1
Прибежав с речки, Никон причесал перед зеркалом мокрые волосы, потом зашел на кухню и зажег газ — разогреть ужин. Вот-вот мать с работы придет. Он принес из колодца воды, налил в чайник и сел тут же, на кухне, за книгу, которую начал читать еще вчера. Старая книга, хорошая. «Жизнь насекомых» Фабра. Но что-то не читалось ему сегодня. Он отодвинул книгу, подошел к окну и, распахнув его, выпустил громко жужжавшую муху. Постоял немного, поглядел на застывшую возле окна яблоню и, вернувшись к столику, снова склонился над книгой. Но мысли все равно бродили где-то там — на улице, у речки, среди ребят.
Этим летом Никон перестал их сторониться, почувствовал себя среди них равным — еще бы, после такого дела! Теперь они всей шумной ватагой смело заходят на кордон. Их там встречает лесник Фрол Сидорович Садков и то угостит чем-нибудь вкусненьким, то позовет пойти вместе с ним в обход участка. Совсем изменился лесник с тех пор, как увели непрошеных гостей — предателей, решивших укрыться на кордоне. Фрол Сидорович словно помолодел. Чисто выбритый, подтянутый, веселый, теперь он часто заглядывал в поселок, не избегал людей, наоборот, сам иной раз заговаривал. А тетка Праски, его жена, еще крепче подружилась с матерью Никона и приходила к ним каждую неделю. Как-то она привела с собой и Маюк, и Никон показал этой смешливой девчонке свой гербарий, которым очень гордился.
— Ой, сколько здесь всего! — удивилась Маюк. — Неужели сам собрал?
— А кто же еще, — ответил польщенно Никон. — Два года собираю.
Маюк долго листала альбом с засушенными листочками и стебельками, читала названия.
— Ой, прямо не верится, что в наших местах все это растет! — тихо сказала она, закрывая альбом. — И как все это у тебя сделано аккуратно…
От ее взгляда, такого удивленно-внимательного, у Никона почему-то загорелись щеки. Ему захотелось сделать этой приезжей девчонке что-нибудь приятное.
Он посмотрел на альбом, потом на Маюк и сказал, с трудом подбирая слова:
— Ты… а ты… любишь собирать гербарий?
— Ой, где уж мне! — махнула та рукой. — Да я и названий-то многих не знаю… Правда, есть у нас соседка, старая-старая… бабушка… Она всех травами лечит…
— Вот бы мне такую… учительницу, — сказал Никон и вдруг решительно придвинул свой альбом к Маюк. — Возьми его… на память…
Маюк еще шире распахнула свои большие черные глаза:
— Я?! Это мне?
Никон, очень довольный своим великодушием, твердо ответил:
— Насовсем отдаю. Бери.
Девочка неуверенно отодвинула от себя альбом:
— Нет, Никон… не могу я взять такую… дорогую вещь. Ведь ты его два года собирал!
Никон вскочил с места, подбежал к книжной полке и принес точно такой же величины и такого же цвета альбом.
— Ну, тогда этот бери, — сказал, хитро улыбаясь. — На память от всех нас.
Маюк несмело открыла альбом, перелистала его и вопросительно посмотрела на мальчика.
— Я же сразу начал делать два альбома! — засмеялся Никон. — Так надо — по правилам… Берн, бери один. Ну, что ты раздумываешь?
Маюк все еще колебалась.
— Но, Никон… У меня здесь ничегошеньки нет такого… Ну, чтобы тебе подарить.
— А мне и не надо ничего. Я же не ради этого… — Никон сделал вид, что обиделся. Но тут же в голове у него мелькнула новая мысль, и он опять хитро улыбнулся: — Тогда знаешь как мы сделаем?..
Они договорились, что у себя дома Маюк тоже начнет собирать два альбома из тех лекарственных трав, что посоветует ей бабушка. А потом один альбом пришлет Никону. Никон подробно объяснил, как засушивать цветы и травы и как пришивать их к альбомным листам…
Сегодня Маюк уезжала от своей тети домой, в деревню. Провожать веселую добрую девочку пришли на пристань все: Кестюк, Захарка, Ильдер, Илемби-разбойница, близнецы Гена и Гера… Когда пароход, на который села Маюк, отошел от пристани, ребята долго махали ему вслед. А потом Кестюк, натягивая на себя рубашку, пробормотал:
— Что-то скучно стало, ребята, а?
— Да… Как-то не очень… — вяло откликнулся Ильдер.
— И следить не за кем, — вздохнул не то Гера не то Гена.
— Даже бинокль не нужен стал, — поддакнул ему не то Гена не то Гера, косо взглянув на дорогой подарок, валявшийся на песке…
В горячие дни операции «СТ» ребята целыми днями вихрем носились по поселку и его окрестностям. А сегодня все тихо разошлись по домам. Вот и Никон пришел к себе приунывший, скучный. В ушах у него все звучали последние слова Маюк.
«Спасибо тебе, Никон, за альбом, — прошептала она на пристани, прощаясь с ним за руку. — Как приеду домой, сразу пойду к бабушке. И тут же напишу тебе. Ладно? Будешь ждать?»
«Я? Конечно, Маюк…»
Больше он ничего не успел сказать: к ним подошла Илемби — ему пришлось посторониться…
— Никон! — позвала мать. — Иди-ка сюда, Акули́на Муси́мовна хочет с тобой поговорить.
Никон вышел в переднюю, поздоровался и выжидательно посмотрел в глаза соседки, спрятанные за маленькими круглыми очками. Какое такое дело у нее может быть именно к нему?
— Сынок, — сказала Акулина Мусимовна, серьезно, как на взрослого, глядя на него, — намедни ко мне письмо пришло. Открыла я его — и диву далась. Ничего-то там не поняла… И так посмотрела, и эдак — наверное, по ошибке попало ко мне письмо-то. Хотела было обратно почтальону отдать… С тобой вот хочу посоветоваться…
Никон слушал ее и ничего не понимал. О каком письме она говорит? Почему она хотела вернуть его почтальону, если оно пришло к ней? Да и вообще, почему именно с ним пришла советоваться Акулина Мусимовна?
— Адрес-то хоть правильно указан? — спросил он, недоумевая.
— Адрес-то есть, сынок, есть адрес… И в аккурат мой. Но вот… — Худой жилистой рукой Акулина Мусимовна вытащила из кармана фартука конверт. — Но вот что там написано — никак прочитать не могу…
Никон повертел в руках плотный конверт, внимательно всмотрелся в штемпели.
— Так оно же пришло к вам из-за границы! — воскликнул он вдруг.
