1

Земля, Россия

Костя Гамов затряс головой и открыл глаза. Он был в холодном поту, а на затылке словно лежала, пережимая череп, чья-то тяжелая липкая рука. Ему приснился кошмар. Дядя, покойный дядя Марк, шел по радуге, держа в руке Костину голову, натянутую на кисть наподобие куклы из театра… Вокруг него сочными мазками было разбросано неверное сияние, то взрывающееся до ослепительного белого света, то бледно опадающее и затихающее, словно снятое с плиты молоко в алюминиевой кружке. Свесив голову с нар, Гамов увидел поднятую к нему похабную физиономию соседа снизу и услышал:

— Ну ты, б…. чмо!.. Че орешь? Мужики спят, а он там давит из себя!.. Ну? Усек, сука?

— Усек, — машинально ответил Гамов.

— Молодец, б…

Гамов снова закрыл глаза. Нет, наверное, все-таки не заснуть, как не мог он заснуть на протяжении вот уже трех суток — с тех самых пор, как произошел тот нелепый арест на даче. Сон… А есть ли он? Вот уже два дня и три ночи он не видит ни одного человеческого лица, да и можно ли считать за человеческие лица тот гуманоидный белковый материал, что злобно щерится с полок? Костя Гамов всегда был в определенной степени снобом, человеком, чрезвычайно четко очерчивающим свой круг общения. И вот теперь — такое… Дядя Марк, дядя Марк!

На допрос его больше не вызывали. Неизвестно по какой причине. Оставалось только гадать и прикидывать… Костя припомнил, что существует такой метод работы с подозреваемым: пытка ожиданием. Быть может, этот чудовищный следователь в самом деле попросту дожидается, пока клиент дозреет — или как это именуется в их профессиональном лексиконе?

— Курить нет? — вытягивая гласные, спросил сосед по нарам, хромой Степа, подозреваемый в пяти попытках грабежа плюс сюда же один автоугон.

— Нет…

Мысли Кости Гамова обратились к прошлому. Соседи по камере попались вполне приличные, насколько подобное слово вообще применимо к контингенту КПЗ — так что Константин мог предоставить себя размышлениям, почти не боясь быть потревоженным. Прежде всего он попытался сфокусироваться на событиях тех роковых дней, один из которых стал последним для его дяди, а для него, Кости, и не существовал вовсе, целиком погрузившись в цепкую трясину пьянства. Что он помнит? Откуда взялось это дикое наваждение, явившееся ему там, на даче, теплой осенней ночью; наваждение, сначала персонифицировавшееся в лице следователя Грубина, все столь же неуклонно маячившем перед глазами, а теперь разросшееся до обшарпанных стен КПЗ и обступившее его со всех сторон?

Дядя Марк… Костя вдруг обнаружил, что чрезвычайно смутно воссоздает в давшей течь памяти тот момент, когда Крейцер всплыл на горизонте его жизни. Даже события трех с половиной лет давности, о которых говорил следователь Грубин… Такое впечатление, что все это было не с ним, не с Гамовым. Да, Константин помнит, что у него возникли проблемы с законом по инциденту с этим несносным Васильевым, которого Гамов был готов убить сам, если бы кто-то заботливо не сделал это немного раньше, разрубив топором чуть ли не надвое. Да, еще и сейчас перед глазами мелькают, расходясь длинными рваными полосами, пульсирующие голубоватые стены психиатрической больницы, в которую непонятно отчего угодил он, Гамов, человек с весьма здоровой психикой. Но отчего Грубин поднял этот вопрос по событиям 2004 года?.. Дядя Марк… какие-то эксперименты… змеи… лингафонная аппаратура? Бред! Но в то же самое время Гамов прекрасно отдавал себе отчет в том, что никогда, ни при каких обстоятельствах следователь Грубин не стал бы поднимать и цитировать этот «бред» ПРОСТО ТАК, без оснований и мотива.

Дядя… А еще чуть позже, несколько раз беспокойно перевернувшись с боку на бок и вызвав недовольное ворчание того, кто лежал на нарах ярусом ниже, Костя Гамов понял, что не знает о своем родном дяде практически ни-че-го. Нет, бесспорно, многие стороны характера и особенности времяпровождения г-на Крейцера были ему известны более чем хорошо. Однако же не было в фигуре покойного Марка Ивановича ни одной черты, ни одной грани натуры, которая не содержала бы в себе противоречий, противоречий глубоких и коренящихся, верно, в прошлом профессора Крейцера, в том прошлом, которое было для Гамова совершеннейшими потемками. Начать хотя бы с рода деятельности покойного. Вне всяких сомнений, он был ученый, обладал значительной эрудицией и, как и положено истинному ученому мужу, был наделен кучей эксцентрических привычек. Но стоило копнуть поглубже, как начинались странности. Каким ученым был Марк Иванович Крейцер? Какая наука или комплекс таковых привлекали его в его работе? Гамов искал и не находил однозначного и аргументированного ответа на этот вопрос, и это тем более нелепо, что сам Константин работал в НИИ своего дяди не менее полугода. Собственно, в экспериментальных помещениях НИИ он и не появлялся, его делом было сидеть на проходной и проверять пропуска сотрудников и посетителей. Впрочем, чтение пропусков не вызывало у Кости значительных затруднений, так как у него была степень кандидата филологических наук и семилетний журналистский стаж. Гораздо проблематичнее было понять, ГДЕ он работает и какой профиль деятельности у частного НИИ, коим и заправлял профессор Крейцер.

Марк Иванович имел степень доктора физико-математических наук, это было известно многим, и не в последнюю очередь его племяннику. Однако же непосредственно в квартире Крейцера имелся достаточно мощный телескоп, стоявший неподалеку книжный шкаф был забит справочниками и атласами по астрономии на четырех языках. Судя по некоторым неосторожным репликам Марка Ивановича, куда более продвинутое обсерваторское оборудование стояло у него на работе. Но по коротким обрывкам брошенных фраз Гамов совершенно точно знал, что это всего лишь увлечение. Хобби. НИИ явно занимался не этим… Да и само увлечение, оно было каким-то болезненно-притягательным для Крейцера. Однажды выпив на своем дне рождения (что водилось за ним крайне редко), дядя принялся возбужденно вещать о какой-то системе оптико-голографической фильтрации и новейшем электронно-оптическом комплексе, которые якобы требуют существенных улучшений по всем параметрам. К чему профессор Крейцер завел речь о предмете, в котором Гамов разбирался примерно так же, как китайский крестьянин со склонов Кунь-Лунь в структурализме Пражской школы лингвистики, Костя так и не понял. Ибо юбиляр довольно свирепо прервал сам себя и совсем не к месту сказал, что молодежь пошла больно любопытная!.. Впрочем, что греха таить, у Марка Ивановича было много странностей. Достаточно упомянуть, что даже сама дата рождения у него носила плавающий характер, и Крейцер совершенно спокойно мог объявить о своем юбилее и зимой и летом. Собственно, Гамова это никогда и не волновало. Не заглядывать же в дядин паспорт, в самом деле!

Определенно разбирался Марк Иванович и в химии. На его руках не раз виднелись характерные следы, оставленные теми или иными химикатами. Однажды ему доставили на дом какой-то внушительный контейнер, в котором что-то булькало и шипело, словно там извивался клубок голодных змей. От контейнера, разгерметизировавшегося в дороге, невыносимо тянуло какой-то едкой гадостью, которой мгновенно провонял весь дом. Вопреки ожиданиям профессор Крейцер не разозлился и не принялся орать на доставщиков, выпучив глаза. Он даже дал им сверх причитающегося за работу. Хорошо дал…

От собственных внушительных познаний в точных науках, за исключением своих профильных — физики и математики, — Марк Иванович, впрочем, старательно открещивался. Если заходила речь — он либо сконфуженно говорил что-то о коллеге, который попросил, чтобы с оказией, если удобно, заранее благодарен, и проч., и проч. Либо выкатывал глаза, вытягивал шею и, ни на кого не глядя, начинал орать и нести ахинею.

