Тороплюсь, на ходу ем оладьи. Думаю о нашем ежедневном меню: мелко порубленная и разогретая на сковородке лебеда или крапива, оладьи из высевок или картофельных очисток.
Тороплюсь. Сегодня договорились с Асей пристать к колонне на Республиканской. Успеваю сделать несколько шагов по Обувному переулку, чувствую какое-то беспокойство. Беспокойство переходит в тревогу, тревога в страх.
Навстречу бегут люди, окровавленные, одежда изодрана в клочья.
Женщина с окровавленной рукой останавливается, тяжело дышит.
— Что там? — бросаюсь к ней. — Облава? Погром?
— Не знаю… Хватают… Запихивают в машины… Еле вырвалась…
Значит, погром! Первая мысль о маме с Инной. Успели ли спрятаться?
А я? Что мне делать? Забегаю в какой-то двор. Забора нет. Видно, разобрали на дрова. Прячусь за ворота. Мимо, с Республиканской, бегут люди.
Через щель в воротах вижу немцев и полицаев, которые перерезают путь этим людям.
Я будто слилась с воротами. Если снизу увидят ноги — пропала. Может быть, из-за травы не видно?
Выхода нет. Дом совсем рядом, но там тихо-тихо. По-видимому, его обитатели уже попрятались.
Слышу лай собак, которых спустили на людей.
Вижу, неподалеку немец в эсэсовской форме. Что-то спрашивает у полицая. Полицай показывает ему дорогу. Немец поворачивается. Не верю своим глазам: Вальтер!
Что он здесь делает? В эсэсовской форме! С овчаркой! Неужели участвует в погроме? Но почему один, никого не хватает? Почему побежал в ту сторону, где мы живем?
А что если… позвать:
«Вальтер! Спаси нас! Спаси!»
Но не кричится. Крик застревает в горле. Он ведь немец…
…Машины гудят, гудят. Отъезжают или еще прибывают?
Вижу, немцы и полицаи побежали дальше по Обувной, направо.
Дворами, ползком, прячась, бегу домой. Спотыкаюсь об убитых, падаю, поднимаюсь, снова бегу. Не помню, как добежала до дому. Помню теплые мамины руки. Мама уже отвела Инну в укрытие, ждала, а вдруг я прибегу.
Укрытие. Не видно лиц, не слышно голосов. Темнота, холод, страх сковывают нас. Жмемся к маме. Она, кажется, греет нас своим дыханием.
…Трое суток тянулся погром. Трое суток тьмы и ужаса.