— Так я и подумала… — кивнула старушка.
— Из Польши это! — сказал Никон, разобрав-таки буквы на штемпеле. — Смотрите, написано: «Люблин». Перед каникулами я книгу про партизан читал, так там бои шли как раз около города Люблина. И область такая есть в Польше.
Никому не терпелось поскорее открыть письмо и прочитать, что там написано. Акулина Мусимовна подняла очки на лоб.
— Открывай, открывай. Затем и пришла я. Может, думаю, сумеешь прочитать?
Никон проворно вытащил из конверта густо исписанные листочки. Правду, оказывается, говорила Акулина Мусимовна: письмо было написано на незнакомом языке. Некоторые слова почти как русские, но все равно не понять, о чем тут говорится.
— Ты, Никон, почитай-ка там желтенькую бумажку, — сказала Акулина Мусимовна.
Никон быстро перебрал листки и отыскал среди них желтый. Края этого листочка обтрепались, он почти сплошь был в каких-то коричневых пятнах, и написанные чернильным карандашом слова складывались в трудноуловимый текст:
…отец!А. Мусимов. 12.VII. 1943 г.
Если я из се… …боя не выйду жи… знай: твой с… …вал с фаши… последне… …рона. В такой для …ня… час еще сильнее пон… дор… Род…
Акулина Мусимовна и мать Никона потрясенно молчали. Никон еще раз пробежал глазами текст и взглянул на старушку.
— У вас кто-нибудь погиб на войне?
— Братец младшенький ходил на войну, но про Польшу от него не слыхивали. Про флот он говаривал. На Черном, слышь, море служил…
— А теперь он где живет?
— Весь пораненный пришел с войны. И недолго промучился — помер… — Голос Акулины Мусимовны дрогнул. Она сняла очки, протерла глаза и снова надела. — С той поры и живу одна, как сова…
Никону стало очень жалко старушку, но он не нашелся что сказать ей, как успокоить. Между тем его мать промолвила нерешительно:
— Может, и вправду лучше вернуть это письмо почтальону?
— Так и я подумывала, да вот… Посылали-то его из-за границы… Значит, очень важное дело! А почтальону что — возьмет да отправит обратно. Не проживают, мол, у нас такие — и все. А окажись, что живой этот, который желтенький листок написал? Три десятка лет с лишним, считай, прошло с конца войны, а до сих пор, слышь, разыскивают сыновья отцов, братья сестер… Чует мое сердце, не зря отправили из Польши в наш поселок письмо, — Акулина Мусимовна глянула из-под очков на Никона: — Вот и подумала я: может, пионеры тут в чем помогут?..
В поселке очень многие знали, что Никон и его друзья участвовали в горячих событиях на кордоне. Слышала, видно, об этом и Акулина Мусимовна. Иначе зачем бы она принесла письмо? Эта мысль придала Никону смелости, он взглянул старушке прямо в глаза.
— Знаете что, Акулина Мусимовна, оставьте это письмо у меня. Мы с ребятами вместе подумаем…
— Бери, ради бога, бери, — обрадовалась соседка. — И несла-то я его как раз за этим. Только уж вы поаккуратней с ним, не задевайте куда.
— Не беспокойтесь. Акулина Мусимовна, — ответил Никон, вкладывая листки в конверт. — Не потеряем.
2
Закончив поливать капусту, Никон вопросительно посмотрел на мать. Она уже прополола морковную грядку и мыла руки водой, оставшейся в ведре.
— Ну, иди уж, иди, — улыбнулась она. — Беги, куда хочется… Хорошо сегодня поработали, и отдохнуть не грех.
— Я недалеко. К Кестюку.
— Только, смотри, не до темна…
— Ладно!
Никон вбежал в избу и схватил оставленное Акулиной Мусимовной письмо. Хотел было сунуть его в кармашек своих тренировочных, но конверт не влезал. Начал свертывать трубочкой, но, вспомнив наказ соседки беречь письмо, раздумал. Взял с полки журнал «Здоровье», вложил в него конверт и выбежал на улицу.
Кестюк во дворе под навесом что-то пилил. Рядом, на бревне, лежала раскрытая книга.
— Здравствуй, — встретил он Никона и вытер пот со лба. — Жарко сегодня что-то… Вот решил книжную полку сделать, как у тебя.
— Кестюк, — сказал Никон почти шепотом, — брось-ка ты свою ножовку…
— Что? В журнале что-нибудь интересное?
— Не-ет, не это… Я… совсем другое…
— Да что ты мямлишь?! — не выдержал Кестюк.
— Да просто пришел посоветоваться…
— Ну и говори! Нечего тянуть.
— Понимаешь, какое дело… — Никон вытащил конверт. — Знаешь, откуда это письмо? Гляди, марки какие наклеены. А на штемпеле написано: «Люблин»!
— Люблин?! — Кестюк разинул рот, что-то припоминая. — Так это из Польши?
Он повесил ножовку на гвоздь, сложил доски и, подбежав к колодцу, ополоснул из ведра руки.
— А ну-ка дай посмотрю, что там… А чего конверт-то такой большой?
Никон рассказал, как попало к нему письмо, и Кестюк, осторожно взяв в руки потрепанный, пожелтевший листок, тоже заволновался.
— Так это же чуваш писал! — воскликнул он.
— Какой ты догадливый! — поддел его Никон. — Ясно, что чуваш, раз написано по-чувашски.
— Но как попал в Польшу этот листок? — удивился Кестюк.
— Не знаю…
Они долго сидели на скамейке под старой липой, что росла у ворот дома.
— Ну, прочитай-ка теперь заново, — сказал Никон, когда все было готово.
Кестюк откашлялся и громко прочитал:
Дорогой отец!А. Мусимов. 12.VII.1943 г.
Если я из сегодняшнего боя не выйду живым, знай: твой сын воевал с фашистами до последнего патрона. В такой для меня трудный час еще сильней понял, как дорога Родина.
Несколько минут друзья просидели молча, потрясенные силой этих слов, нацарапанных карандашом на клочке бумаги. Кестюку вспомнился кинофильм, в котором воевали с фашистами советские и польские партизаны. Никон же вспомнил рассказ дяди, как он в последнем для него бою был ранен, потерял руку.
— Я все думаю: а не мог этот А. Мусимов остаться в живых?.. Ну, который это написал? — неуверенно произнес Никон.
Кестюк покачал головой.
— Нет. Если бы у него была надежда остаться в живых, он бы не стал писать такие слова… Да и сам подумай: разве дошло бы до нас письмо живого человека через столько лет?!
