1
— Черт!! — прошипел Макарка.
— Лучше бы он, — шепотом сказал я, и ноги стали ватными. Ноги стали ватными, а я сам повалился с табуретки прямо в угол, за буфет, куда-то туда, где давно не ступала нога человека, тем более человека, вооруженного шваброй и мокрой тряпкой. Макарка таращился на меня, прилипнув к стене и время от времени открывая и закрывая рот. Не знаю, что меня так насмешило, но, не вылезая из своего заповедного угла, я начал хохотать. И что-то холодное, вяжущее, отталкивающе-скользкое проползло по моим жилам.
Позвонили повторно, а потом звонкий голос Нинки прозвучал трубами Апокалипсиса:
— Илюшка, я открою? Можно, я сама?
— Не смей!.. — задушенно выговорил я и начал выползать из угла. — Иди… иди сюда!
Несносная девчонка вошла. Ее темные глазки поблескивали неуемным озорством. Она зыркала ими туда и сюда, потом ловко стянула пряник и, сунув его в рот, уже с набитым ртом спросила:
— А у ваф фто? Вы играете, да?
— Кажется, уже доигрались, — ответил я, — М-ма-кар… и что?
Макар сам посерел и тряс щеками, словно его лицо обратилось в студень. Эти несколько секунд, прошедшие с момента первого звонка, показались нам едва ли не часом. К счастью, мне все же удалось взять себя в руки. Раскиснуть и разъехаться по швам у меня будут все шансы и в милом заведении, именующемся КПЗ, или камерой предварительного заключения. А сейчас, главное, не паниковать. Может, это вовсе и не ТЕ, о ком мы думаем? Мало ли кто может ко мне зайти?.. Ко мне часто кто заходит, особенно во второй половине дня. Я перешел из кухни в гостиную, как будто такой тактический маневр мог что-то изменить. Позвонили в третий раз. Макар и Нинка хвостом следовали за мной, не отлепляясь ни на шаг. Я открыл рот, желая высказать одну интересующую меня мысль, но тут же всякая необходимость в этом отпала. За дверью знакомый мерзкий голосок тети Глаши (я отчетливо расслышал каждое слово, вы же знаете, какая дурацкая акустика в наших домах!) проверещал:
— Да должен он быть дома, товарищ капитан! Тов… кап… да дома он, куда ему деться, у него и девчонка маленькая там, сущее веретено, за ней глаз да глаз! А на днях он меня… Сынок, а что он такого сделал? Украл, да? Спер, и деру? Я всегда подозревала, что он на руку нечист, даром что строит из себя этого… антиллигента!
Суровый мужской голос советовал тете Глаше до поры до времени помолчать. Ее время высказаться еще настанет. А сейчас тете Глаше лучше отойти от двери.
В сознании собственного величия тетя Глаша высморкалась в платок. Ее время еще настанет, сам товарищ капитан сказал.
Я вытянулся у стены. Сомнений быть не могло: это ЗА МНОЙ. Ну вот, теперь точно: приехали. Конвульсивно я открывал и закрывал проклятую книжку из стариковского сундучка, которая невесть как попала мне в руки. Наверно, уходя с кухни, я машинально взял ее — в момент стресса мне всегда требовалось занять чем-нибудь руки. «Если прыгнуть в окно, как недавно вылетел Макарка, то это равносильно… равносильно признанию собственной вины. Дескать, зачем бежал, если ты невиновен? Хотя у нас в России-матушке невиновные больше всего и трясутся. Если тупо не открывать дверь, то они ее вынесут… А что? Запросто. Правильно мне говорили: поставь металлическую дверь, сразу несколькими проблемами меньше станет. Эх! А теперь… А может, они уйдут?»
Спасительная соломинка в виде этой последней мысли, за которую я было уцепился, тут же сломалась. В дверь последовал сильнейший удар, потом еще и еще. Товарищи милиционеры отнюдь не были такими деликатными, как в образцово-показательном народном сериале «Менты». Я закусил губу и с силой швырнул книгой в стенку.
Тем временем удары в дверь вдруг прекратились. Потом послышался заботливый голос тети Глаши:
— Сынки, товарищи милиционеры. Да что ж вам калечиться, об дверь колотиться. Вот давеча тоже в сериале «Разбитых фонарей» видела, как какой-то толстый, Бухалис его, что ли… как грянулся тушей об дверь и давай ее сшибать, да так и повалил! Так тот Бухалис толстый, мордатый, что твой окорок, а вы, сынки, куда как худее будете, да!..
— А не заткнулась бы ты., бабка?! — не выдержал кто-то из славных стражей правопорядка. Тетя Глаша нисколько не смутилась. Она продолжала во все том же верноподданническом духе:
— А зачем вам ломать-то? Он там сидит, стервец, только открывать не хочет. Знать, вину свою чует, паршивец. Я вот щас-ка позову Никитку, слесаря нашего, он на раз откроет. Он — рукастый.
— Зови Никитку.
— А, забыла совсем, память уже никакая, сынки, товарищи милиционеры! Я ж совсем запамятовала. Нельзя Никитку. Он с утра сантехнику у Вальки из пятнадцатой квартиры чинил, а как починил, так в глотку залил по самые гланды… Пьянь, что уж там! Профессия такая. Его теперь никаким экскаватором… то есть, я говорю, его теперь никаким подъемным, краном не подымешь, А вот что! Вспомнила! Есть еще одни ключи, не которые в ЖЭКе, оттуда их Илюшка, паразит, забрал, когда еще наследство оформил бабкино. А другие, у Марьи Степановны, подруги покойной Антонины Никитичны, бабки Ильи этого непутевого. Вот у Марьи Степановны и надо стребовать клю…
— Где твоя Марь Степанна?
— Так в одиннадцатой квартире же.
В то время как любезная тетя Глаша оказывала посильную помощь представителям законности, Макарка Телятников один за другим конструировал планы моего возможного бегства из осажденной квартиры. Какой чуши он только не нагородил!.. Проекты были один другого фантастичнее. Он предлагал мне переодеться в женское платье и в таком виде прорваться через милицейские кордоны. Или залезть по балконам вышестоящих квартир на крышу, перейти в соседний подъезд и… Он тыкал пальцем в пустые пыльные антресоли и рекомендовал мне, сложившись по йоговской методе, спрятаться там, а он завалит меня пустыми пивными бутылками… ведь не будут же, дескать, менты разгребать пустую стеклотару? Я слушал вполуха. Какие антресоли? Какое бегство по крышам?.. Тоже мне, нашел кота в сапогах. Наконец финалом креативной деятельности Макарки стал проект «Отвлекающий маневр»: я прячусь (!!!), он приглашает милицию в дом, строит из себя воплощенную невинность, утверждает, что я вот-вот должен подойти, а сам накачивает оперативничков неиссякающим «Портвейном 666», а потом чуть ли не убеждает их в моей тотальной невиновности. Опера поют хвалу безгрешному и невинно охаянному Винниченко И. В. и сопричисляют к лику святых еще при жизни.
— Вот что, — вдруг жестко сказал я и выпил еще «трехшестерочного» пойла, — я открою им дверь. Вот пойду и открою, понятно? Я ни в чем не виноват, и я никогда в жизни Лену пальцем тронуть не посмел, даже когда хамил ей и смотрел с равнодушной харей, как она от меня уходит! А чтобы убить… Ничего! — Я скрипнул зубами. — Не может такого быть, чтобы не нашли настоящего!.. Этого, с лестницы!!! А если я буду от них бегать, то все равно— всю жизнь бегать не будешь, когда рано или поздно поймают, всех собак на меня и повесят.
И я, сев к столу (едва не промахнувшись задом мимо табуретки), бегло написал следующее:
«Заявление гр-на ВИННИЧЕНКО Ильи Владимировича.
В том, что 27 апреля сего года в кафе «Нью-Йорк», ул. Чапаева, 52, я присутствовал на свадьбе Лесковой Елены Владиславовны и Светлова Вадима Андреевича. Будучи без приглашения, я.. »
— Ты что написал, Винни? — пролепетал Макарка, заглядывая мне через плечо и даже вставая на цыпочки, хотя ему и без того все прекрасно было видно. — Ты что такое написал, болван?..
