Часов в двенадцать на Свердлова прибежали мои подружки — белоруски Ната и Нина.
— Не ходите в гетто. Там погром!
Сразу вспоминаю приезд Гаттенбаха в юденрат! Его слова: «Пять тысяч душ!» Вот почему столько колонн не выпустили сегодня на работу в город. Нашей колонне посчастливилось — она одной из первых вышла за пределы гетто. А мама с Инночкой там…
— Я побегу туда.
— Куда побежишь? — останавливают девочки. — И им не поможешь, и себя погубишь…
Ната и Нина печальные стоят рядом. Чем они могут мне помочь? Взять к себе — опасно.
Стоим и плачем.
— Ася жива? — спрашивает Ната.
— Ага, только очень больная… У нее припадки с той поры, как немец ударил плетью по голове. Ей сегодня худо… Идите домой… Спасибо…
Ноги стали непослушными. Плетусь долго-долго. Ася сидит на приступках лестницы, закрыв глаза. Ей плохо.
Тяжко говорить про новость, с которой пришли Ната и Нина. У Аси в гетто осталась мама. Отец погиб в первые же дни во время облавы. Родители Аси — юристы. Семья Воробейчиков была очень уважаема в городе.
Я всем рассказываю про страшную новость. Может, люди разбегутся? Может, у знакомых спрячутся? Хотя куда бежать?
Подхожу к Эдит и Линде.
— In Getto eine Aktion!— говорю я.
— Aber in Sondergetto dasselbe? — спрашивает Линда. .
Я умоляюще смотрю на Эдит.
— Man muß Otto sagen. Ins Getto darf man nicht gehen. Alle werden erschossen…
Попросить Отто? Что он может сделать, особенно теперь, когда Лейман вернулся из Германии?
Эдит молчит…
Я уже не беспокоюсь о себе. Мои мысли только о маме с Инной. Представляю себе, как они забираются в тайник, как сидят там, измученные, перепуганные. А может, их уже нет?
Время, кажется, остановилось, не движется. Боюсь спросить: а вдруг уже закончился рабочий день и нас вот-вот поведут туда, в гетто?
Никто не бежит, не пытается скрыться в городе. Да и куда бежать без паспорта.
Эдит объясняет, что Лейман из Германии еще не приехал. Но есть ли надежда? Что может сделать Отто?
В пять часов Отто объявляет, что колонна в город не идет… Вечером он принес нам хлеб.
Ночь проводим в подвале…
Утро 3 марта.
Работаем, таскаем тачки. Как там мои? Может быть, их уже нет? У Аси снова приступ эпилепсии. Отто освободил ее от работы. Сидит, бедненькая, на ступеньках лестницы, думает о своей маме…
Я таскаю тачки с Юлей Горфинкель. У нее уже нет родителей, их убили.
От усталости едва переставляем ноги.
Отто то и дело переговаривается о чем-то с Эдит. Мы просто молимся на него. На свой страх и риск он не пустил колонну в гетто.
Как он объяснит свой поступок, если спросят?
Сегодня он не похож сам на себя. Нервничает: не там положили, не туда носите. Мы понимаем, у него скверное настроение.
Конец рабочего дня. Отто выстраивает колонну, ведет в гетто.
…Вокруг лужи крови на снегу — следы погрома.
Навстречу бегут люди. Ко мне бросается Инна с какой-то женщиной. Боже мой, я едва узнаю маму. Живая! Только маму действительно не узнать! Желто-синее лицо, какие-то серые волосы, пальто на ней длинное-длинное. Да, это мама, страшно похудевшая, потому и пальто стало длинное, болтается, как на вешалке.
— Живы, живы,— я плачу от радости.
Замечаю рядом Отто.
— Мама, это он спас всех…
Мы смотрим ему вслед. Он направляется с Эдит и Линдой в зондергетто. Я спрашиваю, был ли там погром.
— Нет,— отвечает мама,— их еще не трогали.
Юля тоже обнимает маму. А где Ася? Жива ли ее мать?
— Я искала ее, не нашла. Все, кто остался в живых, прибежали сюда,— говорит мама.
Мы бежим на Обувную, к Асе. Двери распахнуты, она сидит на кровати бледная, окаменевшая.
Ася осталась одна…
Все, кто был в укрытии, живы.
Мама рассказывает:
— С утра началась паника. Задержали рабочие колонны. Мы поняли, что вашу колонну раньше выпустили за ворота. Потом началась стрельба. Гетто оцепили. Мы успели спуститься в погреб. Инночка прижалась ко мне, дрожит. Ноги, спина, руки немеют. И о тебе думаю, о папе, о бабушке… А потом,— мама замолкает…
— Они стреляли в наш погреб,— продолжает соседка-врач Гита Ефимовна, стискивая виски. — И стреляли долго-долго.
— Нашли вход?
— Нашли… Только не спустились вниз, а стреляли с лестницы… Хорошо, что погреб длинный, мы забились в самый дальний угол. Вдруг слышим: «Да нет там никого. Видите, не кричат… Эх, взорвать бы этот кагал!»
— Я думала, что бросят гранату,—«дополнила маму Гита Ефимовна. — Как хотелось выскочить наверх, кинуться на этих нелюдей. Только подумала: выскочу — всех выдам.
Какая красивая женщина Гита Ефимовна! Высокая, стройная. Глаза яркие, синие. Волосы каштановые, связанные на затылке большим узлом.
— А знаете,— вдруг говорит мама. — Вчера у меня был день рождения.
— Ну вот,— обнимаю я маму,— мы победили в твой день рождения — остались в живых…