура, а на противоположном — страшный холод. Но как же объяснить облачность атмосферы Венеры, наблюдаемую на освещенной стороне? Ведь тогда вся влага должна бы была очень быстро перенестись на темную сторону и там замерзнуть, после чего полушарие, обращенное к Солнцу, превратилось бы в раскаленную, безжизненную пустыню. Наблюдения Скиапарелли были, очевидно, ошибочны, и большинство современных астрономов думает именно так и склоняется к 23–24 часам. Самый решительный удар гипотезе Скиапарелли нанес наш соотечественник Белопольский в Пулкове; он вывел из данных спектрального анализа, что Венера вращается довольно быстро, и сутки ее близки к нашим.

Остальные свойства планеты несомненно похожи на земные. Объём = 0,975, масса = 0,787, вес на поверхности 0,807, может быть, даже еще несколько ближе к земному, так как объем вычислен, вероятно, вместе с атмосферой, и если он окажется для твердого ядра меньше, то, при той же массе, тяжесть на поверхности увеличится.

Остается рассмотреть состав и свойства атмосферы и температуру планеты. Она ближе нас к Солнцу и получает от него тепла и света в два раза больше. Общая средняя температура Земли = 15 °C; казалось бы, на Венере она должна быть 30°. Но надо помнить, что два обстоятельства умеряют температуру атмосферы Венеры: газы удерживаются на планете силою притяжения; чем эта сила больше, тем больше сжаты нижние слои атмосферы, тем выше их температура. Мы уже знаем, что на поверхности Венеры все тела легче, чем на Земле, поэтому атмосфера там меньше сжата; и температура ее должна быть ниже. Впрочем, надо помнить, что это верно лишь в том случае, если высота атмосферы обеих планет одна и та же; если же на Венере она больше, то это может иметь последствия как раз обратные.

Главным образом температуру умеряет облачность атмосферы. Это свойство ее вытекает из следующих данных: Венера очень сильно отражает получаемый от Солнца свет; в этом отношении с ней могут сравняться только Уран и Юпитер, которые всегда покрыты облаками. Между тем Марс, обладающий очень редкой и чистой атмосферой, отражает свет гораздо слабее. Расплывчатость и неясность пятен, которые мы наблюдаем на Венере, также доказывают, что мы имеем дело с облаками. Существование атмосферы на Венере несомненно; сумерки и различные световые явления удостоверяют это. Каков же ее состав?

Спектральный анализ показал, что никаких газов, не существующих в нашем воздухе, в ней нет, а выводы из кинетической теории газов заставляют нас допустить существование в ней тех же составных элементов, что и у нас.

В результате мы смело можем назвать Венеру второй землей, но более молодой. Она образовалась из первичной туманности после нашей планеты и сохранила большую жизнеспособность. Нам представляется вероятным, что жизнь там бьет ключом; влажность и теплота атмосферы должны только способствовать этому. Конечно грозы и ураганы бывают в этом молодом мире и, может — быть, более сильные, чем на Земле, но ведь и здесь они в прежние геологические эпохи чаще нарушали спокойствие нашей планеты, и все-таки растительный и животный мир процветал. Существуют ли на Венере разумные существа, — покажет будущее, но, как бы то ни было, присутствие на ней жизни, и не слишком чуждой земной, мы считаем почти достоверным, так же как и обитаемость ее для человека. Различие между Венерой и Землей, несомненно, меньше, чем между Бразилией и Гренландией, а, между тем, обе эти страны населены людьми. Венера — это новый мир для колонизации и культуры!»

Заметка была написана астрономом, профессором Петербургского университета Г. Подобные же статьи нашли себе место на столбцах больших петербургских газет: «Нового Времени», «Речи» и др.

Вызов был ясен, и Москва не замедлила ответить. Через два дня в «Русских Ведомостях» по-явилась статья против Венеры и в защиту Марса.

«В появившемся на днях нумере „Известий Русского Астрономического Общества“ есть заметка о том, какая из планет — Венера или Марс более похожи на Землю. Она прямо начинается насмешкой по нашему адресу. Мы считаем ниже своего достоинства отвечать на насмешки, а предпочитаем разобраться в вопросе с строго научной точки зрения. Если окажется, что предпочтение, которое мы отдавали в предыдущих заметках Марсу, не согласно с данными науки, мы сами откажемся от нашего взгляда. В противном же случае, мы осмелимся, несмотря на иронию петербургских астрономов, остаться при своем прежнем мнении.

Так ли уж Венера сходна с Землей, как это старается доказать г-н Г.? Мы про нее действительно очень мало знаем, но это никак не говорит в пользу его поспешных выводов. Вопрос о вращении ее вокруг оси нельзя считать окончательно решенным, хотя мнение, поддерживаемое нашим противником, несомненно, в данное время, наилучше обоснованное. Зато относительно температуры и состояния атмосферы Венеры мы далеко не разделяем оптимизма г-на Г.

Планета имеет высокую и плотную газовую оболочку; она получает вдвое больше света и тепла, чем Земля, — мы думаем, что это дает основание считать температуру ее очень высокой. Облачность конечно, смягчает ее, но она же и служит доказательством большого количества тепла, получаемого планетой. Не будет преувеличением сказать, что экваториальные моря Венеры состоят почти из кипятка. Хорошо, если первая экспедиция опустится в полярных областях, а что если она попадет в тропический пояс? Ведь там ее ждет неизбежная гибель. Кроме того, Венера должна обладать большим, чем Земля, внутренним запасом тепла, так как она моложе нашей планеты и не успела еще одеться столь же толстой и твердой корой. Таким образом, в противоположность г-ну Г., мы не решаемся утверждать, что наша соседка будет пригодна для колонизации.

Состав атмосферы Венеры, вероятно, подобен нашей, хотя и это не вполне доказано. Но в ней, несомненно, должны происходить какие-то грандиозные процессы, возможные только в неустановившемся мире. Доказательством этого является так называемый пепельный свет Венеры. Около новолуния можно наблюдать, что неосвещенная часть лунного диска слабо светится. Этот пепельный свет Луны есть отражение падающего на наш спутник света Земли. Подобное же явление наблюдается на Венере, но там это, конечно, не может быть отражением света далекой Земли, спутника же, способного его вызвать, у Венеры нет. Таинственное свечение, напоминающее нам свечение Луны, осталось до сих пор необъясненным, но раз это не отблеск какого-нибудь небесного тела, значит, причина, его вызывающая, находится на самой планете и указывает нам на то, что спокойствия на ней не может быть.

Наконец, есть еще одно обстоятельство, которое должно удержать экспедицию клуба „Наука и Прогресс“ от рискованного посещения Венеры, и оно самое главное. Раз попав туда, аппарат не будет в состоянии весьма долго или даже никогда покинуть планету, ибо он приводится в движение Солнцем, а оно на Венере постоянно закрыто облаками.

Совсем не то мы встретим на Марсе, о котором мы теперь хотим сказать несколько слов. Он в 1,52 раза дальше от Солнца, чем Земля, и год его равняется 687 дням. Объем и масса Марса значительно меньше нашей планеты. Объем = 0,147, масса = 0,105. Он изучен лучше всех других планет и все-таки много еще остается на нем темного и спорного. Марс обращается вокруг оси в 24 ½ часа, то есть сутки его, приблизительно, равны нашим. Солнце дает ему света и тепла в 2 с лишним раза меньше, чем Земле. Таковы новейшие точные астрономические данные об этой планете. Каковы же физические условия ее?

Полярные пятна на Марсе.

Температура Марса, несомненно, гораздо ниже, чем на Земле, но какова именно — вопрос спорный, стоящий в связи с объяснением полярных пятен, о которых мы будем говорить несколько ниже. Почва его красноватая; из чего она состоит, мы, конечно, не знаем. Атмосфера по составу, вероятно, близка к нашей, но значительно разреженней и прозрачнее. Облаков в ней наблюдалось мало. На поверхности планеты видны темные и светлые пятна. Первые называются морями, вторые материками; воды в противоположность Земле меньше, чем суши. На полюсах лежат два ярких белых пятна, невольно заставляющих думать о полярных снегах. Когда в каком-нибудь из полушарий Марса наступает весна, соответствующее пятно на полюсе убывает, — зимой увеличивается. Что представляют из себя моря и полярные пятна Марса? Здесь мнения ученых расходятся. Одни считают, что это, как у нас на Земле, настоящие моря из воды, а полярные пятна образованы снегами, которые весной стаивают. Известный пулковский астроном, Г. А. Тихов, делал даже заключение о том, что полярные пятна на Марсе состоят из льда. Дело в том, что на полученных им цветных фотографиях полярные пятна имели отчетливую голубовато-зеленую окраску. Г. А. Тихов полагал, что с наступлением холодов жидкость, существующая на Марсе (весьма вероятно — вода), начинает замерзать от полюса того полушария, в котором наступает зима. Мало-помалу этот лед покрывается инеем, не достигающим, однако, сколько-нибудь значительной толщины. С наступлением весны прежде всего тает иней, и полярное пятно принимает свою голубовато-зеленую окраску. Другие, как например, знаменитый американский исследователь Марса, П. Ловелл, предполагают, что моря Марса — это места, покрытые растительностью, а материки — красноватые, безжизненные пустыни. Наконец третьи отрицают всякое сходство между Землей и Марсом, вследствие крайне низкой температуры, будто бы господствующей на последнем. К ним, очевидно, принадлежат и наши петербургские коллеги. Согласно их мнению, полярные пятна образованы твердой угольной кислотой, замерзающей при 78° ниже нуля и в этом состоянии очень похожей на снег. Вся вода на Марсе, в таком случае, давно и на веки обратилась в лед, и никакая жизнь на ней невозможна; разве только на сильно пригреваемых Солнцем местах ютятся какие-нибудь жалкие остатки ее.

Каналы на Марсе.

Скиапарелли, а за ним целый ряд других ученых наблюдали на Марсе длинные, прямые полосы — „каналы“. Иногда они вдруг раздваивались, и тогда вместо одного оказывалось рядом два параллельных канала. Природа этих таинственных явлений, столь похожих на результат деятельности разумных и могущественных существ (некоторые каналы оказываются величиной с Адриатическое море), окончательно пока не выяснена, и некоторые ученые считали даже каналы и, особенно их раздвоения, оптическим обманом. Однако, например, проф. Ловелл в своем труде „Марс и жизнь на нем“ убедительно доказывает „разумное“ происхождение каналов.

По его мнению сеть каналов Марса, действительно, искусственного происхождения и представляет собою целую сложную систему, регулирующую правильное распределение воды по всей планете. В виду того, что моря Марса сосредоточены в северных и южных близполюсных пространствах, а материк сплошным экваториальным поясом охватывает вокруг всю планету, во время весеннего таяния полярных снегов грандиозные наводнения должны бы были затоплять материк. Но прекрасная система каналов регулирует напор воды и, вместо бедствия, несет собою весеннее пробуждение жизни на материке, который представляет собою безграничную мертвую пустыню. Приток воды в каналах развивает быстро растительную жизнь по их берегам. Вот почему с наступлением таяния полярного пятна в каком-либо полушарии Марса, постепенно от полюса к экватору сеть каналов делается более явственной для земных астрономов и наоборот — с наступлением зимы каналы становятся почти невидимыми. Таким образом то, что мы называем каналами, в сущности не только русла водной сети, но и берега их, на далекое пространство по сторонам покрытые растительным покровом, представляющим собою резкий контраст с красноватой пустыней материка.

Посмотрим теперь, что ожидает нашу экспедицию, для которой мы нарисовали такую мрачную картину на Венере, — что ее ожидает на поверхности Марса? Воздух его, вероятно, слишком редок для наших легких, но это затруднение легко устраняется респираторами, в роде тех, которыми запасаются наши водолазы. В случае чрезвычайного холода, аппарат, пользуясь светом Солнца, не закрытого постоянными облаками, как на Венере, всегда может умчаться в пространство и вернуться на Землю. Если же, — а это мы считаем самым верным, — экспедиция встретит на Марсе условия, близкие к земным, то изучение этого мира при полной безопасности представит колоссальный интерес, ибо какие широкие перспективы открываются нашей цивилизации, если мы найдем там разумных существ с своеобразной культурой, быть может, во многих отношениях превосходящей нашу?!

Нет, разобрав все доводы pro et contra, мы остаемся при нашем прежнем мнении: небесные экспедиции следует начать с Марса, а не с Венеры, так как это интереснее и безопаснее.

Профессор Московского Университета Ц.»

Подобная же полемика возникла между учеными всего мира, при чем, кроме Венеры и Марса, защит-ников нашли еще только три небесных тела: Луна и самые большие из спутников Юпитера и Сатурна — Ганимед и Титан. Сторонники Луны говорили, что хотя атмосфера ее и разрежена, она все же, вероятно, сохранилась, как доказывает это проф. Ловелл, в небольшом количестве в долинах и ущельях. Там же, может быть, есть своеобразная органическая жизнь. Поэтому прежде, чем удаляться куда-то за миллионы верст, лучше изучить ближайшее небесное тело, Луну, отделенную от нас всего 384,000 килом., и с которого, поэтому, всегда легко будет вернуться.

За Венеру стояли Петербург, Гринвич, Чикаго, Потсдам и другие обсерватории. Воинственный Марс соединил под своими знаменами Москву, Париж, Страсбург, Ареквипскую обсерваторию в Перу, Ликскую в Калифорнии и проч. Партия Луны была значительно слабее; из больших обсерваторий к ней примкнули только Берлинская Урания и Петербургская Обсерватория Русского Общества Любителей Мироведения. Венские астрономы предлагали целью первого небесного путешествия Ганимед или Титан. Хотя про этих спутников нам почти ничего неизвестно, зато как великолепно оттуда можно изучить Юпитер и Сатурн, — эти еще не вполне остывшие планеты, более похожие на Солнце, чем на Землю, которую они превосходят в 1280 и 719 раз. А грандиозные кольца Сатурна, а пятна Юпитера?! Для разрешения этих задач стоит пожертвовать изучением таких, сравнительно ничтожных миров, как Луна, Марс и Венера. К Вене присоединился Капштадт и Одесская Университетская Обсерватория.

Меркурий.

Часто ученый спор переходил в ссору, и астрономы обратились в настоящих парламентских бойцов. Примирить все мнения попробовали миланцы. Они предложили, не спускаясь ни на одну планету, приблизиться, насколько возможно, поочередно ко всем, начиная с Меркурия, и затем вернуться на Землю с большим запасом наблюдений. После их обработки можно будет окончательно решить, которые из планет наиболее удобны для человека, и на них отправиться. Несмотря на благоразумие этого совета, он не имел никакого успеха: слишком сильно было желание спуститься на почву нового мира и водрузить там флаг, подобно Колумбу в Америке.

Члены клуба «Наука и Прогресс» тщательно следили за полемикой, так как разрешить спор зависело от них: 15 декабря они выберут планету и членов экспедиции. Они ответят на вопросы: «кто и куда?»

Если второй его частью, «куда?», интересовался весь мир, то первая — «кто?» касалась исключительно самих прогрессистов. Два имени были у всех на устах и назывались всегда в первую голову — это Имеретинский и Аракчеев; оба имели неоспоримое право быть выбранными и несомненно пройдут единогласно. Но третий член экспедиции только намечался, и кто из кандидатов выйдет из борьбы победителем, было очень сомнительно. Называли Гольцова, Штернцеллера, зоолога Флигенфенгера, Невельского и других.

Два жгучих вопроса в одно заседание! День 15 декабря обещал быть бурным, а прения сильно затянуться. Поэтому открытие собрания было назначено, вместо обыкновенных восьми часов, в пять.

Имеретинский, задержанный делами, несколько запоздал и когда вошел в залу, прения уже начались. Спорили о том, что нужно выбрать раньше: участников экспедиции или планету, на которую они должны отправиться? Защитники первого справедливо указывали, что прежде, чем соглашаться принять участие в экспедиции, необходимо знать его цель, и, в виду очевидной справедливости такого мнения, оно победило. Собрание приступило к обсуждению во-проса о планете, а корреспонденты стали торопливо записывать содержание речей в свои книжечки. Из 28 астрономов, членов клуба, 13 приготовили доклады, к счастью небольшие; 10 из них были прочтены всего в 2 ½ часа, причем по партиям они делились следующим образом: за Венеру — три, за Марса — три, за Луну — два, за Ганимеда — один, за Титана — один.

Настроение членов клуба продолжало оставаться неопределенным; каждая партия аплодировала своим докладчикам, но общего энтузиазма не сумел вызвать никто из них. Собрание, утомленное долгим вниманием, потребовало перерыва, и прогрессисты рассыпались по залам своего клуба. Повсюду можно было видеть оживленные группы, спорящие о климате или составе атмосферы какой-либо планеты. Люди, никогда прежде не бравшие в руки астрономической книги и ничуть не интересовавшиеся царицей наук, горячо доказывали преимущество Луны перед Ганимедом, или Венеры перед Марсом. Еще за несколько дней до 15-го декабря все имевшиеся на складах петербургских книгопродавцев сочинения по астрономии были раскуплены; букинисты брали за них втридорога и все-таки желающих оказывалось больше, чем нужно. Небольшая обсерватория Русской Урании на Марсовом поле в десять раз повысила цену, так как право хоть мельком взглянуть в ее телескоп брали с бою, и по всему Марсову полю тянулась длинная очередь, как перед Мариинским театром.

Не удивительно, что при таком всеобщем возбуждении не могли оставаться спокойными горячие головы прогрессистов. В день решительного собрания азарт дошел до высшего напряжения, и перерыв ни в каком случае не мог быть назван отдыхом. Во всех залах слышались страстные пререкания, часто переходившие в насмешки и, наконец, личные оскорбления, правда, через час забываемые. Но если бы сосчитать количество предполагавшихся дуэлей, из которых ни одна не состоялась, то каждый член клуба имел бы полную возможность быть убитым несколько раз.

Вопрос — «куда» в данную минуту волновал всех гораздо больше, чем судьба России.

Только три человека не принимали участия в спорах; двое из них — Аракчеев и Имеретинский — спокойно сидели в небольшой уютной гостиной и обсуждали технические подробности аппарата. Третьим был Штернцеллер. Он быстро ходил по пустой во время перерывов зале собраний и нервно кусал себе губы. Последнее время он все куда-то уезжал по делам и только в дни заседаний появлялся в клубе. Несмотря на свои шестьдесят лет, астроном выглядел еще очень бодрым, и ум его сохранил полную свежесть. Он был маленького роста, худ, но широкоплеч и довольно небрежно одет. Некрасивое лицо с горбатым носом и холодными, проницательными, умными глазами одновременно привлекало и отталкивало. Штернцеллер не носил бороды и усов, а баки и длинные густые волосы его были белы, как снег. В общем, этот человек производил впечатление ловкого и сильного хищника, борьба с которым не легка. Когда получасовой перерыв кончился — он первый занял свое кресло и, закрыв глаза, приготовился слушать.

Прогрессисты опять наполнили залу и, продолжая шумно спорить, рассаживались по местам. На председательскую трибуну взошел вице-председатель Стремоухов, а ораторскую кафедру занял Аракчеев, один из трех остававшихся докладчиков.

Он начал спокойно и бесстрастно, но постепенно тон его речи повышался, увлекая собрание. Величественная фигура, образец старческой красоты, и громкий, приятный голос усиливали впечатление. Аракчеев говорил о Венере.

Он ясно и логично, с полным знанием дела доказывал преимущества этой планеты перед другими. Он опровергал все доводы московских астрономов, так как, по его мнению, аппарату на Венере не могла угрожать никакая опасность. Спуститься в экваториальном поясе было бы, конечно, неосторожно, но путешественники имеют полную возможность управлять своим кораблем в эфирном океане и направить его в умеренные широты Венеры. Бури и грозы не страшны аппарату, который предназначен для межпланетных сообщений, ибо он, согласно своей цели, должен быть чрезвычайно прочным. Удалиться с Венеры будет вполне возможно, потому что она вовсе не постоянно закрыта облаками. Целая серия наблюдателей удостоверяют, что они видели пятна постоянной формы, то есть самую поверхность планеты, не задернутую туманной завесой. Солнце там светит ярче, — и быстрее, чем на Земле, понесет небесных странников, так что им не придется поднимать аппарат в верхние слои атмосферы, — обстоятельство, которое могло бы служить серьезной помехой для путешествия. Далее маститый оратор смелыми образами описал великолепие девственной природы молодого, богатого жизненными силами мира, согретого лучами близкого Солнца и полного света и красок.

Пятна на Венере.

Это уже больше не был спокойный доклад ученого, а страстная проповедь пророка, борца за свою идею. Голос Аракчеева гремел и покорял себе слушателей. Он кончил призывом не удаляться от источника жизни, благодетельного Солнца, а, наоборот, стремиться к нему, так как только там мы найдем истинную красоту и разнообразие, превосходящее все, что существует на Земле.

Собрание пришло в энтузиазм. Прогрессисты аплодировали до тех пор, пока у них не распухли руки. Их старый вождь, всегда такой ровный и спокойный среди частых бурь, первый сумел увлечь всех, без различия партий. Победа сторонников Венеры казалась обеспеченной, и члены клуба очень неохотно стали слушать следующего, предпоследнего докладчика. Ему сначала пришлось говорить под довольно громкий ропот не успокоившихся коллег, совершенно не расположенных выслушать его. Однако, постепенно собрание заинтересовалось и утихло.

Оратором выступил молодой приват-доцент Петербургского Университета, Б. Г. Добровольский. Несмотря на молодость, он уже успел зарекомендовать себя, как талантливый ученый, прекрасный знаток Марса и последователь проф. П. Ловелла и Г. А. Тихова. Среди кандидатов в члены экспедиции Добровольский был не из последних. Теперь на его долю выпала трудная задача — восстановить авторитет планеты, изучению которой он себя посвятил. Это было нелегко после блестящего доклада Аракчеева, склонившего все умы в свою пользу.

Молодой астроном, видимо, волновался, и сперва слова его были нетверды, но потом, увлеченный своей мыслью, он успокоился, и речь зазвучала уверенно и сильно.

Он мало говорил о Венере, только упомянув о том, что мы про нее знаем немного определенного, а то, что и знаем, как например, близость к Солнцу, сильный наклон оси и прочее — не говорит в пользу ее сходства с Землей. Перейдя к Марсу, Добровольский весь преобразился и восторженно начал его описывать, полемизируя с учеными, считающими нашего соседа полумертвой холодной планетой. Оратор с любовью и увлечением рассказывал о ясной атмосфере Марса, не заволакивающей красот звездного неба, украшенного там двумя небольшими, быстро движущимися лунами; о пурпурных зорях и об оригинальности пейзажей этой планеты, благодаря преобладанию красного цвета. Таинственные каналы, существование которых в последнее время подтвердила фотография, их правильность и раздвоение — несомненно, указывали на присутствие искусных инженеров.

— Пусть даже, — заключил он свой доклад, — мы встретим на Венере более богатую природу, что, впрочем, еще не доказано, — на Марсе мы найдем старую и высокую культуру, созданную его обитателями. Они, как сама планета их, вероятно, старше, чем род человеческий на Земле, и мы многому научимся у них; марсиане откроют нам такие тайны природы, о которых мы и не подозреваем. Поэтому я вас зову не к материальному свету Солнца, а к духовному свету цивилизации наших таинственных небесных соседей!

Взрыв восторга, подобный тому, которым проводили Аракчеева, был ответом на вдохновенные слова Добровольского. Настроениё собрания опять стало гадательным: Венера и Марс нашли себе равносильных защитников. Кто же, наконец, победит?

Оставался последний, тринадцатый докладчик, которым оказался Штернцеллер. За кого он будет говорить? Он ни с кем не делился своими взглядами, и для всех было тайной, к какой астрономической партии он принадлежит. Впрочем собрание почти не сомневалось, что после двух предшествующих докладов он выскажется за Марс или за Венеру, потому что, в противном случае, его ждет верное фиаско.

Старый астроном, видимо, нисколько не волновался; взойдя на ораторскую кафедру, он спокойно достал из кармана записную книжку и положил ее перед собой. Затем, основательно откашлявшись, стал говорить. Он начал с Луны. По зале пронесся ропот неудовольствия, так как прогрессисты подумали, что Штернцеллер хочет выступить ее сторонником. Не обращая на это ровно никакого внимания, он продолжал. Почтенный ученый доказывал, что мы еще очень мало знаем про земного спутника; гипотезы, стоящие в полном противоречии одна с другой, невероятные наблюдения и ненаучные толкования — всем этим полна селенография. Он приводил из своей книжечки и просто на память различные данные, подтверждавшие его слова.

После Луны пришла очередь Меркурия; здесь не требовалось особых усилий для доказательства того, что наши знания о природе его равняются нулю. Пока что собрание оставалось спокойным и слушало довольно вяло. При имени Венеры все оживились. С тонкой иронией и неподражаемой логикой, обнаруживая колоссальную эрудицию и опытность в наблюдениях, разбирал Штернцеллер все утверждения сторонников Венеры и неумолимо доказывал их полную необоснованность и даже часто противоречивость. Марсисты торжествовали, заранее предвкушая свою победу после такого поражения их противников. Штернцеллер, которого они уже считали своим, насмешливо взглянув в их сторону, заговорил о Марсе. Увы! Эту планету постигла участь ее предшественницы. Оказалось, что мы про Марс знаем не больше, чем про Венеру. Только данные небесной механики точны и неопровержимы, а все рассуждения о температурах, атмосферах, морях и жителях строгий астроном презрительно назвал «беллетристикой». Записная книжка продолжала служить неиссякаемым источником фактических доказательств правоты его.

Прогрессисты были вне себя. Некоторую слабую надежду сохраняли еще сторонники Ганимеда и Титана. Но их иллюзии были скоро разбиты: астероиды, Юпитер, Сатурн, Уран и Нептун со спутниками или точнее те данные, которые имеет о них астрономия, подверглись критическому анализу и также не выдержали его. Штернцеллер видел эффект, им производимый, и саркастическая улыбка не сходила с его лица. Закончив суровый обзор солнечной системы, он прибавил:

— В заключение позвольте и мне, подобно предыдущим докладчикам, обратиться к вам с призывом, но не к Солнцу и не к свету фантастической цивилизации, а с благоразумным призывом — остаться дома на нашей старой, но надежной планете. Только если аппарат уважаемого г-на Имеретинского оправдает на предварительных опытах все возлагаемые на него упования, можно попробовать, не приближаясь никуда чрезмерно, осмотреть ближайшие небесные тела, и лишь после нескольких подобных рекогносцировок мы вправе рискнуть жизнью трех человек.

Штернцеллер спрятал записную книжку в карман и, не спеша, оставил ораторскую кафедру.

Собрание сидело, как пришибленное! Ни одного протеста на насмешливый призыв старого ученого! ни одного свистка! полная и томительная тишина! Все как-то невольно, сами собой, без объявления перерыва стали выходить из залы, чтобы собраться с мыслями и остановиться на чем-нибудь. В клубе было так тихо, как ночью, когда в нем никого нет.

Лишь мало-помалу прежнее оживление вернулось к прогрессистам. Астрономы стали опровергать Штернцеллера, и вновь возникли бесконечные споры между партиями. Однако многих скептический ученый решительно склонил на свою сторону, и они хотели голосовать за его предложение. Когда все окончательно успокоились, заседание возобновилось, и за поздним временем было решено без прений приступить к голосованию. Председательствовал опять Аракчеев. Из 251 членов клуба присутствовало 249. Из них высказалось за Луну 33, за Ганимеда — 20, за Титана — 13. Оставшееся число 183 — делится на три без остатка, что в данном случае оказалось весьма печальным, так как за Венеру, за Марс и за предложение осмотреть ближайшие планеты, не спускаясь на них, высказалось как раз по 61 человеку.