— П-правду!!
— В «Правду» ты сухари будешь заворачивать, дурень! — выдохнул Макарка и сделал попытку вырвать у меня плод моего недюжинного литературного таланта, но я откинул его локтем к противоположной стене, где уже сидела, глазея на нас и перебирая листы сундучковой книжицы, рогато-копытная девочка Нина. Я же продолжал строчить со скоростью, которой (в особенности учитывая мое состояние, в том числе — алкогольного опьянения) позавидовали бы иные стенографистки. Я описал все, как было. Буквально за две минуты я испакостил писаниной пол-листа.
«…уверен, что убийца, чьи приметы я описал выше, будет найден в самом скором времени. Илья Винниченко, 27. 04. 2005». И я расписался. После чего обозрел свое творение в целом. Позже я вспоминал… Почерк был то размашистый, как степной простор, то ковыляющий, как кибитка на раздолбанной осенней дороге. Несоразмерная с другими буква «а» в слове «заявление» напоминала чье-то раздутое от важности брюхо, нижние строки шли почти по диагонали, а фраза «Людмила Венедиктовна высказала мне свое нелицеприятное мнение о… » пересекалась с позднейшей тоненькой припиской «я даже ни разу не блевал» практически под прямым углом.
Макарка Телятников сидел у стены с безнадежным лицом. У него даже глаза стали какие-то телячьи, покорные. В душе он махнул на меня рукой. Рано, рано, дружок!..
Как обычно, в самый неподходящий момент встряла Нинка. То есть это я тогда думал, что в самый неподходящий. Сейчас же, по зрелом и ТРЕЗВОМ размышлении, я искренне Полагаю, что если бы не Нинка, то сейчас я именовался бы не именем-отчеством, а строго по номеру, как и положено в колонии строгого режима. Она подошла ко мне, тронула за руку и произнесла медленно, тихо… совершенно вразрез со своей обычной звонкой, громогласной и тараторящей манерой изъясняться:
— Дядя Илюша. Послушай меня.
Я вынырнул из полумертвого оцепенения, оплетшего меня своими костлявыми лапами. «Дядей» она называла меня второй раз на моей памяти. Первый раз — когда в позапрошлом году меня сбила машина и я лежал на тротуаре и пытался разглядеть в траве зеленых гномиков в оранжевых колпачках. Она тогда стояла надо мной и держалась обеими руками за мою голову…
— Дядя Илюша, ты хочешь отсюда уйти? Без меня?
Дети все-таки удивительные существа. Я медленно притянул ее к себе, обнял, погладил по голове, едва коснувшись этих злополучных, а теперь кажущихся такими безобидными и уже родными рожек, и, видимо, хотел сказать именно это — о том, что дети уди-ви-тель… Она не дала сказать. Она перебила меня на полуслове и, указывая куда-то в угол, предположила:
— Тогда пойдем вместе. Я туда уже со вчерашнего дня хожу. Я давно хотела тебе рассказать, что на говорящих осликах ездят задом наперед, а на коровок надевают седла и так воюют… но ты все время был пьяный и говорил мне, что я мешаю и что я чертенок. И что я порвала платье и сожрала печенье…
— Что? — тихо переспросил я, ничего не понимая (а как бы вы на моем месте?).
— Сожрала печенье, — улыбнувшись, повторила она. — Сож-ра-ла. Ты сам так сказал, а потом вы с Макаркой заперлись на кухне и звонили по телефону какой-то телке. Вы ее так и называли: телка. В деревню звонили, да? А если ты хочешь отсюда уйти, потому что тебя хотят обидеть, то пойдем, я тебе покажу. Я сама нашла, сама, правда. Я бы уже показала девчонкам из двора, только ты меня все время в запертой квартире оставлял.
И она, выпустив мою руку, направилась к углу, отгороженному от общего пространства комнаты большим громоздким шкафом конструкции, верно, еще самого Ноя и кучей какого-то хлама: игрушек, коробочек, бутылок из-под пива и минералки. Через хлам Нинка перепрыгнула одним махом и позвала меня уже из-за шкафа:
— Илюшка, иди сюда!
Машинально я поднялся и глянул туда, куда только что нырнула Нинка.
Ее не было.
Я протер глаза: ведь именно этот злополучный орган только что зафиксировал, как девочка в пестром платьице перелезает через кучу хлама и заходит в угол. Нинка должна быть там. Но еще раз повторяю: ее не было. Наверно, это уже перебор: в дверь ломятся опера, твоя племянница, как истинный чертенок с благоприобретенными чертовскими атрибутами, исчезает у тебя на глазах… А тут еще и эта проклятая бутылка с никак не желающим заканчиваться бухлом! Бог весть что я предпринял бы в следующую минуту, но в этот момент послышался звонкий смех Нинки, и ПРЯМО ИЗ СТЕНЫ— из вот этих линялых обоев, похожих на местами содранную чешую снулой рыбы, — вдруг высунулась тонкая детская ручонка! Сначала до локтя, потом по плечо, а потом показалась и белокурая головка с задорно блестящими карими глазенками, и вот уже вся Нинка стоит прямо на куче хлама и смотрит на меня, и смеется, смеется!.. Под аккомпанемент ее звонкого смеха во входной двери заскрежетал замок — заскрежетал так, как будто туда всунули по меньшей мере лом или кочергу, а не «родной» ключ, взятый у этой Марь Степанны из одиннадцатой квартиры! Я инстинктивно вскочил и попятился в сторону от прихожей. У Макарки отпала челюсть — и тут Нинка, подскочив ко мне, мотнула головой и потянула за собой:
— Быстрее, быстрее! Ты же не хочешь, чтобы они тебя видели!..
— Спрятаться в углу за шкафом? — пробормотал я. — Прекрасная идея…
И одним шагом я перемахнул через наваленные в углу коробочки и бутылочки, протянул руку, чтобы уткнуться костяшками сжатой в кулак ладони прямо в стену. Нинка чуть подтолкнула меня в спину — и откуда только взялась сила в ее тонких детских ручонках, — я качнулся вперед и выбросил перед собой вторую руку, чтобы упереться в стену. НО…
…ОБЕ РУКИ УШЛИ В СТЕНУ, КАК В ПУСТОТУ.
И это еще не все. Я продолжал заваливаться вперед по инерции — так, словно никакой стены передо мною не существовало, как будто я подавался в пустоту. Я видел, как приближалась стена, оклеенная этими дурацкими, в желтый цветочек, обоями, и машинально зажмурил глаза, ожидая удара… Удара лбом о бетон.
…Никакого удара. В нос вдруг шибанул омерзительный запах гнили, я открыл глаза и тут же вынужден был закрыть их снова: какая-то зеленовато-бурая жижа тотчас залепила глазные яблоки, склеила ресницы, и я не сразу осознал, что в приоткрытый рот, в нос и в уши мне лезет противный, скользкий болотный ил. Я затаил дыхание и, обретя равновесие, сделал шаг вперед. Следующая попытка открыть глаза оказалась более удачной: передо мной была все та же зеленовато-бурая пелена, но теперь она просветлела и выглядела более прозрачной. Я не без труда развернулся (окружавшая меня болотная жижа была вязкой и неподатливой) и увидел, что там, откуда я только что вышел в эту болотную зловонную среду (пока что выразимся осторожно), светился лимонного цвета продолговатый прямоугольник, по контурам так напоминающий маленькую дверь какой-то каморки. С легким зеленоватым отливом— как если бы лимон чуточку не дозрел. Где я?.. Попытки сделать вдох я не стал предпринимать: ведь этот омерзительный, скользкий, как жабья кожа, ил мог забить мои легкие, как уже вторгся в уши, в нос и испакостил рот. Я приблизил лицо к лимонному прямоугольнику ВХОДА и, словно через водолазную маску, увидел комнату собственной квартиры, свой стол с компьютером и Макарку рядом с ним. Контуры углов и очертания мебели чуточку колебались и плыли. Нина?.. Не успел я подумать о ней, как лимонный прямоугольник полыхнул короткой вспышкой, и Нина оказалась возле меня. Ее лицо, отделенное от меня слоем полупрозрачной жижи, выглядело все таким же наивно-детским, но теперь я смотрел на нее с опаской и недоверием. Конечно же она сразу поняла, что я сейчас должен чувствовать. Вот и говори после этого, насколько неразумны дети пяти с половиной лет от роду!