Зато профессор Крейцер с удовольствием копался в том, в чем он совершенно ничего не понимал. Пример. Будучи начисто лишенным кулинарных талантов, он очень любил стряпать, и всякий раз получалось что-то совершенно чудовищное и неудобоваримое. Яичница в его исполнении была похожа на заживо изжаренную медузу, а жареная рыба навевала ассоциации с гаревым лесом в районе падения Тунгусского метеорита. Кроме того, Марк Иванович очень любил петь. Но даже голоса котов в подворотне казались сплошь божественными басами Шаляпина и тенорами Паваротти по сравнению с теми дребезжащими руладами, что выводил профессор Крейцер. Далее. Профессор Крейцер очень любил животных, но, к несчастью, братья меньшие не отвечали ему взаимностью. Те же коты, упомянутые выше, шипели ему вслед, а после того как на Марка Ивановича напали подвальные крысы… Гм… Даже кроткие голуби и те норовили клюнуть его в ботинок, а домашний попугай Гамова при появлении дядюшки отворачивался в угол и, нахохлившись, чистил клювом перышки, а иногда позволял себе выкрикнуть возмутительное: «А вот казззел идет, сука бородатая!» И даже в этом зоологическом несоответствии сказывалась непонятная неприязнь представителей животного мира к профессору Крейцеру.

— …А мне вот пацаны вчера сказали, что типа какие-то обкуренные астрономы, голландские или там французы… нашли около Луны инопланетян. Типа корабль, — коснулся слуха Гамова голос рябого соседа, которого все именовали завлекательным в условиях КПЗ кулинарно-масленичным прозвищем Блинчик. — Че-то шарится на орбите… Потом, может, к нам двинет, как в кино, б…

— Да ладно тебе заправлять, Блинчик! У нас тут один недавно сидел, так он вообще говорил, что инопланетянин. С планеты Бррр-Кукк, что ли… Во лепила порожний, б… Планетянин! Нарк обычный… Все вены ушли. На эйче, герыче то бишь, сидел, а еще грибы жрал. Требовал, чтобы его отправили в зону на Марсе…

— И че?

— А ему почки отбили и перекинули в «семерку». Это под Ярославлем, кажись.

— Да, Ярославль — это не Марс, — глубокомысленно заметил кто-то тонким голосом.

— Нет, мужики, про инопланетных в натуре такая маза была?

— Да вот чтоб мне!..

— А я так думаю, — сказал Блинчик, — что большего косяка, чем наша с вами нынешняя жизнь, не будет. Такой порожняк!.. Может, эти, которые у Луны маются, порядок наведут, а? Высадятся, построят кого надо, там… типа… амнистию объявят? Мне-то в любом случае чалиться придется с пяток годков, не меньше…

— Ну ты загнул, черт! — отозвался хромой Степа. — А мне вот кажется, что беспонтово это! Даже если это не лажа, то лучше не будет. Лучше б сбить этих уродов прямо на Луне, а то у нас и так грязно! Я так в фильмах видел, что они страшные, как моя жизнь, с щупальцами и вообще редкие мрази, еще хуже нашего правительства!

— Теперь выяснится, чья вера истинная, — с заметным кавказским акцентом отозвался носатый Исламхан. — Если это посланцы Аллаха, о которых сказано в Коране, тогда все мусульмане сплотятся и…

— А я вот слыхал, — проговорил тоненький длинноносый паренек, которого, судя по внешнему виду, более логично было бы обнаружить в зале библиотеки, а не в вонючей камере предварительного заключения; даже интеллигент Гамов на фоне длинноносого казался сорванцом, — а я вот считаю… что пришельцы не могут быть злыми и агрессивными… Более высокие степени развития цивилизации всегда предполагают и значительный морально-этический уровень и… следовательно… никакой агрессии…

— А ну!.. — рявкнул на него хромой Степа. — Ты давай тут по-человечески разговаривай, чушкарь!

— А насчет соотношения морали и цивилизованности я бы поспорил, — неожиданно для себя вступил в разговор Гамов, и, надо сказать, сделал это не самым удачным манером. — Все зависит от системной организации общества. Никто не будет спорить, мужики, что гитлеровская Германия находилась на более высоком цивилизационном этапе и располагала куда более совершенными технологиями и принципами организации социума, чем, к примеру, татаро-монголы. Однако же многократно охаянные историками монголы никогда не позволяли себе таких подлостей и зверств, как фашисты. Проще говоря… те же монголы считали самым страшным грехом убийство послов противника, а вот, например, благородные мушкетеры семнадцатого века, описанные Дюма, делали то же без угрызений совести… Монголы… Собственно, война между Русью и Степью и началась после того, как русские и половцы убили монгольских парламентеров и потом поплатились разгромом на Калке. И если представители различных земных этносов не могли толком вычислить поведенческие схемы и психологию друг друга, то что уж говорить о гипотетических инопланетянах. Конечно, — тут в его голове всплыл умопомрачительный термин, услышанный от дяди, — конечно, сравнительная социомеханика цивилизаций…

— Еще один, б…!

— Да ладно, Блинчик, забавно он так толкует. Че ж не послушать умного человека? А то вы, кроме терок между собой, ни х… не можете.

— Посланцы Алла-а-а…

— Я хочу сказать, что мы едва ли сможем вычислить, как поведут себя эти пришельцы, если они вообще существуют и все это не утка, — договорил Костя.

Степа и Блинчик заговорили одновременно, невнятно и громко, на губы спорщиков выбивалась пена. Ни о какой «сравнительной социомеханике цивилизаций» речь уж конечно не шла, самыми сложными словосочетаниями, которые можно вычленить из спора, были «лунная падла», «провокация эбэ» и «всеобщий п…ц».

Гамов снова закрыл глаза и окунулся в свои мысли. Счастье, что он может вот так отключаться. Облик покойного профессора Крейцера вдруг живо и выпукло воссоздался перед мысленным взором Кости Гамова. Вся его невысокая, плотная, несколько тяжеловатая фигура, массивная голова с выпуклым лбом, крепкий, четко очерченный рот. Немец? У него светлая кожа очень своеобразного оттенка и рыжеватые волосы, но миндалевидный разрез глаз указывает на присутствие восточной крови. Крупный, мощный череп, тяжелые надбровные дуги сродни тем, что бывают у питекантропа, если упоминание этой безмозглой скотины, когда-то числящейся в прямых предках человека с легкой руки мистера Дарвина, вообще уместно в отношении такого существа, как профессор Крейцер. У профессора Крейцера были неожиданно длинные и гибкие пальцы, не очень гармонирующие с плотной его фигурой, широкой в кости; казалось, эти пальцы, приличествующие больше хирургу, чем ученому-физику (а все-таки физику ли?), могут гнуться не только вперед, как у нормальных людей, но и назад и даже вбок.

Что еще? Гм… Женщины? В любом преступлении, как сказал кто-то из отцов-основоположников криминологии, следует искать след женщины. Но… Было бы кого искать… За те пять лет, что Гамов водил знакомство со своим эксцентричным родственником, ни одной женщины с ним он не видел. Похоже, они его просто не интересовали. Впрочем, как же? Есть одна, которая очень даже интересовала профессора Крейцера. Его приемная дочь — Генриетта. Опять же — приемная?.. Отчего приемная?.. И был ли вообще когда-либо женат профессор Крейцер?.. И — о Генриетте. Так. По порядку… Она, конечно, славная, но тоже не без странностей. Внешностью смахивает на китаянку… Очень светлая кожа… Определенно прослеживаются черты сходства с Марком Ивановичем. Приемная? Если — родная, то — почему скрывают? Или?.. В свое время у Кости Гамова уже зарождались в мозгу нехорошие и не очень чистоплотные подозрения касательно взаимоотношений Генриетты и Марка Ивановича, но все последующие события не только не подтвердили эту скверную гипотезу, но и опровергли ее совершенно.