Что тут было делать? Председатель находился в большом затруднении. Прекрасный выход нашел Гольцов; он предложил выбрать восемь кандидатов в экспедицию и, в виду совершенно неопределенного настроения собрания, предоставить им самим решение спорного вопроса. Из восьми человек несомненно найдутся трое, согласных отправиться на выбранную планету; если же желающих окажется больше, чем нужно, то вторичная баллотировка покажет, кого члены клуба считают достойным подобной чести.

Предложение Гольцова приняли единогласно, и началась скучная процедура подачи записок. Каждый писал восемь кандидатов и опускал свой бюллетень в общую урну. Так как был уже одиннадцатый час, и собрание продолжалось больше 5-ти часов, Аракчеев хотел отложить подсчет голосов, который займет, по крайней мере, час или полтора, до утра; на завтра же назначить еще заседание и на нем закончить обсуждение и баллотировку осложнившихся вопросов. Но прогрессисты и без того потеряли терпение. Вопросы: «кто» и «куда?» необходимо разрешить сегодня же, хотя бы для этого пришлось просидеть до четырех часов ночи. Стали считать записки. Через час объявили результаты: граф Аракчеев и Имеретинский получили по 249 голосов. Их единогласное избрание встретили громкими аплодисментами и возгласами: «Да здравствуют первые путешественники по волнам эфира!».

Несмотря на дружное избрание, Аракчеев наотрез отказался от почетной миссии: он заявил, что очень благодарит членов клуба за доверие и готов высказать свое мнение в предварительной комиссии, но заранее отказывается от участия в экспедиции независимо от выбора планеты, так как не чувствует в себе достаточно сил и энергии, необходимых для трудного путешествия; он надеется, что преклонный возраст послужит ему достаточным извинением в глазах коллег.

Остальными шестью избранными в комиссию оказались: секретарь, князь Гольцов — 186 голосов, Добровольский — 154 голоса, Штернцеллер — 153, вице-председатель Стремоухов — 119, Флигенфенгер — 116. Голоса разбились так сильно, очевидно, оттого, что каждая партия хотела провести своих кандидатов, и только очень популярным лицам удалось собрать абсолютное большинство голосов.

Избранники удалились на совещание, чтобы немедленно дать собранию ответ на поставленный им вопрос: «куда?». Это не отняло много времени, и через 20 минут комиссия уже вернулась в залу. Аракчеев, как старший член ее, поднялся на трибуну, чтобы объявить результат. Водворилась мертвая тишина; на Аракчеева были обращены напряженные взоры прогрессистов и газетных корреспондентов, замерших с карандашами в руках. Как раз в этот момент часы стали бить двенадцать часов ночи с 15-го на 16-е декабря 19… года. Вместе с последним ударом прозвучало последнее слово следующего заявления: «первая небесная экспедиция клуба „Наука и Прогресс“, в составе членов его: В. А. Имеретинского, Б. Г. Добровольского и Карла Карловича Флигенфенгера, согласно постановлению предварительной комиссии, отправится на Венеру».

Раздались восторженные, долго не умолкавшие крики сторонников ее. Оказалось, что из восьми кандидатов трое высказались за Венеру, по двое за Марс и предложение Штернцеллера и один за Луну. Вместо отказавшегося Аракчеева изъявил желание ехать, несмотря на неудачу, постигшую его партию, Добровольский.

Так закончилось второе экстренное собрание, разрешившее интересные вопросы: «кто» и «куда?»

 

ГЛАВА VII

Работа строительной комиссии и новый член экспедиции

После разрешения важных вопросов «кто» и «куда?», деятельность по постройке аппарата сосредоточилась в строительной комиссии. Еще во время второго экстренного собрания члены комиссии условились встретиться на другой день в клубе и приняться за организацию экспедиции. Председателем был, само собою разумеется, единогласно избран Имеретинский. Среди остальных членов мы найдем также много знакомых: графа Аракчеева, князя Гольцова, секретаря клуба и автора гигантского парового котла, так трагично закончившего свое существование; далее, вице-председателя Стремоухова, талантливого инженера, строителя обсерватории, которая явилась первым предприятием прогрессистов; одного из участников экспедиции, молодого астронома Добровольского; его почтенного коллегу по науке, Штернцеллера, который, впрочем, вскоре был отозван семейными обстоятельствами на родину и потому мог присутствовать лишь на первом заседании; наконец, мы встретимся тут еще с двумя незнакомыми лицами: с физиком Люмьером и химиком Вассерштофом; оба были выдающимися учеными и дали, как увидим ниже, много ценных для экспедиции советов. Всего же комиссия состояла из восьми человек, что было совершенно достаточно, так как излишнее многолюдство могло бы только затянуть ее работу. Первоначально членом ее избрали еще Флигенфенгера, как участника путешествия, но он сам отказался от сотрудничества в комиссии в виду своей полной некомпетентности в вопросах, подлежащих ее разрешению.

А вопросы эти, естественно, распадались на три группы: о зеркале, о вагоне и о необходимом для путешественников снаряжении. На устройстве зеркала долго останавливаться не пришлось, так как у Имеретинского имелся уже детально разработанный проект. Некоторое разногласие вызвала форма его, несмотря на то, что Аракчеев справедливо указал, что она не имеет ровно никакого значения. Наконец, решили сделать зеркало круглым, с отверстием в шесть метров в поперечнике посередине; оно предназначалось для вагона. Так как отражательная площадь должна была равняться 900 кв. метр., то, принимая во внимание срединное отверстие, радиус зеркала достигал 17-ти с лишком метров. Во всем остальном комиссия руководствовалась чертежами и расчетами изобретателя, согласно с которыми зеркало состояло из четырех частей: рамы, сетки, отражающих листов и защитительной ширмы. Рама была сделана из ванадийного максвеллия, благодаря чему соединяла прочность с легкостью. Толщина ее превосходила один сантиметр, а металлический стержень такого поперечного сечения способен выдерживать большие давления, не ломаясь. Общая длина всех составляющих раму стержней была 1000 метр., а вес их 140 килогр. или 0,16 килогр. на один кв. метр зеркала Они образовали как бы паутину, в центре которой, вместо гигантского паука, был прикреплен вагон.

Так как окна рамы были довольно велики, а именно, равнялись четырем квадратным метрам каждое, то натянуть тонкие, отражающие листы на нее непосредственно оказывалось невозможным: эти листы порвались бы от действия лучевого давления. Поэтому Имеретинский предложил покрыть раму частой сеткой из того же максвеллия; один квадратный метр ее, при совершенно достаточной прочности, весил всего 30 гр. На эту вспомогательную сеть наложили отражающие листы из максвеллия со свинцом; они собственно и составляли главную часть всего аппарата, так как он приводился в движение ударами о них частиц эфира. Из доклада Имеретинского нам известно, что толщина отражательных пластинок предполагалась в 0,1 мм.; это давало 0,1 клг. на 1 кв. метр. Наконец последней составной частью зеркала являлась защитительная завеса из легчайшего черного шелка. Посредством системы шнуров пассажиры вагона будут иметь возможность задергивать ее и таким образом закрывать зеркало от солнечных лучей, что в два раза уменьшает скорость движения аппарата. Вес защитительной ширмы составлял 0,11 клг. на кв. метр. Общий итог получается следующий:

Результат вполне сходился с теми данными, которые изобретатель приводил в своем докладе.

Когда вопрос о «локомотиве» небесного поезда был разрешен в первом заседании, комиссия, собравшись во второй раз, обратилась к обсуждению устройства вагона. Аппарат мог поднять 1800 килогр.; из них по предварительному расчету на долю вагона падало всего 600 килогр. и 100 килогр. на скрепление его с зеркалом. Само собой разумеется, что материалом для того и другого послужит великолепный сплав Имеретинского.

Первоначально предполагали сделать вагон в виде ящика со стенками в 1 сант. толщины; с точки зрения прочности, это представлялось совершенно достаточным, принимая во внимание качества ванадийного максвеллия. Самой выгодной формой, чтобы при наименьшей поверхности получить наибольший объем, является, как известно из геометрии, шар. Гольцов и Стремоухов стояли именно за такую форму. Однако Имеретинский возразил им, что шарообразный вагон неудобен во многих отношениях: придется делать внутренние полы, так как ходить по вогнутой поверхности и что-либо на нее ставить — немыслимо; далее, при малой высоте шара, можно будет сделать только два окна сверху и снизу, с остальных сторон зеркало закроет пространство, и пассажиры аппарата не будут в состоянии производить наблюдения по всем направлениям; наконец, шарообразный вагон труднее скрепить с движущим зеркалом. Большинство комиссии высказалось за мнение изобретателя, и, таким образом, шарообразная форма была отвергнута.

После зрелого обсуждения, решили придать вагону форму цилиндра, но с закругленной верхней стороной. Тогда, оставаясь в пределах 600 килогр., ва-гон, при толщине стенок в 1 сант., мог иметь 4,5 метра высоты и 3 метра в поперечнике; внутренняя перегородка разделит его на два этажа. Каждый этаж будет освещаться тремя окнами: двумя боковыми и одним сверху или снизу. Вопрос о вагоне казался разрешенным: пассажиры небесной экспедиции получат комфортабельное помещение из двух круглых комнат в 2,25 мт. (3 арш.) высоты и 3 метра (4 с лишком аршина) в диаметре; это гораздо лучше, чем два купе железнодорожного вагона.

Но тут Люмьер представил одно чрезвычайно важное возражение: металлы вообще очень хорошо проводят тепло; поэтому, если бы мы вздумали жить в металлическом доме с тонкими стенами, то зимой мерзли бы от невыносимого холода, а летом страдали бы от жары; таким именно домом является вагон-аппарат. В межпланетном странствовании его ждет, с одной стороны, крайне низкая температура мирового пространства, с другой — ничем не умеряемый зной солнечных лучей; устроенный по вышеизложенному плану вагон не предохраняет путешественников ни от того, ни от другого.

— Однако, позвольте, — ответил Вассерштоф, — температура безвоздушного пространства вовсе не так низка. Фурье считает ее равной…

— 60° ниже нуля, — перебил его Люмьер, — но вы забываете, что большинство ученых, с Пулье во главе…

— Предполагают холод не меньший, чем —140°, - в свою очередь не дал договорить оппоненту Вассерштоф, — мы, химики, никак не можем согласиться с таким предположением…

— Мне кажется, в данном вопросе физика компетентнее всякой другой науки…

— Как? — загорячился Вассерштоф. — Новейшие, блестящие успехи химии дают ей право…

— Ничто и никому не дает права вторгаться в чужую область, — спокойно, но с сарказмом, заметил физик.

Видя, что спор обостряется, Имеретинский поспешил вмешаться.

— Как бы то ни было, господа, температура в 60°, а тем более в —140° настолько низка, что могла бы представить серьезную опасность для нашей экспедиции; но, я думаю, что главное препятствие в солнечном тепле; оно не только не даст вагону остынуть, но нагреет его почти до точки кипения воды, особенно в близких к солнцу областях пространства, куда мы думаем направить свой полет. Таким образом, я считаю недостаток выработанного проекта, указанный г-м Люмьером, чрезвычайно существенным и нахожу, что его необходимо так или иначе устранить.

Пока остальные спорили, Добровольский что-то торопливо вычислял; через несколько минут он сказал:

— Вот приблизительный расчет температуры, до которой солнце накалит аппарат: она равняется 80 °C выше нуля, принимая даже холод небесного пространства в 150°, если же считать его в 60°, то вагон нагреется еще сильнее. Такой жар не может вынести ни одно живое существо.

Дело осложнялось, и члены комиссии находились в большом затруднении. Гольцов предложил следующий выход: построить вагон не из максвеллия, а из дерева. Можно найти прочный и настолько легкий сорт дерева, чтобы, не превышая веса в 600 килогр., придать стенкам толщину в два сант. Дерево плохо проводит тепло и лучше металла предохранит пассажиров от высокой температуры.

Сначала предложение понравилось, и ученые облегченно вздохнули, но новое возражение предусмотрительного Люмьера разочаровало их. Физик доказал, что, во-первых, даже двух сантиметров недостаточно, чтобы умерить жар, а во-вторых, и это самое главное, деревянные доски хорошо пропускают газы, и потому путешественники рискуют остаться без воздуха, который рассеется в пустом пространстве. С своей стороны, инженер Стремоухов, справившись в таблице сопротивления материалов, довел до сведения коллег, что ни одно легкое дерево не имеет достаточной прочности. Все это принудило строительную комиссию отбросить план секретаря. Пришлось оставить вопрос открытым до третьего заседания, назначенного на следующий день.

Неожиданное препятствие, на которое наткнулись прогрессисты при осуществлении проекта Имеретинского, быстро стало известно всему миру и многих повергло в уныние. Некоторые газеты уже называли предприятие неудавшимся и даже неразумным. Было очевидно, что если комиссия не сумеет в следующий раз выйти из затруднения, то настроение общества может круто повернуть в другую сторону, и предприятие потеряет всякую популярность.

Члены-строители в назначенный час собрались и расспрашивали друг друга, не удалось ли кому нибудь из них придумать что-либо подходящее. У всякого оказывался план, но это все было не то, что нужно, и остальные разбивали его еще до открытия заседания, которое задержалось, так как не хватало председателя комиссии, Имеретинского. Наконец он пришел и, сделав общий поклон, ни слова не говоря, занял свое место и объявил начало заседания. Все представленные проекты были один за другим отвергнуты, и роковая задача казалась все более и более запутанной и неразрешимой. После всех встал Имеретинский и развернул какой-то чертеж. Водворилось глубокое молчание; присутствующие понимали, что только гений их молодого председателя в состоянии спасти дело; если же и он окажется недостаточным, то придется отказаться от гордой мечты завоевать Вселенную.

— Идея того в высшей степени простого и остроумного выхода, который я хочу вам предложить, уважаемые коллеги, — заговорил Имеретинский, — принадлежит не мне, а дочери маститого председателя нашего клуба, Наталии Александровне Аракчеевой.

Град вопросов и восклицаний «Как? Что? Не-ужели? Молодец! Браво!» и т. д. перебили его.

— Вчера вечером мы, вместе с графиней, просматривали последний номер «Revue Scientifique» и там, между прочим, оказался рисунок известного Дьюаровского сосуда для хранения жидкого воздуха. Увидев его, мы сразу воскликнули: «Вот разрешение задачи» (из этих слов Имеретинского видно, что идея принадлежала ему столько же, сколько Наташе Аракчеевой, но он из скромности всю честь открытия приписал своей молодой помощнице).

— Позволю себе напомнить принцип, которым руководился Дьюар. Когда был получен жидкий воздух в большом количестве, то явилась потребность сохранять его возможно дольше. Это представляло значительные затруднения, так как, благодаря очень низкой температуре кипения (190°—185°), он быстро испаряется. В сосуде Дьюара два литра жидкого воздуха сохраняются около двух недель. Этот сосуд представляет из себя обыкновенную стеклянную колбу, но с двойными стенками. Воздух из пространства между ними выкачан. Через пустоту тепла передаваться не может, и поэтому жидкость оказывается изолированной от наружной теплоты. Незначительное количество ее, которое могло бы про-никнуть в прозрачный сосуд в виде так называемой лучистой теплоты устраняется тем, что внутренняя поверхность наружной стенки и наружная поверхность внутренней — высеребрены, и тепловые лучи от них отражаются. Эта идея, примененная к аппарату, разрешает поставивший нас в тупик вопрос. Стенки вагона будут двойные, и воздух между ними тщательно выкачан. Таким образом, теплота наружной стенки, которую нагреет солнце, не передастся внутрь, и мы не будем изображать из себя грешников в адском пламени. Толстые стеклянные перемычки соединят обе стенки и потому, хотя толщина каждой и будет всего ½ сант., общая прочность не пострадает нисколько. Кроме того пол нижнего этажа можно сделать толщиной в 1½ сант., что увеличит вес вагона всего на 35 килогр. Окна также будут состоять из двух чечевиц с пустотой между ними. Такое устройство стенок оградит нас от чрезмерного повышения или понижения температуры, и мы сумеем ее поддерживать на желательном уровне.

Предприятие было спасено, задача, казавшаяся неразрешимой, разрешена. Новый взрыв восторга во всем мире явился результатом находчивости Имеретинского и Наташи. Последняя стала, безусловно, самой знаменитой из современных женщин, и портреты ее разошлись в количестве 15 миллионов экземпляров. Строительная комиссия в полном составе отправилась благодарить молодую изобретательницу, которая была очень смущена такой честью.

После благополучного разрешения вопроса о вагоне, на очереди стоял способ скрепления его с зерцалом. Тут требовалась прочность в соединении с удобоподвижностью, чтобы пассажиры могли свободно управлять движущим зеркалом и, таким образом, регулировать скорость и направление аппарата. Комиссии пришлось прибегнуть к весьма сложным приспособлениям, к целым системам различных рычагов и зубчатых колес. Чертежи, сообща составленные Гольцовым и Стремоуховым, были положены в основание утвержденного комиссией проекта. Вес скреплений составил 85 клгр., то есть был даже меньше предположенных сначала 100 клгр. Всего, стало быть, понадобится 887 или, круглым счетом, 900 клгр. (167 рама, 635 вагон и 85 скрепления) ванадийного максвеллия. Благодаря тому, что в этот сплав, секрет которого принадлежал Имеретинскому, входят, с одной стороны, некоторые редкие металлы, с другой — очень ценный ванадий, получение каждого килограмма максвеллия обходилось в 100 руб., то есть гораздо дороже серебра. Свинцовый максвеллий стоил несколько дешевле (около 90 р. клгр.). Общая же цена всего необходимого количества сплава достигла солидной цифры в 98.000 р. Но уж конечно не денежная сторона дела могла остановить членов клуба «Наука и Прогресс»!

На следующее заседание был назначен к обсуждению вопрос о том, какой фирме поручить постройку аппарата. Поэтому комиссия поместила в газетах уведомление, что все заводы, желающие взять подряд, должны прислать своих представителей в здание клуба к 12-ти час. дня 22-го дек. 19. года. Уже к 11 часам этого дня зал, назначенный для торгов, был битком набит агентами русских, западно-европейских, американских и даже японских заводов. Они довольно недружелюбно поглядывали друг на друга и почти не разговаривали. Увидев такое многочисленное сборище, члены строительной комиссии очень удивились: они с трудом пробрались сквозь густую толпу и заняли свои места вокруг стола, покрытого традиционным зеленым сукном. В 12 часов Имеретинский объявил начало торгов. Он в нескольких словах изложил сущность работ, за которые предложил цену в 125.000 р., с тем, чтобы через 3 месяца все было готово.

Тогда агенты начали назначать цены за работы. Один крикнул:

— Мы исполним заказ всего за 100 тысяч!

И тотчас посыпались предложения.

— А мы за 50 тысяч…

— 20 тысяч…

— Восемь…

— Пять…

— Две!

— Наша фирма берется исполнить подряд даром!

— Согласен приплатить 30 тысяч…

— 50 тысяч!

— 100 тысяч…

— Двести…

— Позвольте, позвольте, господа, — перебил Имеретинский разгорячившихся агентов. — Мы не только не можем согласиться получать с вас какую бы то ни было сумму денег, но даже решительно настаиваем на том, чтобы заплатить самим истинную стоимость работ.

Но это заявление не остановило криков с самыми соблазнительными предложениями.

Расчет представителей заводов был ясен: исполнение работ для самого модного и славного предприятия всего мира послужило бы им широкой и блестящей рекламой. Этим и объяснялось кажущееся бескорыстие фабрикантов.

Наконец, вышел вперед толстый человек небольшого роста, до сих пор молчавший; он медленно и веско сказал:

— Американский стальной трест готов взять на себя обязательство исполнить постройку аппарата и, кроме того, приплатить 10 милл. руб. за честь хоть косвенного участия в первой небесной экспедиции!..

Это прямо-таки чудовищное заявление оказало совершенно неожиданное действие. Имеретинский вскочил, как ужаленный, и почти крикнул огорошенным представителям сталелитейной промышленности:

— Честь участвовать в нашей экспедиции не оценивается и не покупается деньгами, как бы велика сумма ни была. Если бы даже вы предложили нам не миллионы, а миллиарды, вы встретили бы у клуба «Наука и Прогресс» неизменный и категорический отказ.

Члены строительной комиссии ответили на энергичную отповедь своего председателя дружными аплодисментами. Затем Имеретинский добавил:

— Комиссия удалится на несколько минут для совещания. Долго мы вас, господа, не задержим.

С этими словами он и его товарищи встали и ушли в другую залу.

Участники торгов зашумели и заволновались. Теперь, когда они увидели, что денежный вопрос больше не играет никакой роли, они сразу стали добрыми друзьями. Все оказались в восторге от бескорыстия почтенного клуба. Только агент стального треста отошел в сторону и недовольно молчал.

Не прошло и пяти минут, как вернулись члены-строители, и Имеретинский объявил:

— Строительная комиссия единогласно решила предложить постройку аппарата, с обязательством закончить ее в 3 месяца, за вознаграждение в 125.000 р., то есть на первоначальных условиях, Обуховскому сталелитейному заводу. Согласен ли на это агент названной фирмы?

— Само собой разумеется! — послышалось в ответ.

— Итак, господа, я извиняюсь за причиненное вам напрасно беспокойство, но признаюсь, никто из нас не ожидал таких необыкновенных торгов. Вас же, — обратился он к представителю Обуховского завода, — я попрошу остаться, чтобы передать вам чертежи и все необходимое.

Разочарованные представители сталелитейной промышленности молча потянулись к выходу. Толстый американец, дважды обиженный за свой грандиознейший в мире трест, не утерпел и пробормотал, так что все могли слышать:

— Какая нелепость: поручить самое славное предприятие 20-го века жалкой кузнице, именующей себя Обуховским заводом.

Агент этого последнего ответил подобной же колкостью, и, несомненно, возникла бы перебранка, если бы остальные агенты не поспешили увести возмущенного янки.

Окончив скучную и неприятную процедуру с заказом аппарата, члены строительной комиссии облегченно вздохнули и разошлись до следующего заседания.

Между тем произошли события, увеличившие предполагаемый состав экспедиции новым, четвертым членом.

Сергей Аракчеев, восхищенный остроумием, с которым его сестра разрешила вопрос о стенках вагона, в тот же вечер категорически объявил ей:

— Наташа! Отныне ты имеешь полное право принять участие в экспедиции. И, как раньше ты, так теперь и я говорю: «ты едешь на Венеру!»

— Я тебе это давно сказала, но ты мне не верил. Каким же образом думаешь ты это устроить?

— У тебя на этот счет есть, кажется, какой-то план? позволь же и мне не открывать своего, но дай carte blanche действовать, как я найду нужным.

— О, это охотно. Только добейся для меня места в экспедиции, и я тебя… Собственно я не знаю, что я тебя. Во всяком случае, что-то очень хорошее: обоготворю, что ли! и буду воссылать тебе молитвы и воскуривать перед тобой фимиам.

— Мое честолюбие не идет так далеко, чтобы завидовать Зевсову трону. В награду за труды ты мне привезешь интересную коллекцию с Венеры. Итак, условие заключено; я думаю, что нотариального акта не требуется.

Сергей немедленно написал в «Новое Время», в «Temps» и в «Times» горячие письма. В них он доказывал, что молодая девушка, сумевшая разрешить вопрос, над которым напрасно ломали себе голову выдающиеся ученые, имеет неоспоримое право принять участие в экспедиции, для которой она столько сделала.

Письма произвели фурор. Отвага Наташи пора-зила всех, и она сразу завоевала симпатии широких кругов общества. Многие газеты начали в ее пользу целую кампанию. Феминистские организации всего мира забили тревогу и требовали, чтобы жители Венеры в составе первой небесной экспедиции нашли не одних только мужчин, но также и представительницу женского пола.

Аракчеев долго не обращал внимания на это но-вое общественное движение; наконец, и он уступил и согласился созвать экстренное собрание клуба «Наука и Прогресс» для разрешения злободневного вопроса. Однако, в виду того, что дело шло о близком для него лице, он передал председательствование Стремоухову и совсем не пошел на собрание, заявив, однако, что он, с своей стороны, ничего не имеет против участия дочери в экспедиции.

В этот вечер залы клуба опять были полны. На заседание, кроме членов и обычных почетных гостей и корреспондентов, получили приглашение представительницы «Союза женского равноправия» и всех аналогичных обществ. Наташа и Сергей также были в числе приглашенных. После целого ряда блестящих речей в защиту прав Наташи, члены клуба единогласно постановили просить ее принять участие в организуемой ими экспедиции. Решение вызвало бурю восторга, еще усилившегося, когда счастливая, но совершенно сконфуженная героиня дня взошла на кафедру, чтобы несколькими словами поблагодарить собрание за оказанную ей высокую честь.

Так исполнилась Наташина мечта, которую все сначала считали безрассудной и неосуществимой!

 

ГЛАВА VIII

Продолжение работ строительной комиссии

Окончательно решив вопрос о зеркале и о вагоне, строительная комиссия приступила к составлению списка необходимого для путешественников снаряжения. Сначала рассчитывали на трех человек, но потом, когда прибавилась Наташа Аракчеева, пришлось запасаться на четверых.

Сколько же времени должна продлиться экспедиция? Математические выкладки показали, что аппарат пролетит или, точнее, упадет под влиянием солнечного притяжения с Земли на Венеру, приблизительно, в 41 день. Накидывая один день на разные промедления, например подъем с Земли, спуск на Венеру и пр., получим 42 дня. Осторожность требовала быть готовым к самому худшему, поэтому комиссия предположила, что на земной соседке путешественники найдут совершенно неподходящие для них условия и не будут в состоянии возобновить запасы. На обратный путь, при огромной скорости 250 километров в секунду, с которой аппарат мчится под действием лучевого давления, понадобится всего 2 дня. Но вдруг отважные пионеры неба будут задержаны на Венере облачным покровом, а воздух ее все же окажется непригодным для дыхания? Хотя такое предположение и мало вероятно, все-таки решено было снарядиться на 60 дней. Таким образом, экспедиция могла без всяких лишений в течение 16 дней ждать ясной погоды и в это время заняться серьезными научными исследованиями.

Итак, необходимо было составить список припасов на четырех пассажиров в течение 60 дней, при этом не выходя за пределы 1080 кгр., так как в подъемная сила зеркала равнялась 2800 кгр., и из них 635 весил вагон с двойным полом и 85 скрепления. Однако, подсчитывая вес вагона, комиссия, как мы знаем, ограничилась одним его остовом. Надо было уделить немного места на внутреннюю отделку, например, на лестницу, соединяющую два этажа. Благодаря легкости максвеллия, оказалось возможным назначить на это всего 12 клгр. Гораздо значительнее был вес самих путешественников, он достигал 250 клгр.

Вопрос о твердой пище был решен в несколько минут. Взрослый человек нуждается в 18,8 гр. азота и 281,2 углерода ежедневно. Однако пища, в виде которой мы принимаем эти вещества, потребляется далеко не вся. Минимум самых питательных продуктов, необходимых для насыщения, составляет 700 гр. в день на человека, или 2,8 клгр. на четвертых. Умножим на 60 и получим 168 клгр. на все время пути. Но одной едой не проживешь, организм требует питья. Принимая во внимание то обстоятельство, что пищевые консервы будут в очень сухом виде, комиссия считала по 1½ литра воды в день на каждого, то есть 360 клгр. всего. Такого количества вполне хватит на утоление жажды, варку пищи и даже на то, чтобы помыться, конечно, самым экономным образом.