Никон все вертел в руках послание неизвестного героя, потом присел у скамейки на корточки и заглянул в глаза другу.
— Кестюк, посмотри-ка вот сюда… Что это, по-твоему?
Кестюк еще дома, при Акулине Мусимовне, обратил внимание на круглую дырку в уголке пожелтевшего листка, но потом подумал, что она образовалась от неосторожного обращения с письмом, и тут же забыл о ней. Теперь он еще раз внимательно всмотрелся в это место и разглядел коричневатый кружок вокруг дырочки. Словно бы опалена…
— Неужели от пули?..
— Мне тоже показалось. Ну, а если письмо лежало в нагрудном кармане, то ясно, что случилось…
— Тут, в письме, наверняка сказано, где нашли этот листок.
— Но мы же не знаем по-польски, — Никон замолк и вдруг выпалил: — Надо выучить польский язык!
— Верно, — неожиданно быстро согласился с ним Кестюк. — Найдем польско-русский словарь и начнем переводить письмо. Ну, а уж с русского на чувашский — и без словаря справимся.
— А где можно достать польско-русский словарь?
— В городскую библиотеку поедем. Там все есть.
На том и порешили. В город поедут завтра же. Пока не переведут письмо, другим ребятам ни слова, потому что толку от них во время перевода не будет, а шум да крик в таком деле не подмога.
Никон вернулся домой со своим конвертом, а листок с восстановленным текстом Кестюк оставил у себя.
3
Они растерянно переглянулись, когда оказалось, что словари на дом не выдают. Девушка-библиотекарь посоветовала им посидеть в читальном зале. Друзья нашли свободное место за столом у окна и приготовились к переводу: Никон вынул из своей книжки письмо и чистую тетрадь, а Кестюк открыл словарь.
— У-у, да тут двадцать пять тысяч слов! — прошептал он.
Принялись за дело. По порядку начали искать в словаре слова из письма. Многие из них имели по нескольку значений, приходилось догадываться… Шепотом спорили друг с другом. И когда парень, сидящий за соседним столом, закрыв книгу толщиной с добрую буханку хлеба, позвал своего товарища на обед, Кестюк не поверил своим ушам.
— Сколько же мы тут сидим?
— Все равно рано еще, — ответил Кестюк.
Снова перечитали только что переведенный аккуратно переписанный текст: «Дорогой А. Мусимов! Мы пишем к вам из Польской Народной Республики, из Люблинского воеводства. Вы нас не знаете, мы тоже не знаем вас…»
В читальном зале осталось всего несколько человек. Кестюк вышел в коридор посмотреть на часы.
— Без десяти час, — сообщил он, вернувшись. — Скоро и библиотекари уйдут на обед, останется одна дежурная.
Им давно уже было пора поесть. Но и от словаря не хотелось отрываться, и сбегать за пирожками нельзя — денег только на обратную дорогу. Кестюк потоптался возле стола и сел рядом, пробормотав:
— Чего же это я деньги-то у папы не попросил — хоть на пирожки… Сегодня уж как-нибудь без обеда обойдемся, ладно?
Никон молча кивнул. И они снова взялись за словарь. Неизвестно, сколько еще времени пролетело, как вдруг Никон, словно оправдываясь, прошептал:
— Мама, наверно, скоро с работы вернется. Посмотрит — и поесть нечего…
— Тогда, может, хватит на сегодня?
— Мало, конечно, успели… Да больно уж трудно!
А перевели они «после обеда» всего три предложения: «Мы живем в тридцати километрах от Люблина. Наш хутор называется Констанцина. Учимся мы в школе, которая в трех километрах…»
Друзья сдали словарь библиотекарю и вышли на улицу. Солнце прямо-таки ослепило их уставшие глаза. Казалось, даже темно-зеленые липы, растущие вдоль улицы ровными рядами, и те излучали нестерпимо яркий свет. Поливальная машина, стоявшая на обочине, вдруг тронулась с места и накрыла Кестюка с Никоном облаком водяной пыли. Никон повернулся к машине спиной, прижав к груди книжку с конвертом и тетрадь.
В троллейбусе Никон тронул Кестюка за рукав.
— Нам надо зайти к Акулине Мусимовне.
— Прочитать ей начало письма?
— Ага. И вообще… Там же подписано: «А. Мусимов».
— Сам же сказал, что ее брат умер?
— Все равно. Надо узнать, как его звали. Надо же — до сих пор не додумались!
— Ты же говорил, что он в Польше не был. На Черном море служил.
— А вдруг был? Попросим Акулину Мусимовну рассказать все-все, что она помнит о брате.
Но старушка ничего нового не добавила к тому, что они уже знали. Брат ни разу не говорил о том, что был в Польше. И имя его не подходит к подписи на бумажке — его звали Василий Мусимович… Акулина Мусимовна показала им и фотографию брата. Тот и вправду был в морской форме — тельняшка, бушлат, бескозырка…
Начало письма, переведенное ребятами, старушка выслушала очень внимательно и засуетилась, забегала, собирая на стол угощение, силком усадила их за стол. И все приговаривала:
— Дай вам бог, сыночки, сил довести дело до конца! Чует мое сердце: это письмо для кого-то очень нужное.
— Переведем, Акулина Мусимовна! И все вам прочитаем! Обязательно!
Три дня подряд с самого утра ездили Кестюк и Никон в город, три дня до вечера сидели в библиотеке, но перевод продвигался туго. На четвертый день их встретил на улице Ильдер и предложил пойти на кордон за орехами. Но они, отнекиваясь, заторопились к остановке. Ильдер не отставал, вприпрыжку бежал за ними и взахлеб рассказывал, как в очередной раз смешно перепутали близнецов Гену и Геру. Кестюк и Никон отводили от него глаза и смотрели по сторонам, а когда подошел автобус, без очереди нырнули в салон. Ильдер так и остался стоять с открытым ртом. Удивленный и расстроенный, он целый день бродил по поселку один, а под вечер не выдержал — заявился к Кестюку домой. Тот, увидев Ильдера, торопливо сунул в стол тетрадь, которую только что читал, старательно шевеля губами.
— Значит, я больше тебе не друг? — Губы у Ильдера дрожали от обиды.
— Почему же? Друг…
— Тогда почему все время избегаешь меня?
— С чего взял? — сделал удивленное лицо Кестюк.
— Выходит, с Никоном подружился?
— А что? Он неплохой парень…
— Ну что ты в нем только нашел! — скривил губы Ильдер.
Кестюк знает, что переговорить-переспорить Ильдера невозможно. Он заглянул другу в глаза и положил ему руку на плечо.