— Не бойся, Илюшка! — До меня донесся ее голос, чуть приглушенный, но я слышал эти слова столь же отчетливо, как если бы был на воздухе, а не в какой-то влажной среде, тем более такого отвратительного свойства. Нинка засмеялась:
— Да, тут вонь такая… Как от нашего мусорного ведра, когда ты его по неделе не выносишь. Но это ничего.
Ты что надулся? Ты дыши, дыши. У тебя получится. Я же вот — дышу. Смотри! — Она потянула ноздрями, и, к моему удивлению, у ее носа образовался небольшой пузырек воздуха. Нинка надула щеки и с силой выдохнула, и тотчас же из ее носа и рта вырвались целые грозди таких пузырьков!
Честно говоря, дыхания мне уже не хватало. В легких разгоралось удушливое жжение, обычное при нехватке кислорода. Чего там!.. Терять мне нечего. Превозмогая отвращение, я потянул в себя липкую и скользкую эту жижу, но теперь она не забилась в рот и нос… Каким-то непонятным ухищрением мои дыхательные органы выбирали кислород прямо из ила! Ощущения были не ахти, примерно то же, когда спускаешься в канализацию, где только что прорвалась труба и разлагаются трупы нескольких крыс в придачу. Но не в моем положении быть последовательным и строгим эстетом! Уже освоившись в этой невероятной ситуации, я перевел взгляд туда, куда вот уже, наверно, минуту указывала мне Нинка. Там, в комнате, огороженной от меня лимонным прозрачным прямоугольничком ВХОДА, уже вовсю орудовала милиция.
— Ты представь, что смотришь их по телевизору, — быстро шепнула мне племянница.
— Скорее через стенку аквариума.
— Аквариума? Это где рыбки? А, ну да, похоже. Ой, Макарка! Смотри, смотри, Макарка!.. Ему больно, да?
— Да уж не очень приятно… — глядя во все глаза, выговорил я. — Ччеррррт!!!
Макарке Телятникову в самом деле приходилось не сладко. Его сразу же повалили на пол носом вниз и скрутили руки за спиной. Обыскали. Оперативников было трое: низенький краснолицый тип, которого величали «товарищем капитаном» — он был в штатском, — и двое старших сержантов (если не ошибаюсь в погонах). Эти — то ли братья, то ли из одного зоопарка: здоровенные парни с одинаковыми лицами, одинаковыми фигурами и одинаковой манерой поведения. Наверно, именно про таких сотрудников милиции придумали анекдот про разделение труда. Это когда один напарник умеет писать, а второй — читать. Старшие сержанты упруго передвигались по гостиной, вот один уже направился на кухню, а второй ввалился в Нинкину комнату и. верно признав в огромном плюшевом зайце опасного уголовного преступника, ловким приемом повалил его на пол. И пнул вдогонку.
— Та-ак, — выудив из кармана Макарки его паспорт, протянул капитан, — Телятников Макар Анатольевич. Прописан совсем не здесь. Отчего находитесь не по месту прописки?
— А что я там, у родителей законсервироваться должен? — огрызнулся Макарка. — Никуда не выходить?
— Отвечать только на вопросы!
— Пришел в гости. Ну вы же сами знаете.
— На вопросы!..
— Пришел в гости к Илье Винниченко. Дней восемь или десять назад. И до сих пор не ушел. В данный момент проживаю у него. Вторую неделю. Вследствие проблем с родителями. Законом не запрещено. Дверь открыл своим ключом, снял копию с ключа хозяина квартиры, — угрюмым протокольным языком принялся отвечать Телятников, поняв, что играть в молчанку себе дороже…
— Так. Уже лучше. Симчук, Косорезов, что-нибудь есть?
— Никого в квартире больше не обнаружено, товарищ капитан, — доложили бравые старшие сержанты. Тут же в комнату выдвинулась неизменная тетя Глаша, куда же без нее, и доложила:
— А вся обувка его тута, три пары, я считала. Прячется где-то, вы поищите, сынки!
«Вот сволочь, — подумал я с холодным бешенством, — а ведь в самом деле три пары туфель на весну-осень у меня. И когда сосчитать успела? Надо, кстати, на досуге спросить у нее, куда делись мои семейные трусы в эротический белый горошек, может, она и моему нижнему белью учет каким-то образом ведет!»
— Тэк-с, — сказал капитан. — А известно ли тебе, Телятников, что твой друг подозревается в убийстве?
— Н-нет.
— А видел ли ты его сегодня?
— Да. Утром.
— А во второй половине дня не видел, что ли? Не появлялся он, значит?
— Я… спал.
— Значит, во второй половине дня Винниченко ты не видел, — резюмировал капитан.
— Н-нет, — выдавил Макар. Капитан прищурился, словно готовился выстрелить в бедного интеллигента-недоучку очередным каверзным вопросом и для того выцеливал мишень потщательнее. Неизвестно, сколько продолжались бы мучения Макарки, не угляди проницательный старший сержант на столе листок с моим заявлением, уже вырванный из блокнота и для наглядности прилепленный прямо к нижней части монитора. Он наклонился и, сорвав листок, прежде всего понюхал его. Ну что же, добро, все-таки сыскарь, ищейка. Сержант подозрительно покрутил листок и передал его своему близнецу, наверно, тому, в чьи обязанности входило читать. Второй сотрудник милиции впился в заявление выразительным взглядом гориллы, изучающей банан на предмет его пригодности в пищу. Потом, кажется, приступил к самому процессу чтения. Давалось ему это явно с трудом, могу авторитетно заявить как человек, который в порядке университетской педпрактики провел несколько уроков русского и литературы в школе.
— Товарищ капитан!..
Краснолицый оперативник поднял голову:
— Что там? Дай сюда. Так… так… та-а-а-ак!! Очень хорошо. — И он, вынув какую-то записную книжку, быстро черкнул в ней несколько значков. — Заявление-то любопытное! Да! А вот тут, в этом документе, мой дорогой Макар Анатольевич Телятников, черным по белому написано, что это, э-э, написал не кто иной, как ваш друг, Винниченко. Написал уже после убийства Елены Лесковой, написал здесь, вот в этой квартире! Вот за этим столом, а? А вы говорите — не видели его тут во второй половине дня! Что ты мне тут яйца крутишь, Макар Телятников? Не хочешь правду говорить про дружка своего, так?
— Я же говорила, что он тут, что никуда голубчик не мог деться, — снова выскочила из-за дверного косяка тетя Глаша.
Все эти в высшей степени логичные рассуждения делали честь товарищу капитану. К тому же он проявил себя как человек, который умеет сразу и читать, и писать, а равно рассуждать и делать из этого верные выводы. Редко в одном сотруднике милиции встречается такой сонм талантов!.. Макарка растерянно заморгал. Капитан встал и, жестом велев одному из старших сержантов остаться с Макаркой, направился со вторым своим сотрудником в комнату Нинки. В проем двери было видно, как оба бравых блюстителя закона выпотрошили шкаф, перевернули кровать и оба лежащих на ней матраца, а потом принялись шарить по тумбочкам, в которые не то что я, а и Нинка с трудом поместилась бы.
Племянница смотрела на деяния расторопного капитана и его помощника с плохо скрываемой обидой. Я даже испугался, что вот сейчас она выпорхнет из нашего невероятного укрытия и набросится на нехороших дядек, которые без видимой причины перевернули ее комнату. К счастью, у Нинки больше ума, чем у нас с Телятниковым, вместе взятых. Это я стал понимать в последнее время.