Есть у человека еще одна потребность, даже еще более важная, чем удовлетворение голода и жажды — это потребность в кислороде для дыхания. Без пищи и воды мы можем прожить несколько дней, без дыхания смерть наступает через немного минут. Воздух, который, таким образом, является истинным источником жизни, состоит из смеси газов; главные из них — кислород и азот. Хотя последнего гораздо больше, а именно, 79 %, он не потребляется организмом в газообразном виде и выходит из легких совершенно неизмеренным. Наоборот, кислород, на долю которого приходится немного меньше 21 %, соединяется с нашей кровью; он, как говорят, окисляет ее, то есть очищает; вместо него мы выдыхаем смертельную для животных угольную кислоту. Если в закрытое помещение посадить какое-нибудь животное, то там скоро не будет кислорода, азот же останется в прежнем количестве, и получится смесь азота с уголь-ной кислотой. Если не возобновить кислород, то животное умрет от удушья. Такая же печальная судьба ожидала бы наших путешественников по волнам эфира в герметически закупоренном вагоне, если бы они не позаботились о запасе кислорода.

Из опытов известно, что в час человек потребляет около 20 литров этого газа, а четыре человека в 60 дней поглотят его 115.200 литров; этот объем кислорода заключается в 576.000 литр. воздуха. Бедным путешественникам пришлось бы захватить с собой целый дом из шести больших комнат, если бы они запаслись просто атмосферным воздухом. К счастью, есть другие способы получить кислород; об азоте же заботиться нечего: его не убывает при дыхании. Все газы сравнительно очень легки и требующиеся 115.200 литр. кислорода весят только 165 клгр. Впрочем, эта цифра сначала очень смутила строительную комиссию.

Дело вот в чем… Чаще всего кислород получают из перекиси марганца. При нагревании ста граммов этого химического соединения выделяется 9,6 гр. кислорода, следовательно 165 клгр. кислорода можно получить лишь из 1.700 кгр. перекиси марганца. Приблизительно то же получится, если пользоваться другими общеизвестными средствами добывания кислорода. Результат, действительно, мог привести в ужас: все снаряжение экспедиции весит не более 1.080 клгр., а тут вдруг один запас кислорода требует 1.700 клгр.

Выручил остроумнейший и интереснейший проект, который Люмьер и Вассерштоф составили сообща. В наше время получение жидкого кислорода и даже водорода (ожижается при —252°) не представляет никаких затруднений. Этим и хотели воспользоваться ученые изобретатели. Аппарат их, однако, не только доставит кислород для дыхания, но вместе с тем тепло для варки пищи и для согревания вагона, если оно понадобится, и даже яркое и ровное освещение, которое будет весьма нелишним на Венере; наконец, оттуда же путешественники получат воду, которая, как известно из химии, содержит два объема водорода и один объем кислорода.

Этот универсальный аппарат будет состоять, прежде всего, из двух больших резервуаров с названными элементами в ожиженном состоянии. Чтобы предохранить от нагревания эти сосуды, которые, конечно, подобно Дьюаровскому, будут иметь двойные стенки, их поместят на той стороне вагона, которая будет защищена от солнца. Из них по трубкам, снабженным краном, можно выпускать водород и кислород в два других сосуда, прикрепленных, наоборот, так, чтобы жгучие солнечные лучи все время ударяли в них. Здесь, благодаря высокой температуре, жидкости испарятся и обратятся в газы. Две пары кранов, устроенных так, чтобы водород и кислород, выходя из них, смешивались, будут прикреплены ко вторым сосудам: одна пара кранов в небольшой плите из максвеллия, другая под платиновой пластинкой. Если теперь открыть их и поднести спичку, то выходящие оттуда водород и кислород соединятся, или, другими словами, загорится водород, образуя бледное, очень горячее пламя. Оно нагреет плиту для варки пищи и добела накалит известковую пластинку, которая начнет испускать ослепительный свет. Такая газовая лампа называется Друммондовым светом. Результатом горения явится водяной пар; охладив его путешественники получат чистую питьевую воду. Для дыханья же достаточно открывать один кислородный кран.

Преимущества, даваемые аппаратом Люмьера-Вассерштофа, неисчислимы, и это изобретение было сущим кладом для экспедиции. Теперь уж не придется обременять вагон ни одним лишним миллиграммом какого-нибудь вещества, которое получалось бы в виде остатка при добывании кислорода; не надо также делать запас топлива; 40 клгр. водорода (именно столько нужно для получения 360 клгр. воды) и 485 клгр. кислорода удовлетворят все потребности. Члены строительной комиссии были в восторге и горячо поздравляли авторов проекта.

— А знаете, господа, — сказал Гольцов, когда все снова заняли свои места, — мы чуть не забыли одной важной стороны вопроса. Куда же денется выдыхаемая углекислота?

— О, это мы также предусмотрели, — ответил ему Вассерштоф, — хотя, собственно говоря, дело тут несложное. Многие жидкости хорошо растворяют углекислоту. Поставив в вагон сосуд с такой жидкостью, мы удалим из него этот вредный газ. Если теперь вынести жидкость наружу в безвоздушное пространство, то угольная кислота быстро выделится из раствора, и жидкость, внесенная обратно в вагон, опять впитает углекислоту и т. д. Устроив автоматический прибор для вдвигания и выдвигания сосуда с растворяющим составом, мы будем иметь постоянно чистый воздух. Вот небольшая схема нужного механизма.

С этими словами Вассерштоф положил на стол небольшой чертеж.

— Сколько, по вашему мнению, будет весить все это приспособление? Ведь легкость всегда должна быть у нас на первом плане, — поинтересовался Имеретинский.

— На этот счет беспокоиться нечего; благодаря необычайно малому удельному весу вашего великолепного сплава, мы можем соорудить водородно-кислородный аппарат, механизм для удаления углекислоты и небольшую плиту, не выходя за пределы 16 клгр,

Таким образом комиссия в общих чертах разрешила вопрос о продовольствии экспедиции и ей оставалось только составить список инструментов и разных мелочей, необходимых путешественникам, и подсчитать, сколько все вместе будет весить. Вот этот список в несколько сокращенном виде:

Как мы видим, строительной комиссии удалось, не превосходя поставленной нормы, прекрасно снабдить экспедицию. При этом были предусмотрены даже такие мелочи, как надувные подушки. Что касается научных инструментов, то главными явились две астрономические трубы, термометры, барометры и пр.

— Все это очень хорошо, — воскликнул князь Гольцов, когда список был прочтен в последний раз, и его нашли удовлетворительным, — а есть еще одна вещь, которая была бы очень полезна нашим дорогим путешественникам. Надо выдумать прибор, посредством которого они могли бы определять свое положение в пространстве и скорость движения.

— Это, конечно, было бы прекрасно, — заметил Аракчеев, улыбаясь, — но вряд ли осуществимо. Каким же образом измерять быстроту аппарата в пустоте? Вы, Николай Алексеевич, ужасно увлекающийся человек.

— Да, нам тоже кажется, что ваше пожелание неисполнимо, — поддержали графа остальные.

— Зачем сразу отчаиваться, — запротестовал секретарь клуба. — Если я чрезмерно увлекаюсь, то зато вы с графом Александром Павловичем во главе кажетесь мне невозможными скептиками. О затронутом мною вопросе стоит подумать.

— Ну, и думайте, — ответил Имеретинский за всех. — А пока что до свиданья, господа. Завтра потолкуем о том, как поднять аппарат в верхние слои атмосферы, поближе к благодетельному Солнцу, и на какой день удобнее всего назначить отъезд экспедиции. Этим мы закончим работу.

Последнее заседание вышло очень бурным, так как члены комиссии разделились на две, почти равносильные партии. Поднять аппарат на требуемую высоту — 5–6 клм. — можно было двумя способами: или при помощи воздушных шаров, или же доставить его в разобранном виде на какую-нибудь вершину и там собрать. Каждый способ имел свои преимущества и свои слабые стороны.

— Подумайте только обо всех затруднениях, связанных с подъемом аппарата воздушными шарами! — говорил Стремоухов, — сторонник высокой горы. — Прежде всего подсчитаем, какой объем должен иметь аэростат, если мы наполним его легчайшим газом, водородом. Последний в 14 раз легче воздуха, литр которого весит 1,3 грамма; следовательно, литр водорода менее 0,1 грамма. Отсюда, каждый литр шара, наполненного водородом, может поднять 1,2 гр., а кубический метр 1,2 килогр. Аппарат с пассажирами и провиантом весит 2160 килогр.; далее, платформа для аппарата, цепи, скрепляющие вагон с шаром, оболочка и пр. и пр. будут весить, по крайней мере, в 2 раза больше. Получим в круглых цифрах 6500 килогр. Таким образом, шар должен вытеснять: 6500:1,2=5400 куб. метр.

— Такие размеры… — перебил Люмьер.

— Позвольте мне сначала кончить, а потом слово будет за вами.

— Пожалуйста, — недовольно проворчал ученый физик.

— Хотя шар такого размера, — продолжал Стремоухов, — не представляет ничего необычайного, все же он будет очень громоздким и сооружение его потребует немало времени и денег. Второе затруднение заключается в том, что в случае сильного ветра или дождя подъем экспедиции на воздушном шаре будет крайне затруднен и может представить серьезную опасность. Не проще ли поднять зеркало и вагон на какую-нибудь гору, например, Монблан…

— Но он не в России! — воскликнул патриотически настроенный Гольцов.

— Или Эльбрус, — договорил фразу вице-председатель, бросив нетерпеливый взгляд на секретаря. — Там аппарат будет собран, и экспедиция спокойно двинется в путь. Между тем отделаться от воздушных шаров окажется весьма трудным, и с путешественниками легко может случиться трагическая катастрофа. Поэтому я решительно восстаю против аэростатов.

Аракчеев и Вассерштоф молча пожали оратору руку и этим дали понять, что с ним вполне согласны.

Люмьеру давно не сиделось спокойно на месте и, слушая Стремоухова, он все время жестикулировал и вообще являл из себя немой, но красноречивый протест. Лишь только замолк вице-председатель, почтенный физик вскочил со стула, как резиновый мяч, с которым, кстати сказать, имел не малое сходство.

— Воздушный шар, имеющий объем в 5400 к. м., вы, будучи инженером, называете громоздким!? Для меня это прямо непостижимо. Да разве вы не знаете, что один из первых аэростатов, построенный знаменитым Монгольфьером в 1784 г., равнялся 20.000 к. метр., что шар Жиффара в 1852 году вытеснял 2500 куб. метров, что его ballon captif имел 12.000 кубических метр., что управляемые аэростаты графа Цеппелина имели 15.000 куб. метр., что в Германии был сооружен дирижабль в 20.000 куб. метр. и т. д.? Вы не можете не знать всего этого. Неужели же современное инженерное искусство не стоит четверти того, чего достигли еще в XVIII веке?

Но нам даже незачем придерживаться тех, вовсе не колоссальных размеров, о которых вы говорили; мы построим два или три шара меньшей величины, что будет и дешевле и удобнее. Они легко поднимут аппарат на 10–11 килом. над уровнем моря, и нам не придется лезть на обледенелые вершины Эльбруса или Монблана, высота которого может при этом оказаться совершенно недостаточной; а в таком случае нас ждет полное фиаско, так как лучевая энергия, ослабленная толстым слоем атмосферы, не сдвинет аппарат с места. Неправда ли, приятная перспектива?

Гораздо серьезнее я считаю другое возражение, что от шаров нелегко будет отделаться. Однако я не сомневаюсь, что наши талантливые инженеры, в том числе и вы, Павел Петрович (имя Стремоухова), справятся с этим затруднением. Может быть у кого-нибудь уже есть соответствующий проект? — заключил он вопросом, грузно опускаясь в кресло.

Имеретинский, Добровольский и Гольцов зааплодировали Люмьеру и даже противники его казались слегка сбитыми с позиции и стали оживленно вполголоса переговариваться между собой.

— Мне кажется, — спокойно заговорил Имеретинский, — удалось выработать план, который позволит нам в нужную минуту избавиться от аэростатов, не покидая вагона. Мы поставим его на круглую металлическую платформу, прочными канатами соединенную с системой шаров. Пока лучевое давление будет слишком слабо, чтобы поднять наш аппарат, он не сдвинется с платформы, а воздушные шары понесут его все выше и выше, туда, где атмосфера реже и Солнце светит ярче. Когда же сила его лучей станет достаточной, аппарат, увлекаемый ими, сорвется с места и умчится в эфирное пространство, оставив аэростаты в пределах земной атмосферы. Нужно только укрепить их повыше над платформой, чтобы они не заслоняли зеркала от солнечного света.

— Я уверен, господа, — воскликнул Гольцов торжествующим тоном, — что больше не может быть двух мнений, и что проект Валентина Александровича пришелся всем по сердцу. А потому…

— Виноват, — прервал секретаря Аракчеев, — я, действительно, готов бы отказаться от прежнего плана поднятия аппарата на гору, если бы вы разрешили одно мое сомнение: какой величины будет платформа, поддерживающая аппарат?

— Я не понимаю, в чем затруднение, — не задумываясь ответил Гольцов. — Платформа должна быть такая, чтобы на нее свободно стал вагон, основание которого равно, приблизительно, 7 кв. метрам. Ну, значит, она займет около 10 кв. метров. Кажется, это не чересчур много.

— А зеркало-то вы забыли? Чтобы и оно поместилось, нужна платформа минимум в 100 кв. метров. Она будет так тяжела, что для ее поднятия понадобятся аэростаты, сравнительно с которыми шар Монгольфьера покажется карликом.

Возражение поставило секретаря в тупик, и он сконфуженно замолчал.

— Позвольте, князь, вывести вас из затруднения, — с незаметной иронией проговорил Имеретинский. — Граф Сергей Павлович сильно преувеличивает. Платформу мы сделаем, действительно, всего в 10 квадратных метров; от нее в противоположные стороны будут выдаваться две полых металлических балки, к концам которых привяжут воздушные шары. Так как радиус зеркала равняется 17 м., то придется взять балки такой же длины. Их вес будет, конечно, довольно значителен, но все-таки не больше 2–3 тысяч килограммов вместе с платформой. Таким образом, всего получится около 5000 килогр. и, чтобы их поднять, понадобится 4 шара (по два с каждого конца) по 50 кв. м., принимая во внимание вес оболочек.

Сторонники аэростатов решительно побеждали. Стремоухов попробовал прибегнуть к последнему аргументу — большой стоимости шаров, но не имел никакого успеха, даже у своей партии. На его слова: «Ведь это обойдется не менее 100 тысяч!», остальные категорически заявили, что денежный вопрос не имеет никакого значения, так как клуб «Наука и Прогресс» открыл строительной комиссии неограниченный кредит.

— Кроме того, — сказал Аракчеев, — мы истратим даже гораздо меньше, чем на некоторые предприятия. Считайте: стоимость снаряжения экспедиции я определяю, благодаря дорогим инструментам, приблизительно, в 10.000 р.; вагон и зеркало 125.000, платформа и воздушные шары — 110.000; непредвиденные расходы — 5.000; всего же — 250.000 р. Тогда как, например, паровой котел князя Гольцова, так печально закончивший кратковременное существование, унес с собою более миллиона. Нет, господа, теперь и я присоединяюсь к мнению Валентина Александровича.

После этого единогласно решили поднять аппарат посредством воздушных шаров по проекту изобретателя.

На очереди стоял последний вопрос: о времени отъезда экспедиции. Ответить на него взялся Добровольский, который и сообщил комиссии следующие данные.

— Венера, — сказал он, — бывает ближе всего к Земле тогда, когда она находится между последней и Солнцем. Это и есть самое благоприятное время для отъезда экспедиции. Однако, надо помнить, что путешествие потребует 41 день. Принимая во внимание это обстоятельство, я рассчитал, что аппарат должен покинуть Землю 20-го августа этого года; тогда, падая по прямой линии к Солнцу, он 30-го сентября достигнет орбиты Венеры как раз в том месте, где в этот день будет находиться сама планета.

Вместе с тем астроном показал чертеж, разъясняющий его слова.

Работа строительной комиссии была закончена, и Имеретинский уже хотел закрыть последнее заседание, когда неугомонный секретарь неожиданно прервал его вопросом:

— А как же мы назовем наш небесный корабль?

Удивительно: газеты, журналы, общества и собрания всего мира на разные лады обсуждали предприятие клуба «Наука и Прогресс», часто переливая из пустого в порожнее, но нигде не поднимался этот вопрос.

Члены комиссии молчали; они с честью выходили из затруднения технического или теоретического характера; каждый проявил массу остроумия и изобретательности и обнаружил разнообразные и глубокие познания, но быть крестным отцом не умел никто из них. И, может быть, еще долго просидела бы в недоумении ученая коллегия, если бы Добровольскому не попалось случайно на глаза объявление о каких-то велосипедах в лежавшей перед ним на столе газете.

Астроном торжественно поднялся с места с газетой в руках и прочитал два первых слова объявления: «Победитель пространства».

Князь Гольцов крикнул: «ура!», остальные его поддержали, и таким образом был окрещен аппарат. Название подходило как нельзя лучше, и выбор строительной комиссии был одобрен всем миром.

 

ГЛАВА IX

Взрыв

15-го марта ровно в 9 часов вечера раздался давно желанный свисток, означавший окончание работ на Обуховском заводе, близ Петербурга. Усталые рабочие поспешно бросали свои станки, машины и рычаги и расходились до следующего утра. Огромные корпуса завода быстро пустели, и кое-где уже начинали тушить электричество. Больших срочных работ не было, и кипучая жизнь этого людского муравейника на ночь совершенно замирала; только дежурные сторожа изредка проходили по пустынному лабиринту, среди самых разнообразных машин и приводов. В такое время завод казался замком злого волшебника, полным причудливых чудовищ, на каждом шагу угрожавших несвоевременному пришельцу. В одном из корпусов не оставалось уже никого, когда туда вошел рабочий, вероятно, что-либо забывший. Он быстро огляделся и, убедившись в том, что никто его не видит, направился к середине помещения. Здесь, в полумраке, можно было различить очертания какого-то странного, блестящего предмета цилиндрической формы и значительных размеров. Он напоминал исполинскую гранату. Рабочий некоторое время приглядывался к снаряду и затем нажал ручку небольшого рычага на его поверхности. Совершенно бесшумно часть стенки отодвинулась и образовалось отверстие, открывающее доступ внутрь. Неизвестный вынул из-под пальто небольшой сверток и развернул его; это была адская машина с часовым механизмом на 24 часа; поставив стрелку на 8 часов вечера следующего дня, злоумышленник скрылся внутрь гранаты. Когда он вышел обратно, в руках его не было ничего. Быстрыми шагами выйдя на двор, таинственный посетитель миновал несколько зданий и снова вошел в другой заводский корпус. Но там еще оказалось человек пять запоздавших рабочих; они с удивлением посмотрели на позднего гостя и спросили: «Что нужно?» Он торопливо ответил: «Ничего, виноват, ошибся», и спрятался за углом ворот.

Когда же рабочие, наконец, удалились, злоумышленник снова проник в здание. Оно состояло из одной огромной комнаты со стеклянными стенами, пропускавшими свет горевших снаружи фонарей. Благодаря этому, все было хорошо видно. Значительная часть комнаты, вернее, сарая была занята круглой рамой, укрепленной на высоких подставках; верхняя поверхность ее блестела, как венецианское зеркало; незнакомец подбежал к ней и, наклонившись, вошел под нее. Там он достал сверток, подобный первому, и принялся его разворачивать, когда вдруг услышал шаги. Это вернулись двое из тех рабочих, которых он застал здесь сначала. Он притаился и приготовился ждать, пока они опять уйдут, когда до его слуха дошли следующие слова:

— Нет ли у вас, Михайлов, спичек, я забыл под зеркалом свою трубку.

Михайлов поискал в карманах и ответил:

— Нет, я их, вероятно, где-то потерял. Да бросьте вы свою трубку, завтра найдете.

— А как же всю ночь без куренья? Лучше в темноте поищу.

С этими словами он скрылся под раму.

Минута была роковая для спрятавшегося там обладателя адских машин. Он быстро, но бесшумно, как кошка, отошел в сторону и прижался к одной из подставок, поддерживавших зеркало. Темнота спасла его: рабочий долго шарил по полу, ища драгоценную трубку, но не нашел ни ее, ни опасного соседа, притаившегося в нескольких шагах. Этот же последний, достал, на всякий случай, из кармана револьвер и приготовился ко всему.

Однако ему не пришлось пустить в ход оружие, так как бедный курильщик, плюнув с досады и крепко выругавшись, выбрался наружу и сказал дожидавшемуся товарищу:

— Пойдемте; ничего не поделаешь, тьма там такая, что хоть глаз выколи.

В стеклянном сарае снова водворилась тишина, и ночной посетитель облегченно вздохнул. Докончив развязывание своего свертка, он вытащил вторую адскую машину и, поставив стрелку тоже на восемь часов вечера следующего дня, сунул снаряд под центральную подставку, искусно замаскировав следы покушения. Окончив свое дело, он незаметно выскользнул на двор и спокойно ушел с завода. На улице он встретил еще какого-то неизвестного человека и злорадно сказал:

— Недолго г-н Имеретинский будет наслаждаться своим изобретением, завтра в 8 час. его аппарат разлетится на тысячи кусков. В это время там никого не бывает и потому, я надеюсь, что люди не пострадают при взрыве.

* * *

Обуховский завод добросовестно исполнил заказ строительной комиссии и 16-го марта постройка аппарата была почти закончена. Оставшиеся незначительные работы, несомненно, будут готовы 23-го марта, день, назначенный, согласно условию, для приема «Победителя пространства». 16-го Имеретинский обещал показать своим будущим спутникам в небесном путешествии аппарат, на котором им предстояло пролететь несколько миллионов километров. Впрочем, Добровольский был сам деятельным членом строительной комиссии и непрерывно следил за работами. Наташа Аракчеева тоже знала, приблизительно, как далеко подвинулось дело. Зато зоолог Флигенфенгер не имел ни малейшего понятия о ходе постройки, всецело погруженный в работу по своей специальности.

Карл Карлович Флигенфенгер и Добровольский были закадычными друзьями и все свободное время проводили вместе. Это была любопытная пара: Добровольский — блондин с крупными чертами лица, очень высокого роста, с чрезмерно длинными руками и ногами, которые товарищи в шутку называли не конечностями, а бесконечностями; Флигенфенгер — маленький и толстый брюнет, у которого все, за исключением довольно объемистого живота, оказывалось минимальных размеров: короткие руки и ноги, глаза узенькие, как у китайца, нос в виде пуговки, рот крошечный — словом, решительно все у Карла Карловича было совсем маленькое. При этом Добровольский был флегматичен и нетороплив, а его компаньон, наоборот, очень подвижен и суетлив. Такому наружному контрасту соответствовало различие характеров и взглядов: оба ученых решительно ни в чем не сходились и постоянно спорили; спор переходил в ссору, и они каждый раз собирались разъехаться и прервать всякие сношения. Несмотря на это, дружба их продолжалась уже много лет. Еще на гимназической скамье они стали неразлучными приятелями; весь университетский курс прошли вместе и вместе же поехали в Германию для подготовки к научной деятельности. Вернувшись в Россию, они оба устроились в Петербурге. Добровольский приват-доцентом в университете, а Флигенфенгер — хранителем зоологического музея при Академии наук. Само собой разумеется, что нанята была общая квартира. Частые ссоры и обещания прервать всякие сношения, казалось, еще более сближали их. Теперь им предстояло совершить вместе долгое путешествие, во время которого они, несомненно, много раз разбранятся, но «прервать сношения» вряд ли будет возможно.

В назначенный день приятели тотчас после обеда отправились к Имеретинскому, так как обещали в 3 часа быть у него, чтобы ехать осматривать аппарат. Не успели они еще выйти из дому, как поссорились по самой пустой причине.

— Я полагаю, — сказал Добровольский, спускаясь по лестнице, — что мы сейчас пройдем направо переулком и переедем Неву на трамвае.

Но Флигенфенгер никак не мог с этим согласиться; он находил более удобным пройти до моста, а там, если они устанут, сесть на извозчика.

— Удивительная у тебя манера, Карл Карлович, — недовольно заворчал Добровольский, — никогда ни с чем не соглашаться. Пешком до самого моста я не пойду, а если не хочешь ехать на трамвае, то наймем сразу извозчика.

— Ну, завел свою машину: ворчит, как старая баба; я сейчас на извозчика не сяду, так как сегодня еще совсем не ходил и хочу прогуляться. Пойдем до моста.

— Хоть ты и воспитывался в России, но в тебе осталось чисто немецкое упрямство.

— Я просил бы вас, — повысил Флигенфенгер голос, — оставить ваши патриотические характеристики при себе.

— Ах, извините, пожалуйста; но до моста идти я не желаю и нанимаю извозчика. Извозчик, на Морскую!

— В таком случае нам придется ехать отдельно, а, пожалуй, самое лучшее было бы расстаться совсем.

— Это, действительно, самое лучшее, — отвечал Добровольский, садясь в сани, — и я завтра же отыщу себе отдельную квартиру.

— Слава Богу! — с этими словами Флигенфенгер один пошел к мосту.

У Имеретинского они встретились, как ни в чем не бывало: подобные сцены были самым обычным явлением в их совместной жизни.

Обуховский завод был в полном ходу, когда туда прибыли трое ученых и Наташа. Из всех труб валил черный удушливый дым, тяжелым облаком висевший над постройками. Стук и грохот колес, свистки и рев сирен, крики рабочих, сливаясь, составляли неопределенный гул, наполнявший все здания и дворы. Ровные, как коробки из красного кирпича, заводские корпусы были все совершенно одинаковы и не носили никаких архитектурных украшений. Прямые трубы несуразно возвышались над ними и, будто сами конфузясь своего безобразия, обволакивались дымом. Здесь не заботились о красоте. Рабочие хмуро и нехотя исполняли свое дело: один целый день пропускал через станок железные брусья, от которых с резким визгом разлетались опилки; даже ночью его продолжал преследовать этот тонкий, неотвязный звук стали, режущей железо; другой безостановочно подкидывал каменный уголь в раскаленную печь; она невыносимо жгла его, и он обливался потом, несмотря на то, что был совершенно раздет.

Так каждый исполнял свое дело изо дня в день, никогда не видя прямых результатов этой работы.

Многие безвыездно жили на заводе в течение десятков лет, и дети их никогда не видали яркого, незакрытого тучами копоти солнца и чистого голубого неба. Весь мир должен был им казаться огромной, вечно гремящей машиной, жадно глотающей уголь и испускающей клубы черного дыма. Зелени там почти не было, а несколько чахлых деревьев и кустов постоянно были покрыты слоем сажи, так что серовато-бурые листья их нисколько не напоминали изумрудной краски весеннего леса или луга.

Это мрачное царство составляло целый поселок, и Имеретинский провел своих спутников через несколько дворов и построек, прежде чем они добрались до того корпуса, где был аппарат. Ученые, несколько оглушенные фабричным грохотом, вошли в обширное помещение, где царствовала сравнительная тишина, и увидали огромную раму из светлого, блестящего, как серебро, металла.

Она состояла из квадратов со сторонами в два метра, так что всего их на требующиеся 900 кв. м. приходилось 225. Большая часть этих «окон» была уже затянута тончайшими листами того же серебристого сплава, и в общем получалось блестящее поле с поперечником в 35 метр. в виде круга. Посередине оставалось круглое отверстие; несколько брусьев из рамы заходили в него и, очевидно, должны были служить для скрепления зеркала с вагоном, который займет срединное отверстие. Сложная система рычагов приводила рефлектор в движение и позволяла поворачивать его в разные стороны.

