Ноют спина, руки, шея. Ноги подкашиваются. Сколько тачек с камнями, глиной, цементом перетаскали! Поначалу считали: пять, десять, двадцать. Потом перестали считать. Сегодня нам повезло. С утра раза два отдыхали. Разрешил шеф Отто, который командует нами. Нет, Отто не из коричневой своры. Даже внешне он не похож на них. Глаза у него добрые и отчего-то грустные. Он всегда позволяет отдохнуть, когда поблизости нет Леймана, одного из хозяев фирмы, в которой мы работаем.

Лейман ходит по стройке, заглядывает в каждый угол и громко кричит. Пронзительный, гортанный крик его слышен издалека. Мы прячемся от него. Никогда я не слыхала такого мерзкого голоса. Он вызывает в душе такую же боль, как свист хлыста, с которым хозяин никогда не расстается.

Бьет Лейман наотмашь. Подойдет и внезапно полоснет, как саблей. Словно предлагает игру в скакалку с неудачным концом — ударом по ногам. И тогда довольно хохочет. От его хохота становится страшно.

Нас пугает сам вид его. У него рыжие волосы, красное лицо с распухшим носом, вылинявшие, брови и зеленые колючие глаза. Поражает и обувь: высокие коричневые краги с ремнями и металлическими пряжками.

Я ненавижу его. Он недавно бил маму. Кажется, в тот момент он бил и меня. Бил, смеясь, с радостью.

…Вместе с Гитой Ефимовной Мацкевич, красивой, представительной женщиной, врачом, мама тянет тачку. Лейману это доставляет удовольствие: два врача в одной упряжке. Он внимательно следит за ними, держа в руках хлыст.

Мы с Асей идем следом за мамой и Гитой Ефимовной. Вдруг мама спотыкается, падает. Из тачки вытекает раствор.

Я бросаюсь к маме.

Лейман изо всей силы стеганул ее по спине. Бегу спасать маму. Хватаю на лету хлыст. Я уже не боюсь его. Плачу и кричу что есть мочи:

— Schlage Mutti nicht! Sie ist doch ein Mensch!

Удивительно, но Лейман перестает бить. Он поглядывает то на маму, то на меня. Потом переводит взгляд на Отто.

Тот смотрит на него с укором.

Лейман визгливо вскрикивает: «Verflüchte Juden!» — и отходит.