Капитан и старший сержант, сопровождаемые непрестанно кудахтающей тетей Глашей (откуда только обхождение взялось?), перешли в кухню. В гостиной остался только Макарка, сиротливо сидящий на полу у шкафа, спиной к нам, и старший сержант, расхаживающий по комнате длинными деревянными шагами. Он крутил носом и присматривался ко всему с такой подозрительностью, как будто плакат «Queen» на стене и разноцветные корешки книг с какими-то сложными и, главное, разными буквами могли внести решающий вклад в расследование убийства. В книги он потыкал пальцем, особо выделив «Парфюмера» Зюскинда (у-у, там на обложке голая баба нарисована, гы!). После этого книжного обзора он покрутил носом вокруг все того же «квиновского» плаката и сказал:
— Да, херово твое дело, ептыть. (Это он Телятникову.) Тебя бы, волосатый, к нам в камеру, нах. (Это уже — Фредди Меркьюри.) А твое дело, парень, совсем херово. Твой дружок девчонку замочил, да прямо на ее свадьбе. Все улики, ептыть, на это… налицо. Его ее мамаша видела, когда он шел с места убийства, и руки все в крови. Тетку лапнул, блузку теткину в крови заляпал. Так что ты давай его не покрывай, а то мигом оформим как соучастника, нах!..
Я слушал рассуждения сержанта. Он стоял спиной к Макарке и произносил свою дурацкую речь. Простая, очень простая мысль пришла мне в голову. Я протянул руку, думая, что она точно так же — в обратном уже направлении — пройдет через прозрачную лимонную преграду. Не тут-то было! Такое впечатление, как будто кончики пальцев уперлись в холодную стальную поверхность. Я принажал посильнее. Бесполезно. Но ведь Нинка только недавно ходила туда и обратно!.. И тут она, словно прочитав мои мысли, проскользнула у меня под рукой и снова оказалась в комнате. Я замер. Стараясь ступать бесшумно — попробуйте проделать это сами, если вместо ступней у вас копытца! — она подкралась к Макарке и тронула его за плечо. Телятников вздрогнул:
— А!
Сержант тотчас же обернулся. Я смотрел на это, совершенно не чувствуя ни рук, ни ног. Лицо сержанта в полосе света плыло, размывалось… Счастье, что Нинка молниеносно присела и спряталась за спиной Телятникова. Сержант продолжил осмотр плаката «Queen» и снова начал басить. Он вел свой критический монолог, а Нинка между тем вела Макарку: приложив пальчик к губам, она взяла его за руку и, не обращая внимания на его сла-а-абенькие попытки высвободиться, подтолкнула в угол. Вот девчонка!..
— Это он зря, — говорил сержант, — все равно его найдут. (Это он явно обо мне.) Ну и рожа у этого типа. Где-то я его уже видел. Араб какой-то, нерусский, ептыть. (Это уже снова о многострадальном Фредди; между тем ничего не соображающий Макарка уже стоял в углу, как наказанный, и Нинка с силой толкала его к стене, но не могла сдвинуть этой туши.) А, ну да, — продолжал догадливый старший сержант, — точно! Это же эти… «Беатлес», нах! Мне про них один дембель рассказывал, — прибавил он с такой горделивой интонацией, что сэр Пол и покойный Леннон, верно, расплакались бы в умилении от подобной аттестации их малоизвестной группы . В то же самое время Нинке наконец удалось сдвинуть Макарку с места, и тот точно так же выставил вперед руки, чтобы упереться ими в стену… Дальнейшее представить уже не так сложно.
Тем временем монолог сержанта, свидетельствующий о его высокой музыкальной образованности, был прерван самым бесцеремонным образом. Вошел капитан и, не увидев Телятникова на прежнем месте и вообще в комнате, рявкнул:
— Где он?
Сержант обернулся и выпучил глаза…
Да, Телятникову было не до сержанта. Его круглое лицо в слое зеленовато-бурой жижи плыло передо мной, рот то открывался, то закрывался, и я крикнул ему:
— Не пыжься, дыши! Тут можно дышать!
Машинально Макарка последовал моему совету. Как выяснилось, ЗРЯ он это сделал. Он тотчас же ухватился рукой за горло, лицо его мучительно исказилось, глаза выпучились не хуже, чем у того сержанта, что упустил его из-под носа минутой раньше. Макарка попятился и, споткнувшись обо что-то, упал. Его неповоротливое тело изогнулось, он подгреб под себя ноги и несколько раз дернул левой рукой вместе с плечом. Нинка встревоженно глянула на него и спросила:
— Он подавился, да?
— Мне кажется, что он… — начал я и, наклонившись к нему, выпалил: — Он не может здесь дышать! Он задыхается! Когда ты ныряешь в речку, ты же не можешь дышать под водой? Вот и… Макарка! У него почему-то не получилось, как у нас!
И тут лимонная рамочка прохода, через который удалось осуществить такое невероятное, но, главное, спасительное бегство, вспыхнула еще раз, и продолговатый прямоугольник, слабо мерцая, начал угасать. Странное действие он оказывал на нас до этого момента, оказывается!.. До последнего сохранялась иллюзия присутствия в квартире, но когда, чуть подрагивая и колыхаясь, выход растворился в толще зеленовато-бурой жижи, я окончательно понял, что нахожусь на дне какого-то водоема. Дно водоема покрыто толщей ила, из которого торчат скользкие водоросли. Странно, что я вообще могу их видеть. Из ила поднимаются пузырьки и уходят вверх. Когда Макарка упал, слои ила, особенно густого у самого дна, раздернулись, неохотно пропуская инородное тело. Но сейчас ил снова смыкался, жадно обволакивая Макарку своим отвратительным, зловонным, почти живым студнем. Я схватил его за руку. Рыком поднял на ноги. Приблизил лицо к самому его лицу так, что мы чуть не соприкоснулись носами. Макарка задыхался. По лицу пробегали судороги, губы судорожно подергивались. Нинка молча указала мне направление, в котором, очевидно, и следовало идти.
— Макарка-а-а!!! — закричал я. — Туда, туда! Терпи! Ну!
Проклятый ил немилосердно замедлял движения, приходилось прилагать все усилия, чтобы делать хотя бы один шаг в три секунды. Водоросли цеплялись за ноги, за руки, в бок больно впилась какая-то колючка, я машинально смахнул ее, и она, обернувшись грязновато-пятнистой рыбкой, впилась мне в палец. Вторая моя рука поддерживала Макарку, так что пришлось — без раздумий — поднести ладонь с бьющейся в ней тварью ко рту и вцепиться в нее зубами. Наверно, я озверел, и страх, страх придал мне сил. Я перекусил эту мерзость, как будто всю жизнь только и делал, что жрал мелких тварей на дне болота, как какой-нибудь водяной.
Через несколько шагов я увидел берег. Подводная его часть была крутой, подмытой, затянутой грязью. Удалось зацепиться за какие-то коренья, облепленные грязью, выскальзывающие из рук с ловкостью живых существ. Где Нинка?.. Оказалось, девчонка с легкостью взобралась на скользкий обрыв и спустила мне толстое корневище. Оцарапав руки о ракушки, я все-таки изловчился поймать его и намотал на запястье.
Макарка хрипел и задыхался. Даже в этой проклятой жиже я видел, какое синее сделалось у него лицо, какой свинцовый оттенок приобрели искривившиеся губы. Я потянул на себя корневище, задрал ногу и уперся ею в какой-то выступ. Лезу… лезу… успеть бы, успеть!
…Почему он не может дышать, как мы с Нинкой? Нет! Неправильная постановка вопроса. Почему МЫ, в отличие от нормального стандартного гомо сапиенс, неспособного усваивать кислород в водной среде, можем дышать? (Тогда еще меня интересовали такие мелочи— сущие пустяки по сравнению со всем тем удивительным, что ожидало нас впереди.) Почему?