Имеретинский подробно объяснил Флигенфенгеру устройство зеркала. Он показал, как оно будет действовать, как его двигать и т. д. Зоолог с увлечением слушал, задавал тысячи вопросов, на которые изобретатель не успевал даже отвечать, и ни минуты не стоял спокойно. Он три раза обежал вокруг зеркала и все время восторгался его блеском и величиной. Добровольский попробовал несколько успокоить своего сожителя, но вмешательство хладнокровного астронома чуть не вызвало новой ссоры между ними. Наконец, Имеретинский остановил разволновавшегося коллегу словами:

— Однако, уже четверть восьмого, господа, пойдемте скорее осматривать вагон, а то закроют завод. Я надеюсь, Карл Карлович, что ваше будущее помещение придется вам по вкусу.

— О, я нисколько не сомневаюсь в этом, — воскликнул зоолог, — после того, что я видел, я считаю вас настоящим чародеем.

— Не меня одного, а всю строительную комиссию, в числе которой был и Борис Геннадьевич. Ваши похвалы относятся к нему не меньше, чем ко мне, — попробовал Имеретинский помирить приятелей.

Но Флигенфенгер все еще был сердит на Добровольского и потому сухо сказал, мельком взглянув на астронома:

— К нему?.. Нет, он тут не при чем.

Пройдя несколько дворов и стеклянных галерей, компания очутилась в сравнительно небольшом здании, ярко освещенном электрическим светом. Здесь было только трое рабочих; двое из них что-то разыскивали в углу и скоро ушли, а третий осматривал угли в электрических фонарях. Когда последний увидел вошедших, в глазах его сверкнула тревога; он посмотрел, который час, и промолвил про себя: «Неужели они тут долго пробудут. Нам не нужна их жизнь.»

Под одним из фонарей, укрепленный на сталь-ной подставке, стоял вагончик «Победителя пространства.» Он был сделан, подобно зеркалу, из блестяще-белого сплава и имел форму цилиндра с закругленным верхним основанием, что придавало вагону поразительное сходство с огромной гранатой. Но чтобы метнуть ее, пришлось бы построить пушку, размерами не уступающую той, из которой Жюль Верн выстрелил в Луну. Пять окон, как будто гигантские глаза фантастического чудовища, смотрели во все стороны: одно наверх и по два крест-на-крест в каждом этаже. Внизу было еще шестое окно, но подставка скрывала его. На верхней и нижней стороне к вагону были приделаны резервуары водородно-кислородного аппарата Люмьера — Вассерштофа; они образовывали как бы вздутия на его поверхности. В стенках снаряда отражались окружающие предметы, но все получалось в искаженном виде.

Это забавное свойство выпуклых зеркал, которое всякий имеет возможность проверить на самоваре, послужило причиной новой размолвки Добровольского и Флигенфенгера. Астроном нашел, что комичнее всего получаются в подобных зеркалах фигуры толстяков маленького роста. Флигенфенгер увидал тут явную насмешку по своему адресу и ответил колкостью. Возникла ссора, окончание которой совершенно не предвиделось, и которая поэтому могла бы продолжаться и до сих пор, если бы Наташа не остановила распетушившихся противников; она на-звала обоих «крайне нелюбезными» и «сухими учеными, которые не умеют поддерживать веселое настроение общества.» Огорошенные такой отповедью, вечно спорящие друзья замолкли и дали Имеретинскому возможность объяснить устройство вагона. Молодой изобретатель начал говорить, когда колокол на заводе прозвонил половину восьмого.

— Снаружи вагон, как видите, не представляет ничего замечательного. Окна сделаны из толстых двойных чечевиц закаленного стекла, способного выдерживать давление и удары не хуже стали. Вот ручка рычага; нажав ее, мы открываем дверь и можем войти внутрь нашего небесного дома. Пожалуйте!

С этими словами Имеретинский вошел в вагон, показывая дорогу своим спутникам. У всех невольно вырвался крик восторга. Очевидно, внутренняя отделка была уже закончена, так как все было устроено действительно великолепно. Стены были обтянуты красивым и мягким сукном, Около одной из них был привинчен к полу изящный стол, а по середине нижней комнаты в полу блестело окошко, обнесенное невысокой решеткой. Оно задергивалось занавеской из черной, плотной материи. Через два других окна в стене, также снабженных занавесками, лились волны электрического света от фонарей, освещавших тот корпус завода, где находился описываемый вагон. Лампочка, плита и краны от аппарата Люмьера-Вассерштофа, ручки от различных рычагов, приводящих в движение зеркало — были в образцовом порядке расположены по стенкам. Легкая, витая лестница вела в верхний этаж. Там было еще светлее, благодаря тому, что свет проникал из всех трех окон. Стены также были обтянуты сукном, но другого рисунка. Закругленный потолок имел вид небольшого купола. Здесь наверху стоял шкаф с различными научными инструментами, книгами и домашней утварью. Меблировку, кроме шкафа, составляли стол и легкие плетеные стулья. Вторая лампочка с платиновой пластинкой служила для освещения верхней комнаты. Сюда также на всякий случай провели краны от резервуаров с водородом и кислородом.

— А что такое вот эта машинка? — спросила Наташа, указывая на большой сосуд на подставке, катающийся на колесах.

— Это автоматический механизм для удаления углекислоты. Все чудесные изобретения наших уважаемых коллег Люмьера и Вассерштофа, — ответил Имеретинский. — Ну что, господа, недурно? Здесь мы с князем Гольцовым трудились. Кстати, он все еще обдумывает устройство аппарата для измерения скорости вагона в пространстве; ведь вот взялся же за неисполнимое дело.

Флигенфенгер прямо захлебывался от восторга. На этот раз от него не отставала и Наташа; даже Добровольский оживился; он прежде не заходил еще внутрь вагона и теперь также был приятно поражен. Восклицания так и сыпались.

— Как хорошо будет ехать в такой прелестной комнате!

— Да ведь это дворец!

— Да здравствует Валентин Александрович!

— Наш «Победитель пространства» лучше любого экспресса!

— И при том во много раз быстрее!

— И красивее!

— И удобнее.

Большие башенные часы завода громко пробили без четверти восемь. У рабочего, осматривавшего фонарь, от волнения затряслись руки, но он справился с собой и продолжал свое дело. Затем он взял лестницу, по которой поднимался к фонарям, и вышел на двор. Здесь он остановился и, вынув часы, стал следить за стрелкой: было без 12-ти минут восемь. Из здания, где находились ученые и Наташа, к нему доносились веселые, молодые голоса людей, не знавших, что их ожидает в самом недалеком будущем. Общий энтузиазм еще не улегся, и все оживленно говорили про вагон.

— А знаете, — заявила Наташа, — ведь истинный победитель пространства, по моему, не аппарат, который мы сейчас видели.

— А кто же? — спросили ее остальные с удивлением.

— Кто? А ну-ка догадайтесь, — поддразнивала их молодая девушка.

— Наталья Александровна, не смейтесь над недогадливостью бедных служителей науки и наставьте их на путь истинный, — притворно грустным и обиженным тоном сказал Имеретинский.

— Да вы сами, Валентин Александрович! — ответила Наташа, бросив на него взгляд, полный искреннего восхищения и густо покраснев. — Разве не вы изобрели этот чудный небесный поезд, на котором мы полетим? Разве не вы в нем все так хорошо устроили? Нет, вы просто… — Но тут она совсем смешалась и сконфузилась чуть не до слез.

Часы показывали без 7-ми восемь. Стоявшего снаружи свидетеля этой сцены начала трясти нервная дрожь, так что он даже был принужден прислониться к стене. Губы его почти машинально прошептали: «Еще семь минут. Неужели они не уйдут? Но что же я теперь могу сделать?»

Вдруг, как бы спохватившись, он выпрямился и мысленно твердо сказал себе: «Пустяки, сентиментальность; на войне гибнут миллионы; долг перед родиной прежде всего.»

Но кто же был этот странный злоумышленник? Ни наружность, ни манеры, — решительно ничто не выдавало его инкогнито. Как выяснилось после, несколько человек видели его, но никто не мог сказать ровно ничего определенного; не было даже никакого намека на разгадку тайны.

А стрелка часов медленно, но верно двигалась вперед и прошла еще четыре деления. Около вагона, после горячих слов Наташи, так смутивших ее, водворилось молчание, и все почувствовали необъяснимую тоску. Точно к ним из тумана неизвестного подползало нечто грозное и неминуемое, как сама судьба. Тщетно Добровольский попробовал стряхнуть с себя и других внезапную грусть; веселым тоном он запел какие-то комические куплеты, но ни у кого не нашел отклика и сразу оборвал пение. Беседа продолжалась очень вяло.

— Когда же мы отправимся в наше путешествие? Я сгораю от нетерпения, — сказал Флигенфенгер.

— А вот 23-го «Победитель пространства» дол-жен быть совсем готов. Осталось кое-что доделать у зеркала и укрепить вагон в срединном отверстии. Все это займет немного времени. Затем мы представим полный отчет о наших работах клубу и примемся за воздушные шары. Постройка их легко может быть закончена в два или три месяца, то есть задолго до срока; раз со стороны аппарата задержек не представится, то мы и уедем в назначенный день, 20-го августа.

— Август 19…аго года, — задумчиво произнесла Наташа, — ты можешь быть горд, тебя запишут на скрижали истории!

До восьми часов оставалась одна минута. Если бы кто-нибудь посмотрел на четырех человек, собравшихся около блестящего, как вычищенное серебро, вагона и мирно разговаривающих, наверное ему и в голову не пришло бы, что должно произойти через минуту.

Шестьдесят секунд, — как это кажется мало в обыденной жизни, но как долго они тянутся, если мы томительно ждем чего-нибудь! Секундная стрелка проходит одно деление за другим, но все не может добраться до конца круга.

Колокол зазвонил, и каждый его удар глухо отзывался в возбужденном мозгу незнакомца, ожидавшего взрыва. Вот прозвучал и восьмой удар; все продолжало оставаться спокойным. На лбу у него выступили капли холодного пота.

«Как? неужели ничего не вышло? Убрали адскую машину, или испортился часовой механизм?» — такие мысли вихрем пронеслись в его голове.

Прошла еще одна минута. Имеретинский вынул свой хронометр и сказал:

— Пойдемте домой, господа, уже поздно; мы все интересное осмотрели.

В дверях он столкнулся с Гольцовым. Энергичный секретарь чуть не свалил его с ног и, перевернувшись два раза на месте, остановился.

— Князь, откуда это вы? — разом спросили его все.

Вместо ответа Гольцов крикнул восторженным голосом:

— Ура! Я, наконец, придумал…

Страшный взрыв прервал его на полуслове. Электрические фонари разом потухли. Все обволоклось густым серым дымом и потонуло во мраке. У Имеретинского как бы во сне мелькнула мысль о черном шаре при баллотировке и о краже чертежей; потом он лишился чувств.

В тот же вечер граф Аракчеев получил следующую лаконическую и ужасную по своей простоте телеграмму:

«Обуховский завод. 8 часов пополудни. По неизвестным причинам произошел взрыв в помещениях, где строился аппарат Имеретинского. Есть ли человеческие жертвы — не выяснено, вследствие обвала потолка.

Директор завода, инженер…»

На следующий день в газетах были описаны все подробности происшествия; из них мы и заимствуем сообщаемые ниже сведения. Взрыв произошел в помещениях, где были зеркало и вагон. От обеих частей аппарата остались одни щепы, и всю постройку придется начать заново. Крыша здания, в котором находились будущие путешественники, рухнула, погребая их под своими развалинами.

Первым подал о себе весть Флигенфенгер. Рабочие, разбиравшие обломки, услышали стон и оханье в углу под одной из рам потолка; они поспешили поднять ее, и на свет Божий появился бедный зоолог с огромной шишкой на лбу и разбитой рукой, но, к счастью, без серьезных повреждений. Силой взрыва его отбросило далеко в сторону, где он и пролежал часа два без движения, пока не пришел в себя. Отыскать других его товарищей по несчастью было гораздо труднее. Лишь под утро удалось добраться до них и извлечь их тела. Имеретинский и Наташа лежали рядом, Добровольский шагах в десяти от них. У несчастной молодой девушки на лбу запеклась кровь, и она была бледна, как полотно. Граф Аракчеев, тотчас по получении телеграммы примчавшийся на место катастрофы вместе с Сергеем, подумал сначала, что его дочь мертва, и почувствовал, что он недалек от сумасшествия. Только близость сына слегка подбодрила его. Однако доктор, осмотревший раненую, успокоил его словами, что череп не пострадал; зато у нее оказалась сломанной правая рука и сильно ушиблено бедро. Гольцова напором газа выбросило наружу в открытую дверь и ударило о груду кирпичей; такой удар не мог пройти даром: у секретаря оказалось несколько поломов и вывихов, а главное, были ушиблены легкие; жизнь, правда, в опасности не была, но раны требовали долгого лечения. Самым опасным было положение астронома: тяжелая стальная балка упала на него и серьезно повредила спинной хребет, так что первое время боялись даже за его жизнь. Но здоровая молодая натура преодолела болезнь, и Добровольский стал понемногу поправляться. Меньше других пострадал Имеретинский, отделавшийся несколькими синяками и царапинами да глубоким обмороком. Таким образом покушение окончилось сравнительно благополучно, так так не было человеческих жертв.

Полиция немедленно явилась на Обуховский завод. Всех, кто был на нем, тщательно допросили; осмотрели, как самый завод, так и его окрестности, но не обнаружили ничего, достойного внимания. Следствие под руководством судебного следователя по особо важным делам продолжалось больше месяца. Узнали только, что накануне происшествия в корпус, где стоял вагон, как будто по ошибке зашел неизвестный человек, и что после видели около завода двух каких-то подозрительных субъектов. Но кто они и куда девались, осталось загадкой. Далее выяснилось, что рабочий, поправлявший фонари незадолго до взрыва, на Обуховском заводе вовсе не служил и явился неизвестно откуда и неизвестно зачем. Тем же из старых рабочих, которые его спрашивали, кто он такой, он называл себя вновь поступившим фонарщиком, Алексеем Лепехиным, из Тамбовской губернии. После катастрофы он бесследно пропал. Вот и все, или, вернее, ничего, что удалось добиться полиции.

Газеты строили всевозможные предположения, одно невероятнее другого, придумывая каждый день что-нибудь новое, совершенно противоположное вчерашнему. В одном только сходились решительно все, что кража проекта Имеретинского, также оставшаяся тайной, и взрыв аппарата стояли в несомненной связи. Но какая цель жестоких покушёний? Чего хотели злоумышленники? Об этом можно было только догадываться и то без всяких положительных оснований.

Клуб «Наука и Прогресс» не смутился первой неудачей, и аппарат заказали вновь. Во главе работ стал Имеретинский, быстро оправившийся от полученного потрясения.

— Я добьюсь своего, — сказал изобретатель, и трудился, не покладая рук.

Через неделю, когда улеглось общее волнение, вызванное покушением, и жизнь вошла в обычную колею, свидетели взрыва вспомнили одно обстоятельство, сначала всеми забытое. Что хотел сказать Гольцов словами: «Ура! Я, наконец, придумал», когда он так несчастливо влетел на завод, как раз в момент катастрофы? Хотя секретарь уже пришел в себя, но был так слаб, что почти не мог говорить. Пришлось ждать еще целый месяц, пока он окреп достаточно, чтобы объясниться. До этого времени он ни разу не заговаривал об интересовавшей всех загадке. Наконец, однажды вечером, когда у его кровати сидели Имеретинский и Аракчеев, Гольцов, к которому уже вернулась его прежняя живость, вдруг подскочил на постели и воскликнул:

— Ведь вот проклятый взрыв! он, кажется, окончательно отшиб мне мозги; я до сих пор еще не рассказал вам о своем изобретении, которое вы заранее объявили неосуществимым.

Видя недоумение на лицах гостей, он торжествовал.

— Да-с, господа скептики, легкомысленный секретарь нашего клуба, который сейчас лежит перед вами забинтованный, как новорожденный младёнец, придумал нечто, довольно интересное. Валентин Александрович, откройте, пожалуйста, нижний ящик моего письменного стола… там сверху найдете папку с чертежами.

Имеретинский исполнил желание больного и принес требуемое.

Гольцов достал из папки несколько чертежей и, показывая их собеседникам, сказал:

— Проект аппарата для измерения скорости движения «Победителя пространства».

Аракчеев и Имеретинский с большим интересом выслушали объяснение изобретателя и искренно поздравили его с замечательным открытием.

Попробуем и мы дать читателю понятие о принципах, на которых оно было основано. Представьте себе морские волны, набегающие на берег; допустим, что в минуту их бывает 20; если теперь мы сядем в лодку и поедем навстречу волнам, мы встретим их в минуту уже больше двадцати; если же, наоборот, мы поедем по тому же направлению, что и движение волн, мы пересечем их меньше двадцати. Свет — это тоже волны легчайшего эфира, разбегающиеся от какого-нибудь источника; поэтому при движении к источнику света мы встретим больше волн, чем при удалении от него. Обыкновенный солнечный свет состоит из семи цветов: красного, оранжевого, желтого, зеленого, голубого, синего, фиолетового. Полоса света, разложенная на свои составные части, называется спектром. Различие между цветами именно и заключается в количестве волн в секунду. Когда мы помчимся навстречу световым волнам, то цвета спектра как бы сместятся к фиолетовому краю, где колебания быстрее и число волн больше. В солнечном спектре есть темные, так называемые фраунгоферовы линии. При смещении спектральных цветов передвинутся и эти линии, положение которых в спектре точно определено. По величине их смещения и можно судить о скорости движения к солнцу. При удалении от него линии передвинутся к противоположному красному концу спектра и также позволят узнать скорость в безвоздушном пространстве. Этот принцип определения скоростей называется принципом Допплера-Физо, в честь ученых, открывших его. Им-то и воспользовался Гольцов; это давало возможность измерять скорость падения аппарата к солнцу или удаления от него, то есть по направлению светового луча.

Для движений, перпендикулярных к нему, например, таких, каковы движения планет, принцип Допплера-Физо не годился, и потому Гольцов прибегнул к так называемой звездной аберрации, или изменению видимого положения звезды, под влиянием именно перпендикулярного к лучу света движения.

Весь прибор состоял из комбинации спектроскопа и точного угломерного инструмента, снабженных соответствующими шкалами. Достаточно одного взгляда в него, чтобы узнать скорость и направление аппарата во время пути его на Венеру. Благодаря этому изобретению, путешественники будут всегда точно знать, где они находятся и каково их движение. Прибор Гольцова был как бы компасом и лагом небесного корабля. Секретарь имел полное право торжествовать; он, действительно, сделал то, что его коллеги считали неосуществимым.

 

ГЛАВА X

Отъезд экспедиции

Яркое июльское солнце, как будто улыбавшееся всему миру с высокого синего неба, заливало светом Марсово поле, запруженное сплошною толпою народа. Везде виднелись любопытные: на деревьях, на фонарных столбах и на крышах соседних домов; казалось яблоку негде упасть, а народ все прибывал. Тщетно городовые и околоточные бранились и сердились, требуя, чтобы не влезали на столбы и деревья, никто на них не обращал внимания, и не успевали они стащить за ноги на землю одного мальчишку, как двое других занимали освободившееся место. Наконец, приведенные в отчаяние, блюстители порядка махнули на все рукой и обратились в бесстрастных зрителей происходящего.

По середине Марсова поля было оставлено большое, свободное пространство, огороженное забором от любопытства зевак. Здесь стоял обширный барак, украшенный флагами — национальными и с изображением герба клуба «Наука и Прогресс» и надписью «Победитель пространства.» Прямо над постройкой, слегка покачиваемые легким ветерком, висели две пары воздушных шаров. Крепкие канаты удерживали их на земле, и шары, как горячие лошади, натягивали узду и рвались в небеса к яркому Солнцу. Аэростаты были привязаны к концам длинной балки, середину которой занимала круглая площадка. На этой последней стоял виновник торжества — аппарат Имеретинского. Огромное зеркало, повернутое так, чтобы солнечные лучи ударяли под него, как бы приподнимая весь аппарат, сверкало подобно гигантскому алмазу. Этот невыносимый блеск ослеплял стоявших внизу против рефлектора; по мере движения солнца перемещалось и его отражение, заставляя жмуриться тех, на кого оно падало. Вагон казался маленьким сравнительно с зеркалом; он также блестел на солнце, словно это был маленький бриллиант, вставленный в раму большого. «Победитель пространства» гордо покачивался на своей воздушной подставке и, весь убранный флагами и гирляндами цветов, готов был умчаться в эфирное пространство.

После взрыва, уничтожившего плоды трехмесячных трудов, аппарат заказали вновь; в июне постройка зеркала и вагона была окончена. Не дожидаясь этого, строительная комиссия в начале мая принялась за сооружение аэростатов на специальном эллинге. Таким образом, уже в двадцатых числах июня все было готово.

Тогда Имеретинский, опасаясь за судьбу аппарата, (а попытки вторично взорвать его были уже сделаны) настоял на том, чтобы отъезд был ускорен. Ему возражали, что из-за преждевременного отъезда экспедиция не встретит Венеру в той точке, где она пересечет ее орбиту.

— Что ж такого? — отвечал изобретатель, — мы еще немного приблизимся к Солнцу и затем, удаляясь вкось от него, помчимся навстречу Венере. Это удлинит путешествие всего на пять дней.

Вычисления вполне подтвердили его слова.

Тогда назначили временем отъезда 6 часов вечера 28-го июля, а накануне Аракчеев созвал торжественное прощальное заседание клуба.

28-го июля погода оказалась благоприятной, и уже с двух часов дня Марсово поле, как выше описано, обратилось в море человеческих голов. Все были празднично настроены, и веселые разговоры, шутки и смех не умолкали ни на минуту.

— Ишь ты, колыхается! — говорил чумазый мальчишка, сидя верхом на ветке дерева и шлепая голыми пятками. Затем он с чувством собственного достоинства поглядел вниз на толпы народа и продолжал, обращаясь к соседу-гимназисту весьма задорного вида:

— На солнце они полетят, аль на луну?

Гимназист ответил снисходительно:

— Нет, на Венеру…

Неизвестно, был ли удовлетворен спрашивающий этим разъяснением, но он замолчал, делая вид, что теперь ему все понятно.

В это время общее внимание было привлечено интересным случаем. Несколько голосов крикнуло: «Смотрите, голубь!» Прямо над воздушными шарами трепыхал крыльями белый голубь, напоминая легкое, светлое облачко. Он спустился ниже и сел на верхнее ребро зеркала. Публика в восторге зааплодировала; но ручная птица не испугалась шума и продолжала спокойно сидеть. Затем голубь взмахнул крыльями и быстро взлетел кверху, как будто приглашая желающих следовать за ним в светлое царство голубой лазури.

Между тем время шло, и начался съезд приглашенных на торжество отправления экспедиции. Они проезжали по свободному проходу в барак под аэростатами. Первыми прибыли в открытой четырехместной коляске Имеретинский и граф Аракчеев с Сергеем и Наташей. Толпа узнала изобретателя и приветствовала его громовым: «ура!»

Барак был разделен на две огромные комнаты. В первой устроили что-то в роде гостиной, где хозяева, то есть члены клуба «Наука и Прогресс», который устраивал проводы, принимали гостей; во второй был сервирован обед на четыреста персон, назначенный в 4 часа. Вскоре приехал на своем автомобиле Гольцов, бывший самым деятельным распорядителем праздника. Затем остальные прогрессисты и почетные гости: городские власти, профессора, академики и проч. Все они считали своим долгом сказать несколько любезностей отъезжающим, которым это порядком-таки надоело.

Наташа, Имеретинский и Добровольский держались вместе и толковали о том, как они устроятся в пути. Им было немного грустно. Да это и понятно: кто знает, на сколько времени они покидают землю? Может быть навсегда! Мало ли, какие опасности могут ожидать их в межпланетном пространстве и на далекой Венере! Путешественникам было бы гораздо приятнее вместо торжественных проводов провести последние часы с родными и друзьями, но теперь было поздно: гостей пригласили, надо их принимать.

К четырем часам все общество было в сборе, не хватало только Флигенфенгера. Добровольский был очень удивлен и даже встревожен опозданием своего друга и сожителя. Когда он уходил из дому, Карл Карлович сказал, что сейчас приедет: ему оставалось захватить только кое-какие мелочи для зоологических экскурсий на Венере. Тщетно прождав еще минут десять, решили начинать обед, не дожидаясь четвертого члена экспедиции; вместе с тем отправили посыльного узнать, что с ним случилось? Через полчаса посыльный вернулся и доложил, что Флигенфенгер просит не беспокоиться и не ждать его с обедом, так как он немного задержался с последними сборами.

Огромный стол в виде буквы П, предназначенный для четырехсот человек, был убран с большим вкусом и знанием дела. Он утопал в живых цветах и сверкал от целых гор хрусталя и серебра. Особенный фурор произвела одна гигантская ваза, заказанная специально для этого случая. Она возвышалась на отдельной подставке в середине П-образного стола. Фрукты в вазе были разложены таким образом, что изображали солнечную систему со всеми планетами и спутниками. Место Солнца занимала колоссальная, ярко-желтая дыня; она была вполне достойна выпавшей на ее долю почетной роли. Яблоки, груши, персики, абрикосы и проч., различных величин и окрасок, изображали планеты и спутников. Целый пояс слив символизировал астероиды. Между яблоком-Землей и персиком-Венерой красовалась небольшая модель «Победителя пространства» — удивительно тонкой работы. Перед началом обеда гостям были розданы на память изящные серебряные жетоны с гербом клуба «Наука и Прогресс» и с рельефным изображением того же «Победителя пространства.»

Во главе стола сидели отъезжающие, члены строительной комиссии и наиболее почетные гости: председатель Академии наук, городской голова, ректор университета; далее остальные приглашенные и прогрессисты в полном составе. Сначала настроение было вялое, и разговоры шли как будто только из приличия. Но чем дальше подвигался обед, тем веселее все становились, параллельно с уменьшением количества разнообразных вин.

Душой общества являлись несомненно Гольцов и Штернцеллер. Первый, как главный распорядитель праздника, считал своим долгом занимать и развлекать гостей, чтобы они сохранили приятное воспоминание об этом дне. Природное остроумие и веселый характер, вместе с блестящим светским воспитанием, делали князя умелым и интересным собеседником: около него не умолкали веселые разговоры и искренний смех. Штернцеллер был также в ударе и поражал всех, кто близко его знал, необыкновенно радужным расположением духа. Такое чисто юношеское возбуждение старого астронома было, собственно, не совсем понятно. Как мог он радоваться отъезду экспедиции, когда сам же во время заседания, посвященного выбору планеты, нарисовал мрачную картину того, что, по его мнению, ожидало путешественников за пределами Земли? Или он переменил мнение и заранее наслаждался теми ценными астрономическими открытиями, которыми экспедиция обогатит науку? Да, часто трудно было понять Штернцеллера, и его истинные взгляды и желания оставались для всех загадкой.

Аракчеев старался не нарушать общего веселого настроения и бодрился; но это ему стоило больших усилий воли; он не мог отделаться от беспокойства за Наташу, предпринимавшую нешуточное путешествие; тем более, что все странные покушения и необъяснимые происшествия, сопровождавшие постройку аппарата, казались ему зловещими; одно утешало его: за пределами Земли дочь его и ее спутники будут недосягаемы для неизвестных врагов.

Наташа, наоборот, совсем развеселилась во время обеда и видела все в розовом свете. Венера казалась ей настоящим раем, а переезд в 40 миллионов клм. — увеселительной прогулкой. Она уже мечтала о будущем свидании с отцом и братом и наобещала им целую гору чудес с Венеры. Сергей радовался за сестру, но вместе с тем жалел отца и заранее чувствовал, что будет скучать без Наташи.

Имеретинский волновался в ожидании минуты, когда Солнце понесет его аппарат, и боялся, что последний почему-либо не оправдает надежд; такой неудачи, казалось ему, он не вынесет.