Заскрежетала дверь. Запрыгал ключ в замочной скважине, и зычный голос рявкнул:

— Гамов! На выход!

Сегодня следователь Грубин выглядел как никогда любезным. Улыбка буквально не сходила с его губ, а когда Гамова ввели в кабинет, он даже приподнялся навстречу, словно приветствовал дорогого гостя, а вовсе не подозреваемого в тяжком преступлении.

— Присаживайтесь, Константин Алексеевич, — произнес он. — Ну как вы там?

Гамов угрюмо молчал. В голове крутилась фраза, кажется Собакевича, о том, что ты, мол, братец, мне лягушку хоть сахаром обсыпь, так все равно я ее есть не стану.

— Ваше дело существенно продвинулось, — произнес Олег Орестович таким вкрадчивым и почти нежным голосом, что Гамову как-то сразу сделалось совершенно и бескомпромиссно ясно, что ни хрена оно, это дело, не продвинулось и что барахтается следствие в такой мутной и мелкой луже, что ею побрезговала бы и упомянутая лягушка. — Ваше дело продвинулось, но существует ряд неясностей, которые следует снять. Вы можете помочь. Вы ведь, конечно, уже поразмыслили над помощью следствию? Уверен, что так. Ну что же… — Грубин покрутил в пальцах заточенный карандашик, потом неспешно поковырял его тупой стороной в ухе и продолжил: — Вернемся к тому, на чем мы закончили прошлую нашу беседу. К НИИ.

«Вообще-то мы закончили показаниями моих соседей по даче, а потом истерикой», — подумал Гамов. Следователь вел свое:

— Как бы ни поверхностно вы были знакомы с профилем работы этого частного института, все равно вы должны были задаваться определенными вопросами. На какие средства ведется работа? На каком основании набирается персонал? Почему такая секретность, тем более что НИИ находится в частном владении? Кто делает заказы?

— Вы знаете, Олег Орестович, — не выдержал Гамов, — в свое время я уже проявлял максимум любопытства. Когда работал в одном солидном издании. Разрабатывал я одну очень интересную тему… Для начала меня чуть не убили, а потом просто турнули с работы с такой рекомендацией, что теперь по профессии меня примут разве что в печатный орган типа «Вестник комбайнера» из села Нижние Челюсти. Так что я теперь поставил себе за правило не лезть туда, куда меня не просят. Тем более что мне за это недурно платят… Платили, — исправился он, существенно сбавив тон и заметив, что Олег Орестович смотрит на него с неподдельным интересом.

— Гм… вот попробуйте и дальше так же бойко, — посоветовал он Гамову, — и так же бойко отвечать на все вопросы. Так вот… Не упоминал ли ваш дядя в каком-нибудь приватном разговоре… выпив или, скажем, просто расслабившись… не упоминал ли он, откуда берет деньги для работы возглавляемого им НИИ? Ведь требуются очень серьезные средства!

— Н-нет, — без раздумий ответил Костя. — В это он меня никогда не посвящал. Да я и не интересовался.

— Хорошо. Пущу ближе к сути. Фамилия Монахов вам знакома?

— Монахов? А, Сергей Петрович, что ли?

— Вы с ним знакомы?

— Нет, просто у дяди Марка дома лежит книга, подарочный альбом Сальвадора Дали, репродукции с комментариями на испанском. Так там надпись: «Профессору Крейцеру от Сергея Петровича Монахова на долгую память».

— А известно вам, кто этот Монахов?

— Нет. Хотя примерно догадываюсь…

— Монахов — соучредитель одного из весьма крупных столичных банков, и, как выяснило следствие, именно от него могли поступать деньги на счета НИИ. Так или иначе, но вот из МУРа нам скинули информацию об очень некрасивой истории. Не далее как месяц назад институт Крейцера закупил оборудование в Германии на очень солидную сумму. Примерно в те же сроки из депозитария банка Монахова самым непонятным образом исчезла круглая сумма, вполне сопоставимая с теми деньгами, что были уплачены за оборудование для Крейцера. Позже выяснилась еще более интересная деталь: поставка из Германии была оплачена наличными, и значительное количество купюр было из тех же серий, что и банкноты из депозитария. Совпадение очень откровенное, грубое и нарочитое. Мало какой дурак будет расплачиваться ворованными деньгами, да еще наличными в таком количестве. Вот я и хотел бы узнать: как, по вашему мнению, может быть Монахов причастен к смерти Крейцера?

Костя Гамов стиснул зубы, смиряя участившееся дыхание, и наконец ответил:

— Во-первых, мое мнение будет не особо ценно, так как я не знаю ни этого Монахова, ни его взаимоотношений с моим дядей. Во-вторых, если теперь вы подозреваете Монахова или его людей, то почему в КПЗ сижу я?

— Ну на этот вопрос очень легко ответить. Банкир Монахов исчез. Его три дня не могут найти, а между прочим, исчез он из собственного особняка в поселке Жуковка, особняка, сам понимаешь, прекрасно охраняемого. С ним исчезли начальник его охраны и еще двое.

— Надеюсь, вы не подозреваете меня в том, что это я выкрал их из элитного коттеджа в Жуковке?

Следователь ощерил свой длинный кривой рот в усмешке и отозвался язвительно:

— Рад, что у тебя еще хватает запала шутить, Гамов. Значит, с Монаховым не знаком? Привычек, наклонностей его не знаешь? А вот что: никто из знакомых Марка Ивановича не любил животных? Экзотических животных?

Говоря это, Олег Орестович полуприкрыл глаза тяжелыми веками и вид принял сонный, рассеянный, отстраненный — словно то, что должен ответить на его последний вопрос Гамов, совершенно не интересовало следователя. Однако же те, кто знал Грубина, отмечали, что никогда он не бывает более внимателен и сосредоточен, чем в те моменты, когда надевает на свое лицо серую маску нарочитой сонливости.

Гамов заморгал:

— Животных? Экзотических? Там разных павианов, лам, бегемотиков и прочих крокодилов?

— Особенно последних. Ну да. Крокодилов. Крокодил — хищное пресмыкающееся, обитающее в поймах теплых рек. Ну?

— Спасибо, разъяснили… Вы знаете, у меня таких знакомых вообще нет. Вот Шурик Артеменко котов любит. А что касается Марка Ивановича, то у него, как я говорил, был чрезвычайно ограниченный круг знакомств. И, насколько я знаю, никто из его знакомых не держит экзотических животных. Вот, правда, у доктора Ревина очень свирепая жена…

— Кто такой доктор Ревин? — резко спросил Грубин.

— Один из сотрудников института. Я с ним обращался-то раза два, оба раза он был с женой, но и двух вполне хватило…

Тут Олег Орестович Грубин изменил себе. Несмотря на то что не было и намека на приступ боли в ноге, он хлестко ударил ладонью по столу и произнес:

— Вот что! Хватит валять дурака! Ты тут уже трое суток и провел их с относительным комфортом, и я не шучу, когда говорю это! Судя по всему, у Крейцера имеются солидные покровители, которые не хотят, чтобы подробности этого дела всплывали на поверхность! По крайней мере, ордер на обыск в здании института удалось получить только сегодня! — («И то выписывал его не прокурор, который внезапно заболел, а его дурак заместитель, — договорил про себя Грубин. — Муть какая-то…») — Ты можешь быть выпущен под залог, — продолжал он, поднимая мутные глаза на Константина, — но существует много «но»! И советую тебе все-таки подбирать приличного адвоката! А сейчас поедешь с нами в НИИ своего дядюшки, может, что и припомнишь на месте! Может, и из своего прошлого что-нибудь вспомнишь, выудишь, — вдруг добавил он, явно делая отсыл к теме дачных приключений образца весны 2004 года. — Черт знает что творится на этом свете, — подвел трепетную философскую черту Олег Орестович, поднимая глаза к потолку, — фигуранты дела один за другим как сквозь землю проваливаются, в аквариумах плавают крокодилы, а по всем каналам только тем и заняты последние дни, что трындят про какой-то гигантское НЛО, обнаруженный на орбите Луны! Черт знает что!