Я вынырнул на поверхность и тотчас же вытянул уже обмякшее тело Макарки. Тяжелый! Мне удалось наполовину закинуть его на берег. Ноги все еще болтались в воде. После этого я вылез сам и тотчас же занялся Телятниковым. Смахнул с лица мерзкий ил, разорвал на его груди рубаху и с силой нажал обеими руками. Изо рта Телятникова ударил фонтанчик мутной, тинистой воды. Макарка зашевелился и слабо замычал. Над головой прозвучал голос Нинки:
— Илюшка, лучше дай ему лекарство.
— Откуда у меня лекарство, я сам только что из болота вынырнул, — не поднимая головы и продолжая заниматься реанимированием бесчувственного Телятникова, огрызнулся я.
— А какое у вас от всех болезней лекарство? Вот, на!
Тут я поднял глаза. Ну конечно!.. Нинка протягивает мне бутылку «Портвейна 666», а на ее перемазанном зеленой тиной личике сияет самая насмешливая из улыбок, на какую только способны дети в таком неразумном (?) возрасте. А у ее ног стоял знакомый сундучок трех дедов-пятиборцев, в котором сами знаете что лежит…
2
— Интересно, где это мы?
— Гораздо интереснее, как мы сюда попали. Прямо из моей квартиры.
— М-может, мы все-таки доехали до моей дачи, — неуверенно предположил Макарка, крутя головой, — хотя как-то… н-не очень похоже. Ландшафт, знаешь, туг… э-э-э…
— Ландшафт! — перебил его я. — Умник! Даже если предположить, что мы жутко напились и приехали на твою дачу на чистом автопилоте, а менты, обыск и дознание нам только приснились… то как же могло случиться, что у нас еще сегодня был апрель, а тут самое настоящее лето!
Говоря это, я окинул взглядом густой смешанный лес — березы и тополя, — начинавшийся в двух десятках шагов от злополучного болота, чуть было не ставшего роковым для Макарки. Низко заходящее красноватое солнце запуталось своими лучами в раскидистых кронах и весело играло в листве. Мы сидели в высокой траве на берегу и смотрели, как в косых полосах солнечного света кружились, толкаясь и сшибаясь в тучки, комары и мошки. Луговая полоса, отделявшая нас от леса, сладко пахла сеном и разогретым черноземом, и этот запах, смешиваясь с сонным ароматом темной, непроточной воды, навевал приятную дрему. Это особенно почувствовалось, когда напряжение, не отпускавшее меня с того самого момента, как я увидел Лену ТАМ, на лестнице, схлынуло и я смог наконец разомкнуть окаменевшие, стиснутые челюсти. Как будто не со мной и не вправду все это было, и нет никакой мутной, подернутой ряской воды болотца, этого леса, из глубины которого слышатся гортанные трели птиц, треск и шорохи, раздающиеся там и сям!.. Воздух такой неподвижный и теплый, что жарко вибрирует у щек, и все плывет в остывающем предвечернем мареве.
Лирическая пауза была прервана повторным вопросом окончательно очухавшегося Макарки:
— И все-таки хотелось бы выяснить, каким манером мы попали в эту… сельскую местность?
— Это тебе пусть Нинка скажет.
— Не Нинка, а Нина.
Хитрая девчонка уже почувствовала свою значимость в разыгравшейся на ее глазах трагикомедии, в щекотливой тайне, концы которой в буквальном смысле были спрятаны в воду. Вот в эту — в болотный омут, под осыпающиеся берега, поросшие камышом, с кувшинками и слепыми водяными лилиями, застывшими на темной воде.
— Не Нинка, а Нина, — повторил мой чертенок. — Ниночка.
— Ниночка. Так вот, Макарка, тебе Нина-Ниночка лучше моего расскажет. Я сам, если уж на то пошло, ничего не понимаю.
— Не буду ничего рассказывать, — упрямо сказала она, поджав губы. Ну вот. Теперь будет капризничать. Чувствует, что ей еще долго можно будет выкидывать разные свои штучки совершенно безнаказанно. — Я есть хочу. Пока не поем, ничего не буду говорить, вот.
— Где ж мы тебе есть возьмем? Да ты и руки не мыла, — ни к селу ни к городу ляпнул Макарка. Зря он такое. Ему самому, да и мне тоже, не только руки, а и все остальное вымыть никак не мешало бы. После счастливого вызволения Макарки из болотной жижи выглядели мы соответствующе — и спасенный, и спаситель. Мы были покрыты сплошным, с ре-е-едкими просветами, слоем бурой грязи, особенно интенсивным на ногах, на груди и на животе — на берег-то выползали по-пластунски. На буром фоне виднелись несколько мутно-зеленых полос тины. Дополнительный художественный орнамент составляли несколько налипших ракушек, обрывков водорослей и — откуда-то — рыбья чешуя. Рожа Макарки до такой степени грязная, что нельзя определить даже его расу. На нашем фоне Нинка (даже с невымытыми перед едой руками) казалась белым медвежонком во льдах Арктики.
— Ладно, — сказал я. — Макарка, передавай бутылку. Пойдем за закуской.
— Не за закуской, а за едой! — воскликнула Нинка и топнула ножкой. Правда, сейчас на ногах были гольфы и сандалии. Я покрутил головой. Куда идти? Собственно, сейчас мне было решительно все равно. Говорят, что у нервной системы человека есть определенный порог раздражимости, после чего она уже ни на что не реагирует, даже если перед тобой явится во плоти сам архангел Гавриил в рабочей униформе, то бишь в белой хламиде и с крыльями. Я сказал:
— Пойдем в лес. Ты же говорила, что видела здесь людей на осликах и коровах, что ли?
— Видела. Это еще вчера. Они ехали во-он по той дороге в лес.
Я глянул в направлении, указанном Нинкой, и в самом деле увидел дорогу, уходящую в лес. «Ну что же, — подумал я, — пойдем по ней, а там, быть может, попадется лесной источник, где можно помыться, или даже какой-нибудь…. Гм… населенный пункт. Или хотя бы лесничество, сторожка. Да и жрать хочется, в самом-то деле. Главное — по пути не накушаться этим чертовым портвейном без начала, без конца. Выкинуть бы его подальше от искушения, да… слаб человек, слаб. Вот исполнится мне двадцать три года, брошу выпивать совсем!» — решил я с той же ослиной категоричностью, с которой писал заявление в милицию.
— Попутку бы… — донесся до меня телятниковский скулеж.
— Пешком пройдешься! Тебе худеть надо.
— Винни, я тоже что-то жрать хочу. Как Нинка… Нина. Я как перенервничаю, так жрать хочется, сил никаких нет.
— Ты же илу наелся. Передавай бутылку…
— Ил малокалорийный. Бери…
Под аккомпанемент такой незлобивой беседы мы вошли и углубились в лес. Источник нашли почти сразу же. Вода была такой холодной, что обжигала кожу, но смывать корку уже подсохшей грязи, смешанной с тиной и ошметками загустевшего ила, было истинным наслаждением. Макарка только повизгивал. Помывшись, постирав одежду и выжав ее, мы мутно переглянулись и поняли, что опять что-то не то. Макарка заплетающимся языком (не выпуская проклятой бутыли!) решил объявить перекличку на первый-второй. Уже из этой идиотской фразы я понял, ЧЕГО не хватает. Точнее, кого.
Пока мы приводили себя в порядок, Нинка пропала.
Удостоверившись в этом, я сел задницей в тот самый источник, в котором только что полоскал свою одежду (а потом тщательно выжал и надел на себя — быстрее высохнет, да и прохладнее так в душный вечер). Макарка привычно протянул мне панацею от всех бед и напастей в виде бутылки с искривленным горлышком… ну, вы знаете! Но тут я, кажется, даже не заметил ни Телятникова, ни бутыли. Еще бы!.. Девчонка пяти с половиной лет от роду на ночь глядя потерялась в незнакомом лесу, в месте, где черт знает кто может водиться. Причем включая упомянутого черта. Но тут же я взял себя в руки и рассмеялся. Чего это я?.. Да она без моего ведома бывала в этом месте уже не раз, и ничего! А я тут развожу панику. Нет, таких, как я, не берут в разведку. Даже если разведывают всего лишь… ну, скажем, планировку женского общежития какую-нибудь. А Нинка… Конечно, эта маленькая паршивка разыгрывает нас. Она просто спряталась, решила поиграть, и теперь делает из нас дураков. Впрочем, делать из нас дураков не так уж и сложно: в этом направлении немало потрудился и сам Господь Бог.