Добровольский был серьезен, как всегда, и уже в течение получаса тщетно объяснял своему соседу, председателю Русского Энтомологического Общества, не понимавшему решительно ничего во всем, что не касалось насекомых, почему экспедиция отправляется вечером, а не утром или в полдень.

— Дело, видите ли, в том, — старался растолковать астроном, — что днем Солнце находится у нас почти над головой, и его лучи не только не могут унести аппарат с Земли, но еще, наоборот, помешают воздушным шарам поднять его. Относительно Солнца, конечно, было бы все равно, лететь нам утром или вечером, но благодаря тому, что Земля не только вращается вокруг оси, но и вокруг Солнца — эти два движения комбинируются таким образом, что вечером мы находимся, так сказать, за Землей, в ее движении по орбите и, поднявшись на аппарате, станем от нее отставать; утром же, наоборот, мы бываем перед Землей и нам пришлось бы ее обгонять, что, очевидно, не удобнее.

Энтомолог выслушивал Добровольского, задумчиво повторял: «Мы находимся за Землей в ее движении по орбите…» и видимо ничего не понимал. Тогда астроном опять принимался объяснять сначала, но столь же безуспешно.

Было уже пять часов, и обед подходил к концу; в бокалах играло и пенилось шампанское; настало время для тостов и речей. Наиболее дружный взрыв аплодисментов и приветственных возгласов вызвала следующая небольшая речь Гольцова:

— Нынешний день, — сказал князь, — является важнейшим историческим перевалом за все многовековое существование человечества. Будущие ученые несомненно разделят историю на два периода: от начала культуры — до изобретения Валентина Александровича и от этого знаменательного события до конца жизни человечества. Действительно, до сих пор образовывались государства и развивались культуры, часто в корне изменявшие жизнь на всем земном шаре; делались открытия, также влиявшие на пять частей света; но, господа, все это происходило в тесных пределах нашей планеты; чего бы нового, гениального ни добилась наука, какие бы грандиозные социальные перевороты ни потрясали человечество — иные, далекие миры оставались вне исторического процесса и казались навсегда недоступными для завоевания их нашей культурой. Коперник сорвал Землю из центра Вселенной и сказал людям: «Ваша Земля песчинка в безбрежной Вселенной, а вы атомы, копошащиеся на ее поверхности.» Но сила разума не ограничена, и мы теперь имеем право сказать: «Наша планета только песчинка, в таком случае мы помчимся за ее пределы и все-таки станем владыками мира!» Отныне каждый шаг человеческой культуры будет влиять на судьбы не только Земли, но и остальной Вселенной. Свет знания, подобно материальному свету, проникнет во все уголки безбрежного звездного океана и откроет нам величественные тайны мироздания.

За этой речью следовали все новые и новые, и, казалось, конца им не будет. Но время шло, и настала пора подумать об отъезде.

Толпа на Марсовом поле давно теряла терпение, ожидая, когда же, наконец, появятся путешественники на площадке воздушных шаров. Составился импровизированный митинг, на котором решили выбрать депутацию и отправить ее к Имеретинскому, чтобы просить его поскорее выйти на платформу, так как сотни тысяч, собравшиеся на проводы, желают с ним проститься. Без четверти шесть путешественники распрощались с родными и знакомыми и поднялись по веревочным лестницам на чуть-чуть колыхавшуюся платформу, где стоял аппарат. Появление их вызвало дружное, долго не смолкавшее ура. Затем один из членов депутации от имени всех присутствующих простился с отъезжающими и пожелал им всего, что полагается в подобных случаях. Имеретинский был искренно растроган общим сочувствием, и горячо благодарил сограждан. Его сильный, молодой голос разносился по всему полю, и прощальные слова звучали гордо и весело. Корреспонденты старательно записывали, фотографы делали снимок за снимком, не жалея пластинок и кинематографических фильм.

В это время хватились, что до сих пор все еще нет четвертого участника экспедиции — Флигенфенгера. Хотели уже во второй раз посылать за ним, когда запоздавший зоолог, наконец, появился около веревочной лестницы, по которой ему предстояло подняться к остальным путешественникам. Однако для него это являлось совсем непосильным делом, так как он весь был увешан разными ящиками, сетками, коробками и проч. Увидев его с таким обильным багажом, Добровольский воскликнул с ужасом:

— Неужели, Карл Карлович, ты собираешься взять все это с собой? Ведь тебя придется паровым краном поднимать к нам на платформу!

Флигенфенгер тотчас рассердился и объявил, что без этих «нескольких безделиц», необходимых ему для зоологических исследований на Венере, он не поедет. Пришлось уступить и поднимать Флигенфенгера вместе с объемистыми «безделицами». Эта процедура заняла немало времени, и когда запыхавшийся и красный от усилий зоолог был, наконец, водворен на площадку, до отъезда оставалось всего пять минут.

Тысячи шапок, платков и шарфов мелькали в воздухе, десятки тысяч голосов посылали отъезжающим свои последние приветствия. Внизу, прямо под воздушными шарами, родные и друзья бросали прощальные взгляды дорогим путешественникам. В эти решительные минуты у всех невольно сжалось сердце. Аракчеев с трудом удерживал слезы и нервно мял перчатку. Только один Штернцеллер оставался неизменно весел и с нетерпением поглядывал на часы. Над всем гордо возвышался «Победитель пространства», бросая широкую тень на толпу. Солнце медленно склонялось к западу и косо освещало оживленную картину. Пока путешественники поднимутся в верхние слои атмосферы, оно совсем опустится к горизонту и тогда аппарат, ловя прощальные лучи дневного светила, сверкнет, как метеор, и умчится в пространство. Часы на Петропавловском соборе заиграли шесть. Грянул салют из всех пушек крепости, и грохот выстрелов, много раз отдаваясь от дворцов, прокатился над Петербургом. Толпа вдруг замолчала, и ясно прозвучало приказание Имеретинского:

— Руби канаты!

Шары вздрогнули и поднялись, унося экспедицию.

* * *

— Кончил! — радостно воскликнул Рогачев, обращаясь к своей молодой жене, маленькой брюнетке, весело потирая руки. — Представь себе, что я уже третий месяц вычислял орбиту одной малой планеты и никак не мог справиться с этой работой. А все моя рассеянность; вот и сегодня, мне надо найти логарифм косинуса, а я….

— Синусы, косинусы, дифференциалы, интегралы и т. д. и т. д.! — перебила его жена, — пощади, ради Бога, ты мне аппетит испортишь; ведь уже половина шестого и скоро обед.

— Да-с, все великолепно; послезавтра заседание астрономического общества, и я могу представить доклад о моей планетке. А что делается на небесах?

С этими словами он стал просматривать астрономический календарь.

— Ах, я забыла, да и ты тоже хорош: окончательно закис в своих бесконечных вычислениях и упустил из виду нечто чрезвычайно важное.

— Ну, что такое? Надеюсь, не по кулинарной части?

— Нет, мой любезный супруг, по вашей. Сегодня уезжает экспедиция Имеретинского.

— Что?! Да, да!.. двадцать восьмое июля. А ведь сегодня Персеиды!

Говоря это Рогачев побледнел, и глаза его рас-ширились. Он, видимо, был близок к обмороку.

— Что с тобой? — спросила перепуганная жена.

Но он ничего не ответил и с криком: «О, какой ужас! Их надо спасти!» бросился на улицу, как был, без пальто и шапки.

Тщетно звала его пораженная жена. Одну минуту у нее даже мелькнула мысль, что муж ее помешался, и она уже хотела бежать за ним, но не выдержала и расплакалась чуть не до истерики.

Что же так испугало Рогачева? Какой смысл имели его странные слова: «сегодня Персеиды?» Для всякого астронома это было бы ясно. Дело в том, что вокруг Солнца вращаются не только планеты с их спутниками, но и другие небесные тела, например, кометы и целые потоки метеоров. Последние состоят из массы камней различный величины, несущихся с огромной скоростью. Орбита Земли и некоторых метеорных потоков пересекаются и, когда Земля бывает в точке скрещения, мы наблюдаем много падающих звезд. В действительности, это не звезды, а те камни, которые образуют поток. Вступая в земную атмосферу, они, благодаря трению, накаливаются и сгорают в воздухе, не достигая поверхности Земли, так что газовая оболочка земного шара, кажущаяся такой тонкой и легкой, играет роль настоящей брони. Без нее мы постоянно подвергались бы разрушительным ударам метеоритов, которые теперь лишь очень редко доходят до поверхности Земли, сгорая в атмосфере. Падающие звезды, с которыми наша планета встречается в различные месяцы года, кажутся исходящими из какой-нибудь точки неба; эта точка называется радиантом. В зависимости от ее положения получают свои имена и метеорные потоки; так, Леониды имеют радиант в созвездии Льва (Leo — по-латыни); Андромедиды — в созвездии Андромеды и пр. Около 28-го июля Земля встречает поток Персеид (радиант в Персее), и как раз в этот день был назначен отъезд экспедиции.

Какая же судьба ожидает «Победителя пространства» в метеорном потоке? Тысячи мелких и крупных камней моментально разобьют аппарат вдребезги и рассеют его обломки в мировом пространстве, а пассажиры неизбежно погибнут. Поэтому ужас Рогачева, когда он нашел в календаре указание на Персеиды, был вполне понятен. Очевидно какой-то роковой туман заволок глаза всему миру, и никому не пришла в голову мысль об опасности, которой подвергались путешественники.

Но, может быть, еще не поздно, и Рогачев успеет предупредить катастрофу? Астроном, как был, без шапки выбежал на двор и вскочил на первого попавшегося извозчика.

— Пошел на Марсово поле, и хоть лошадь зарежь, но будь там через четверть часа!

С этими словами взволнованный ученый сунул золотой извозчику в руку. Последний, принявший сначала своего странного седока за пьяного, при виде щедрой подачки, без рассуждений начал хлестать кнутом свою клячу.

Рогачев вынул часы и не сводил глаз со стрелок. Ему казалось, что они бегут с невероятной быстротой. О, если бы он мог подобно Иисусу Навину воскликнуть: «Стой, солнце, не движься, луна!» и тем остановить неудержимое течение времени.

От квартиры Рогачева, близ Балтийского вокзала, — до Марсова поля было очень далеко, а лошадь, как назло, попалась отвратительная; тщетно старался кучер разогнать ее; она только мотала головой и хвостом, но не прибавляла ходу. При такой езде не было ни малейшей надежды поспеть вовремя. Астроном с отчаянием перебирал всевозможные планы спасения экспедиции, но ни на одном не мог остановиться.

Между тем они выехали на набережную Фонтанки. До цели было еще очень далеко, а прошло уже пять драгоценных минут. Вдруг Рогачев увидел у подъезда одного дома великолепный автомобиль. Шофер его спокойно дремал, поджидая выхода своих господ. Ученого озарила блестящая идея. Он соскочил с извозчика и, подбежав к мотору, не задумываясь, уселся рядом с шофером; затем, не давая последнему опомниться, сказал скороговоркой:

— Через десять минут мы должны быть на Марсовом поле! От этого зависит судьба экспедиции Имеретинского. Если мы поспеем, я вам обещаю сто рублей; если же вы откажетесь ехать, то… — вместо окончания он вынул из кармана восьмизарядный револьвер.

Испуганный и огорошенный шофер попробовал было протестовать и, заикаясь, промычал:

— Но я не могу…

— Выбирайте! — крикнул Рогачев, одной рукой направляя револьвер на побледневшего шофера и вытаскивая другой бумажник.

Картина была достойна пера Конан-Дойля. К счастью, ее никто не видел. Иначе Рогачева несомненно арестовали бы, и попытка не имела бы никакого успеха. Описанная сцена продолжалась не более минуты. Шофер повернул ручку, и автомобиль с места помчался бешеным ходом.

— Так-то лучше, — облегченно вздохнув, про-говорил астроном, пряча револьвер. — За все несчастные случаи, которые могут произойти при подобной скорости, отвечаю, конечно, я.

Не успел он договорить фразы, как сильный толчок чуть не выбросил его из автомобиля, и одновременно раздался отчаянный визг: мотор раздавил собаку. Несмотря на это, езда со скоростью 80-ти верст в час продолжалась. Рогачев с тревогой смотрел на часы и все торопил невольного помощника. На одном повороте они свалили лоток торговца, на другом зацепили и перевернули извозчичью пролетку. Пострадавшие и городовые им что-то кричали, но они ничего не слышали, или не хотели слышать, так как каждая секунда была дорога. По мере того, как они двигались вперед, набережная Фонтанки становилась оживленнее, и лавировать при такой быстроте, с которой несся тяжелый автомобиль, делалось все труднее. Шофер проявлял чудеса ловкости и изворотливости; рожок гудел без перерыва; прохожие с ужасом отскакивали от безумных автомобилистов, а они все мчались по людной улице, ежеминутно рискуя раздавить кого-нибудь и себе самим сломать шею.

Наконец неизбежное случилось: мотор налетел на компанию пьяных рабочих и двух из них переехал. Бледный и взволнованный шофер хотел остановиться, но Рогачев опять выхватил револьвер и почти безумным голосом крикнул: «Вперед!» По тону его было слышно, что он готов на все, и шофер не посмел ослушаться приказания, подкрепляемого восьмизарядным аргументом. До шести часов оставалось 5 минут, когда мотор подлетел к Аничкину мосту. Это было опасное место, так как тут Фонтанку пересекает многолюдный Невский проспект. Несмотря на угрозы своего беспокойного седока, шофер несколько замедлил ход и миновал перекресток сравнительно благополучно, то есть, свалил с ног только двух человек, в том числе самого блюстителя порядка — городового, и сломал задние колеса какой-то карете. После этого гонка продолжалась с прежней скоростью. До Марсова поля оставалось не более четверти версты, так как они были уже почти у самого Летнего сада, когда машина вдруг перестала работать и автомобиль, промчавшись по инерции несколько десятков сажен, остановился.

— Бензин весь вышел! — мрачно сказал шофер. Он был бел, как полотно, и пот струйками тек с его бледного лба.

Рогачев ничего не ответил и, кинув ему бумажник, бросился бежать. Он бы еще поспел, если бы толпа не преградила ему пути, когда он, наконец, добежал до Марсова поля. Сердце его билось с такой силой, что он почти не мог дышать; в висках стучало, а страшная неотвязная мысль: «Они погибнут; спасенье их зависит от тебя!» сводила с ума.

Он пробирался сквозь толпу народа с остервенением, работая локтями, и в ответ получая толчки и ругательства; что ему было до того? «Их надо спасти!» — и он продолжал с силой отчаянья проталкиваться вперед. Он кричал, но никто не слышал его, так как в это время как раз прокатилось долго не смолкавшее: «ура!» Впереди было еще много рядов тесно сомкнувшихся людей, а последние секунды проходили с ужасающей скоростью. Несчастный астроном почувствовал, что силы его оставляют, и был принужден остановиться, чтобы свободно вздохнуть. Еще усилие, и он будет у цели; экспедиция избежит гибели в холодном межзвездном просторе. Как раз в это время раздался пушечный выстрел и… Рогачев ясно слышал слова Имеретинского: «Руби канаты!»

Он хотел крикнуть: «стой!», удержать путешественников, идущих на неизбежную смерть, но новое «ура!» толпы заглушило его слабый, задыхающийся голос.

С воплем отчаяния кинулся астроном вперед и, наконец, истерзанный и почти лишившийся чувств, выскочил на свободное пространство около барака.

Почетные гости и члены клуба с удивлением смотрели на этого бледного человека без шапки, с всклокоченными волосами, зачем-то перелезавшего через ограду, предохранявшую их от натиска толпы; а он стоял и взором глубокой грусти следил за быстро удаляющимися воздушными шарами. Вот они делаются меньше и кажутся уже небольшими ласточками; выше и выше поднимаются аэростаты, унося «Победителя пространства». Но какой иронией казалось Рогачеву гордое название «Победитель пространства», когда он знал, что от этого «победителя» скоро останутся одни жалкие обломки!

Воздушные шары стали простой, еле заметной точкой, тонущей в сияющем воздушном океане, а странный человек без шапки, все еще не мог оторвать глаз от них. Члены клуба «Наука и Прогресс» о чем-то тихо переговаривались; в толпе уже шли обыденные разговоры, и народ начал понемногу расходиться. Рогачев сделал над собой усилие и, отвернувшись от той стороны неба, где исчезли аэростаты, подошел к группе прогрессистов, где стояли Аракчеев, Гольцов, Штернцеллер и другие. Они вопросительно посматривали на него. Молодой астроном негромко, но внятно произнес всего четыре слова:

— Сегодня Земля встречает Персеиды!

Этой лаконической фразы было достаточно, чтобы холодный ужас пронизал всех. Страшные слова, как молния, облетели собравшихся. Водворилось тягостное молчание, и только в глазах Штернцеллера как будто мелькнул жестокий огонек торжества, тотчас же, впрочем, пропавший. Члены клуба и их гости неподвижно стояли, застыв в тех положениях, в которых их застала роковая весть. Затем взоры невольно обратились в ту точку голубого небосклона, где последний раз мелькнули воздушные шары, и мысленно все простились с теми, кого они уносили.

Аракчеев сначала, казалось, не понял слов Рогачева, но затем мертвенная бледность покрыла его лицо, и он упал без чувств на руки Гольцова с душу раздирающим криком: «Они погибли, погибли!»

Этот нечеловеческий крик пронесся по всему Марсову полю и, хотя в толпе никто не знал ничего определенного, народ почувствовал, что подобное отчаянье не могло явиться без достаточного основания. Разговоры и шутки замолкли, как будто по мановению волшебной палочки. Праздничная толпа, собравшаяся на площади, украшенной флагами и цветами, весело пестревшими под ласковыми лучами Солнца, молчала, как после трагической катастрофы, а наиболее набожные, сняв шапки, торопливо крестились.

Дождь падающих звезд в ночь на 29-е июля был великолепен. Целые тысячи их пролетели по небу, как блестящий фейерверк. Но люди не с восхищением, а с ужасом смотрели на прекрасное зрелище; каждого мучила тяжелая мысль, что может быть именно та падающая звездочка, которой он сейчас любовался, разбила аппарат Имеретинского, погубив четыре молодых жизни.

29-го июля большинство газет вышло с траурной каймой. Гибель первой небесной экспедиции обсуждалась, как установленный факт. Правда, оптимисты указывали на то обстоятельство, что дождь падающих звезд начался лишь в 2 часа ночи; в это время аппарат находился уже далеко от Земли, которая удалялась от него по своей орбите. Однако им справедливо возразили, что поток Персеид имеет очень большое протяжение. Земля встречает его, собственно говоря, еще 28-го июня и пересекает метеориты в течении 42-х дней, до 9-го августа. 25-го июля Земля пройдет только наиболее густое место потока, но уже и раньше она несется среди небесных камней.

В этот день состоялось экстренное собрание клуба «Наука и Прогресс» под председательством Стремоухова, так как Аракчеев заболел нервной горячкой, не выдержав ужасного потрясения. Залы клуба медленно наполнялись, и прогрессисты занимали свои места, разговаривая вполголоса, как будто в доме был покойник. Заседание продолжалось очень недолго; решили ждать хоть каких-нибудь известий, а пока прекратить деятельность клуба на 2–3 месяца.

Через несколько дней весь мир облетело интересное сообщение. В шестидесяти верстах от Петербурга, в одной небольшой деревне, крестьяне нашли какие-то огромные куски материи и металлические балки. Само собой разумеется, что это были аэростаты экспедиции. Когда приехали сельские власти и распутали сеть веревок и оболочку шаров, то на площадке, где стоял «Победитель пространства», нашли крепко привязанный ящик и в нем следующую записку:

«Покидая пределы Земли, шлем прощальный привет родным и друзьям. До сих пор все благополучно. Сейчас окончательно запираемся в вагон с тем, чтобы покинуть его только на Венере. В данную минуту находимся на высоте пяти километров.

В. А. Имеретинский.

Этот небольшой документ воспроизвели дословно все газеты. Но несмотря на весь интерес, он нисколько не увеличивал надежды на спасение путешественников. Ведь когда он был написан, они поднялись сравнительно очень невысоко; а главная опасность угрожала аппарату тогда, когда он окончательно выйдет из земной атмосферы в безвоздушное пространство. Там именно с полной свободой несутся страшные метеорные камни, настоящий поток огромных артиллерийских снарядов.

Вопрос о судьбе экспедиции оставался открытым.

Наступила долгая, томительная неизвестность.

 

ГЛАВА XI

На пороге бесконечности

Снизу доносились крики возбужденной и радостной толпы, заходящее Солнце приветливо светило, играя на блестящих стенках «Победителя пространства»; люди и природа сочувственно провожали смелую экспедицию.

Но на площадке воздушных шаров, около аппарата, было тихо, и после приказания «руби канаты!» долго никто не нарушал молчания; только Имеретинский промолвил:

— Господа, мы на пороге бесконечности!

С его стороны это не было громкой и пустой фразой, нет, эти слова вырвались у изобретателя невольно и вполне гармонировали с торжественным настроением его спутников.

Да, эти отважные люди, действительно, находились на пороге бесконечности; внизу осталась Земля с ее мелкими будничными заботами и интересами, а впереди над ними лежало широкое эфирное пространство, свободное и безграничное. Еще ни одна человеческая душа не дерзала вступить в его заветные пределы, и вот они первые смело перешли границу, казалось, навеки начертанную перед человечеством.

Однако, несмотря на всю важность и красоту минуты, Флигенфенгер не мог молчать очень долго: потребность двигаться и болтать составляла неотъемлемую часть его природы. Сначала он крепился, не желая нарушать сосредоточенного настроения других, но, наконец, не выдержал и вдруг выпалил:

— Не правда ли, сегодня приятная погода?

Все невольно улыбнулись, но ничего не сказали. Тогда зоолог стал разговаривать с самим собой.

— Надо же мне, однако, водворить на место свои пожитки, которые вызвали такое негодование нашего почтенного астронома.

И, продолжая без умолку тараторить, Карл Карлович захватил свои ящики, банки, сетки и проч. и потащил их в вагончик аппарата.

Его жизнерадостность и веселость, неизменные при каких угодно обстоятельствах, пробудили и других от задумчивости. Но само собой разумеется, никто не пошел внутрь вагона помогать Флигенфенгеру расставлять свое имущество и слушать его болтовню, когда под ногами развертывалась интересная и оживленная картина большого города и его окрестностей.

Аэростаты быстро поднимались, и не прошло и четверти часа, как манометр показал высоту в 1½ километра. Отсюда Нева казалась синевато-серебряной лентой, протянутой между Финским заливом и видневшимся вдали Ладожским озером. На поверхности реки медленно ползли какие-то точки, которые оказались пароходами, когда на них навели подзорные трубы.

Ветер дул с запада и нес шары к Ладожскому озеру со скоростью 50–60 килом. в час. Но для воздухоплавателей это движение оставалось незаметным, так как они двигались вместе с окружающим воздухом и поэтому не ощущали никакого ветра.

Петербург постепенно уменьшался и скоро превратился в расплывчатое туманное пятно дыма.

— Посмотрите, какою гадостью мы обыкновенно дышим! — воскликнула Наташа. — Ведь петербургский воздух — это не смесь азота с кислородом, а копоти с сажей.

— Помнится, я где-то читал, — сказал Добровольский, — что один английский доктор исследовал легкие лондонцев, с одной стороны, и эскимосов в Гренландии, с другой; и между тем как у вторых они оказались чистого разового цвета, бедные жители Лондона так прокоптились, что их легкие стали совершенно бурыми.

— А зато здесь какой Luft, как говорят немцы! — продолжала Наташа, с наслаждением вдыхая прохладный воздух.

На той высоте, на которой находились путешественники, атмосфера, действительно, была необыкновенно чиста. Не только в пыльных городах, но даже среди свежей зелени лесов никогда не бывает такого прозрачного воздуха.

Солнце, как будто радуясь, что ему не надо проникать сквозь слой пыли и земных испарений, ослепительно блестело, отражаясь в стенках аппарата.

Имеретинский взглянул на манометр; он показывал давление в 550 мм., что соответствует 2½ километрам высоты.

— Мы выехали 40 минут тому назад, — сказал изобретатель, — если подъем будет продолжаться так же быстро, то через полчаса придется запираться в вагончик, так как иначе мы рискуем, что «Победитель пространства» улетит без нас.

— Без вас, но не без меня, — раздался из дверей голос Флигенфенгера. — Впрочем, я тоже кончаю свою уборку и присоединяюсь к вашей компании.

— А ведь здесь довольно-таки холодно для июльского вечера, — заметил Добровольский. — Вот, что значит занимать высокое и видное положение: мерзни в июле месяце!

— Ну, мне полезно освежиться после трудов праведных.

Карл Карлович, вытирая пот со лба, вышел на площадку.

— Скажи пожалуйста, мой трижды ученый звездочет, — продолжал он, — чем объяснить, что здесь, в верхних слоях атмосферы, где солнце так ярко светит и сильно греет, все-таки холоднее, чем внизу?

— О, Бог мой! Что знает этот человек, кроме своих насекомых? А ведь ты, кажется, университет кончил, Карл Карлович!

— Только чур, господа, не ссориться, — перебила Наташа трагические возгласы астронома.

— Не беспокойтесь, Наталья Александровна, — галантно ответил Флигенфенгер, — я буду кроток, как агнец.

— Итак, слушай и поучайся, — начал Добровольский наставительно. — Воздух поглощает очень мало тепла при прохождении через него солнечных лучей. Главное же нагревание атмосферы происходит окольным путем. Солнце нагревает почву материка или воду океана, а воздух получает тепло от соприкосновения с этой нагретой поверхностью. Теперь тебе понятно, что в верхних слоях атмосферы, где нет земли или воды для поглощения солнечного тепла, оно проходит сквозь воздух, почти не нагревая его. На горах же нагревающаяся поверхность сравнительно не велика, а окружающая масса воздуха очень холодна, и поэтому мы и там находим низкую температуру.

— Теперь, господа, когда вы кончили ваши объяснения, посмотрите, какая прелесть, — сказала Наташа, указывая своим спутникам на развернувшуюся внизу картину.

Аэростаты достигли высоты почти 4-х километров, хотя подъем их значительно замедлился, несмотря на то, что было выкинуто несколько мешков балласта. Они летели все с той же скоростью и находились над южной частью Ладожского озера.

Бесконечная водяная поверхность казалась вылитой из голубой стали; ее окружала темная зелень прибрежных лесов. Но главную красоту картины составляла гряда облаков, которую воздушные шары быстро нагоняли. Очевидно, в нижних слоях атмосферы не было ветра или же он дул с меньшей силой.

Отсюда сверху облака нисколько не походили на те, какими мы привыкли их видеть с поверхности нашей ровной и низкой земли. Они не были серой массой, заслоняющей свет солнца; нет, это было снежно-белое, сияющее и клубящееся море, беспрерывно меняющее форму и очертания. Облако проходило, и вновь сверкало Ладожское озеро в лучах заходящего солнца, пока новый легкий снежный клуб не приплывал из воздушного простора. Долго не могли путешественники оторваться от восхитительной панорамы, пока Имеретинский не сказал им весьма решительно, что пора запираться в вагоне.

— Мы находимся уже на высоте 4½ километров, и я начинаю опасаться, что скоро аппарат соскользнет с площадки. Поэтому за дело: скинем еще несколько мешков балласта и тогда скорее завинтим изнутри дверь вагончика.

Общими усилиями трех мужчин мешки с песком сбросили вниз, и аэронавты видели, как они упали в озеро, подняв целый столб воды.

Затем Имеретинский написал ту записку, которую мы воспроизвели в конце предыдущей главы, запер ее в небольшой ящичек и крепко привязал к площадке.