— Ильдер, ты по-прежнему мой первый товарищ. Наступит срок — я сам к тебе приду. А пока походи с ребятами за орехами без меня.
Тому ничего не осталось, кроме как уйти. И он пошел к двери, бормоча: «Ладно… Посмотрим…» Но на другое же утро перед входом в библиотеку Никон задержал Кестюка за руку.
— Послушай, — заговорил он, неловко переминаясь с ноги на ногу. — Может, мы и впрямь нехорошо делаем, скрываемся от ребят, а?..
Кестюк сразу понял, в чем дело.
— Что, к тебе тоже приходил Ильдер?
— Ну да, приходил. Чуть не отнял письмо…
— Вот как! — Кестюк сжал кулаки.
— Ты не сердись, не надо, — заторопился Никон. — Ничего такого не было… Но все равно что-то он вроде учуял…
— Пока не переведем все письмо, никому ни слова. А то, боюсь, завтра же весь поселок будет знать. Что тогда скажут на почте? Возьмут да отберут письмо…
Перевод у них действительно затягивался. И они решили, что будут сидеть в библиотеке подольше.
Видно, они уже примелькались девушке, выдававшей книги. Только друзья появились в библиотеке, она улыбнулась и спросила:
— И сегодня вам словарь нужен?
— Да, конечно, — ответил Кестюк.
— А не скажете — если, конечно, не секрет, — что вы делаете с этим словарем?
— Переводим, — произнес Никон.
— Что переводите?
Ребята переглянулись: можно сказать об этом библиотекарше или нет?
— М-м… Мы письмо переводим.
— С польского?
— С польского.
— А-а… То-то, смотрю, который день сидите, головы не поднимаете. Трудно?
— Еще как! Мы же ни слова по-польски не знаем. Попробуй тут быстро… — ответил Никон, осмелев.
— Постойте-ка, ребята, — сказала вдруг девушка. — Кажется, я смогу вам помочь.
— Вы знаете по-польски? — обрадовались ребята. — Вот здорово!
— Сама-то я польский язык не знаю, но знакома с человеком, который знает этот язык очень даже хорошо. Письмо-то у вас длинное?
— Четыре с половиной страницы.
— О-о! Так вы его и за две недели не осилите, а этот человек вам переведет за полчаса.
— А где он работает?
— Подождите здесь минуточку, — ответила девушка и прошла за стеллажи в дальний конец зала.
Вернулась она минуты через три и протянула ребятам какую-то карточку.
— Вот, возьмите. Здесь адрес.
— А к кому вы нас посылаете?
— К Ядвиге Стефановне. Она работала в нашей библиотеке, в прошлом году ушла на пенсию. Живет отсюда недалеко, частенько к нам захаживает. Да вот позавчера только была — жалко, не знала я… Сходите к ней, сходите, дома она должна быть. Скажете, что от Антонины Васильевны — так меня зовут…
Кестюк и Никон поблагодарили девушку и вихрем вылетели из библиотеки.
4
Они увидели нужный номер на углу красного кирпичного дома. Первый этаж его занимал магазин музыкальных товаров, и из открытого окна на улицу доносилось: «А-арлекнно, Арлеки-ино!..» Ребята завернули во двор, подошли к третьему подъезду и — бегом на третий этаж. Вот и квартира номер двадцать. Перевели дыхание, осмотрели друг друга, Никон пригладил волосы, а Кестюк коротко нажал на кнопку звонка. В ответ ни звука.
— Наверно, дома нет, — расстроился Никон.
— Может, Ядвига Стефановна легла спать, — сказал Кестюк. — Пенсионеры и днем могут спать… как дети. Ладно, позвоню еще.
На этот раз Кестюк нажал на кнопку несколько раз подряд. Ответа не было.
— Зря ждем. Ясно, хозяйки нет. — Никон шагнул к лестнице. — Пойдем лучше обратно в библиотеку…
— А-а, туда мы всегда успеем, — ответил Кестюк. — Нет уж, подождем Ядвигу Стефановну. Может, она в магазин пошла или, может быть, просто прогуляться.
— «Может быть, может быть»… А время-то идет.
— Ты забыл, что библиотекарша сказала? Две недели нам придется просидеть над таким длинным письмом. А Ядвига Стефановна за полчаса все переведет.
Ребята не спеша спустились во двор. Осмотрелись. У стены — целая груда пустых ящиков. Взяли один, перевернули вверх дном и уселись на него. Они решили во что бы то ни стало дождаться возвращения Ядвиги Стефановны.
Солнце поднималось все выше.
— Да мы тут поджаримся, — буркнул Кестюк.
Наверно, полчаса минуло, а в подъезд, в котором жила Ядвига Стефановна, прошел только старик с белой бородкой клинышком.
— И где она только ходит? — проворчал Кестюк и положил тетрадь с письмом себе на голову — уж слишком сильно припекало.
— Да, и где она только все ходит? — услышал он вдруг чей-то ехидный голос. Оглянулся — никого.
— Это ты меня передразниваешь? — повернулся Кестюк к своему товарищу.
— Я? Ты что… — обиделся Никон. — Я думал, это ты сам… дурачишься, девчоночьим голосом разговариваешь…
Кестюк вскочил на ноги.
— Так ты, значит, ничего не сказал?
Никон выпучил глаза.
— Я? Ни слова.
— Интере-есно… — протянул Кестюк. — Больно уж знакомый голос был… Кто же это нас разыгрывает?
Кестюк даже за угол дома заглянул — пусто. Что делать, снова уселись на свою «скамейку». Вдруг позади них сверху сорвался пустой ящик и грохнулся на землю. Кестюк и Никон шарахнулись в сторону. А из-за груды ящиков выскочила… Илемби-разбойница! Ребята остолбенели. А Илемби расхохоталась.
— Что? Не ждали? — наконец спросила она.
— Ты… Как ты сюда попала?
— А вместе с вами.
— Зачем?
— А зачем и вы! — дерзко ответила Илемби.
— А мы ведь… А мы с Никоном… — Не зная, что сказать дальше, Кестюк повернулся к товарищу, но Илемби не дала ему договорить.
— Целыми днями сидите в читальном зале с польским словарем. Так ведь?
— О чем ты говоришь? — Ребята переглянулись.
— Ну что вы притворяетесь? Сколько дней сидят с этим словарем… А сейчас к Ядвиге Стефановне пришли. Я все знаю!
— Ну и ну! — процедил Кестюк сквозь зубы. — Точно, что разбойница… Правильно тебе Ильдер прозвище придумал.