Я вышел из ручья и, сложив ладони рупором, закричал:
— Нинка, а ну вылеза-а-ай!
Тишина. Молчание. Только заливаются птицы, да шумят под налетевшим ветром листья.
— Поймаю — накажу-у-у!
«Жуй-жуй-жуй!» — аппетитно отозвалось эхо. У голодного Телятникова заурчало в брюхе.
— Забралась на дерево и сидишь наверху-у-у? — продолжал выдвигать я свои предположения. Эхо отозвалось как-то уж совсем неприлично. Нельзя так с детьми. Я уже снова начал приближаться к черте, отделяющей меня от близкого к панике состояния, но тут между деревьев, на узкой лесной тропинке замелькало знакомое пестрое платьице. Это бежала Нинка. Вид у нее был откровенно довольный, и у меня немедленно отлегло от сердца. Племяшка подскочила ко мне, дернула за подол мокрой рубашки и за джинсы, да так, что оттуда вывалился карманный сборничек кулинарных рецептов «В помощь молодой хозяйке». Который, если помните, я брал еще на эту проклятую свадьбу. После неоднократного купания кулинарная книга была измочалена так основательно, что молодой хозяйке потребовалась бы дополнительная помощь, чтобы прочитать хоть что-то.
— Илюшка, Илюшка! — выговорила Нинка. — Вы тут пока чупахались, я нашла, где покушать. Там дом с крышей, из трубы дым, а из окна пахнет так вку-у-у-усно! — Нинка даже закатила глаза, чтобы передать, насколько аппетитны тамошние запахи.
— Где дом? — встрепенулся я.
— Там, за лесом! А еще дальше речка, а за речкой городок. Красиво! Ух, Илюшка!
— Ага. Отлично. Ну, пойдем. Правда, денег у нас всего триста рублей.
— И что-то мне подсказывает, — встрял Макар, — что наши рубли не будут особенно конвертироваться в здешних краях.
Финансовый вопрос оставили, что называется, до выяснения. Дорога через лес оказалась неожиданно короткой: уже через несколько минут между деревьями просветлело, и мы вышли прямо к очень добротному каменному дому с высоким крыльцом, с весело дымящей трубой, с бельэтажем и скатной крышей. Лепной фасад был украшен фигурками каких-то милых рогатых существ, напомнивших мне (да простит меня моя сестра!) Нинку. К дому пристроился просторный, сплошь застекленный флигель с занавесочками и фонариками. Дом был обнесен оградой. Ворота, широкие, крепкие, стояли с открытыми настежь створками. Именно это обстоятельство почему-то смутило меня. Однако же все опасения были опрокинуты, вычищены из сознания и подсознания великолепным запахом, который вытягивало из окон, через дверь, из-под слабо трепещущих занавесок — запахом жаренного с приправами, кореньями, с душистыми травами свежего мяса. У меня подвело живот. Портвейн, который мы непозволительно хлестали в неисчислимых количествах, усилил эффект, раздразнил, раздраконил аппетит. Пробудившийся пустой желудок и аромат мясных лакомств, бьющий в ноздри, это било наповал. Раздухарившийся Макарка внезапно упал на колени и в таком виде пополз в проем ворот, вереща:
— Хозяева! Искусители! Подамся в рабство за кусочек мяса с картошечкой да с подливою! Не погуби, хозяюшка!
— Последние полтора литра пить ему, кажется, н-не следовало, — пробормотал я. — Или два… Гм! Стоп! Что за контора? Да еще в здешней глуши?
Я увидел то, чего не заметил паясничающий Телятников. Слева от входа честь честью красовалась черная табличка, на которой было написано: ЧАСТНОЕ СЫСКНОЕ АГЕНТСТВО «ЧЕРТОВА ДЮЖИНА». Я присвистнул. А я-то изначально ожидал, что мы выйдем к эмкой патриархальной избушке, в которой будет сидеть нечесаная особа пенсионного возраста с каннибальскими наклонностями, этакая добротная, кондовая Бабаям, знаток кулинарного вопроса! Сыскное агентство! Вот уж воистину из огня да в полымя. Конечно, ТУТ мне никто не предъявит вздорных обвинений в… (тоскливо сжалось сердце!). Но, быть может, эти невидимые хозяева частной сыскной конторы, с таким вкусом приготавливающие мясо, дадут фору и тому краснорожему капитану, и двум его старшим сержантам, и «чтецу», и «писателю». Все может быть!.. Мне многое предстоит узнать, но я уже твердо усвоил одну простую истину, которой суждено пройти со мной бок о бок весь назначенный мне путь: ТЕПЕРЬ ВОЗМОЖНО ОЖИДАТЬ ВСЕГО! Я еще раз прочел вывеску и подумал, что название местной детективной фирмы куда как впечатляет.
Между тем сольный номер Макарки Телятникова подошел к своему логическому завершению: дверь дома отворилась, и вышла оттуда средних лет женщина в длинном платье, в черной шали на плечах, и крикнула насмешливо:
— Ну, довольно кувыркаться-то, ты мне всю лужайку потравишь, гость дорогой! Заходите уж! Откуда взялись, милостивые государи? И вы, вот вы, — еще больше повысила она голос, обращаясь уже ко мне, — не стойте там, у ворот, идите сюда. У вас, верно, какое-то дело? Ничего, у нашего агентства самые лучшие рекомендации. Прошу.
Так мы были приглашены в дом. Перед тем как зайти внутрь, я углядел на самом углу особнячка продолговатую табличку, на которой было чинно выгравировано: улица Третья Пекарская, дом 13. Ну что же. Нам везет с числами. Наверно, очень стильно пить неиссякающий портвейн марки 666 в доме номер тринадцать, где базируется агентство с вполне резонным наименованием «Чертова дюжина». И адрес примечательный… Тем паче, что поблизости не имелось ни Первой, ни Второй Пекарской улиц, чье наличие подразумевалось, исходя из данного адреса. Не было вообще никаких улиц, никаких домов. Ни дома 1, 2, 3… 7, 8 и так далее. Ни одиннадцатого, ни двенадцатого. Только 13-й.
С кокетливым звоночком в форме весело скалящегося черепа на входе.
3
Хозяйка дома шла прямо перед нами. Я видел только узкую спину и плечи, затянутые черной, с морозным огоньком, шалью. Лица ее я до сих пор не разглядел. Она ввела нас в просторную комнату весьма странного вида. Комната эта, с высокими потолками, светлая, была словно склеена из двух половинок, не имеющих друг к другу никакого касательства. Кроме разве что общего расположения.
Левая половина была оформлена в духе русской старины. Дубовый стол, скамьи, изразцовая печь, в которой пылал огонь, хотя ни в доме, ни тем паче на улице было совсем не холодно. Интерьер этой части комнаты ну совершенно не подходил внешнему виду дома. Это еще что… В дальнем левом углу сидела маленькая женщина. При появлении хозяйки и гостей она тотчас же вскочила, и я получил возможность рассмотреть ее в полный рост. М-да… Это была красивая миниатюрная молодая женщина, но красота ее была, прямо скажем, весьма своеобразной. Свежая мордочка с прелестным носиком и широко расставленными большими глазами. Точеная фигурка, угадывающаяся под длинным, почти до пят, платьем, расшитым узорами. Высокая, прямая хозяйка сказала своим внушительным голосом (все так же не поворачиваясь к нам лицом):
— Параська, иди сюда. Вот, поздоровайся с клиентами.