Манометр показывал высоту пяти километров. Было 7 часов 23 минуты. Путешественники, один за другим, вошли в вагон. Последним остался на площадке Имеретинский. Он окинул взглядом «Победителя пространства», посмотрел вниз и, с наслаждением вдохнув свежий воздух, решительно пошел за своими спутниками.

Энергичный изобретатель как-то само собой, почти против воли, явился вождем и руководителем экспедиции. Никто его не выбирал для этой роли, но остальные путешественники молча согласились добровольно подчиниться авторитету того, кто дал им возможность участвовать в интереснейшей экспедиции из всех, когда-либо предпринятых людьми. И надо сказать, что Валентин Александрович Имеретинский как нельзя лучше подходил к такой ответственной и трудной роли. Его решительность и исключительный ум, соединенный с обширными и разносторонними познаниями, а также находчивость и непреклонная энергия — качества, которые он не раз проявлял еще при постройке аппарата, — делали из него незаменимого вождя всякого трудного предприятия.

Подъемная дверь вагона была быстро завинчена и таким образом, путешественники окончательно прервали сношения с внешним миром. До них почти не могли долететь даже какие-нибудь звуки, так как пустота между стенками не пропускала их.

Все столпились у нижнего окна в полу комнаты первого этажа. Как раз под этим окном в площадке было сделано отверстие и, таким образом, небесные странники могли до последней минуты смотреть на родные картины.

Имеретинский взялся за ручку рычага, который особым приспособлением был соединен с двумя стержнями снаружи; на них висели два огромных мешка с тяжелым гравием.

— Господа, я сбрасываю последний балласт; благодаря его большому весу мы сразу поднимемся на несколько километров; приготовьтесь к толчку.

Рычаг подался, стержни опустились и облегченные шары сделали гигантский скачок вверх.

Несколько секунд не было заметно никаких перемен: «Победитель пространства» по-прежнему твердо стоял на площадке. Имеретинский с тревогой подошел к манометру, который имел сообщение с внешним пространством, хотя и находился внутри вагона; он показывал давление, соответствующее 7-ми километрам.

Аэростаты продолжали медленно подниматься.

Вдруг легкий, почти неуловимый толчок потряс аппарат. За ним последовал другой, более сильный, вагончик вздрогнул и сдвинулся с места; почти все нижнее окошко закрылось, и только в оставшемся свободном узком пространстве блестела водная гладь Ладожского озера.

Пассажиры замолкли и у всех невольно мелькнула страшная мысль.

«А что, если силы лучевого давления хватит только на то, чтобы столкнуть аппарат с площадки, а затем он упадет с высоты 7-ми километров?..»

Новый толчок, и «Победитель пространства» подошел к самому краю площадки и остановился у бездны.

Действие солнечных лучей, очевидно, заметно уменьшало вес аппарата, так как аэростаты продолжали довольно быстро подниматься.

Изобретатель не отходил от манометра; последний показывал высоту в 7½, 7¾, и т. д. до 8½ килом. Стрелка хронометра стояла на 7 час. 49 мин. Тут настал решительный момент: «Победитель пространства» сорвался с площадки и на секунду неподвижно повис в воздухе.

Имеретинский побледнел и прошептал:

— Вниз или вверх?

Но вот аппарат медленно, а затем со все возрастающей скоростью понесся в свободное межпланетное пространство.

Манометр сразу упал до нуля, то есть показал, что снаружи не было никакого давления.

Путешественники находились за пределами земной атмосферы: плавание по волнам эфира началось.

Валентин Александрович сиял. Он боялся не за себя и даже, надо признаться, не за своих спутников; нет, он боялся, что аппарат не оправдает надежд, которые на него возлагали, и та гениальная идея, на которой было основано его устройство, окажется несостоятельной. Такое крушение трудов всей жизни было бы для Имеретинского хуже смерти. Но теперь все обстояло великолепно, и путешественники искренно могли поздравлять изобретателя.

Когда первый восторг несколько улегся, Флигенфенгер с удивительным, при его тучности, проворством поднялся в верхний этаж и через минуту вернулся с каким-то продолговатым свертком.

Он объяснил, лукаво улыбаясь, что эта вещь, хотя и не является безусловно необходимой при зоологических или иных исследованиях, но сейчас, по его мнению, оказывается далеко не лишней.

Все с любопытством окружили зоолога и стали гадать, что это за сверток. Карл Карлович чувствовал себя героем минуты и, не торопясь, развертывал свой пакет. Вот показался соломенный футляр, а из него появилась… бутылка великолепного шампанского!

Немедленно достали стаканы и оказали должное внимание неожиданному угощению, хотя Имеретинский и нашел, что увеличивать вес аппарата ради шампанского было не особенно практично.

Первые тосты были, конечно, провозглашены в честь Имеретинского и Венеры, общество которой изобретатель считал для себя большой честью.

После такого прощанья с земными пределами, путешественники опять стали наблюдать, что вокруг них происходило.

Из нижнего окна была видна Земля, все еще занимавшая почти половину неба. На ней прекрасно вырисовывались материки, моря и острова. Однако, освещена была только одна половина диска, другая тонула во мраке, что станет вполне понятным, если мы вспомним, что экспедиция выехала вечером.

Велосиметр (аппарат для измерения скорости движения) Гольцова показывал, что «Победитель пространства» несется со скоростью 150 килом. в секунду по косому направлению, удаляясь одновременно от Земли и от Солнца. Таким образом, аппарат не только не следовал за Землей в ее движении вокруг Солнца, а, наоборот, мчался в обратную сторону.

Из бокового окна открывалась дивная картина звездного неба. Здесь не было атмосферы, которая скрывает от земных жителей великолепие вселенной, и поэтому звезды необыкновенно ярко и ровно горели на абсолютно черном небе. Это был настоящий рай для астронома, и Добровольский не отходил от окуляра астрономической трубы. В другое боковое окно лились волны ослепительного солнечного света, причем Солнце казалось еще ярче, благодаря контрасту с черным небом. Несмотря на присутствие дневного светила, звезды были прекрасно видны и из этого окошка. Все подобные явления объяснялись отсутствием воздуха, который является причиной голубого цвета неба, невидимости звезд днем (они пропадают в освещенной атмосфере) и проч.

Солнечная корона.

Протуберанец.

Великолепная корона в виде далеко расходящихся лучей окружала Солнце; местами, около диска, выдавались светлые выступы, так наз. факелы и протуберанцы, то есть извержения раскаленных паров и газов. С Земли эти особенности строения Солнца можно наблюдать только при помощи спектроскопа, а корону даже исключительно в немногие минуты полных солнечных затмений.

Да, Добровольский имел право благодарить судьбу.

Он ходил от окна к окну, от одного телескопа к другому и в восторге повторял:

— Сколько ценных наблюдений я успею произвести во время нашего долгого путешествия. Сорок один день без облачка, без малейшего тумана, более того, — даже без несносного слоя воздуха, который нам так мешает на земных обсерваториях! Полтора месяца работы при таких условиях стоят многих лет.

Пока Добровольский занимался астрономическими наблюдениями, остальные путешественники заметили одно в высшей степени любопытное обстоятельство: все предметы стали необычайно легки и, вместе с тем, нижняя, более тяжелая часть вагона постепенно повертывалась к Солнцу, так что Имеретинскому приходилось соответствующим образом передвигать зеркало.

Флигенфенгер был крайне удивлен таким странным поведением аппарата и всего, что в нем заключалось. Однако он не замедлил воспользоваться новыми условиями тяжести и проделал несколько необыкновенных антраша, достойных величайшего гимнаста. К несчастью, он зацепил одну из своих стоящих на полочке, священных энтомологических банок. Конечно, Карл Карлович пришел в ужас, думая, что его стеклянная драгоценность неминуемо разобьется, падая на пол.

Каково же было удивление почтенного зоолога, когда злополучная банка медленно опустилась на пол, как грациозная бабочка в теплый летний день. Тогда Флигенфенгер, желая поскорее поднять свою банку, прыгнул к ней, но это неосторожное движение стоило ему шишки на лбу; непонятная сила бросила Карла Карловича вверх и он с размаха ударился головой о потолок. Огорошенный таким неприятным казусом, зоолог присмирел и попросил объяснения непонятных явлений. Имеретинский охотно удовлетворил его любопытство.

— Сила притяжения Земли убывает пропорционально квадрату расстояния от ее центра. Земной радиус (то есть расстояние от центра земного шара до его поверхности) имеет около 6000 килом. На каком же мы расстоянии от Земли? Мы вышли из пределов атмосферы в 8 часов; теперь половина девятого; велосиметр показывает скорость в 150 килом. в сек.; значит, мы удалились почти на триста тысяч килом. Итак, мы в 50 раз дальше от центра Земли, чем были, находясь на ее поверхности. Следовательно, все предметы в 50х50=2500 раз легче. Однако теперь мы уже испытываем и солнечное притяжение (по этой именно причине нижняя часть аппарата поворачивается к Солнцу), так как не участвуем больше в круговом движении Земли. Поэтому истинный вес предметов в данную минуту составляет приблизительно 1/1000 веса их на поверхности Земли. Впоследствии, когда мы окончательно перестанем замечать притяжение Земли, эта величина дойдет до шести десятитысячных, ибо такова сила солнечного притяжения на расстоянии 150 милл. килом. По мере приближения к Венере тяжесть опять несколько возрастет и дойдет вновь до 1/1000 земной. На Венере предметы будут весить почти столько же, сколько на Земле. Вот вам объяснение и некоторые сведения об условиях тяжести, ожидающих нас в межпланетном пространстве.

Флигенфенгер поклонился, но вид его не выражал особого удовлетворения. Очевидно, все эти дроби и законы немного ему говорили. Наташа заметила это и вмешалась в разговор.

— Позвольте, Карл Карлович, я приведу вам несколько наглядных примеров того, что сказал вам Валентин Александрович. Вы весите на Земле, вероятно, около 4½ пудов, а здесь всего 1/6 фунта. Поэтому-то, когда вы сделали резкое движение, то затраченной силы оказалось достаточно, чтобы подбросить вас до потолка. Вы легко могли бы поднять аппарат вместе со всеми нами, так как он весит в данную минуту всего 2½ фунта!

На этот раз зоолог остался вполне доволен объяснением и, в знак удовольствия, сразу прыгнул в верхний этаж с легкостью, недоступной ни одному акробату.

Однако, благодаря необычайной легкости, было трудно поддерживать равновесие и путешественники ходили, качаясь, как пьяные, что вызывало постоянные шутки и смех.

Вообще все явления получили действительно какой-то неземной отпечаток: Солнце и звезды видны одновременно; вещи падают так осторожно, что совсем не бьются; сами пассажиры обратились в атлетов и акробатов, вода почти не льется и ее приходится «бросать» в стакан и т. д.

Наташа подошла к Добровольскому, который продолжал наблюдать звезды в боковое окошко, и вдруг увидела там Луну.

— Посмотрите, Борис Геннадиевич, как великолепно выделяются горы и моря на Луне! Жаль только, что она так далеко, почти как с Земли. А мы не подойдем к ней ближе?

— Нет, — отвечал астроном. — Вот взгляните на чертеж; я обозначил тут положение Луны и Земли, а также направление «Победителя пространства». (К несчастью, ни Добровольский, ни кто-либо другой из путешественников не знал, что на их чертеже не хватает потока метеоритов). Вы видите, что мы к Луне не приближаемся.

— О, как жаль! Да разве нельзя сделать небольшой крюк, чтобы полюбоваться Луной? Право, ради этого стоит потерять несколько часов.

У Добровольского от такой соблазнительной мысли даже глаза разгорелись и он воскликнул просительно:

— Что вы на это скажете, Валентин Александрович?

Флигенфенгер присоединился к просьбам Наташи и астронома.

Имеретинский однако находил, что такое уклонение в сторону неблагоразумно.

— Позвольте, — возразила ему находчивая молодая девушка, — это, наоборот, очень благоразумно: мы, прежде чем удаляться от Земли на десятки миллионов километров, испробуем ваш аппарат в небольшой предварительной экскурсии в ближайших к Земле областях пространства.

Наконец, изобретатель сдался и повернул зеркало под прямым углом.

Имеретинский не знал, что таким образом он толкает экспедицию навстречу самой густой части потока метеоритов.

Было 8 ч. 25 м.; путешествие продолжалось около получаса; за это время аппарат пролетел 300.000 клм.

 

ГЛАВА XII

Мимо Луны

«Победитель пространства» описал дугу и с прежней скоростью понесся по направлению к Луне.

Аппарат великолепно слушался зеркала и позволял управлять собою по желанию. Имеретинский нарочно попробовал сделать несколько крутых поворотов и остался очень доволен результатами.

— Как хорошо, — сказал Флигенфенгер, — нестись со скоростью в 600 раз превышающей скорость пушечного ядра и при этом не испытывать ни тряски, ни холода, ни жара! Валентин Александрович, примите еще раз мои поздравления!

— Да, — ответил изобретатель. — Двойные стенки прекрасно защищают от крайностей наружной температуры. Только вот в окно Солнце невыносимо печет, а поэтому бросим прощальный взгляд на Землю и Солнце и задернем занавеску. Между прочим, вы, может быть, не знаете, что по идее нашего неутомимого секретаря, князя Гольцова, наружная сторона занавесок тщательно посеребрена; таким образом, они будут отражать солнечные лучи и не пропустят их теплоты.

— Да, молодец, Николай Алексеевич! — подтвердила Наташа. — Жаль, что его нет с нами.

Путешественники столпились у нижнего окна. Недалеко от Солнца на черном небе висел довольно широкий серп, очень похожий на Луну во время первой четверти, только в четыре раза больший. Рога серпа далеко загибались на неосвещенную часть диска, что объяснялось действием густой атмосферы. На освещенной части виднелись очертания западной Европы и Африки, местами подернутые дымкой облаков.

— Странно смотреть на этот небольшой серп и знать, что это наша Земля, обыкновенно кажущаяся такой необъятной; Земля, со всеми горами, морями и городами! — задумчиво промолвил Добровольский.

Астрономическая труба открывала новые подробности на земном серпе: полярные снега, горные цепи, темные пятна швейцарских озер и проч.

— Вот, когда у нас Европа, действительно, как на ладони! — воскликнула Наташа. — Никто еще не видел Землю с такого огромного расстояния; никто до нас не изучал ее, как настоящее «небесное светило.» И притом мы продолжаем удаляться от нее с огромной скоростью.

— Ошибаетесь, — отвечал Имеретинский, — сейчас мы мало удаляемся от Земли, так как, двигаемся, приблизительно, параллельно касательной к ее поверхности.

— А как далеко от Луны мы находимся? — спросила Наташа.

— Около 400.000 килом. При нашей быстроте мы пройдем это расстояние в три четверти часа и в начале десятого будем близ Луны.

— Недурная скорость; за нами никакому экспрессу не угнаться!

— Да, но с железнодорожными поездами в межпланетном пространстве далеко не уедешь; до Венеры, например, курьерский поезд довез бы пассажиров лишь через 80 лет.

— О, Боже, какими старыми предстали бы мы перед нашими небесными соседями! — с комическим ужасом воскликнул Флигенфенгер.

— Однако, пора распрощаться с Землей и Солнцем, а то мы изжаримся; да и Луна нас ждет; уже без четверти девять.

С этими словами Наташа перешла к боковому окну.

Остальные последовали ее примеру. Имеретинский задернул занавеску, и теперь вагон освещался только Луной и звездами из боковых окон. Однако он успел настолько нагреться, что пришлось для понижения температуры выпустить некоторое количество жидкого кислорода из прибора Люмьера-Вассерштофа.

— Ну, разве мы не в настоящем дворце! — продолжал восхищаться Флигенфенгер. — Нам холодно — мы можем зажечь печку; нам жарко — мы охлаждаем вагон; свет или темнота также к нашим услугам. Словом, мы пользуемся полным комфортом и путешествуем без всяких хлопот и неприятностей.

— Браво, Карл Карлович! — перебила Наташа его излияния. — Я вижу в вас новый талант:- вы великолепно умеете петь панегирики. Но обратите лучше внимание на Луну.

«Победитель пространства» быстро приближался к ночному светилу; оно уже казалось значительно больше, чем с Земли, и на нем выступала масса подробностей.

Пассажиры перенесли обе имевшиеся у них астрономические трубы к боковому окну и направили их на Луну.

— Как жаль, заметил Имеретинский, — что теперь полнолуние.

— Как полнолуние? — спросил Флигенфенгер, — ведь нам виден далеко не полный диск Луны!

— Да, но вы забываете, что мы не на Земле, а далеко сбоку относительно нее. Чтобы быть точным, мне следовало сказать: теперь на Земле полнолуние. Мы же видим только восточную часть освещенного полушария.

Освещенная Солнцем часть лунного диска.

— А отчего вы жалеете, что сейчас полнолуние?

— Весьма понятно, — ответил Добровольский за изобретателя. — Луна обращается в один и тот же период вокруг Земли и вокруг оси. Поэтому она всегда повернута к Земле одной стороной, между тем как другая никогда не бывает видима. Во время полнолуния освещено целиком то полушарие Луны, которое обращено к Земле, и поэтому уже хорошо изучено, а противоположное тонет во мраке. Это обстоятельство лишает нас возможности решить важный вопрос, сходно ли оно по своему строению с видимым полушарием.

— Да, это действительно досадно, — согласился Флигенфенгер. — Но ничего: мы осмотрим невидимое полушарие, возвращаясь с Венеры.

Время быстро бежало, и аппарат с каждой секундой приближался к Луне.

— Валентин Александрович, замедлите ход «Победителя пространства», — попросила Наташа. — А то мы несемся с такой головоломной скоростью, что ничего не успеем рассмотреть.

Изобретатель охотно исполнил просьбу молодой девушки; он задернул занавеску зеркала, и, кроме того, иначе повернул его. Теперь велосиметр показывал скорость всего 50 килом. в сек., и аппарат несся почти параллельно лунной орбите, проходя между Землей и Луной.

— Таким образом, мы будем иметь возможность наблюдать земного спутника, — сказал Имеретинский, — потому что хотя мы летим со скоростью 50 килом. в сек., но Луна также движется в том же направлении со скоростью 30 килом. в сек., и мы обгоняем ее всего на 20 килом. в сек.

— Разве Луна так быстро движется по своей орбите? — спросила Наташа.

— О, нет, Наталия Александровна. Но вы забыли, что она, вместе с Землей, несется вокруг Солнца, делая 29 кил. в сек. Сама же Луна, вращаясь вокруг Земли, пробегает всего 1 килом. в сек.

— Да бросьте вы свои километры в секунду! — перебил их Флигенфенгер. — Пусть лучше наш астроном рассказывает про то, что мы видим на Луне. Ведь я про нее знаю только то, что она вращается вокруг Земли и при том обращена к ней всегда одной стороной. Это я услышал сейчас, и дальше мои познания не идут.

В это время аппарат был уже почти между Землей и Луной, в 1000 килом. от последней. Такая близость давала возможность изучить ее во всех подробностях не только в трубу, но и простым глазом.,

— Итак, Борис Геннадиевич, мы ждем ваших разъяснений, — присоединилась и Наташа к просьбе зоолога.

— Поверхность Луны, — начал Добровольский, — изучена не хуже или не лучше земной, и селенографические карты по своей точности часто превосходят географические. В северном полушарии…

— То есть в верхнем, — глубокомысленно перебил Флигенфенгер, не смущаясь недовольным взглядом астронома.

— В северном полушарии вы видите много серых пятен. Это так называемые «моря», Но не нужно думать, что лунные моря действительно наполнены водой; это просто обширные равнины, которые, может быть, прежде, действительно, были морями, но теперь так же сухи, как вся остальная поверхность Луны…

— Моря без воды? странно! — опять вставил неугомонный зоолог.

— Главнейшие из этих равнин следующие: на западе…

— То есть слева, — с апломбом объяснил Флигенфенгер.

— И несносен же ты! — не выдержал астроном и затем продолжал. — На западе лежит небольшое, резко ограниченное «Море Кризисов», затем восточнее…

— Правее, — на этот раз только прошептал зоолог.

— …моря «Спокойствие» и «Ясность», еще дальше громадное море «Дождей»; оно лежит уже в восточной половине диска. Южнее мы находим изрезанный «Океан бурь» с морями «Влажным» и «Облачным». Все эти равнины вместе занимают около трети видимого полушария Луны; остальные две трети составляют более светлые горные области. Лунные горы существенно отличаются от земных. Между тем как на Земле преобладают горные цепи и группы, на Луне господствуют кольцеобразные цирки. Посмотрите, например, на ту блестящую гору около южного полюса; это знаменитый цирк «Тихо». А вот между морями «Ясности» и «Дождей» лежит тоже большой цирк «Архимед».

Внутренность кольцевой горы Архимед.

Путешественники направили трубы на указанное место, и перед их глазами открылась великолепная картина лунной кольцевой горы.

Почва довольно отлого поднималась и, таким образом, достигала значительной вышины, но, благодаря большому диаметру цирка, высота кольцевого вала, окружающего его, была совсем не так велика, как это можно думать. Благодаря такой близости к Луне, было ясно, что если поместиться в центре цирка то он будет казаться большой равниной, а кольцевой вал почти сольется с горизонтом.

— Этот цирк, — опять заговорил астроном, — может служить вам образчиком лунных гор. Несмотря на свои грандиозные размеры, он еще далеко не самый большой. Так, цирк Коперник имеет 85 килом. в диаметре; его вы видите около южного края моря «Дождей». Величайший лунный кратер Клавиус на юго-запад от Тихо, достигает 200 килом. в диаметре. Но на Луне кроме цирков, то есть кольцевых гор, существуют также и обычные, в земном смысле, горы. Что касается высоты лунных гор, то Лейбниц и Дерфель поднимаются на 7600 с лишним метр. Это немного меньше Эвереста в Гималаях (8840 м.), но если отнести высоты к диаметрам планет, то Лейбниц в три раза больше Эвереста. Некоторые лунные горы, расположенные близ полюсов, настолько высоки, что Солнце для них никогда не заходит. Это горы вечного света. В некоторых местах Луны существуют горные цепи в виде отвесно-расположенных скал — это так называемые «прямые стены». Вы видите, что именно такими они представятся нам если мы поместимся у их подножья. Как видите, Луна в высшей степени интересный и своеобразный мир.

Лунная гора.

«Прямая стена» на Луне.

— А что это за светлые полосы, которые, в виде сияния, окружают Тихо и еще некоторые цирки? — спросила Наташа.

— Природа их не выяснена; они не возвышаются над уровнем окружающей почвы и поэтому не могут быть маленькими цепями холмов. Может быть, это потоки вылившейся лавы, а, может быть, и еще что-нибудь, нам неизвестное. Кроме светлых полос астрономы различают на Луне еще трещины. Вы видите, что это, действительно, настоящие пропасти, только с нашей Земли кажущиеся тоненькими незначительными трещинами в лунной почве.

У края лунной трещины.

— Есть ли на Луне воздух? — продолжала расспрашивать любознательная путешественница.

— Вопрос этот горячо и долго обсуждался в астрономической литературе. Вероятно, в долинах еще сохранился ничтожный остаток разреженной атмосферы и влаги. Некоторые изменения окраски и заволакивания лунной почвы дают основания думать так.

На некоторое время в вагоне водворилось молчание. Добровольский не отрывал глаз от астрономической трубы. С каким удовольствием он спустился бы на Луну, чтобы раскрыть ее тайны. Есть ли там влага и воздух? Какова природа светлых полос, окружающих цирки, а также замечательных глубоких трещин? Какие изменения происходят на Луне? Есть ли на ней жизнь и какова она? Все эти важные вопросы ждали разрешения.

Но спуститься на Луну было бы очень рискованно: ни человек, ни какие-нибудь другие существа, на него похожие, не могут жить в этом странном мире. Резкие колебания температуры, отсутствие достаточного количества воздуха и проч. — делают Луну для них необитаемой. Может быть, какие-нибудь лишаи да мхи и сумели бы приспособиться к подобным условиям, но что там нет высших животных и растений, организованных, как земные, является совершенно несомненным.

Отсюда однако вовсе не следует, что Луна непременно мертвая пустыня. Разве не могут ее населять существа, совершенно особенные и приспособленные к данным условиям так же, как земные организмы приспособлены к своим? Может быть, они мыслят и чувствуют, может быть, у них есть своя, непохожая на нашу, цивилизация.

На такие вопросы нельзя отвечать ни да, ни нет, а только сказать: «не знаем».

Астроном внимательно изучал Луну. Он ведь находился в столь исключительно благоприятных для этого условиях! Во-первых, он был в 380 раз ближе к Луне, чем на поверхности Земли, а, во-вторых, ему не мешала толща атмосферы. Но тщетно пытался он открыть признаки какого-нибудь города или вообще след деятельности разумных существ; перед ним была пустыня. Дикие скалы в беспорядке громоздились одна на другую, но все было мертво и неподвижно под палящими солнечными лучами.

На этот раз Имеретинский первый прервал молчание вопросом:

— Каково ваше мнение, Борис Геннадиевич, с происхождении лунных кольцевых гор?

Внутренность лунного кратера.

Добровольский подумал и ответил:

— Вы, конечно, знаете, что на этот счет существует несколько гипотез: одни сравнивают лунные цирки с земными вулканами. Однако, их исполинские размеры и количество делают это толкование очень шатким. Луна сравнительно столь невелика, что непонятно, откуда могла бы на ней развиться столь грандиозная вулканическая деятельность. Другие объясняют образование кольцевых гор падением метеоритов. Летя с огромной скоростью, метеорит, при ударе о лунную поверхность, в одно мгновение нагревается до такой степени, что обращается целиком в перегретые газы. Это производит грандиозный взрыв, и выбоина получается в сотни раз больше по своему протяжению, чем был сам метеорит. Наконец, третьи предполагают, что когда при остывании огненно-жидкого шара Луны на ней образовалась первая кора, она местами не выдерживала внутреннего давления и лопалась пузырями. Вот остатками этих-то «пузырей» и являются кольцевые горы. Эта гипотеза отчасти подтверждается опытами со шлаками, на которых можно наблюдать многие аналогии с лунной поверхностью.

Лопнувший лунный «пузырь».

— Но ваше личное мнение? — еще раз спросил изобретатель.

— Я полагаю, что последнее достовернее, но все-таки загадка лунных гор еще ждет разрешения. Однако, будем ловить последние удобные для наблюдения моменты. — С этими словами астроном опять подошел к трубе.

Аппарат уже давно прошел между Землей и Луной и теперь быстро удалялся от последней.

Без 20 минут десять Имеретинский привел зеркало в прежнее положение, и «Победитель пространства» вновь получил скорость 150 килом. в сек. и направление от Земли и Солнца под углом в 45°.

— Какого пути вы думаете держаться теперь, Валентин Александрович? — спросили путешественники своего путеводителя по эфирному океану.

— Мой план таков, — ответил изобретатель, раскрывая чертеж солнечной системы и отмечая на ней маршрут небесной экспедиции, — мы пройдем по принятому сейчас направлению 500 или 600 тыс. ки-лом. и там остановим аппарат, повернув зеркало ребром к Солнцу. Таким образом, мы обгоним Землю и Луну и вместе с тем будем от Солнца дальше, чем они. Само собой разумеется, что как только мы прекратим действие лучевого давления на зеркало, «Победитель пространства» начнет падать на Солнце, притягиваемый могучей силой тяготения. Но это падение сначала будет очень медленным, благодаря чему Луна и Земля в своем быстром движении вокруг Солнца успеют пройти между нами и центральным светилом. Это обстоятельство дает нам большое преимущество, о котором я не подумал раньше.

