Голод заглушаем семечками. Люди нашли их на каком-то складе и кинулись туда. Тата Дроздова с Замковой улицы поделилась с нами. По-прежнему бродим по городу в поисках ночлега.

Ночуем в руинах. Моемся в Свислочи. От грязи и бесприютности, тоски завелись вши. Боимся их так же, как и голода.

Скоро запретят ходить по городу. Говорят, что евреев выселят в особый район…

На Юбилейной площади останавливаемся. Дома здесь не сожжены и старые афиши целы. Одна из них сообщает, что в белорусском театре спектакль «Последние». Режиссер — Михаил Зоров.

В этот театр я со своей подружкой Нилой Кунцевич ходила почти каждую неделю. Ее двоюродный брат был там художником-декоратором. Черноволосый, с выразительным лицом, он походил на артиста. Легкая походка, уверенный баритон, внимательные глаза. Где он теперь? Наверно, на фронте…

А у Нилы такие же мягкие, как у брата, глаза. Где Нила? Где режиссер Зоров? Интересно, он еврей или славянин? До войны никто из нас не думал об этом. Жили себе люди рядом дружно, хорошо.

Рядом с афишей объявление. И смысл его страшен. Инна тянет меня за руку, но я, прикованная к афише, вслух читаю, что граждане еврейского происхождения должны зарегистрироваться в юденрате и жить в специально отведенном для них районе, в гетто.

«Жиды», «гетто» — слова обжигают, вызывают боль и обиду, как леще чип а.

— А что такое жиды? — спрашивает меня Инна.

Слезы застилают глаза…

— Это злое, мерзкое слово. Тех, кто обзывает им людей, отдают под суд и штрафуют.

— И немцев отдадут под суд? — спрашивает сестренка.

— Отдадут обязательно.

…На соседнем доме снова объявление: «Жиды и коммунисты обязаны…»