— Фи, тоже мне! — присвистнув, передернула плечами Илемби. — Нашел кого слушать. Твой Ильдер только перед маленькими умеет выхваляться, а у самого… Если хочешь знать, сейчас он ходит и плачется, что ты ему изменил, а я вот взяла и выследила вас. Ни за что бы вы меня не заметили, да там, за ящиками, пахнет чем-то — невмоготу…
— А как ты узнала, что мы ездим в библиотеку? — спросил Никон.
— Я сразу заметила, что вы уж больно сдружились в последнее время. Ну, думаю, неспроста! Потом еще приметила, что вы ребят сторонитесь, а тут на целый день куда-то исчезли. На другое утро села с вами в один автобус — только я в переднюю дверь, с женщинами, — и в город. А чем вы в читальном зале занимаетесь, мне библиотекарша рассказала. Ну, а сегодня прямо в десяти шагах за вами шла — нет чтоб кому из вас обернуться… — Теперь Илемби стояла перед ребятами, виновато потупив глаза, и ковыряла землю носком туфельки. — Теперь скажете, кто такая Ядвига Стефановна, а?
Кестюк уж давно понял: от Илемби так просто не отвертеться. Но он не имел права выдавать тайну письма, не посоветовавшись с Никоном. Поэтому вопросительно глянул на товарища. Тот кивнул.
— Ладно, — сказал Кестюк, — без тебя мы больше ни шагу. А знаешь, Никон, это даже хорошо, что она с нами. Пусть она и начнет разговор с Ядвигой Стефановной. Женщины лучше понимают друг друга. Да, Илемби?
Та заулыбалась в ответ. Но сначала пришлось рассказать ей всю историю, связанную с письмом, пришедшим на имя Акулины Мусимовны. Выслушав их, Илемби тоже сразу загорелась желанием разузнать тайну письма… И тут же — девчонки, они и есть девчонки! — предложила пока поиграть в прятки:
— Время быстрее пройдет! Чего тут сидеть — жариться под солнцем? А тут вон какие кустики кругом.
Кестюк с Никоном не согласились. Так-то так, но вдруг, пока они прячутся, Ядвига Стефановна пройдет?
— Да ведь кто-то один все равно здесь будет! — засмеялась Илемби.
Первому досталось водить Кестюку. Потом водил Никон и долго не мог никого отыскать — Кестюк с Илемби спрятались в самом дальнем углу двора, за кустами акации. А Илемби повезло и тут — искать ребят ей не пришлось. Только было прокрались они за куст сирени, как услышали ее приглушенный голос:
— Мальчишки, выходите! Ядвига Стефановна пришла!
Кестюк с Никоном выскочили как ошпаренные и, увидев, что Илемби улыбается, подумали, что она их обманула. Заметив их вытянутые, обиженные лица, она громко расхохоталась:
— Ой, какие вы!.. Правда, правда, я ее сразу узнала. Она седая совсем, в руке книга…
— В который подъезд зашла?
— Вон туда, в третий. В который вы заходили. Я даже поздоровалась с ней, вот!
— Ну, пошли. — Кестюк, открыв дверь подъезда, пропустил Илемби вперед. — Первая ты зайдешь. И объяснишь, зачем мы пришли. Ладно?
5
Седая худенькая старушка, не спрашивая ни о чем, провела их в комнату, усадила на диван, вынесла из кухни стул.
— А макулатуры-то у меня нет, — сказала, оглядывая всех смеющимися глазами. — Унесли уже макулатуру… Может, чаю попьете, а?
Видно, пионеры часто навещают ее, догадался Кестюк. Но вот, приглядевшись к гостям повнимательнее, она удивилась чему-то, подошла к столу, надела очки.
— Вы, кажется, у меня в первый раз… Я не ошибаюсь?
Кестюк ткнул Илемби пальцем в бок. Та сразу вскочила и выпалила одним духом:
— Да, мы к вам в первый раз, Ядвига Стефановна!
— Вот тебе и на! Первый раз, а знаете, как меня звать-величать! — удивилась хозяйка. — Наверно, часто ходили в нашу библиотеку?
— Нет, Ядвига Стефановна, мы ведь в поселке живем, — ответила Илемби.
— Так откуда же знаете меня? Кто вас послал?
Тут пришло время вмешаться и Кестюку с Никоном.
— Нам про вас рассказала Антонина Васильевна. И адрес ваш она дала.
— Мы только неделю назад начали ходить в городскую библиотеку, нужен был польско-русский словарь…
— Ядвига Стефановна, польские ребята письмо прислали! — вмешалась Илемби. Ей надоело, что мальчишки все крутятся вокруг да около.
— Какое письмо? Какие польские ребята? — еще больше удивилась хозяйка. — Ну-ка расскажите, расскажите, это очень интересно.
Старушка придвинула поближе к дивану принесенный из кухни стул, села и, не перебивая, выслушала внимательно Никона, а потом и Кестюка.
А Илемби согласно кивала головой, опасаясь, что вот сейчас они скажут, что, мол, она-то здесь вроде и ни при чем. Но ребята словно забыли о ней.
— Знаете, сколько нам надо времени, чтобы перевести с польского! Вот мы и решили прийти к вам…
— Во-он, значит, какое у вас ко мне дело! — протянула Ядвига Стефановна. — Ну-ка покажите, покажите письмо. Посмотрим, смогу ли я вам помочь.
Никон вытащил из книги, лежавшей на коленях, толстый конверт.
— Мы успели перевести только начало, — сказал Кестюк. — Проверьте, пожалуйста, правильно ли мы перевели.
Ядвига Стефановна прочитала начало письма, их перевод и подняла голову.
— Правильно перевели. Пионеры этого хутора каждый год ходят в походы по местам былых боев…
— А дальше? Дальше что? — поторопили хозяйку уже окончательно освоившиеся гости.
Ядвига Стефановна дочитала страницу и снова подняла голову.
— В этом году они отправились в один большой лес, где шли бои, отыскали партизанские землянки… Нашли для школьного музея солдатские каски, котелки и патронные гильзы. Также принесли в школу ржавую винтовку без затвора и автоматный диск…
— Ох и бои же, наверно, там были! — выдохнул Кестюк.
— Давайте прочитаем следующий листок. Они обо всем пишут очень подробно, — сказала Ядвига Стефановна и несколько минут беззвучно шевелила губами. — Разбирая в одной из землянок истлевшие вещи, ребята нашли очень странную бутылку. Она была заткнута резиновой пробкой, а внутри нее были какие-то бумажки. Оказывается, это были последние письма партизан, написанные перед решающим боем, когда их со всех сторон окружили…
— Вон ка-ак! — протянул Никон.