— Я, кажется, понимаю! — воскликнула Наташа, — проходя под нами относительно Солнца, Луна и Земля окажут нам важную услугу, так как во много раз увеличат своею притягательной силой скорость падения аппарата на Солнце.

— Совершенно верно, — согласился и Добровольский. — Это однако в высшей степени любопытно. Сейчас я сделаю небольшой расчет.

Молодой астроном был великолепным математиком и быстро окончил вычисления. На лице его отразилось разочарование.

— Влияние Луны и Земли оказывается гораздо более слабым, чем я думал; их совместное действие сократит наш путь всего на полдня. Это объясняется тем, что они пройдут слишком далеко от нас.

— Но тогда, может быть, нам лучше изменить соответствующим образом направление аппарата? — спросил изобретатель.

Добровольский отрицательно покачал головой.

— Все равно, Земля и Луна больше отклонят путь в сторону, чем ускорят его. Нам придется искать Венеру в пространстве, и мы, в конце концов, ничего не выиграем. Лучше останемся при вашем прежнем маршруте.

Имеретинский согласился с доводами астронома, и «Победитель пространства» продолжал свой полет в том же направлении и с тою же невероятною скоростью.

— Через 40 минут мы остановимся и тогда-то, собственно, и начнется наше путешествие или, точнее, падение на Венеру. Я надеюсь, что нам ничто не помешает, — промолвил изобретатель с улыбкой.

— Да, кажется, столкновения со встречным поездом не предвидится; нашему аппарату достаточно простора.

Какое страшное ослепление охватило путешественников! Почему никто из них не вспомнил про Персеиды? Как будто сама судьба толкала их к роковой развязке!

Но пассажиры вагона были совершенно уверены в своей безопасности и чувствовали себя превосходно.

Они постепенно привыкали к странностям окружающей обстановки и очень мало от них страдали.

— Знаете, — сказала Наташа, — по-моему вовсе не плохо быть такими невесомыми, как мы сейчас; по крайней мере, не устанешь, бегая вверх и вниз по лестнице.

— Да, но зато рискуешь набить себе шишку, — промычал зоолог.

— Что вы и исполнили с большим успехом, — дразнила его молодая девушка. — Будьте другой раз осторожнее. Господа, я имею один небольшой, но весьма соблазнительный проект. Борис Геннадиевич, да бросьте вы хоть на минуту свою трубу!

Но астроном, увлеченный наблюдениями, ничего не видел и не слышал.

Зато Флигенфенгер с любопытством спросил:

— Какой проект?

— Просто-напросто напиться чаю. Мы кончили обедать около половины шестого, а теперь уже десять.

— Ура! — закричал Флигенфенгер. — Наталья Александровна, позвольте вам предложить руку; мы пойдем наверх за посудой, так как все шкафы там.

— Пойдемте, пойдемте; только, пожалуйста, не ударьте меня о потолок.

Молодые люди в буквальном смысле слова вспорхнули на лестницу и стали доставать чашки, стаканы и чайник. Имеретинский пока зажег газовую плиту, и в холодильнике начала собираться вода.

Вдруг он услышал испуганный крик Наташи:

— Карл Карлович, что вы делаете?

Изобретатель подошел к лестнице и посмотрел, что случилось. То, что он увидел, поразило его до последней степени.

Флигенфенгер схватил чайную посуду и швырял ее прямо вниз мимо лестницы. Крик Наташи не остановил его, и зоолог продолжал со смехом кидать посуду. Но тут рассмеялся Имеретинский; он понял, в чем дело: стаканы, блюдечки, чашки не разбивались со звоном, а медленно опускались и осторожно становились на ковер нижней комнаты.

Наташа забыла, что в межпланетном пространстве все предметы почти ничего не весят.

Очнулся и Добровольский от своей работы при виде летающей посуды. Таким образом, вся компания была в сборе. Молодая девушка начала накрывать стол.

— Как единственная представительница угнетенного пола…

Флигенфенгер многозначительно кашлянул.

— Да, да — угнетенного! — наставительно повторила Наташа, — я беру на себя разливание чаев и прочие скучные обязанности, которые взвалили на нас господа мужчины.

Когда нагрелось достаточно воды, молодая хозяйка заварила чай и, строго взглянув на зоолога, сказала:

— Карл Карлович, принесите сверху хлеб, сухари и консервы.

Флигенфенгер низко поклонился.

— Слушаюсь, г-жа «угнетенная».

Наконец, все было готово, и проголодавшиеся путешественники уселись за чайным столом.

— Отсутствие веса, очевидно, не вызывает отсутствия аппетита, — пошутил Имеретинский.

— Даже наоборот, вызывает его, — согласился Флигенфенгер. — А потому, Наталия Александровна, позвольте мне еще стакан чаю.

— Фу, какой жадный! — пробурчал астроном.

— Хотя чай при лунном и звездном свете весьма поэтичен, а все-таки приоткройте, пожалуйста, кто-нибудь занавеску нижнего окна, а то так темно, что я боюсь пролить чай мимо стаканов. Будет светлее, да и свежо стало, пусть солнце нас согреет.

— Прекрасно, кстати я загляну и наверх, я еще не наблюдал из верхнего окна. А чаю Карлу Карловичу все-таки не давайте; он такой толстый, что может лопнуть.

Зоолог немножко обиделся, так как очень не любил, когда говорили про его толщину, и возмущенно ответил:

— Ненавижу я твои глупые шутки, Борис! ты ни в чем не знаешь меры.

— Ах, скажите, пожалуйста, какая важность, — продолжал астроном иронизировать, — затронули его комплекцию! Мир от этого не погибнет.

— Оставьте меня раз навсегда в покое, — вскипел Флигенфенгер. — Я не намерен терпеть ваши дурацкие сарказмы и прошу вас…

— Да я вам даже и отвечать-то не желаю, все равно…

— Ну, и убирайтесь; лучше прекратить глупый спор, и вообще я предпочитаю с вами не разговаривать.

— Господа, ради Бога, — вступилась Наташа, — мы всего четыре часа тому назад уехали, а вы уже решили не разговаривать. Что же будет дальше? Ведь разъехаться вам теперь совершенно невозможно, так не отравляйте нам путешествия.

— Не беспокойтесь, Наталия Александровна, — промолвил изобретатель. — Они будут три раза в день ссориться, но через пять минут опять станут друзьями. Такая канитель идет у них уже лет пятнадцать. С этим придется и нам примириться.

Наташа засмеялась, и даже разгневанный зоолог не мог удержаться от улыбки. Астроном же ничего не сказал и, захватив один из рефракторов, пошел наверх. Остальные продолжали сидеть за столом.

Смелые планы будущего, смех, шутки, ссоры из-за пустяков — каким ненужным и неуместным показалось бы все это путешественникам, если бы они знали, что их ждет через несколько минут, если бы они видели, что впереди, уже близко от аппарата, несется густой поток страшных небесных камней!

 

ГЛАВА XIII

Неизбежное

Было десять минут одиннадцатого. Добровольский установил трубу у верхнего окна и начал свои наблюдения.

Вскоре к нему присоединилась Наташа; астрономия нравилась ей гораздо больше, чем обязанности хозяйки. Ее живой и пытливый ум постоянно искал знания, и молодая девушка была широко образована для своих лет. Однако она не чувствовала себя склонной к настоящей научной работе, работе специалиста. Она интересовалась астрономией и физикой, но также биологией и геологией; с другой стороны, философские и исторические проблемы волновали ее не менее наук о природе, и она иногда запоем читала книги по самым разнообразным отраслям знания. Но в данное время она жила в небесном пространстве и увлекалась величественной наукой о небе.

Поднявшись в верхнюю комнату, Наташа вспомнила, что забыла внизу астрономическую трубу и хотела пойти за ней; но тут случайно взглянула в то боковое окошко, которое было обращено вперед относительно движения аппарата. Из нижнего этажа эта часть неба не была видна, так как ее закрывало зеркало, косо повернутое к солнцу. Путешественницу поразило необыкновенное количество ярких звезд, сверкавших навстречу «Победителю пространства». Она знала, что в данном месте небосклона не могло быть столько неподвижных звезд; значит, это было что-нибудь другое.

Наташа обратилась к Добровольскому.

— Извините, Борис Геннадиевич, я вас на минуту оторву от наблюдений. Посмотрите, пожалуйста, сюда.

Астроном подошел к боковому окну. Перед ним развернулось очень красивое зрелище. Все небо сверкало тысячами ярких огней, которые медленно плыли мимо окна.

— Они движутся, — с удивлением воскликнула Наташа, — и притом, пока вы подошли, они стали заметно больше.

Астроном, казалось, был в недоумении; он машинально вынул часы; стрелки показывали четверть одиннадцатого. Вдруг какая-то мысль поразила его; он подбежал к лестнице и крикнул:

— Валентин Александрович, скорей идите сюда!

Изобретатель немедленно поднялся наверх.

— Смотрите: мы несемся навстречу метеорному потоку!

Имеретинский побледнел, но не потерял присутствия духа. Он бросился к рычагу и повернул зеркало под прямым углом.

Однако аппарат продолжал еще по инерции нестись вперед.

Теперь уже, ясно было видно, что «звезды» быстро движутся по небосклону. Они были различной величины и яркости, но преимущественно с зеленоватым оттенком. Весь поток был как будто подернут легкой вуалью.

— Это, вероятно, метеорная пыль, — объяснил Добровольский.

Изобретатель не отходил от рычага и вместе с тем следил за велосиметром. «Победитель пространства» значительно замедлил ход, но все еще продолжал идти в прежнем направлении:

— Еще минута — и мы попадем в поток, — промолвил Имеретинский.

У путешественников замерло сердце. Только Флигенфенгер не вполне понимал, какая опасность им угрожает. Аппарат уже был окружен светлой дымкой. Он вступил в полосу метеорной пыли. Но вместе с тем велосиметр показывал почти полную неподвижность. У всех явилась надежда на спасение.

Впереди, совсем близко, пролетали метеорные камни; путешественники различали их размеры, форму и цвет; солнечные лучи ярко освещали метеоры и, несмотря на опасность, нельзя было не залюбоваться оригинальной и красивой картиной.

Однако Имеретинский был крайне обеспокоен тем, что аппарат все еще стоял на месте и не начинал двигаться в обратную сторону.

Между тем окружающий белый туман все сгущался.

Изобретатель взглянул на зеркало: с ним про-исходило что-то непонятное. Тонкие листы сильно прогнулись и вдавились в раму. На них, очевидно, действовала какая-то сила, противоположная лучевому давлению. Она именно и удерживала аппарат на том же месте.

Добровольский также заметил странное явление, и понял его причину.

— На зеркало действует метеорная пыль, в которую мы уже попали, — объяснил астроном, — она несется в пространстве вместе с остальным потоком и увлекает за собой аппарат.

Тогда изобретатель попробовал иначе повернуть зеркало.

Велосиметр показал небольшое движение.

Имеретинский обрадовался и считал свое дело выигранным, но потом заметил, что «Победитель пространства» двинулся не в ту сторону, куда его толкало лучевое давление.

Метеорный поток увлек аппарат!

Вскоре это стало несомненным; действие метеорной пыли пересилило лучевое давление.

— Что же будет с нами дальше? — невольно спросили себя путешественники.

Поток уносил «Победителя пространства» по направлению к Солнцу, но, конечно, мимо Венеры.

Эфирное море также оказалось не вполне свободным, и экспедиция натолкнулась на одну из его мелей.

Аппарат несся, однако, гораздо медленнее самих метеоритов, и они по-прежнему мелькали мимо окна.

Прошло несколько томительных минут.

Путешественники не отрывали глаз от грозного зрелища и вдруг они заметили, что аппарат медленно, но неудержимо приближается к метеорным камням.

У Наташи невольно вырвался крик ужаса, и затем в вагоне воцарилось ледяное молчание. Казалось, поток понемногу наползает на «Победителя пространства» и захватывает его.

Стали чувствоваться легкие толчки, и Имеретинский видел, как мелкие осколки в нескольких местах прорвали зеркало.

У самого окна, где стояли путешественники, быстро проносились крупные камни. Их передняя часть была ярко освещена солнечными лучами, а затем метеоры сразу пропадали во мраке, так как обращались к аппарату неосвещенной стороной. Беловатая дымка по-прежнему окутывала вагон.

Вот он вздрогнул от сильного толчка… Очевидно, крупный камень ударился об его двойную стенку. Гибель экспедиции казалась неизбежной…

Путешественники были затеряны где-то в бесконечных глубинах пространства, вдали от всего родного и близкого. Сотни тысяч километров отделяли их от Земли, они были совершенно одни и беспомощны среди мертвого холода мирового пространства, окруженные массой громадных камней-снарядов.

Когда тонет корабль, пассажиры его могут рассчитывать, что их спасет другое проходящее судно; когда разрывается оболочка воздушного шара, аэронавты надеются, что упадут в воду и избегнут гибели; в земных пределах всегда есть надежда на спасение. Но на что могли рассчитывать участники небесной экспедиции? Кто мог их спасти, когда они первые и единственные решились умчаться в межзвездный эфир?

И вот эти отважные люди стояли на краю гибели! Но опасность не сломила их, и они твердо смотрели в глаза смерти. Каждый из них мысленно прощался с жизнью и со всеми близкими и друзьями, которые остались там, далеко, на Земле. Затем они молча пожали друг другу руки и приготовились ко всему.

Внезапно вагон осветился голубоватым светом, и все предметы резко выделились из полумрака. При этом фантастическом освещении лица казались мертвенно бледными. Свет проникал из верхнего окна. Все взоры обратились в эту сторону. Из глубины пространства на аппарат с ужасающей скоростью надвигался колоссальный болид. Солнце освещало его неровную поверхность, отливавшую металлическим блеском. Остальные метеоры сравнительно с этим казались крошечными. Металлическая глыба быстро нагоняла аппарат. Путешественники затаили дыхание при виде громадной массы, летевшей прямо на них. Добровольский кинулся к окну и хотел завинтить металлический щит, но Имеретинский остановил его безнадежными словами:

— Оставьте; все равно такого удара не выдержат даже самые крепкие….

Страшный толчок прервал его на полуслове; пассажиры аппарата, оглушенные, упали на пол. Мимо самого вагона пронеслось что-то огромное и светлое и вдруг пропало; стало гораздо темнее, только отблеск метеорной пыли и мелких камней боролся с надвинувшимся мраком.

Первым опомнился изобретатель. Он вскочил на ноги и почувствовал, что нисколько не ушибся при падении. Остальные тоже оказались невредимы — мягкая обивка спасла их!

Имеретинский поспешно осмотрел окна и стены вагона — все было цело. Тогда он спустился вниз, но и там не нашел никаких повреждений.

— Что же случилось? — спрашивал он себя. — Откуда этот ужасный удар, если болид прошел мимо вагона, не задев его?

Он подошел к велосиметру. «Победитель пространства» летел со скоростью 42 килом. в секунду.

— Значит мы получили толчок! — в недоумении воскликнул изобретатель. — Посмотрите, метеориты нас больше не обгоняют.

Действительно, аппарат несся вровень с потоком. Остальные пассажиры также ничего не понимали.

— Единственное возможное предположение, — сказал Добровольский, — это то, что болид только скользнул по вагону, зацепив его боком.

— Нет, вряд ли это так, — возразил Имеретинский, — удар был настолько силен, что непременно должен был пробить стенку или, по крайней мере, прогнуть ее.

Вопрос оставался открытым.

— Как бы то ни было, — продолжал изобретатель, — в данное время мы сравнительно в безопасности. Аппарат несется вместе с метеоритами и поэтому избавлен от их ударов. На всякий случай я закрою оконные щиты верхнего этажа и один из боковых в нижнем; таким образом мы будем заблиндированы от небесных ядер с наиболее угрожаемых сторон.

С этими словами Имеретинский завинтил щит верхнего окна и подошел к боковому. Он остановился, пораженный: зеркало аппарата куда-то пропало, и вместо него торчали только соединительные балки. Он немедленно сообщил об этом своим спутникам, и пассажиры столпились у окна. Вагончик аппарата одиноко несся в пространстве, предоставленный игре слепых сил природы. Экспедиция лишилась своей машины и руля сразу; путешественники стали абсолютно беспомощны. Этот новый удар судьбы лишал их последней надежды на спасение, надежды как-нибудь вырваться из метеорного потока при помощи лучевого давления и продолжать свой путь на Венеру, вдали от роковых метеоритов.

— Да, кажется, finita la comedia! — промолвил Флигенфенгер, — а впрочем…

— Нет никаких «впрочем», — мрачно отозвался астроном и, помолчав, добавил уже более спокойным тоном. — Вот и разрешение загадочного толчка: болид ударился в зеркало и оторвал его. Оно должно быть где-нибудь недалеко впереди нас.

— А по какому направлению мы летим? — спросила Наташа.

— Почти прямо к Солнцу, то есть вниз, — ответил Имеретинский.

Пассажиры постепенно оправились от последнего тяжелого впечатления и старались быть бодрее и веселее. Они закрыли щиты остальных окон, о которых говорил изобретатель, и перешли в нижнюю комнату.

Здесь оказался полный разгром: чайная посуда в беспорядке валялась на полу и большая часть ее разбилась. Вода из чайника разлилась, консервы вывалились из коробок. Банки и склянки Флигенфенгера также попадали на пол и некоторые разбились. Убрав все на скорую руку, путешественники отдернули занавеску нижнего окна. Яркие солнечные лучи хлынули в комнату и заиграли на стеклянных предметах. Этот веселый свет ободряюще подействовал на пассажиров вагона: они почувствовали новый прилив бодрости и надежды.

Приглядевшись внимательнее к видимой в окно части неба, Добровольский заметил несколько правее Солнца круглое пространство, в котором не было видно ни одной звезды. Он указал на него остальным.

— Вот зеркало «Победителя пространства»! Если бы оно находилось за нами, то блестело бы, как серебро, а теперь мы едва в состоянии его разглядеть.

Однако, напрягая зрение, путешественники вполне определенно увидели его очертания. Из левого бокового окна, оставшегося также не закрытым, открывалась совсем другая картина. С этой стороны летело очень мало и то преимущественно мелких метеоритов. Зато из беловатой дымки метеорной пыли выделялись два серпа, один поменьше — Луна, другой — далекая Земля.

Земля и Луна.

Долго смотрели пассажиры на родную планету, и она казалась им такой желанной и недосягаемой.

Куда увлекал их метеорный поток? Какая судьба ожидала их?

Продолжая двигаться с тою же скоростью, они через несколько дней обогнут Солнце, подобно небесным странницам-кометам, и начнут от него удаляться в холодное межзвездное пространство.

Через 60 дней выйдут запасы водорода и кислорода и тогда… Об этом роковом «тогда» лучше было не думать.

— А знаете ли вы, господа, что уже 10 минут первого? С той минуты, как мы попали в метеорный поток, прошло почти 2 часа, — прервал Добровольский молчание.

— Как быстро пробежали эти страшные минуты! — сказала Наташа. — И ведь я сама главная виновница катастрофы! это меня еще больше мучит. Я первая придумала осматривать Луну. Если бы не эта глупая выдумка, мы теперь спокойно летели бы на Венеру, и метеорный поток остался бы в стороне.

— Нет, Наталия Александровна, — успокаивал Добровольский молодую девушку. — Вы не виноваты, вы не знали, куда нас приведет небольшая экскурсия в лунные области. Непростительно виновны все мы, астрономы. Как могли ученые всего мира забыть, что как раз сегодня Земля каждый год встречает Персеиды?! Какое-то необъяснимое ослепление охватило мир и толкнуло нас…

Он не договорил куда.

— Так это Персеиды? — переспросила Наташа, — да, действительно, августовский поток бывает между 9 и 11 авг. по новому стилю. Но ведь если Земля каждый год встречает этот поток, то через год мы… то есть наш вагон упадет на Землю.

— О, нет. Земля встречает не одну и ту же часть метеорного потока. Вы должны его себе представить, как сплошное кольцо, в которое ежегодно врезывается Земля. Но ту же часть его она пересечет лишь через 131 год, ибо таков период Персеид. Через целый век с третью правнуки теперешних земных обитателей найдут, может быть, наш вагон, вернувшийся из далекого путешествия.

— Да, через 131 год! — горько усмехнулась Наташа, и невольно глаза ее затуманились. Но она сей-час же овладела собой и сказала: — Господа, попробуем заснуть; я чувствую, что очень устала за этот богатый впечатлениями день.

Наташе предназначался верхний этаж, тогда как трое мужчин разместились внизу.

Достали надувные резиновые тюфяки и подушки и через четверть часа в вагоне водворилась тишина. Но пассажиры его напрасно ждали сон; тревожные мысли не давали им сомкнуть глаз, и они долго ворочались на своих оригинальных постелях.

Имеретинский нажал репетир своих часов: они прозвонили без 10 минут два.

Видя, что никто не спит, Флигенфенгер нарушил молчание и спросил:

— Не чувствуете ли вы некоторой тяжести, господа? Я с трудом могу подняться.

— Да, странно. Я уже давно заметил это, — поддержал его астроном, — но подумал, что я просто очень устал и ослабел.

Имеретинский испытывал те же ощущения.

Наташа, услыхав, что внизу разговаривают, спустилась к остальным, причем чуть не упала с лестницы, такой тяжелой она сама себе показалась. Изобретатель отдернул занавеску нижнего окна (ее закрыли перед тем, как легли), но, ко всеобщему удивлению, Солнце скрылось и не светило больше в окошко. Оно было закрыто каким-то громадным диском со слабо освещенными краями.

Путешественники в недоумении остановились у окна.

Но Имеретинский вдруг крикнул:

— Скорее завинчивайте оконные щиты и бежим наверх.

Остальные не понимали, в чем дело, но повиновались. Два последних окна были немедленно закрыты, и в вагоне стало совершенно темно. Флигенфенгер хотел зажечь газ, но изобретатель остановил его словами:

— Не зажигайте: при толчке может произойти пожар.

— При каком толчке? Что случилось? — спросил зоолог.

Вместо ответа Имеретинский сказал:

— Теперь поднимемся наверх; надо еще успеть закрыть подъемную дверь, соединяющую оба этажа.

Путешественники ощупью взобрались по лестнице, испытывая все то же странное ощущение тяжести. Изобретатель поднялся последним и закрыл дверь, о которой говорил.

— Ложитесь, господа, на пол и старайтесь за что-нибудь покрепче схватиться, — продолжал он распоряжаться.

Только что пассажиры исполнили последнее приказание, как произошло что-то непонятное: вагон вздрогнул, и температура в нем моментально повысилась. Путешественники почувствовали, что задыхаются. В последнюю минуту они слышали, как Добровольский прошептал:

— Да, понимаю: мы описали полукруг и опять встретили…

Но тут удар, сравнительно с которым толчок был пустяком, обрушился на вагон и пассажиры потеряли сознание.

* * *

Пароход «Олонец» отошел 13-го августа в 4 часа утра от острова Валаама с тем, чтобы в тот же день к вечеру быть в Петербурге, остановившись только в Шлиссельбурге, и то ненадолго. «Олонец» вез много туристов и богомольцев из знаменитого Валаамского монастыря. День был ясный и теплый, Ладожское озеро довольно спокойно, несмотря на бушевавший накануне ураган.

Большая часть пассажиров сидела на палубе парохода. Солнце начинало уже порядочно припекать, а пассажиры прятаться по каютам, когда капитан с высоты своего мостика заметил какой-то странный предмет с флагом. Его увидели и некоторые пассажиры. Как всегда бывает в таких случаях, весть о «флаге на волнах» немедленно разнеслась по пароходу, и все его население высыпало на палубу. Капитан сначала хотел продолжать путь, не обращая внимания на флаг, но затем уступил просьбам пассажиров и повернул на заинтересовавший всех предмет. Издали он походил на большой серый буэр, но откуда он мог взяться на середине Ладожского озера?

Всевозможным предположениям не было конца, но удовлетворительного объяснения странной встречи не мог дать никто.

Через 20 минут пароход почти вплотную подошел к «буэру». Это был металлический цилиндр, округленный сверху. Стенки его в двух местах, по сторонам и сверху, выдавались, образуя как бы окна, закрытые металлическими щитами.

Капитан приказал спустить шлюпку и осмотреть оригинальный предмет. Матросы несколько раз стукнули по нем веслами, но он оставался совершенно неподвижным. По звуку можно было думать, что он пуст внутри. Наконец, капитан, по настоянию пассажиров, велел взять металлический буэр, — так как все решили, что это ничем другим быть не может, — на буксир и отвезти его в Шлиссельбург. Матросы стали обвязывать его веревками, но тут произошло нечто, всех до крайности изумившее: одно из предполагаемых окон открылось, и из него выглянуло несколько заспанное, но весьма добродушное лицо Карла Карловича Флигенфенгера…

В немногих словах рассказали свои приключения чудесно спасенные изгнанники земли столпившимся вокруг них пассажирам.

— Когда мы очнулись, — говорил Имеретинский, — и открыли окна, я сразу увидел, что мое предположение оправдалось: мы упали. на Землю. Произошло это благодаря тому, что метеорный поток принес нас как раз в ту точку пространства, которой за шесть часов быстрого движения достигла Земля, и которая отстояла от места отъезда экспедиции на 650.000 килом. Было ясное, теплое утро, и вагончик плавно покачивался на волнах неизвестного моря. Земли нигде не было видно. В полдень я определил географическое положение места, куда нас забросила судьба: представьте нашу радость, когда мы узнали, что находимся не где-нибудь в дебрях бесконечного океана, а на Ладожском озере. Однако нашему терпению предстояло еще жестокое испытание. На другой день, 30-го июля, разыгрался сильный ветер, который посадил на мель вагончик. Все наши попытки столкнуть его с песчаного грунта были бесплодны, и мы просидели, таким образом, почти две долгих недели. Мель находилась настолько далеко от берега, что мы не могли различить его даже в подзорные трубы и поэтому о том, чтобы достигнуть земли вплавь, нечего было и думать. Время тянулось бесконечно и мы страшно скучали без всякого дела; было невыразимо досадно чувствовать себя так близко от Петербурга и не иметь возможности попасть туда. К счастью, всему бывает конец; кончилось и наше бесплодное сидение на мели. Вчерашняя буря освободила нас: вагончик долго раскачивался и скрипел, пока огромный пенистый вал не вырвал его из песка, в котором он завяз. Утомленные сильной качкой, мы поздно ночью крепко заснули, пока вы нас не разбудили.

Таковы были в общих чертах приключения экспедиции на волнах негостеприимной Ладоги!

В тот же день, то есть 13-го августа, вечером пароход «Олонец» доставил вагончик «Победителя пространства» прямо в Петербург и высадил его пассажиров на пристани.

 

ГЛАВА ХІV

Происки врагов

В тот же день телеграф разнес по всей Земле радостное известие о возвращении экспедиции. Ликованию не было конца, и охватившее всех возбуждение не уступало тому, которое было вызвано памятным 244-м собранием клуба «Наука и Прогресс». Со всех концов мира на имя Аракчеева и Имеретинского полетели тысячи поздравительных телеграмм, полных самого разового оптимизма и теплых пожеланий. Старый граф, окруженный попечениями чудесно спасенной дочери, видеть которую он уже потерял надежду, быстро оправился от болезни,

Общества, клубы и собрания устраивали экстренные торжественные заседания, которые начинались поздравительной телеграммой и кончались обильным ужином и новым приветствием по адресу экспедиции.

Само собой разумеется, что клуб «Наука и Прогресс» не отставал от других. В первый же день по возвращении пассажиров «Победителя пространства», 18-го августа, вечером, в здании клуба состоялся грандиозный банкет в их честь, на котором вино и слова лились рекой, не менее обильной, чем сама царственная Нева. Но виновники торжества, усталые от пережитых треволнений, не дождались конца праздника и поспешили домой, где они могли, наконец, отдохнуть.