2

Земля, галопом по Европам и Америкам…

В том, что говорил в раздражении почтенный следователь О.О.Грубин, была немалая доля истины. В то время как Костя Гамов содержательно проводил время, вращаясь в изысканном обществе обитателей КПЗ, странные, странные вещи творились на свете.

** октября 2007 года американское НАСА (Национальное агентство по аэронавтике и космическим исследованиям) в лице своего пресс-атташе Кирка Хоугленда распространило официальное заявление, содержащее в том числе и такие слова: «…гигантское НЛО, которое можно сейчас наблюдать на диске Луны невооруженным глазом, было засечено нами еще по прохождении им орбиты Юпитера. В целях безопасности американских граждан и в качестве превентивной меры против паники, могущей возникнуть в мировом сообществе, агентство не стало распространять эту информацию сразу. В данный момент идет большая работа по изучению данного объекта, вне всяких сомнений, являющегося порождением инопланетного разума…»

Профессор Хейхатиро Ямамото из японского университета Менджи предоставил широкой общественности свои расчеты по размерам и массе объекта, которые не имеют даже близких аналогов в земной космонавтике. Кроме того, сказал профессор Ямамото в ответ на заявление НАСА, это далеко не первый случай обнаружения НЛО на Луне, так как лично он еще в 1976 году наблюдал гигантские светящиеся объекты длиной до пяти километров, двигающиеся над самой поверхностью Луны в четком геометрическом порядке. По ряду обстоятельств он был вынужден замолчать эти сведения. Зато теперь факт контакта нельзя скрыть: НЛО настолько огромно, что каждый землянин при наличии хорошего зрения может видеть его невооруженным глазом, а располагай он даже обычным бытовым телескопом, легко разглядит и особенности конструкции данного объекта.

Астроном Пулковской обсерватории Александр Минаков подтвердил мнение японского коллеги, сказав, что и ему в свое время приходилось наблюдать на видимой и закрытой от нас сторонах Луны явления, которые не могут быть отнесены к природным феноменам, а имеют, вне всякого сомнения, искусственное происхождение. «Еще в 1969 году, будучи младшим научным сотрудником, я имел возможность наблюдать странную белесую тень на темной стороне Луны. По краям этого пятна вспыхивали несколько ярких огоньков. Когда же данная часть лунного диска стала освещенной, я и мои коллеги увидели только огромную вытянутую тень, сам же объект перестал быть видимым. Впрочем, и это наблюдение, и ряд свидетельств о фиксации НЛО в земной атмосфере были немедленно засекречены спецслужбами».

Известный французский правозащитник Лилиан-днри Адебайор, афрофранцуз, прославившийся, в частности, своими гневными выступлениями против дискриминации иммигрантов арабского и африканского происхождения и получивший мировую известность после беспорядков в предместьях Парижа в 2005 году, пафосно заявил в интервью французскому телеканалу «Монитор+»: «Лично для меня совершенно ясно, что официальные власти охотно промолчали бы и сейчас, не давая простым землянам возможности приобщиться к новой тайне мироздания, если бы торжествующее свидетельство существования иной жизни не висело у нас над головами так явно и так зримо! Позор! У каждого разумного человека не может быть двух мнений: бесспорно, мы должны и обязаны войти с ними в контакт, который, быть может, даст толчок развитию нашего несовершенного и жестокого общества, в котором жизненные блага распределены так неравномерно и так несправедливо!» — и т. д. и т. п. на полчаса эфирного времени.

Папа римский Бенедикт XVI, выступая в Ватикане перед огромной толпой паломников и открытым конклавом кардиналов, заверил паству в том, что святой престол будет способствовать установлению диалога с возможными братьями по разуму, и выразил надежду, что У пришельцев нет недобрых замыслов и им не чуждо высокое имя Бога, а равно и заповеди Божеские и человеческие. Известный итальянский комик Дженнеаро Ариэлло тут же заявил в своей ежедневной передаче, что с таким же успехом святой отец может проповедовать слово Божье червям на рыбалке. «Не факт, рогсо maledetto, что эти инопланетяне сильно отличаются от червей по своему внешнему виду». Ему вторил гражданин Тарас Пупыня из Львова, который ту же мысль сформулировал куда лаконичнее: «Які те планетяне? Ты що, кина нэ бачів?»

Экстремистский арабский телеканал «Аль-Джальмира» распространил громкое заявление одиозного деятеля исламского фундаментализма шейха Мухаммада аль-Ирани, в котором бородатый террорист назвал обнаруженный в космосе объект знамением Аллаха и выразил уверенность в том, что это знак для всех правоверных отбросить последние колебания и объявить джихад по всем фронтам. «К тому времени, как нога посланников Аллаха ступит на нашу землю, все неверные должны быть сметены с нее», — экстатически вещал фундаменталист. Слова аль-Ирани, как обычно, не расходились с делом, и в Ливане, Израиле, а также в Измире (Турция), Бадалоне (Испания) и Марселе (Франция) прогремели несколько взрывов, ответственность за которые взяла на себя радикальная исламистская организация «Вахида аль-Маххабат», руководителем которой и являлся Мухаммад аль-Ирани.

Президент России также обратился к гражданам своей страны, выступив, как обычно, довольно сдержанно и нейтрально. «Так или иначе, но я полагаю, что теперь, в начинающуюся эпоху открытого Контакта, все жители нашей планеты должны почувствовать себя единым целым, человечеством, которое погасило межэтнические и конфессиональные конфликты в осознании того, что все мы живем в одном громадном общем доме. Так, верно, могли чувствовать себя московиты, тверичи, новгородцы, суздальцы, вернувшиеся с Донского поля просто русскими. Так гасконцы, бретонцы, андалузцы, жители Прованса под давлением иноземцев стали французами. Возможно, и мы можем стать просто землянами, я искренне верю в такую возможность. Я не призываю относиться к тем, кто пришел к нам из иных миров, с подозрением, страхом или агрессией. Я призываю к единению…»

Известная российская правозащитница и политик Валерия Новодворская, комментируя выступление президента РФ, тут же ядовито оппонировала:

— Ну что же, появилось новое всемирное пугало, похлеще бен Ладена. Теперь на инопланетян можно списывать великие и малые пакости… Под шумок повысить «коммуналку» и цены на топливо и сказать, что во всем виноват вовсе не Чубайс, а гадкие пришельцы. Надеюсь, у них еще не построили коммунизм. А то эти коммуняки…

Маховик дискуссий раскручивался.