— И чуваш, выходит, воевал вместе с польскими партизанами? — перебил его Кестюк.
— Но как же он туда попал? — подала голос Илемби.
— Подождите, наберитесь терпения, — успокоила их Ядвига Стефановна.
Она встала, взяла из сумочки платок, протерла очки и снова взялась за письмо. На этот раз она долго не поднимала голову — не могла оторваться от письма. Время от времени она морщилась, глубоко вздыхала.
Вот она положила листки на диванный валик и вдруг закрыла лицо руками… А когда опустила руки, ребята увидели, что в глазах у нее слезы.
— Что случилось, Ядвига Стефановна? — испуганно спросила Илемби.
Старая библиотекарша сняла очки и вытерла глаза платком.
— Война!.. — сказала она дрогнувшим голосом. — Сколько уже лет прошло… Не дай вам бог, дети…
— Мой дедушка погиб под Сталинградом, — заговорил вдруг Никон. — Маме тогда было всего десять лет. А ее брат, мой дядя, вернулся с войны с одной рукой…
Кестюку вдруг припомнились рассказы матери.
— А мой дедушка был артиллеристом. У бабушки его фотокарточка есть — стоит около пушки…
В комнате с минуту стояла тяжелая тишина. Потом хозяйка снова взяла в руки письмо, но заговорила о том же самом, что и дети.
— А у меня сын не вернулся с войны. Единственный сын. С четвертого курса пединститута ушел на фронт. Погиб при переправе через Днепр. Прислали мне два ордена и медали… Ордена и медали есть, а сына нет… А тут сказано, что польские ребята разослали письма по всем адресам, которые нашли в бутылке. И вот отовсюду приходят неутешительные ответы. Ребята пишут, что они начинают терять надежду отыскать хоть одного из участников кровавого боя в том лесу.
— Но… почему они написали в наш поселок?
— Кто же тогда писал по-чувашски? — почти одновременно спросили Кестюк и Илемби.
— Они и об этом сообщают, — продолжала Ядвига Стефановна, просматривая листки. — Среди писем, написанных по-польски, было одно, написанное на незнакомом языке. Они подумали, что оно написано по-русски, и показали его учителю географии, который закончил Московский университет. Но это письмо не смог прочитать и он. Чуть попозже, когда ребята начали разбирать по одному все слипшиеся в бутылке листки, они обнаружили еще один маленький лоскуток, на котором тем же почерком, что и в письме на незнакомом языке, был написан по-русски адрес поселка в Чувашии.
— Это был наш поселок?!
— Конечно. На том клочке были названия и поселка, и улицы, и номер дома.
— Вот это да! — удивленно переглянулись ребята.
— А знаете, у нас в поселке… — И Никон рассказал Ядвиге Стефановне все, что знал об Акулине Мусимовне.
Узнав, что из ее родных воевал лишь младший брат Василий, да и тот был на Черном море, Ядвига Стефановна и не знала сначала, что сказать. Потому что подпись «А. Мусимов» в конце письма виднелась четко, хотя бумага и пожелтела от времени, истрепалась по краям.
— Мне кажется, — закончила она, — что польские ребята хотели написать письмо не Акулине Мусимовне, а какому-то мужчине — А. Мусимову. И вспомните еще: партизан А. Мусимов начинает свое письмо, вложенное потом в бутылку, словом «отец»…
6
Ребята договорились собраться после обеда у Никона. Поэтому Никон то и дело посматривает на часы и переводит взгляд на окна. Выйдя от Ядвиги Стефановны, они решили сегодня же навестить Акулину Мусимовну. Вдруг она, узнав все, что написали польские ребята, вспомнит что-нибудь такое, о чем давно забыла? Но мать Никона, собираясь на работу во вторую смену, сообщила сыну неприятную новость. Сегодня утром Акулина Мусимовна неожиданно почувствовала себя плохо. Она едва добралась до матери Никона и попросила вызвать «скорую помощь». Пока мать бежала от телефона-автомата, «скорая» уже подкатила к дому. Старушку тут же увезли в больницу.
— Придется нам с тобой последить за домом и за птицей Акулины Мусимовны, — сказала мать, уходя на работу. — Я там прибралась немного. К вечеру сходи кур покорми.
— А чего она вдруг заболела?
— Не знаю. Завтра вот забегу в больницу, спрошу у врачей.
Новость была совершенно неожиданной. Им так хотелось обрадовать Акулину Мусимовну! Ведь они записали весь текст письма на русском языке, а потом, специально для Акулины Мусимовны, перевели его на чувашский. Кроме того, решили сразу же послать письмо в Польшу. Писала его, советуясь с ребятами, Ядвига Стефановна. Они сообщили, что письмо, пришедшее в Чувашию, не попало в руки А. Мусимова, так как такого человека в поселке нет. Письмо попало в руки чувашских пионеров, которые обещают сделать все, чтобы отыскать отца героя-партизана, и, со своей стороны, просят, если вдруг отыщется кто-нибудь из участников того боя, сообщить о нем или дать его адрес. Потом общими усилиями дословно перевели с чувашского на польский последнее письмо героя-земляка и тоже вложили в конверт.
…Кестюк и Илемби, словно сговорившись, пришли одновременно — ровно в половине третьего. Но когда узнали, что хозяйка дома номер шестьдесят восемь вдруг заболела и лежит теперь в больнице, лица их сразу потускнели.
— А я так хотела получше расспросить у Акулины Мусимовны про ее младшего брата! — подосадовала Илемби. — Потому что… если он во время войны был матросом, то вполне мог… с каким-нибудь десантом…
— Ну-у! Как он мог попасть в Польшу? — засомневался Никон. — Ладно бы, скажем, в Болгарию — она рядом с Черным морем. А Польша, сама знаешь, совсем в другой стороне, около Балтийского моря.
Кестюк сначала сидел, не вмешиваясь в разговор, а потом, видно, и его озарила какая-то мысль: он поднял правую руку вверх и щелкнул пальцами.
— А что? Илемби, может, и права! Что, если брат Акулины Мусимовны все-таки воевал на Балтике?
— Но она же два раза сказала, что он служил на Черном море! — возразил Никон.
— Это-то я помню. И при мне она это говорила… Но ведь тогда на адресе нельзя было указывать названия городов. — Кестюк наморщил лоб, стараясь не упустить нить своей мысли. — Тогда писали просто «полевая почта». Об этом и в книгах сказано, и в кино. И на письмах дедушки я видел…
— Значит, если брат Акулины Мусимовны воевал на Балтийском море, то он вполне мог попасть к польским партизанам… Так я поняла, Кестюк? — Глаза у Илемби блестели.