— С клиентами? — недоуменно потянулся ко мне Макарка. — Она, эта мелкая, в углу которая… она что, того?.. Гм… у нас и денег-то триста рублей. Не хватит даже на…
Я сверкнул на него глазами и жестом велел заткнуться. Заподозренная в принадлежности к первой древнейшей профессии миниатюрная особа приблизилась к нам… Вот тут и скажу, в чем состояло своеобразие ее внешности. Такую мелочь, как рост в метр с хвостиком, отбросим сразу. Глаза. Эти огромные глаза были разноцветными: левый — карий, бархатный, глубокий; правый — голубой, блестящий, водянистый. Несоразмерно большие, эти глаза придавали чистенькому, приязненному личику этой дамы какое-то кукольное выражение. И все это обрамлялось ярко-зелеными волосами. Конечно, нам с Макаркой, еще на первом курсе в знак какого-то глупого протеста выкрасившимся в оранжевый цвет, такая цветовая гамма не была внове. Но тут маленькая женщина откинула назад голову и, коснувшись своих волос, произнесла:
— Швет натуральный. Вы думали, крашку из града вожим?
Она к тому же и шепелявила. Я хотел ответить, но она запрокинула голову еще дальше, и волосы поползли, открывая… маленькие, остренькие звериные ушки.
— Вот черт! — выговорил Макарка.
— Пошему шерт? — ласково спросила зеленоволосая. — Шишимора я.
— Кикимора она, — снисходительно пояснила высокая хозяйка и только тут повернулась к нам лицом. Гм… Тоже красота неописуемая: бледное, как выбеленное, лицо, глаза с красноватыми зрачками, то расширяющимися, то сужающимися. И — клыки. Белые кривые клыки, распирающие крепкий мужской рот с узкими бесцветными губами. И если Телятников, вглядевшись в лицо нашей хозяйки, той, перед окнами которой он скакал с предложением взять его в рабство за кусок жареного мяса с подливой, вздрогнул, то я уже и не удивился, не шевельнулся даже. Устал удивляться. Я сказал с самой очаровательной улыбкой и чуть заплетающимся — по известной причине — языком:
— Очень рад встрече. Меня зовут Илья, это — Макар, а эта девочка — моя племянница, Ниночка.
— Тетя, какие у вас зубки! — восхищенно выпалила та, не отрывая глаз от высоченной, прямой как палка хозяйки. — Вы ведь эта… нам… вам… вам-пир? Да?
— Нет, не вампир. Бывшая ведьма, но уже переквалифицировалась в сыщики. Ведьм у нас хватает с избытком. Напакостить, напустить порчу, лишить аппетита, сна и покоя — это всякий может. Вот наш царь, например. Такой, знаете ли, деятель… А моя нынешняя профессия куда более дефицитная, — неспешно и обстоятельно излагала хозяйка, улыбаясь так, что кровь на мгновение останавливалась в жилах. — Если требуется разыскать, раскрыть, вернуть утраченную ценность — идут к нам. Разрешите представиться: Елпидофория Чертова. А это моя напарница и коллега, — она указала на зеленоволосую прелестницу, — Парасковья Дюжина. Бывшая болотная кикимора. Она немного диковата, конечно, но ничего, да и что ж вы хотите от женщины с болотной пропиской? В качестве помощника она незаменима: расторопна, смекалиста, быстро бегает и хорошо плавает, что немаловажно при оперативных мероприятиях. Ну, что положено, сказала. Повторюсь, у нашего агентства превосходная репутация. Сам царь дважды обращался к нам за помощью. Первый раз — когда у его дочери украли любимого ручного мурлокотавра. И второй… — Лицо госпожи Чертовой чуть сморщилось, как будто она вот-вот чихнет. — Сам царь, — повторила она чуть настороженно. — Пройдемте на мою половину, — указала она, — мы обычно выслушиваем всех посетителей именно там.
Вторая, правая, половина комнаты, была оформлена в строгом кабинетном стиле: стол, секретер, диван, два кресла, шкаф с книгами… словом, ничего лишнего, и какой разительный контраст с тем, что находилось буквально в нескольких шагах, у противоположной стены!
— Интересно у вас, — сказал я, без особых церемоний усаживаясь в кресло, — и название у вашей конторы интересное. Чертова… Дюжина… Никогда бы не подумал, что это от фамилий.
— Каламбур на каламбуре, — отметил и Макарка, уже успевший вынуть из-за пазухи бутылку и быстро, пока не смотрит экс-ведьма, а ныне сыщица Чертова, отхлебнул. — Третья Пекарская… Элементарно, Винни! Очень хорошая улица для проживания сыщика!
Я толкнул его ногой под столом. Нинка хихикнула, переводя широко раскрытые глазенки с зубастой Чертовой на ушастую Дюжину. Я подумал, что в таком милом обществе следует обойтись без предисловий, и заговорил:
— Видите ли, уважаемые дамы. Мы тут шли через лес и здорово проголодались, а перед этим купались в ручье и даже в болоте. А у вас тут…
Сыщица Дюжина вдруг вскинула вверх свои маленькие белые ручки и воскликнула:
— А я фто говорила? Елпидофория Федотовна, о чем я говорила? Они же куфать хотят, а вы — о деле, о деле! Милофти профу в штоловую! Ужинать пора!
— Да, очень кушать хочется, — простодушно подтвердила Нинка и выразительно похлопала рукой по животику, а Макарка Телятников так выразительно потупился, что всем все стало ясно. Сыщица Чертова выпрямилась еще больше и произнесла:
— Что ж, по некоторым косвенным признакам я начала приходить к тем же выводам. Однако…
Она еще говорила, а мы уже мысленно были там, где готовилось свежее, ароматное мясо с приправами, с овощами… Если бы это было так. Если бы это было ТОЛЬКО так, только мясо, ну, с гарнирчиком, под рюмочку… Если бы нам пришлось ограничиться лишь простой русской едой, так нет же! Когда мы увидели ЭТОТ стол, мы поняли, что ТАК ПРОСТО мы отсюда не уйдем. Да! На огромном дубовом столе, застеленном белой, без единого пятнышка, скатертью, стояла не дюжина блюд, и даже не чертова дюжина, а несравненно больше. Итак, в вечерний рацион детективного агентства «Чертова дюжина» в день нашего приезда входило: сладкая наваристая белужья уха, мясо вареное, запеченное с яблоками в молочном соусе, свинина, жаренная с квасом, свинина, жаренная с черносливом… Хватит? Нет? Так еще — гусь, жаренный с капустой и яблоками, у него был очень удивленный вид; имелся картофель, запеченный с грибами в сметанном соусе… уф! Вдогонку: салат из груш с орехами, несколько видов киселя, морс вишневый, оладьи на меду с вареньем, яблоки, фаршированные творогом… запеканки, плюшки, вареники, колдуны, курники, кулебяки, куличи… что у нас там еще на «к»? Карпов, Каспаров, Кра… Если даже от перечисления становится тяжко, то каково переваривать все это. Конечно, на тот момент мы о том не задумывались, ничуть! К тому же посреди всего этого былинного изобилия стояли графинчики с разноцветными водками и наливками: водка мятная, водка анисовая, кардамонная, водка можжевеловая и с гвоздикой, водка тминная. Из напитков была еще какая-то ратафья, а также под десяток видов ликеров и наливок. Ух! Меню внушает уважение. Это вам не продовольственная карточка на кильку в томате! Гм… Думаете, я сам такой великий кулинар, что все это знаю? Все названия блюд? Вильям Похлебкин, консул Лукулл? Ничуть не бывало. Все эти названия нажужжала нам кикимора Дюжина, которую я сначала хотел расцеловать, а под конец этой (несколько затянувшейся) гастрономической лекции готов был убить трупом гуся, того, что изжарен с капустой и яблоками.
Мы сели и… ого как заработали наши челюсти!
— Параська недурно готовит, — сухо проговорила Чертова, — однако же, мне кажется, она слишком много времени тратит на еду и на ее приготовление особенно. Можно есть более простую пишу.