В недавно открывшемся ток-шоу «Истина дороже» на Первом общефедеральном канале России развернулись горячие споры относительно появления гигантского НЛО на орбите Луны. Главный вопрос дискуссии был высвечен на огромных экранах: «ЧТО НЕСЕТ ЗЕМЛЯНАМ КОНТАКТ С ОБНАРУЖЕННЫМИ НА ОРБИТЕ ЛУНЫ ПРИШЕЛЬЦАМИ?» Ассистенты ведущего проявили неплохую легкоатлетическую подготовку, бегая между трибунами и предоставляя микрофоны всем желающим высказаться — и экспертам и простым зрителям. Среди последних присутствовали и друзья Кости Гамова — Антоха Казаков и Шурик Артеменко, свернувшие очередную тотальную пьянку (которую они не без доли цинизма именовали «олимпийской неделей») и ловко попавшие в телецентр, в студию ток-шоу. Обычным присутствием дело не ограничилось. После того как неизменный участник всех самых горячих и рейтинговых программ ТВ лидер ЛДПР Владимир Жириновский в присущей ему эпатажной и яркой манере объявил пришельцев «внеземным аналогом Америки» и напророчил конец мирового господства США, расторопный Антоха перехватил микрофон и на всю страну объявил буквально следующее:

— Насколько я понял Владимира Вольфовича, он Предлагает шарахнуть по лунной орбите ядерными боеголовками, чтобы пришельцы-агрессоры поняли, что им тут ничего не светит, и убирались восвояси. В то же самое время вы, уважаемый Владимир Вольфович, говорите, что у них хватит сил и возможностей изменить однополюсный мир, в котором всецело господствует одна сверхдержава — Штаты. Как же, в таком случае, мы их достанем? Может, только проиллюстрируем принцип, изложенный в басне Крылова: «Ай, Моська! знать, она сильна…»? Спровоцируем их на ответные действия? А быть может, эта громадная железка на орбите Луны несет в своих недрах целую высококультурную и мирную цивилизацию, которая поможет нам побороть ксенофобию и терроризм?! Нет, конечно, свои собаки грызутся, чужая — не встревай, а еще есть хорошая поговорка про чужой монастырь, куда не следует соваться со своим уставом…

Жириновский откликнулся немедленно, по своему обыкновению, он даже не стал дослушивать:

— Вот этот молодой человек! Вы, да! Оратор! Что вы такое несете?! Абсурд! Чушь, однозначно! Не надо шутить с войной в космосе! Какая культура? Какие недра? Сталин тоже не хотел верить в возможность войны с Гитлером и до последнего оттягивал встречный удар, и вы знаете, к чему это привело! Быть может, у них имеется оборудование, способное вывести из строя радиолокационные, оборонные, коммуникационные системы, парализовать транспорт, блокировать пусковые шахты, начиненные ядерными боеголовками? Я не призываю к ядерному удару, нет, но я предлагаю действовать, а не ждать! И я предлагаю комплекс мер, которые…

— Во всем виноваты проклятые коммуняки, все бабы дуры, а Жирик оппортунист, — декларативно ляпнул сидящий рядом с Казаковым Шурик Артеменко. Что характерно, говорил он голосом товарища Ленина, картавя, со специфическими визгливыми интонациями. Хорошо, расслышали только сидящие поблизости.

— Архиверно, батенька! — отозвался Антоха Казаков, пытаясь не выпустить микрофон, который тянул у него из рук бедняга ассистент ведущего. — Да погоди ты!..

— Я еще хотел прямо в эфире сказать о Косте Гамове, — выговорил Шурик своим обычным голосом, поворачиваясь к утратившему микрофон Казакову, — не знаю пока, как это привязать к теме передачи, но сейчас что-нибудь придумаю. Все-таки рейтинговое шоу — может, и поможет Косте…

— Дельная мысль! Сейчас слепим идейку… Только мне микрофон больше вряд ли дадут, так что сам будешь озвучивать.

Нет ни малейшей надобности говорить, что перед шоу друзья выпили… гм… по пивку, что ли…

Но никакие спецслужбы, никакие СМИ и тем паче глупые рейтинговые ток-шоу и словом не упомянули о том — и никак не могли, благо не было и не могло быть никакой информации, — что примерно в это время уже составлялся, проясняясь в деталях, некий заговор. Хотя имя Абу-Керим в нем еще не фигурировало и даже не намечалось…

3

Подмосковье, частный НИИ Крейцера и окрестности

Подмосковный НИИ, в котором искал корень всех тайн и всех следственно-причинных событийных цепочек мудрый следователь Грубин, оказался приземистым и, что характерно для архитектурного стиля последних лет СССР, серым зданием в сотне километров от МКАД. К нему лепились еще несколько менее внушительных пристроек. Вокруг главного корпуса были разбросаны несколько ажурных вышек.

Ехали недолго. Конечно же Костя Гамов многократно видел эту дорогу за те полгода, что ему привелось работать в загадочном заведении его милого дядюшки Крейцера. Но в целом основной фон пейзажей Подмосковья, неприметных, ласкающих, притягивающих, оказался тем фактором, благодаря которому большинство подмосковных маршрутов неотличимы друг от друга, если нет каких-либо запоминающихся ориентиров.

Единственный ориентир, который следует признать, бесспорно, приметным даже для такого беспамятного товарища, как Гамов, представлял собой высокую обшарпанную стелу серого камня, у основания поросшую разлапистым кустарником. Из нескольких темных выбоин в нижней трети стелы торчали горлышки пустых пивных бутылок, оставленных аккуратными туристами. У стелы храпел толстый лысый гражданин колхозного вида. Над его беззаботной головушкой красовалась ущербная надпись, оставшаяся еще от времен развитого социализма: «…имени Кали…» Конечно, индийская богиня Кали имела к стеле и к НИИ весьма слабое отношение: речь, разумеется, шла о промышленном предприятии имени тов. Калинина, размещавшемся тут при коммунистах. В ста метрах от стелы и начинался бетонный забор, которым была обнесена территория НИИ.

Следователь Грубин протянул с явным разочарованием:

— Это и есть ваш хваленый НИИ?

— А кто его больно хвалил-то?.. — пробормотал Гамов.

Перед железными воротами, преграждающими въезд на территорию, принялись сигналить. Появившийся охранник не проявил восторга при виде прокурорского удостоверения Грубина и ордера на обыск, но открыл ворота, не произнеся ни единого слова.

— Нам надо к Ревину, наверное, — сказал Костя Гамов. — Он в отсутствие дяди всегда тут заправлял, так что точно к нему. Я же про него уже упоминал, кажется…

Доктор Ревин был невысокий смуглый человек с орлиным носом, пушкинскими баками и явной примесью еврейской крови. Последний факт, конечно, был вовсе не актуален для вступивших на территорию НИИ, но Олег Орестович, небрежно порывшись в своей памяти, все-таки ляпнул:

— Михаил Абрамович, если не ошибаюсь?

— Почему Абрамович? — отозвался тот с полуулыбкой. — Очень даже себе Иванович.

— Михаил Иванович… Я из прокуратуры, моя фамилия Грубин. Вот, ознакомьтесь с постановлением.

Ревин выключил улыбку, взял бумагу, достал из кармана очки, водрузил их на нос, не торопясь, основательно изучил ее, а затем убрал очки в карман, протянул постановление обратно и вновь включил улыбку. Вот так — аккуратно и последовательно.

— Боюсь огорчить вас, господин Грубин, но к ряду помещений нашего учреждения у меня нет доступа.

— Вот как… Гм… Разберемся. Вы, Михаил Иванович, верно, уже поняли, что я расследую дело об убийстве вашего непосредственного начальника Крейцера Марка Ивановича.

— Убийства? — Ревин выключил улыбку. — Мне до сих пор казалось, что для такого смелого заявления нет Доказательной базы. И лично я полагал, что речь пока что должна вестись лишь об исчезновении Марка Ивановича, — сухо произнес он. — Хотя, конечно, вы можете располагать свежими фактами, о которых я пока что не подозреваю… Ну а судя по несчастному лицу Константина, его вы и впредь намерены рассматривать в качестве главного подозреваемого… Ну ладно. Покончим с формальностями. Вы можете приступить к обыску. Пожалуйста, господин следователь! — И доктор Ревин широким жестом обвел просторное помещение, в которое они входили.

— Прежде чем дать отмашку своим людям, я хотел бы задать вам несколько вопросов, — сказал Грубин. — Сколько в здании сотрудников?

— Не считая меня и Константина, восемь.

— Только-то?