— Да-а, вам просто хочется верить, что письмо написал брат Акулины Мусимовны, — покачал головой Никон. — Забыли уже, что партизана того и звали-то совсем по-другому…
— Я как раз об этом и подумала! — закричала Илемби. — Ведь партизаны часто меняли свои имена и фамилии! Иногда у них одна только кличка и оставалась. Могло же быть, что Мусимов тоже почему-то изменил свое имя?
— Молодчина! — не удержался Кестюк от похвалы. — Ну что ты на это скажешь, Никон?
— Садись, — заулыбался и Никон. — Все это могло быть. Но только вот «если, если»… Это надо проверить. Помнишь, Кестюк, Акулина Мусимовна показывала нам фотокарточку брата?
— Ну, помню.
— Надо посмотреть на нее внимательнее!
— А мы вроде и так…
— Он ведь там снят в бескозырке?
— Точно… — Кестюк начал догадываться, к чему клонит Никон.
— А ты запомнил, что на ней было написано?
— Нет… И как это я не сообразил?! Ведь на бескозырке пишут название флота!
Никон посмотрел на часы.
— Пошли. Проверим сейчас же. Акулина Мусимовна оставила нам ключ от дома. Мне как раз время идти кормить ее кур.
Минут через десять ребята подошли к дому под старой ветлой. Открыли калитку решетчатой ограды и очутились в маленьком дворике. Никон вытащил из кармана ключ и отпер замок на двери веранды. Войдя в дом, все трое подбежали к портрету, висящему на стене между окнами.
— Ну, видели? Что я вам говорила! — запрыгала и захлопала в ладоши Илемби.
Со стены на них пытливо смотрел широкоскулый черноусый матрос. Верхние пуговицы черного бушлата расстегнуты, видна полосатая тельняшка. На голове, конечно, бескозырка. Надета она лихо — набекрень. А на ободке бескозырки четкие буквы: «Балтийский флот»! Значит, Акулина Мусимовна ошиблась, говоря, что ее брат воевал на Черном море. Его вполне могли высадить на берег с десантом. Ребята и сами читали не раз, как и на суше громили врагов советские моряки. Наверно, во время одной из таких операций брат Акулины Мусимовны и присоединился к польским партизанам. В бою случается всякое: партизаны могли просто подобрать его, израненного. И он, выздоровев, начал снова мстить врагу вместе с партизанами. Вместе с новыми боевыми друзьями брат Акулины Мусимовны тоже пишет перед последней атакой письмо к отцу и вместе с ними же вкладывает его в бутылку. Но и в этой жестокой схватке несколько человек все-таки прорывают вражеское кольцо. И один из них — смелый матрос с далекой Волги Мусимов, волей судьбы заброшенный на польскую землю… Теперь его разыскивают польские ребята из хутора Констанцина, просят подробно рассказать о последнем бое партизан. А Мусимов, вернувшийся с войны весь израненный, уже давно умер. В его доме живет единственный родной человек — сестра. Но и она почти ничего не знает о славных делах своего брата в фашистском тылу…
Мальчики много чего напридумали о матросе, смотрящем на них со стены. Только Илемби молчала, слушая их.
— Завтра же поедем к Ядвиге Стефановне! Напишем в Польшу еще одно письмо! — сказал Кестюк, не отрывая взгляда от фотокарточки.
— По-моему, не надо так спешить…
Кестюк взглянул на Илемби удивленно.
— Это почему же?
— Не надо спешить с письмом…
— Ну почему? Фотокарточка — вот она, перед нами. Матрос Балтфлота! А-а, ты из-за имени… Но ведь сама говорила, что партизаны часто меняли свои имена?
— Так мы же не знаем точно, был он среди поляков или нет. По-моему, сначала нам надо сходить в больницу, к Акулине Мусимовне.
— Кестюк, я тоже согласен с Илемби. Пусть Акулина Мусимовна еще раз посмотрит на письмо. Вдруг вспомнит, какой у брата почерк был. Тогда она сразу, определит: его рукой написано письмо или нет.
Оказывается, Акулине Мусимовне срочно сделали операцию. Поэтому Никона и его мать, пришедших на другой день в больницу, к ней не пустили. Сестра в белом халате приняла от них передачу и сказала, что свидание с больной будет разрешено только через два дня. Расстроенный Никон посмотрел на нее недоверчиво. Медсестра, видно, подумала, что он испугался за жизнь больной, и поспешила его успокоить:
— Не бойся. Все будет в порядке. Операция прошла нормально.
Прошли томительные два дня. На третий день их, наконец, пустили к Акулине Мусимовне. Медсестра подала им белые халаты и предупредила, что задерживаться в палате больше десяти минут нельзя.
Акулина Мусимовна лежала у окна, на угловой койке. Она заметно похудела, лицо ее стало совсем белое, а морщины на лбу — еще глубже.
Мать села на табуретку поближе к больной, Никон же, чуточку оробевший, встал у окна, у изголовья кровати, и стал молча слушать разговор старших. Ему подумалось, что напоминанием об умершем брате он может разволновать больную, но и то, что его нетерпеливо ждут Кестюк и Илемби, не давало покоя. Выручила сама Акулина Мусимовна, вдруг обратившись к нему:
— Ну как с тем письмом, Никон?
— Перевели мы его! До конца! Нам помогла одна библиотекарша, она сама — полька, — обрадовавшись, начал быстро рассказывать Никон. Торопливо прочитал ей перевод, потом сказал, что партизаны иногда меняли свои имена, и добавил: — И вы, Акулина Мусимовна, тоже ошиблись…
— Как это так ошиблась?
— Он служил и воевал не на Черном море!
— Что-то не понимаю я тебя, сынок, — промолвила Акулина Мусимовна и перевела взгляд на свои худые, с вздувшимися венами руки.
— Ваш брат Василий Мусимович воевал против фашистов на Балтийском флоте!
— Постой-ка… а почему ты так думаешь?
— Помните, вы показывали нам с Кестюком фотокарточку Василия Мусимовича? Тогда мы к ней не успели приглядеться. А когда пришли кормить ваших кур, всмотрелись получше. И знаете, что написано на бескозырке Василия Мусимовича? «Балтийский флот»! Все буквы хорошо видны!
— Во-он как! — Акулина Мусимовна попыталась поднять подушки повыше. — А я все время думала, что Вася был на Черном море. Да и то сказать — не любил он вспоминать о войне…
— А вы знаете, Акулина Мусимовна, ведь Балтийское море рядышком с Польшей. Вот мы и подумали, что Василий Мусимович вполне мог попасть к польским партизанам.