История нас учит, что после всякого общественного подъема бывает реакция, при чем сила их прямо пропорциональна, и доказывает это многими примерами из жизни человечества. Действие этого непреложного исторического закона должны были испытать и организаторы небесной экспедиции. Не прошло и недели после 13-го августа, еще не улеглись всеобщие и столь дружные восторги, как уже почувствовался поворот настроения.

Сначала робкие, отдельные голоса, затем целые ученые общества и влиятельные органы печати заговорили о том, что повторять попытку достигнуть Венеры, в данное время, не благоразумно. Нужно сначала подробно изучить условия межпланетного пространства, зарегистрировать все потоки метеоритов, периодические кометы, скопления метеорной пыли и проч., и тогда только пускаться в эфирный океан, который вовсе не так свободен и безопасен, как это кажется с первого взгляда.

Само собой разумеется, что если было много врагов, то не было недостатка и в друзьях, которые доказывали, что ровно ничего не переменилось и не произошло ничего такого, что могло бы служить причиной для отмены экспедиции.

В числе самых преданных друзей был и клуб почти в полном составе. Уже 18-го августа состоялось его заседание, на котором почти без прений было решено снарядить вторую экспедицию на Венеру. Через пять дней, 23-го августа, назначили новое собрание для окончательного выяснения всех связанных с таким постановлением вопросов. Пятидневная отсрочка была вызвана желанием видеть на председательском кресле Аракчеева, который к тому времени рассчитывал быть в силах вести заседание.

На этом втором заседании прогрессистов уже сказалась перемена общественного мнения. Всякое предложение, направленное к осуществлению проекта Имеретинского, встречало или страстные возражения и критику, или глухую, но упорную оппозицию. Однако партия, стоявшая за экспедицию, все же была гораздо многочисленнее и считала в своих рядах таких влиятельных членов клуба, как Аракчеев, Гольцов, вице-председатель Стремоухов, сам Имеретинский, Добровольский и проч. Во главе враждебной партии стал Штернцеллер, выдающийся ум, глубокие познания и ораторский талант которого делали его опасным противником.

Как бы то ни было, на втором собрании решили все работы по постройке нового аппарата поручить четырем лицам: Аракчееву, Имеретинскому, Гольцову и Добровольскому; клуб, как и в первый раз, открыл им неограниченный кредит.

Это постановление подлило масла в огонь и нападки на проект молодого изобретателя стали еще более страстными, чем раньше. Все без исключения периодические издания печатали статьи за и против экспедиции. Публичные лекции и рефераты посвящались тому же вопросу; после них всегда возникали страстные прения, в которых вся аудитория принимала живое участие.

Нападение велось противниками по всему фронту. Наряду с научными аргументами, направленными против осуществимости путешествия в межпланетном пространстве, партия «антиэкспедиционная», как ее называли газеты, не брезгала и нападками личного свойства. Всевозможные юмористические листки и даже более серьезные органы усиленно старались очернить Имеретинского и его сторонников и подорвать доверие общества к ним. Эта некрасивая работа отчасти достигала успеха, так как ряды защитников проекта заметно поредели, и среди них чувствовалась неуверенность и замешательство.

Дни бежали за днями, работы по постройке аппарата быстро двигались вперед, а всеобщий горячий спор продолжался. Но вскоре он сосредоточился преимущественно на страницах ежедневного «Вестника Солнечной Системы». Эта газета возникла вскоре после обнародования открытия Имеретинского, в период беззаветного увлечения замечательным изобретением. Смелое и остроумное название, которое как бы показывало, что теперь область человеческих интересов распространяется на всю солнечную систему, сразу привлекло ей много подписчиков. Успеху газеты способствовал солидный состав сотрудников, среди которых было много профессоров и ученых с громкими именами. «Вестник Солнечной Системы» уделял много внимания предприятию клуба, а также теоретическим вопросам астрономии. Во время дебатов о выборе планеты, которую должна посетить первая экспедиция, газета помещала у себя статьи различных направлений, чтобы читатели ее получили всестороннее освещение вопроса. И вот в начале сентября в «Вестнике» появился ряд статей Штернцеллера, конечно, против экспедиции. Они были написаны со свойственной этому ученому силой и талантливостью. Оставить вызов без ответа было безусловно невозможно, молчание произвело бы слишком неблагоприятное впечатление.

Имеретинский прекрасно понял это и поехал к Добровольскому просить его написать возражение. Молодой астроном задумался и наконец стал отказываться.

— Видите ли, — сказал он, — я, само собой, найду, что возразить на аргументы Штернцеллера, и сумею написать ответную статью. Но я уверен, и говорю это не из скромности, а вполне убежденно, что конечная победа будет на стороне Густава Ивановича (имя Штернцеллера). Он обладает таким громадным астрономическим опытом, таким запасом знаний, собранным за долгие годы его ученой деятельности, что я уже просто в силу своей молодости не могу с ним бороться.

Имеретинский начал возражать и уговаривать Добровольского не отступать перед трудностями. Но последний не сдавался.

— Вместе с тем наш маститый противник обладает безусловно выдающимся литературным талантом; красота и свобода изложения, привлекательность и картинность сравнений — все это действует на читателя-дилетанта. А вы и сами прекрасно знаете, что я пишу дубовым языком, сильно напоминающим гимназические сочинения. Как же я могу при таких условиях начать полемику с Густавом Ивановичем?

Изобретатель молчал. Он сознавал, что астроном прав, но вместе с тем видел необходимость ответить на статьи Штернцеллера и не знал, кого противопоставить грозному противнику. Его вывел из затруднения сам Добровольский.

— Знаете, Валентин Александрович, — сказал он, — попробуйте обратиться к графу Александру Павловичу. Может быть, он согласится, в виду критического положения, взяться за перо. Он уже давно не пишет, но вы знаете какой это был выдающийся ученый и художник слова одновременно.

Имеретинский поблагодарил за совет и отправился к Аракчееву. Граф выслушал изобретателя и, к его удивлению, сразу согласился.

— Вы правы; это мой долг постоять за наше общее дело. Дайте, пожалуйста, последние номера «Вестника Солнечной Системы», я их не читал; я обдумаю возражение и на днях отправлю его в редакцию.

Через два дня в газете появилась статья, подписанная Аракчеевым, по пунктам разбивавшая все положения Штернцеллера. Последний, конечно, тоже не смолчал и, таким образом, возник спор между двумя ветеранами астрономии.

Весь мир внимательно следил за блестящей полемикой двух равносильных противников. Оба всю жизнь посвятили своей науке и обладали громадными знаниями. Оба вместе с тем в совершенстве владели пером. На стороне Штернцеллера было остроумие, часто переходившее в сарказм; Аракчеев зато превосходил его глубиной мысли и силой научного воображения. Одним словом, нашла коса на камень.

Интерес к спору был настолько велик, что статьи противников по телеграфу передавались некоторым газетам Франции, Англии и Германий. Тираж «Вестника Солнечной Системы» достиг невероятной цифры 4½ миллионов, и издатель радостно потирал себе руки.

Краткое изложение знаменитого спора, который можно сравнить с полемикой Кювье и Жоффруа Сент-Илера в стенах Парижской академии наук в 1830 году, может быть, заинтересует читателя, несмотря на бледность его перед блестящим оригиналом. Неудовлетворенные нашим изложением могут обратиться к «Вестнику Солнечной Системы» за сентябрь 19… года.

Штернцеллер в нескольких больших статьях выставлял целый ряд возражений против возможности достигнуть Венеры на аппарате Имеретинского.

Возражения эти касались, как самого аппарата, так и тех трудностей, которые ожидали его в межпланетном пространстве. Но, конечно, в аргументах талантливого ученого не было и тени уличной брани и личных нападок, которые позволяли себе некоторые антиэкспедиционисты.

«Первое, так неожиданно счастливо и в то же время несчастливо закончившееся путешествие, — писал астроном, — показало некоторые недостатки, в общем, безусловно гениального изобретения. Зеркало аппарата оказалось хрупким и было сорвано сравнительно слабым ударом метеорита, между тем как вагон выдержал гораздо более сильный толчок, полученный им при падении в воду. При сравнении силы обоих ударов, я основываюсь на показании самих членов экспедиции.»

Далее Штернцеллер указывал на недостатки вентиляционной системы вагончика, именно, отсутствие автоматического притока кислорода, возможность утечки азота через мельчайшие и неизбежные поры в стенках, скопление ядовитых органических газов, выделяемых при дыхании и проч.

«Все эти, на первый взгляд, мелкие недочеты имеют первостепенное значение и могут послужить причиной возвращения с середины дороги или, что еще неизмеримо хуже, гибели экспедиции. Но главное препятствие, — продолжал в другом номере Штернцеллер, — лежит не в структуре аппарата, — ее можно постараться улучшить, а в условиях эфирного пространства, от воли человека совершенно независящих.»

К сожалению, мы принуждены за недостатком места и отсутствием под рукой необходимых документов, ограничиться несколькими отрывками из великолепных страниц, посвященных этому последнему вопросу.

«Рассчитывая время и быстроту полета, знаменитый изобретатель упустил из виду ни более ни менее, как закон инерции!! Факт странный и необъяснимый, но все-таки факт. Если какое-нибудь тело будет под влиянием лучевого давления нестись от Солнца со скоростью 250 килом. в сек., и если затем действие лучевого давления сразу прекратится, то инерция будет настолько велика, что данное тело умчится в бесконечность, преодолевая силу солнечного тяготения. Таков неопровержимый вывод из законов механики. Удачное маневрирование „Победителя пространства“ при изучении первой экспедицией Луны нисколько не опровергает моих слов. Тогда аппарат менял лишь свое боковое направление, но все время продолжал удаляться от Солнца, пока его не увлек августовский звездный поток. Таким образом, как это ни странно, метеориты спасли экспедицию, вернув ее на Землю. Без этого аппарат, увлекаемый непреодолимой силой инерции, улетел бы в холодное межзвездное пространство, где путешественников ожидала неминуемая гибель.»

«Межпланетное пространство вовсе не является абсолютной пустотой, как думают многие; путешественники могли в этом убедиться на собственном печальном опыте. Астрономия еще очень мало знает относительно метеоритов солнечной системы, но мы в праве думать, что существует огромное количество метеорных потоков и отдельных камней, которые по всем направлениям рассекают пространство.»

«Каждый болид — это серьезная опасность для экспедиции, каждый поток падающих звезд — неизбежная гибель.»

«…Мне осталось коснуться еще одного препятствия, ожидающего путешественников за пределами Земли.»

«Осенью и весной под нашими широтами и постоянно близ тропиков на вечернем или утреннем небе можно наблюдать слабое пирамидальное свечение, которому иногда на противоположной стороне горизонта соответствует противосияние (gegen schein). Это явление называется зодиакальным светом, т. к. оно располагается в созвездиях зодиака. Хотя природа его не вполне выяснена, однако определенно установлено, что причиной сияния является свет Солнца, отраженный от мелких твердых телец. Разногласие только в том, как они расположены. окружают ли они Землю в роде кометного хвоста, или составляют продолжение таинственной солнечной короны, или рассеяны вдоль земной орбиты и т. д. Как бы то ни было, аппарату придется проходить область зодиакального света, что составляет лишнюю серьезную опасность.»

«Может быть, в связи с последним явлением стоят скопления метеорной пыли, которые, вероятно, занимают большую часть пространства между Землей и Солнцем. Эти небесные облака, как они ни редки и прозрачны, могут сильно замедлить полет аппарата и оставить пассажиров его без кислорода и провианта.»

В остальных статьях Штернцеллер разбирал условия обитаемости планет для человека и доказывал, что Венера им ни в каком случае не отвечает. Особенно подробно писал он о невозможности для аппарата благополучно спуститься на Венеру и подняться с нее.

«Чтобы остановить падение аппарата на Солнце, путешественники прибегнут, конечно, к помощи лучевого давления. И вот тут их ждет неизбежная катастрофа: зеркало не выдержит силы давления при стремительном полете аппарата и, лишенный своей движущей силы, он упадет на Солнце.»

«С поверхности Земли аппарат поднимают аэростатами. А позаботились господа строители оборудовать воздухоплавательный парк на Венере? Без этого, при густой и влажной атмосфере этой планеты, путешественники окажутся навеки пригвожденными к ее материкам…»

«Во всяком случае, экспедицию придется отложить на 583 дня, когда Венера займет то же положение относительно Земли, какое она имела 20-го августа. Я надеюсь, что за эти 1½ года путешественники сами откажутся от своего намерения.»

Последняя статья оканчивалась такими словами:

«Я обращаюсь к благоразумию членов клуба „Наука и Прогресс“, самого изобретателя и его товарищей по экспедиции. Необходимо немедленно собрать экстренное собрание и остановить роковое предприятие.»

«Я уверен, что мои коллеги по клубу сохранят миру жизнь людей, от гения которых человечество в праве еще так много ожидать. Таким образом будет достигнута единственная цель моих слабых, но искренних строк: вырвать у холодного и равнодушного эфирного океана его будущие жертвы.»

«Прогрессисты! спасите неосторожных — это ваш долг!»

Эти сильные и красивые статьи Штернцеллера не могли не произвести сенсации. Казалось, что на его всестороннюю и суровую критику ответить нечего. Знаменитый астроном не оставил без внимания ни одной стороны вопроса и всякий раз неумолимая логика приводила его к одному и тому же ужасному выводу:

«Экспедиция должна погибнуть.»

Когда граф Аракчеев прочел только первые из этих статей, он почувствовал, что у него волосы становятся дыбом. Но, разбираясь глубже в аргументах Штернцеллера, он увидел, как много в них преувеличения и одностороннего освещения.

И вот старый граф по пунктам разобрал весь ряд его статей и высказал свое, не менее компетентное, но диаметрально противоположное заключение.

«Обдумывая многочисленные возражения, — читаем мы в его ответе, — выставленные Г. И. Штернцеллером против организации второй небесной экспедиции, я нашел в них массу ценных предостережений, за которые и приношу нашему почтенному противнику искреннюю благодарность от имени путешественников и своего.»

«Некоторые его указания на технические недочеты аппарата уже приняты во внимание, устранением других, озабочена строительная комиссия и по-сейчас. Так, увеличена прочность скреплений вагона с зеркалом, водородно-кислородный прибор Люмьера-Вассерштофа снабжен автоматическим механизмом и проч.»

«Но центр тяжести нашей полемики лежит, конечно, не здесь, а в условиях межпланетного пространства и Венеры, с которыми придется бороться экспедиции.»

Прежде всего Аракчеев касался инерции и, не отвечая на иронию Штернцеллера, просто указывал на два обстоятельства, опровергающие его безотрадный вывод: для путешествия с Венеры на Землю можно не пользоваться полной скоростью, 250 килом. в сек., или направить аппарат прямо на Землю и тогда он в ее атмосфере через немного минут потеряет свою чрезмерную быстроту. Такого несложного и остроумного выхода из затруднения Штернцеллер, очевидно, не предвидел,

«В своем дальнейшем изложении Густав Иванович прибегает к доказательству от неизвестного, но подобные аргументы являются обоюдоострыми. Он говорит, что астрономия мало знает о метеорных потоках; однако это обстоятельство вовсе не доказывает, что их много в солнечной системе, как мы это читаем дальше. Конечно, экспедиция должна. считаться с опасностью столкновения, но аппарат прекрасно маневрирует (с этим согласился и сам Штернцеллер), и путешественники при достаточной бдительности и осторожности всегда могут уклониться от болидов.»

Такие же рассуждения граф с большим умением прилагал и к зодиакальному свету, по поводу которого он привел несколько очень интересных и тонких собственных наблюдений, произведенных лет десять тому назад в Египте.

Зодиакальный свет в Японии.

«Все до сих пор указанные трудности могут в худшем случае замедлить путешествие. Это еще более справедливо для скоплений метеорной пыли. Экспедиция же запасается всем необходимым на такой промежуток времени, что небольшая задержка в пути ей не страшна.»

Парировать остальные аргументы Штернцеллера Аракчееву было уже не трудно. Относительно обитаемости планет для человека он отсылал противника к статьям многих астрономов во время обсуждения вопроса «Куда?» перед первой экспедицией.

«На Венере, — справедливо доказывает граф, — путешественники должны спуститься на высокую гору, где солнечные лучи не закрыты завесой облаков. Но так как это легко может не удастся, то раму зеркала и самый вагончик решено сделать разборными. Это даст возможность экспедиции, в случае нужды, разобрать аппарат по частям, перенести его на подходящее для отъезда место и там вновь собрать. Удвоенная энергия солнечного света поможет найти такое место на поверхности планеты.»

«Откладывать экспедицию на целых полтора года также нет необходимости. Я надеюсь, что к 20-му сентября аппарат будет готов. Выехав в этот день, экспедиция употребит всего 8 лишних дней, чтобы нагнать ушедшую вперед по своей орбите Венеру; все путешествие продолжится 50 дней.»

Не менее удачно опровергал маститый председатель клуба все новые доводы, которые приводил изобретательный противник.

Наконец Аракчеев принял и последний вызов Штернцеллера и объявил о созыве экстренного собрания прогрессистов на 14-ое сентября.

«Пусть наши товарищи по двадцатилетней культурной работе, которой всегда были посвящены все силы клуба, — пусть они рассудят наш спор. Я же с своей стороны вполне поддерживаю сторонников экспедиции. И думается мне, никто не заподозрит человека, прожившего почти три четверти столетия, в легкомыслии и неосторожности. Доказательством же моей искренности служит то, что я доверяю аппарату Имеретинского свою дочь. Конечно, я признаюсь, что буду бояться за нее, что успокоюсь вполне только тогда, когда она вернется ко мне невредимой. Но все-таки, как старый астроном, как человек, преклоняющийся пред гением молодого изобретателя, и даже как отец, я говорю: „Экспедиция должна ехать, мы не имеем права из-за наших личных опасений и чувств препятствовать славному путешествию.“»

Отправив свою рукопись в редакцию, Аракчеев от волнения не мог всю ночь сомкнуть глаз. Ученый и человек безусловно победили в этой благородной душе эгоизм отца; но он глубоко страдал и минутами был готов ехать сам, хотя и сознавал, что слишком стар для такого путешествия, лишь бы удержать дочь от опасного шага.

Имеретинский видел эту скрытую борьбу в душе Аракчеева и всеми силами спешил с постройкой, чтобы скорей все кончилось и граф дожил до радостного дня возвращения дочери с Венеры.

После наделавших так много шуму статей двух почтенных астрономов в газетной полемике наступило затишье: противные партии ожидали исхода экстренного собрания.

Как раз в это время Добровольский выпустил небольшую брошюру, под заглавием: «Observations de la Lune pendant la première expédition célèste de l'annèe 19..», с параллельным русским текстом. Эти «Наблюдения Луны» были тотчас же переведены на все европейские языки.

Несмотря на некоторую сухость и специальность изложения, брошюра произвела хорошее впечатление. Никому ведь раньше не доводилось наблюдать земного спутника на расстоянии 1000 километров, да еще не закрытого дымкой нашей атмосферы; и поэтому Добровольскому удалось различить массу интересных и важных подробностей. Подводя итог своим кратковременным, но ценным наблюдениям, молодой астроном давал полную картину лунной поверхности и предлагал несколько новых остроумных гипотез.

Кстати появившаяся книжка значительно подняла шансы сторонников экспедиции. Скептики и равнодушные увидели, что даже небольшая экскурсия в межпланетное пространство дала хорошие результаты. Как много, следовательно, в праве наука ожидать от продолжительного плавания по волнам эфира.

Но и партия Штернцеллера деятельно готовилась к собранию 14-го сентября. Члены ее агитировали среди прогрессистов, стараясь завербовать как можно больше сторонников. Многие колеблющиеся и нерешительные действительно перешли на их сторону.

Настроение было сомнительным.

14-го сентября Аракчеев, слегка взволнованный, но пунктуальный, как всегда, ровно в 8 часов вечера взошел на председательское место.

Открывая собрание, он в нескольких словах объяснил, в чем дело, и объявил от имени путешественников, что если клуб отменит свои прежние постановления о поддержке экспедиции, то они вполне подчинятся такому решению и немедленно приостановят работы за счет клуба по постройке аппарата. «Но, — добавил граф, — в таком случае В. А. Имеретинский, конечно, оставляет за собой право добиваться осуществления своего проекта помимо клуба „Наука и Прогресс“.»

Заседание продолжалось очень недолго и было каким-то мрачно-сосредоточенным. Говорили всего два оратора: Гольцов и неутомимый Штернцеллер. Затем собранию были предложены две резолюции. Первая выражала полное доверие работам строительной комиссии и обещала Имеретинскому по-прежнему моральную и материальную поддержку; вторая говорила, что после первого печального опыта клуб «Наука и Прогресс» считает невозможным рисковать жизнями четырех путешественников и совершенно уклоняется от неблагоразумного предприятия. Баллотировка шарами заняла всего полчаса. Подсчет шаров производили 4 члена клуба, по два от каждой враждующей партии.

Результат явился неожиданным даже для Аракчеева, уверенного в сочувствии прогрессистов: резолюция антиэкспедиционистов собрала всего 60 голосов. Это решение собрания, оставшегося верным своим прежним принципам поддерживать всякое смелое предприятие, было встречено громом аплодисментов.

Казалось бы, после такого дружного постановления противники экспедиции должны были умолкнуть, видя, что их дело все равно проиграно. Но вышло наоборот: резолюция прогрессистов вызвала новую газетную бурю и ожесточенный спор.

Теперь статьи противных партий дышали озлоблением и все чаще переходили на личную почву. Некоторые особенно азартные поклонники Имеретинского предлагали даже исключить из членов клуба Штернцеллера и всю его партию, но против такой нелепой нетерпимости восстал всем своим авторитетом Аракчеев, вполне поддерживаемый Имеретинским и остальными путешественниками. Зато в рядах их противников нашлись люди менее щепетильные, которые прибегли к очень некрасивому средству борьбы. Они заговорили о необходимости вмешательства гражданских властей в дела клуба. При этом авторы полицейского изобретения не стеснялись называть прогрессистов «сборищем сумасшедших» и другими, чисто джентльменскими эпитетами. Они находили, что обязанность государства оберегать своих граждан от умалишенных, и что поэтому клуб должен быть закрыт, а экспедиция задержана, ибо члены ее идут на верную смерть. «А от этого всегда удерживают разных маниаков, хотя бы и силой» — вот подлинное выражение одной петербургской ежедневной газеты.

Жить в такой атмосфере было очень тяжело и поэтому Имеретинский всеми силами спешил поскорей уехать. Самым деятельным его помощником был безусловно Гольцов. Энергичный и подвижной секретарь клуба поспевал решительно всюду и проводил целые дни на заводах и в мастерских. Он придумал, между прочим, один весьма полезный для экспедиции прибор. Велосиметр показывал скорость и направление движения аппарата, но чтобы найти его расстояние от Солнца или Земли, приходилось всякий раз производить расчет пройденного пути. Изобретательный секретарь решил устранить это неудобство и снабдить вагончик инструментом, который бы прямо показывал расстояние от Солнца.

Идея его была крайне проста; прибор основывался на изменении силы тяжести с расстоянием. Гольцов взял чувствительные пружинные весы и положил на них небольшой груз; — вот и весь механизм.

По мере удаления или приближения от Земли и Солнца пружинка будет разгибаться или сгибаться, благодаря изменению веса гирьки. Небольшая табличка показывала отношение между высотой груза и расстоянием от Земли и Солнца.

Эти весы поставили около велосиметра.

Вообще во внутреннем устройстве вагона произошли некоторые перемены, и он принял еще более уютный вид. В нижней комнате находились следующие предметы, начиная от двери и идя направо вдоль стены: дверь, витая лестница в верхнюю комнату, боковое окно, шкап со столовой посудой, кухонной утварью и провизией для расхода в ближайшие дни: плита; кран от кислорода и ручки рычагов для управления зеркалом; прибор для удаления углекислоты, весы Гольцова, велосиметр — это было как бы машинное отделение; второе окно; наконец стол с четырьмя стульями и над ним лампа (друмондов свет); образовавшаяся при горении вода стекала в особый резервуар. Середину комнаты занимало нижнее окно.

Наверху была немного иная обстановка. Над дверью первого этажа находилось окно; дальше, направо: лестница, шкапы с инструментами, запасами и проч., стол со стульями и лампой, окно, краны и рычаги, поглотитель углекислоты, вторые весы и велосиметр, наконец опять ряд шкафов. В потолке круглое окно.

Ночью пассажиры могли расстилать на полу надувные резиновые матрацы и спать спокойно. На подобное помещение было бы просто грешно жаловаться, ибо даже салон-вагон любого экспресса не доставляет такого комфорта.

Постройка аппарата, который назывался по-прежнему «Победитель пространства», была уже почти закончена, когда Имеретинский получил следующее странное анонимное письмо:

«Спешите. Ваши враги не дремлют и могут вас опередить. Опасайтесь нового покушения на аппарат.

Неизвестный друг в стане врагов.»

Эта краткая записка очень удивила изобретателя. Он показал ее Аракчееву и остальным членам строительной комиссии и экспедиции. Особенно странной показалась всем фраза «Вас могут опередить».

Имеретинский с еще большей энергией и поспешностью продолжал постройку. Вместе с тем он принял решительные меры против всякой попытки повредить аппарату. Однако, один раз еле-еле избежали катастрофы: рабочие нашли адскую машину, искусно спрятанную в скреплениях зеркала с вагоном. Само собой разумеется, что не удалось выяснить, кто был виновником покушения.

Благодаря опытности, приобретенной при постройке первого аппарата, а также благодаря тому, что вагончик пришлось только починить, работы на этот раз были закончены гораздо скорее, и через месяц, 19-го сентября, новый «Победитель пространства» и необходимые для его подъема аэростаты ждали только пассажиров, чтобы унести их в заоблачные страны.

Отъезд назначили на 20-е сентября.

Имеретинский настоял на том, чтобы не было никаких торжественных проводов. Аэростаты стояли на якоре не на Марсовом поле, где неизбежно собралась бы громадная толпа, а в 12-ти верстах от Петербурга, по Финляндской жел. дор. Туда же доставили аппарат и укрепили его на площадке. 19-го вечером путешественники простились с товарищами по клубу, а 20-го с утра собрались у Аракчеева. Здесь были, кроме семьи графа и отъезжающих, только Гольцов и Рогачев, ставший близким другом Имеретинского и Добровольского. После раннего обеда все вместе отправились на Финляндский вокзал, а в 3 часа путешественники уже поднялись на платформу. Невеселая петербургская осень провожала их мелким дождем и холодной, серой погодой. Эта мрачность природы вполне гармонировала с настроением всех собравшихся, столь непохожим на первый радостный отъезд экспедиции. Однако путешественники и провожающие испытывали, вместе с грустью и тревогой, также чувство облегчения, что теперь кончена долгая борьба с врагами, и экспедиция станет недоступной их козням и проискам.

В начале четвертого канаты были перерублены, и освобожденные воздушные шары понесли «Победителя пространства» прочь от темного Петербурга, наверх, где под пеленой туч светит вечное, ничем не омрачаемое Солнце!

* * *

Преодолев массу препятствий, экспедиция клуба «Наука и Прогресс» все-таки достигла на этот раз своей цели. Аппарат Имеретинского вполне оправдал возложенные на него надежды; он оказался настоящим «Победителем пространства». Путешественники пролетели на нем большое пространство. В это время они собрали массу ценных данных в области астрономии и физики и широко раздвинули рамки других наук. Этому плаванию по волнам эфирного океана и изучению его островов — планет солнечной системы — будет посвящен особый роман.