— У нас в институте нет ни одной лишней единицы, — сказал доктор Ревин и устремил на следователя Грубина выразительный взгляд из-под полуприкрытых ресниц, взгляд, вероятно, означающий: ну а уж у вас, товарищ следователь, в конторе лишних людей более чем хватает, и эти «лишние люди» отнюдь не Онегины и Печорины. — Даже вот Константин, несмотря на свое родство с Марком Ивановичем, выполняет тут вполне определенные обязанности.

— Кто отвечает за безопасность зданий и персонала?

— А, это пожалуйста. — Доктор Ревин едва прикоснулся рукой к телефонному аппарату: — Вениамин Ильич, зайдите.

Несложно догадаться, что упомянутый Вениамин Ильич ждал где-то непосредственно за дверями, потому что не успел Ревин договорить, как вызванное лицо было уже тут как тут. Вениамин Ильич Донников по кличке Бен Ганн (кличку придумал язвительный Гамов, он же сложил прозвище и фамилию в близкое к оскорбительному звукосочетанию Ганн-Донников) был довольно невзрачным человеком, но неброская внешность и скромные габариты нисколько не мешали ему справляться со своими обязанностями, а порой даже помогали. В прошлом полковник КГБ, Донников уж конечно знал постулат о том, что «сотрудник не должен выделяться»-Этому постулату Вениамин Ильич старался следовать неукоснительно, даже выйдя в отставку и заняв должность в частном предприятии.

— Я исполняю обязанности начальника охраны данного объекта, — четко произнес он, усаживаясь перед Грубиным. — Моя фамилия Донников. Слушаю вас, товарищ следователь.

С одного взгляда Олег Орестович понял, что нарисовавшийся перед ним невзрачный тип куда более крепкий орешек, чем этот слюнявый интеллигент Гамов. Грубин задал Донникову несколько необязательных вопросов по организации охраны объекта, дежурно справился о том, не отмечал ли Вениамин Ильич тревожных сигналов касательно безопасности Марка Ивановича Крейцера, и, получив череду непроницаемых ответов, уставился на доктора Ревина. Наверное, этот еврей более перспективен в плане разработки, чем явный гэбист Донников.

— Насколько я знаю, вы медик, — сказал Олег Орестович. — Не так ли, Михаил Иванович? А вот я как-то не очень понимаю, ведь этот НИИ, по полученным данным, — иного профиля. Да и вышки на территории объекта не очень вяжутся…

— Сразу расставлю все точки над «i». Я — личный друг и лечащий врач Марка Ивановича. Да и здесь у меня имеются вполне конкретные обязанности, иначе я не исполнял бы в отсутствие Крейцера его обязанности. Что же касается несоответствия медицины и, скажем, физики, то, уверяю вас, вы ошибаетесь. Научные мужи вообще склонны разбрасываться. Взять Ньютона или, скажем, Бородина — профессора химии и великого композитора…

Сказав все это, доктор Ревин с явным облегчением откинулся на спинку кресла. Грубин почувствовал, как его заливает волна раздражения. Смеются эти ученые крысы, что ли? У них пропал шеф, убит или похищен, а они тут перед ним, следователем, свою эрудицию демонстрируют: и Ньютон тут, и Бородин какой-то! Нет, нужно приступать к обыску! Нужно обшарить это мерзкое местечко от крыши до подвалов, вытрясти все, что возможно! Впрочем, раздражение — не лучший советчик. Следователь Грубин мутно глядел куда-то поверх плеча доктора Ревина… Надо сказать, что Марк Иванович, при всем своем незаурядном знании медицины и физиологии, которое он продемонстрировал несколько раз за эти годы вполне явно и впечатляюще, — ненавидел докторов. Однажды ему стало плохо — судя по синюшному оттенку лица, с сердцем. Но как только приехала вызванная Костей Гамовым «скорая», Крейцер вскочил как ужаленный и, явно превозмогая боль, указал врачам на дверь. Грубину был известен этот инцидент со слов соседей Крейцера, и Гамов нехотя подтвердил, что да, было дело. И вот теперь доктор Ревин утверждает, что он был личным лечащим врачом Крейцера, врачом, судя по всему, единственным и универсальным. К чему такая конспирация? Нет, куда удобнее иметь дело с уголовниками, чем с… ну с вот этими. Уголовников можно просчитать, тогда как сотрудники НИИ…

— Приступим к осмотру объекта, — вставая, сказал Грубин.

— Прошу вас, Вениамин Ильич, сопроводите. Тут довольно своеобразное расположение коридоров и комнат, внутренний, так сказать, план…

— Обойдемся, — сказал Грубин.

— Да нет, не обойдетесь, — спокойно ответил Донников, — на территории вверенного мне объекта присутствуют резервуары с опасными химическими реактивами и хрупкое научное оборудование, которое при повреждении может попросту взорваться. Так что в целях собственной безопасности, товарищ Грубин…

— Хорошо-хорошо, — уступил тот.

При осмотре помещений, куда более многочисленных и просторных, чем это казалось при взгляде на здание снаружи, Грубин ощутил редкое для себя чувство подавленности и бессилия. Он даже ловил себя на мысли, что ведет этот бессмысленный обыск не столько ради подвижек в следствии, сколько для того, чтобы нащупать какие-то концы в странной, упорно не дающей ему покоя истории с подброшенным крокодилом и предупреждением касательно судьбы Гамова. Как могут соотноситься все эти внешне не связанные между собой моменты, Грубин пока не представлял, но, как человек с тренированной профессиональной интуицией, он чувствовал, что хищная тварь в аквариуме может показаться нежным цыпленком на фоне грубой и жестокой истины. Чувство бессилия усугублялось тем, что Олег Орестович решительно ничего не понимал в том, что ему приходилось созерцать в рабочих помещениях института. Осматривая вместе со своими людьми сложную, издевательски подмигивающую аппаратуру и шкафы с выставленными на них колбами и ретортами, он чувствовал себя туземцем, ступившим на борт мощного многопушечного фрегата колонизаторов. Казалось, что даже это ничтожество Гамов позволяет себе ироничные улыбки за спиной… В самом верхнем помещении здания, представляющем собой полусферический купол, обведенный открытой галереей, Грубин увидел то, что показалось ему смутно знакомым чуть ли не со школы.

— Как его…

— Телескоп, — снисходительно пояснил за его спиной доктор Ревин.

— А я думал, что телескопы должны быть установлены под открытым небом.

— Надеюсь, в том, что наш телескоп установлен в закрытом помещении, нет состава преступления. Это новейший рентгеновский телескоп, в его основу положен в том числе принцип осцилляции нейтрино, а равно некоторые наработки профессора Крейцера, которые, я думаю, мне будет позволено не озвучивать.

Грубин стиснул зубы и произнес:

— Ну что же… у вас тут довольно много направлений для исследований, хотя я так и не понял, какое из них главное и зачем так много всего… Я всегда думал, что все НИИ работают в чрезвычайно узком профиле.

— Надеюсь, вы удовлетворены? — спросил Донников, который все это время не отходил от Олега Орестовича ни на шаг. — Не хотелось бы быть назойливым, но я имею некоторое представление об оперативной работе. Не там ищете, товарищ следователь. Конечно, версия, что инцидент с Марком Ивановичем имеет отношение к его работе, перспективна и имеет право на существование…

Тут из-за спины следователя прозвучал вопрос Гамова:

— Олег Орестович, а я так и не понял, с какой целью вы меня-то брали?

Неизвестно, что ответил бы бравый следователь обнаглевшему подозреваемому, если бы откуда-то снизу не раздался звук, равно походящий на звериный рев и на гул и грохот разваливающихся деревянных стропил. Под ногами едва заметно дрогнул пол. Всех присутствующих в зале маленькой обсерватории словно подкинуло пружиной, и только Донников остался на месте, сцепив челюсти так, что хрустнули зубы. На его лице проступили серые пятна, и он, протянув руку, схватил Грубина за запястье:

— Не ходите туда. Я должен прежде проверить, не случилось ли несчастья…

— Несчастье случится с тобой, если ты не перестанешь мешать мне при исполнении! — прошипел Олег Орестович, и его вяло вылепленное желтоватое лицо оживилось, порозовело, молодо засверкали маленькие глаза-бусины. Выходит, чутье не обманывало его, и тут в самом деле кроется нечто, способное пролить свет на?..