— Угум, — закивал головой Макар, не в силах оторваться от яств. Впрочем… мы насытились, а особенного ущерба столу, в общем-то, нанесено не было, съедена была едва ли десятая часть наличных блюд. И кого же, интересно, ждала эта мини-сыщица Дюжина, раз наготовила на полк гренадеров, к тому же отличающихся недурным вкусом в еде? Собственно, ответа на этот вопрос я особенно не жаждал и вообще поставил себе за правило ничему, ничему не удивляться и все принимать как данность. Осоловев от сытной еды, я откинулся назад, погладил обеими ладонями живот и уставился на Чертову. Вид у нее был несколько озадаченный. Я сказал:
— Бла…годарю за трапезу. Давно так еда… едать не приходилось… ик! Теперь о деле…
Честно говоря, я и сам не представлял определенно, что я сейчас буду говорить этим странным теткам, которые перековались из нечисти в представителей законности. Пусть и частных лиц. Но я точно усвоил, что Чертова будет очень раздосадована, узнав, что мы явились сюда просто так. Покушать на халяву, потешить пузо. Ну что же… дадим ей для затравки небольшую задачку! Быть может, она, как в недавнем прошлом представительница оккультных сил, разберется лучше нас, глупых материалистов-эмпириков с незаконченным высшим?.. Я сказал:
— Видите ли, уважаемая Елпидо… Ем… пиродо… фония…. Сударыня! У нас случилось нечто в высшей степени необычное. Однажды мы с другом шли домой и встретили трех стариков, которые…
Дивным икающим слогом я изложил им историю про обретение злополучного чужого наследства и про то, что на следующее утро у моей племянницы выросли рожки и копытца. О Лене и ее трагической судьбе говорить не стал: как объяснить, из КАКОГО мира мы попали сюда? Надо заметить, что на протяжении моего рассказа сыщицы вели себя совершенно по-разному. При упоминании трех стариков Дюжина хихикнула, прикрыв рот рукой. То же — и в отношении Нинкиных рожек. Экс-ведьма Чертова же продолжала оставаться абсолютно невозмутимой и, когда я закончил, поманила к себе пальцем Нинку. Та подошла. На мгновение во мне замутилась тревога, когда я увидел, как узкая белая рука этой детективной нечисти касается светловолосой головки моей племянницы. Но сухие искорки в глазах Чертовой убедили меня в том, что она испытывает к нам, и к Нинке в частности, чисто прикладной интерес — как к фигурантам запутанной истории. Сначала она рассматривала Нинкины рожки невооруженным глазом, потом вооружилась мощной двояковыпуклой лупой и начала изучать в буквальном смысле каждую волосинку возле роговых наростов. Нинке этот осмотр, видимо, очень нравился. Она улыбалась до ушей, а потом стянула со стола ромовую бабу и сунула в рот.
Наконец Чертова подняла голову. Свою.
— Странно, — сказала она. — Эта девочка не из тех, у кого должны быть такие атрибуты. Вы — откуда?
Этот вопрос был явно адресован мне.
— Как вам объяснить… — несколько затруднился я с ответом. — Гм… Мы вылезли из болота, которое вон за тем лесом.
Раздался смех сыщицы-кулинарки Дюжиной. Сначала она смеялась без спецэффектов, потом стала сопровождать свой хохот шипением, какое испускает проколотая автомобильная покрышка, а под конец звонко взвизгнула:
— Ой, не могу! Ой, держите меня, водяные-лешие! Ой, родштвенничков нафла!
— Окстись, балаболка, — строго сказала ей Чертова, — какие они тебе родственники? Они совсем другой породы, чисто людской. И я не могу понять, откуда у этой девочки рожки и… — она закинула Нину к себе на колени и двумя неуловимо быстрыми движениями сорвала с нее сандалии вместе с гольфами, — и копытца. К тому же я не улавливаю причинно-следственной связи между появлением у нее инфернальных стигматов, то бишь этих самых рожек-ножек, и вашей, молодые люди, встречей с братьями Волохами. Конечно, это именно они попались вам. Правда, давно о них не было слышно в наших краях, даже на самой Мифополосе. Давно!
— Кто-кто?
— Да-а, трое братьев Волохов, — сказала зеленоволосая сыщица Дюжина и снова хихикнула, — эти-то трое нам извештны. Они тут всех дофтали еще при наших дедах и прадедах. Эти три ходячих ана-хро-низма (старалась, выговаривала!) нешколько выжили из ума и думают, фто они все еще живут при каком-нибудь царе Дадоне. Или еще каком-нибудь монархе из ихней династии. Отштали от жизни, фто тут шкажешь.
— А где их можно найти? — подпрыгнул я, несмотря на явно увеличенный формат моего живота.
— Последний раз, как передавали, их видели на Мифополосе у Перуновых врат, отсюда туда не попасть НИКОГДА, да и не надо, — сказала Чертова. — Потому что были они там пятьдесят лет тому назад, промелькнули да и убежали. Их все время видят то тут, то там, но все больше врут, что видели. Лично я полагала, что братья Волохи — чистая выдумка, что их нет, и никакой образованный человек или ведьмак, даже черт, не станет верить в такие суеверия. А тут приходите вы и говорите, что вынырнули из Замученных болот и что где-то там, в своей земле, встречались с тремя старыми склочниками, братьями Волохами, которые шут знает сколько не могут поделить отцовское наследство!
— Да, это точно они, стайеры песочные!.. — скрипнул я зубами.
— Параська! — произнесла Чертова. — Чувствую я, что сыскные мои навыки тут бессильны. Тряхнем стариной, ладно! Принеси сюда мое зеркало Истинного Зрения!
— Только не очень трясите… — выдавил Макарка. — А то… превратите нас в хомячков каких-нибудь, вот.
— Что?
— Не очень трясите… стариной. — Телятников так напитал брюхо, что почти не мог говорить, и потому продолжал что-то жевать, хотя вакантных мест в каком-нибудь укромном уголке желудка явно не было. Чертова махнула рукой, а расторопная Параська Дюжина поставила перед ней овальное зеркало размером больше себя самой. Зеркало было в массивной деревянной раме, но Дюжина управлялась с ним так легко, что можно было предположить, будто зеркало Истинного Зрения ничего не весило. Чертова дунула на зеркальную поверхность, протерла это место уголком шали и пробормотала:
— Запылилось… давно в употреблении не было. Подойди сюда, девочка.
Нинка подошла. Превозмогая сытую расслабленность во всем теле, я тоже поднялся со скамьи и быстро заглянул в зеркало.
Никого отражения не было. Нинка НЕ отражалась на зеркальной поверхности, она показывала лишь высокую женщину в платье и черной шали, хозяйку дома. На лице переквалифицировавшейся ведьмы появилась тревога. Она глянула в лицо Нинке, потом поманила рукой Макарку Телятникова:
— Теперь ты.
— А может, не надо? — благодушно протянул Макарка, крутя в руках крылышко и примериваясь, с какой стороны его лучше отработать. — Движение… н-не способствует пищеварению.
Чертова взглянула куда-то поверх телятниковской головы и сердито вздернула верхнюю губу, показывая свои очаровательные клыки. Макарка бросил крылышко и, недовольно бурча, потащился к зеркалу. Оно тотчас же заботливо отразило круглую физиономию человека в покривившихся очках и с перемазанным ртом. Отражение отличалось от оригинала разве что тем, что контуры зеркального Макарки ощутимо подрагивали и расплывались, потом вновь обретали четкие, ясные очертания, а настоящий Телятников стоял неподвижно и вовсе не трясся. Чертова цыкнула и с чрезвычайно ответственным видом заявила:
— Ну, вот это другое дело. Это полный порядок и полное соответствие. Нормальный человек без признака порчи и омраченности. Ты, должно быть, счастлив в своей земле, — заметила Чертова, чуть касаясь плеча Макарки.
— Угу… очень, — буркнул тот и пополз обратно на свое место, впрочем, довольный этим своеобразным диагнозом. Чертова еще долго вглядывалась в зеркало, словно пытаясь считывать с него нечто такое, что укрывается при прямом взгляде на человека. Может, так оно и было. Но только я перевел дух и, подумав, налил себе и Макарке тминной водки («Портвейн 666» получил временную отставку!), клыкастая сыщица повернулась ко мне и глухо выговорила:
— Ну что же, а теперь ты.