— Свет на!.. — выбросил Грубин и, не договаривая, скатился по витой лестнице.

За ним помчался и сопровождавший его омоновец. Оставшиеся втроем Гамов, Донников и доктор Ревин обменялись взглядами, но если в глазах Кости не стояло ничего, кроме недоумения, то двое последних буквально излучали тревогу.

— Неужели из блока Си?.. — начал было Бен Ганн, но тут же оборвал сам себя. — Идем!!!

— А… что там такое может быть? — произнес Гамов.

Доктор Ревин, глядя в спину стремительно удаляющемуся Донникову, на ходу достающему из-под пиджака оружие, произнес:

— Я не готов ответить тебе на этот вопрос. Возможно, сам увидишь… В любом случае усвой одно: как бы ни повернулось, опасайся, избегай желтых квадратиков.

— К-каких желтых?.. — Гамов сглотнул и забормотал: — Н-нет, конечно, мне приходилось на своем веку допиваться до зеленых карликов, до говорящих черепашек и до мира во всем мире, но чтобы желтые квадратики…

Пока Костя произносил этот бессмысленный и неуместный монолог, доктор Ревин с грохотом ссыпался по лестнице, проявив несвойственную ему прыть и в точности повторив путь следователя Грубина и Ганна-Донникова, и уже на подходе к конечной цели своего марш-броска услышал глухой раскатистый треск выстрелов, ругань и божбу. И стоны, протяжные и мучительные, а потом вдруг ставшие короткими, прерывистыми, как гудки в брошенной трубке телефона.

— Так… Мне кажется, там есть на что посмотреть, — нетвердо сказал Гамов, однако же не ощущая ни малейшего прилива страха. В конце концов, выезжая сюда он запрограммировал себя на худшее.

Костя был совершенно и безукоризненно прав: посмотреть было на что. Основное действо разворачивалось на нижнем уровне НИИ, в помещении, которое вопреки своему низкому «подвальному» статусу было отделано серьезнее и основательнее прочих площадей исследовательского центра профессора Крейцера. Длинный и узкий, как колодец, коридор с высокими сводчатыми потолками и анфиладой боковых комнат был до отказа залит белым слепящим светом; на стенах, как ручейки расплавленного металла, пылали длинные извилистые световоды, а в самом конце коридора, расширяющегося сразу же во все стороны, включая уходящий под уклон пол и вздымающийся вверх сразу метра на три потолок, — кипела схватка. Гамов спустился в коридор и, схваченный со всех сторон мягкой прохладой, замер, прижавшись к стене. Не надо, не надо было ему лезть сюда, но ведь порой можно пойти на риск, ценой этого волевого усилия повернув свое ближайшее будущее к лучшему! Подобные этим мысли и проскакивали длинными беспорядочными искрами в голове Константина, когда он несколькими неуклюжими шагами-прыжками приблизился к месту драки, время от времени вжимаясь в дверные ниши, чтобы не угодить под рикошетящие от стен пули, пущенные мимо целей в длинное жерло коридора.

В драке принимали участие четверо. Одного из них Костя узнал сразу, это был следователь Грубин. Он стоял на одном колене и по-собачьи мотал головой, опустив к полу лицо, и от движений его облепленного мокрыми волосами черепа во все стороны гроздьями летела кровь. Рядом с ним на полу валялся пистолет, табельный ПМ, на который никто не обращал внимания. У дальней стены, тупика, которым заканчивался разросшийся во все стороны коридор, сцепились двое. Тот, что был сверху, приехал вместе с Грубиным и Гамовым, — сотрудник оперативной группы. В правой руке он держал спецназовский нож выживания и пытался достать им до лица или горла своего врага. Это ему никак не удавалось, потому что правое запястье было накрепко схвачено, запечатано огромной пятерней соперника. У омоновца было багровое лицо, на мощной шее вздулись сизые жилы, под камуфляжной амуницией судорожно перекатывались огромные мышцы, но никаких усилий не хватало, чтобы дотянуть гибельное лезвие до горла противника.

Тут же, чуть поодаль, в самом тупике, лежало неподвижное тело еще одного сотрудника опергруппы, и меж ребер его торчал автомат Калашникова без рожка с патронами, всаженный в тело прямо стволом.

— Ни хрена себе… — пробормотал Костя Гамов, щуря близорукие глаза и разглядывая тупик.

Нет, не тупик. Стена, которая должна обозначать этот тупик и завершать коридор, была рассажена надвое длинной полутемной щелью. Оттуда, из щели, выбивался толчками желтовато-зеленый свет, словно что-то ритмично пульсировало в застенном помещении. Гамов, который и не подозревал о существовании этого помещения, даже на цыпочки встал, как будто это могло помочь ему получше впитать увиденное. Между тем следователь Грубин перестал мотать головой, Он поднял лицо. Мутный взгляд его постепенно становился осмысленным и злым. Он протянул руку и, схватив пистолет, прицелился в двух бойцов, замерших в изматывающем немом усилии. Нет, конечно, цель была ясна: тот, что снизу. Но, словно каким-то звериным чутьем подхватив опасность, исходившую от следователя, неизвестный рванул руку сотрудника ОМОНа так, что затрещали кости. Тот вытянул носом длинный хлюпающий звук, заваливаясь набок, на пол; тускло звякнул нож, выпав из руки, и в то же мгновение незнакомец отскочил от пола, как баскетбольный мяч, и с быстротою молнии исчез в пульсирующей щели в стене. Надо отдать должное Олегу Орестовичу, он без раздумья бросился за тем в открытый проем.

Прошло около минуты. Никто не выходил, и ни звука не просачивалось из все так же рассаженной желтовато-зеленым световым клином стены. Медленно, глухо заворочался на полу спец из оперативной группы с перебитым запястьем и даже принялся шарить по бетонному полу второй, здоровой, рукой. Костя Гамов, оставшийся практически в одиночестве в этом залитом светом желобе, пошевелился в пустой нише, ощущая лопатками металлический холод дверной панели за его спиной. Ноги сами вынесли его к проему в тупиковой стене и бросили в неизведанное пространство помещения, о котором он, работая тут полгода, и не пытался даже подозревать.

Первый, кого он увидел ЖИВЫМ, был следователь Грубин. Он же, если уж на то пошло, оказался и последним. Нет, в этом вытянутом овальном помещении были еще трое людей. Все трое были мертвы. Но не было среди них ни доктора Ревина, помчавшегося из обсерватории в том же направлении, ни могучего незнакомца, так ловко расправившегося с тремя представителями опергруппы. А Олег Орестович стоял в трех шагах от входа, неизменной узкой и длинной щели в стене, и его повернутое вполоборота к появившемуся Гамову лицо то освещалось мягкими наплывами света, становясь злым и каким-то азиатским, то тонуло в мутном нежном полумраке.

У ног следователя горел ЖЕЛТЫЙ КВАДРАТ. Он был небольшой, примерно метр на метр, и его четко высвеченный по периметру контур то разгорался, до боли разрезая глаза, то тонул в этом мутном желто-зеленом вареве, которое наполняло собой весь объем комнаты. Но Олег Орестович, казалось, и не видел этот фосфоресцирующий контур. Он смотрел туда, где в длинном металлическом желобе, метров до шести в длину, желобе, обсыпанном мутно светящимися красными звездочками, лежали один за другим три трупа. Один труп был опознан сразу: это и был Сергей Петрович Монахов, о котором недавно шла речь. Спонсор. Банкир. Он выглядел так, словно только что прилег отдохнуть. Но Олег Орестович, конечно, и не собирался проверять, какого рода был этот отдых. Все очевидно.

Примерно посреди овальной комнаты виднелось небольшое возвышение в виде усеченной полусферы. Желтый квадрат практически примыкал к нему, а длинный желоб шел по касательной. Возвышение выглядело вздыбленным металлическим холмиком, но при более длительном взгляде на него казалось, что его контуры плывут, колышутся, словно кусок густого желе при легком касании.

— Что это такое? — бормотал Грубин. — Что это… за чертовщина?

Костя Гамов спросил от входа:

— А… а где же остальные?

Следователь хищно оскалил зубы и ответил:

— Где же тебя угораздило работать, Константин Алексеевич? Отсюда некуда деться, но между тем именно сюда прошмыгнули эти твари, Ревин и второй, что убил одного и моих людей, покалечил другого и мне раскроил череп!..

Он отступил от контура желтого квадрата и, просочившись через проем, снова оказался в тупиковом расширении коридора. Омоновец с переломанным запястьем уже сидел у стены и пытался дотянуться до АКМ, торчавшего в ребрах его товарища. Лицо его оплывало тяжелыми кожными складками. Грубин подскочил к нему, присел и выдавил медленно, буквально по слогу:

— Ну и как?

— Олег Орестович, я спустился сюда, в этот коридор, — быстро заговорил тот. По лицу густо тек пот. — Тут ничего не было, никого не было. Пусто. Тут же свет прямо в глаза шпарит, все видно, так что… А я уж было уходить, а тут вдруг… В общем, выскакивает из стены такой тип… здоровенный, хотя и нескладный… ручищи — жуть! Наверное, не ожидал, что мы тут окажемся, сначала вроде испугался, что ли… А потом… Ну! Леха начал было его прессовать, поднял ствол, а тот… ну я даже не понял, как он у Лехи АКМ выхватил и даже снимать не стал с предохра… В общем, развернул и Лехе стволом прямо в бочину!.. Я… я даже когда служил в… ну да у нас даже Колян такого не мог! Не знаю, где этот урод так навострился…

— То есть как — выскакивает из стены?

— А т-так! Мне сначала показалось, что вообще — сквозь стену. Стена, значит, начала раздвигаться… он прямо на меня р-р-раз! Выскочил! Не ожидал, видно, — сначала как бы испугался. Ну а остальное… остальное — вы видели!

— Да что я видел… Где этот… доктор Ревин? И Донников?

— К-какой Донников? А Ревин… Я видел, как он прошмыгнул в… общем, туда!

— Понятно. А ты видел труп пропавшего Монахова и двух его охранников? Ладно! Можешь не отвечать! Быстро наверх и всех — сюда! А ты, Гамов, что тут трешься, а?

— Так интересно же, Олег Орестович, — замороженным голосом отвечал Костя.

— Интересно! Тут трупов полон подвал! Ну и конторка! Труп банкира Монахова, совсем свежий, мать твою!.. Крррро… кодилы!

И отважный следователь Грубин, уже не глядя на своего подследственного, снова бросился в пульсирующий проем в стене. Он остановился напротив возвышения, этого металлического бугорка с едва заметно оплывающими контурами, повел по сторонам дулом пистолета… В желтовато-зеленом свете его согнутая фигура выглядела нелепо и фантасмагорично. Прямо у ног Олега Орестовича светился контур таинственного желтого квадрата.

Грубин негромко произнес:

— Ну где же вы, сволочи? Михаил Иванович… и ты, длинная скотина? Думаете, удастся уйти? Ничего, объявим в розыск, примет более чем достаточно. Даже черту Московской области пересечь не успеете.

— Гражданин следователь, с кем это вы?.. — осторожно вытягивая голову в пульсирующий проем, спросил Костя Гамов. В его голосе прорезалось циничное любопытство, и даже вид трупов не вернул в жилы недавний страх, мелкий, мерзлыми бисеринками, вызывающий озноб и потливость ладоней. — Кажется, начинаете понимать, что я тут вовсе ни при делах?

— Ты поговори, поговори, — не оборачиваясь, цедил сквозь зубы Грубин, чувствуя, как копится в больной ноге острая судорога, цепко пережимает пальцы, — смотри, пойдешь у меня по делу прицепом с этими умниками… Ревиным. Донниковым, этим верзилой проклятым. А их найдем… найдем, черт бы вас всех!

И вот тут раскрутилась в ноге дикая боль, вызрел острый спазм и пережал кости, суставы, а Грубин тоскливо замычал на одной ноте и, уже не сознавая, что делает, отдернул от показавшегося раскаленным пола стиснутую приступом стопу и шагнул вперед. Прямо в желтый контур квадрата.

Гамов посмотрел ему в спину и вдруг осознал, что сейчас что-то случится. Предостерегающие слова доктора Ревина «…избегай желтых квадратиков» гулко прозвучали в голове. А следователь Олег Орестович Грубин уже попытался сделать следующий шаг, как вдруг у него потемнело в глазах, словно опустили перед мысленным взором тяжелый занавес, еле заметно колышущийся, в тяжелых бархатных складках. В затылок вошла острая боль, перед которой отдалилось, заземлилось и ушло в пол то жалкое ощущение в ноге, которое еще несколько мгновений назад он, Олег Орестович Грубин, считал сущей мукой неизбывной и проклятием. Олег Орестович понял, что его поднимает вверх ногами и крутит, словно в роторе, какая-то могучая и верткая сила, сминает, как только что вылепленную глиняную фигуру, и, раскрутив, швыряет в темноту.

Косте Гамову понять, что он видел, не удалось. Просто заметались перед глазами быстрые призрачные вспышки, а потом огромная полупрозрачная тень, раскинувшись полощущимся на ветру широким плащом, метнулась вверх и вошла в потолок. И тотчас же стало темно: померк мерцающий желто-зеленый туман. И не было в комнате никакого следователя Олега Орестовича, как будто и не было его никогда. А Костя Гамов окаменел у стены, зажмурив глаза до головокружения, до белесых вспышек в глазных яблоках.

Следователь Грубин очнулся от все той же острой боли в ноге. Она вернулась, а с ней вернулся и окружающий мир. Шумело в ушах. Шум шел волнами, словно накатывал прибой. Какой-то тяжелый и характерный растительный запах засел в ноздрях, знакомый и в то же время чужой, нездешний. Да. Запах тины, что ли. Или ила. Грубин открыл глаза и тут же зажмурился снова: солнце ударило сердито, остро. Солнце, высоко стоявшее в голубом, без единого облачка небе, такое неистовое, окутанное призрачной дымкой, — это солнце никак не могло стоять над сентябрьским Подмосковьем. Грубин провел ладонью по влажному лицу и сел. Впрочем, тут же он едва не опрокинулся обратно. Было отчего. Прямо перед ним простиралась огромная река. Вдоль нее росли долговязые пальмы и кипарисы, а на противоположном берегу желтели невысокие горы. Берег же, на котором нашел себя Олег Орестович, был пологий, илистый. Следователь Грубин открыл рот и хотел было выругаться, но тут за его спиной раздался какой-то гортанный звук. Он обернулся и вскочил на ноги. Живописный всадник, по лицу араб, в длинных полосатых бело-зеленых одеждах (то ли халате, то ли в тунике, Грубин не знал) и с белым платком на голове, выехал к воде на здоровенном двугорбом верблюде.

«Так, — промелькнуло в голове Олега Орестовича, — чертовщина продолжается… Сначала крокодил, теперь вот… Мать твою… М-мать твою!»

Олег Орестович утер льющийся со лба пот и, старательно подбирая английские слова, чудом уцелевшие в памяти еще со школы, произнес:

— What is place? What is country?

— Egypt, — ничуть не удивившись дурацкому вопросу, сердито ответил араб и хлестнул верблюда.