Акулина Мусимовна задумалась.
— Я вам снова то письмо на чувашском языке принес, Акулина Мусимовна, — продолжил Никон. — Посмотрите еще раз — может, его все-таки брат написал, а?
— Ну, дай-ка тогда. Пригляжусь…
Оказывается, не зря предупреждала сестра, что больной нельзя разговаривать долго. Рука, в которой Акулина Мусимовна держала письмо, заметно дрожала. Но старушка все равно несколько раз просмотрела письмо от начала до конца. Потом подняла глаза на Никона:
— Нет, не похоже, что он писал…
— Совсем не похоже? — чувствуя, что надежды рушатся, тихо спросил Никон.
— Нет, это не Васина рука. Да и… писали-то к отцу, а наш отец умер, когда мы с Васей совсем маленькими были. Нас дедушка с бабушкой вырастили… Так и расскажи своим товарищам. Не может такого быть, чтобы Вася ни разу не проговорился, что ходил в партизанах…
Мать Никона, выйдя из больницы, сразу пошла на работу, в свое ателье. Никон же сел в автобус и сошел на остановке, которая была как раз перед домом Акулины Мусимовны. Он решил дать ее курам крупы сейчас же, чтобы потом не бегать еще раз. Заскочив в чулан за крупой, он оставил дверь открытой, и, когда выходил обратно, курица и петух уже забрались в сени. Курица, отчаянно закудахтав, взлетела и села на полку, прибитую к дощатой стенке чулана. Никон махнул рукой, чтобы спугнуть ее, — та и не подумала податься в открытую настежь дверь, а закудахтала еще отчаяннее и, громко хлопая крыльями, исчезла на чердаке. Никон решил, что она, успокоившись, спрыгнет оттуда сама, вышел во двор и насыпал остальным курам крупы. Но беглянка, продолжая кудахтать, забилась, видно, в самый дальний угол чердака. Никону ничего не оставалось, как самому подняться туда по приставной лестнице.
На чердаке было темно, пахло пылью. Никон осторожно двинулся вперед и вдруг, споткнувшись обо что-то, упал на вытянутые вперед руки. Перепуганная насмерть курица перелетела через него и скрылась в светлом проеме сеней. Наглотавшись пыли, Никон чихнул. Глаза начали привыкать к темноте, и Никон, потирая ушибленное место и ругая вслух непутевую курицу, присел на ящик. Нет, оказывается, это не ящик, а сундучок, и притом незапертый. Никон откинул металлическую петлю и, зная, что поступает нехорошо, начал осторожно приподнимать крышку. И… тут же грохнул ее обратно, а сам отшатнулся испуганно в сторону… Лишь приподнял он крышку, как вдруг где-то зазвенел звонок. Случись такое месяц назад, Никон сломя голову бросился бы вниз с чердака, но за это время он успел поучаствовать в операции «Сломанная трубка», и напугать его теперь было не так-то просто. Да и в сундучке он увидел очень интересное для себя — книги.
Никон снова приподнял крышку сундука — снова зазвенел звонок. Но на этот раз Никон не захлопнул крышку, а откинул ее вверх до упора. Звон прекратился. «Сундучок-то с секретом», — подумал Никон. Он принялся осматривать его содержимое. Не спеша, рассматривая так и этак, он выложил на подвернувшуюся доску пожелтевшие от времени книги, толстые тетради в дерматиновых переплетах, аккуратно сложенные номера газеты «Хыпар». На дне сундучка лежали круглый старинный репродуктор, моток мягкой проволоки и плоская, похожая на пенал, коробка. Самым последним в руки попал сверток, тщательно завернутый в тонкую, но прочную бумагу. Никон развернул его, и в руках у него оказалась матросская бескозырка! Никон, удивляясь все больше, поднес ее к щели в крыше, сквозь которую сочился свет. Бескозырка была старая, потертая. На концах ленточек нарисованы якорьки, а на ободке впереди четкие золотые буквы: «АВРОРА», Никон открыл рот от удивления. Неужели брат Акулины Мусимовны служил на прославленном крейсере?!
Он принялся перебирать книги: «Занимательная физика», «Теория относительности», «Испания не сдается», «Корни фашизма»…
Открыл одну из них и тут же увидел на обратной стороне обложки надпись: «Чебоксары, 1940 год». А внизу подпись: «А. Мусимов». Никон схватил другую книгу. Так и есть — опять чернилами: «Книга куплена 12 августа 1940 г. А. Мусимов. Чебоксары». На третьей книге надпись была сделана другой рукой: «А. Мусимову, студенту пединститута, за конструирование детекторного приемника. Общество друзей радио». Дрожащими от волнения руками Никон вытащил из кармана письмо, пришедшее из Польши, отыскал среди листков пожелтевший и сравнил подписи. Одинаковые!..
— Никон! Ни-икон! — донесся снизу голос Кестюка.
Никон взял бескозырку и «Теорию относительности» с подписью «А. Мусимов» и заторопился к лестнице.
— Эй, Никон? Где ты?
— Зде-есь! Сейчас спущусь!
Никон подошел к краю чердака, заглянул вниз. В сенях стояли Кестюк с Илемби, Ильдер, близнецы Гена и Гера и, задрав головы, смотрели вверх. На груди одного из братьев-близнецов висел бинокль.
— Вон куда он спрятался! — закричал Ильдер. — Слышим звон, да не знаем, откуда он!
— Ну как, ты побывал у Акулины Мусимовны? — не дожидаясь, когда он спустится, спросила Илемби.
Никон уже с первого взгляда понял, что они все рассказали остальным ребятам. Поэтому тоже не стал ничего скрывать.
— Да, был!.. Они с младшим братом росли сиротами.
— А чего ты сияешь, как начищенный самовар? — спросила Илемби.
— И вы засияете, когда все узнаете! — ответил Никон, помахав зажатой в руке бескозыркой. — Вот, видите: эта бескозырка матроса с крейсера «Аврора»! А на этой книге подпись: «А. Мусимов».
7
Узнав о том, что Акулина Мусимовна не признала почерка брата и что росли они с ним без отца, ребята на минуту растерялись. Как же так? Кто же тогда воевал в лесах близ того польского хутора, если не брат Акулины Мусимовны?
Возникло еще множество других загадок. Кому принадлежат книги, найденные на чердаке дома Акулины Мусимовны, если ее брата звали Василием? Ясно, что их собирал какой-то А. Мусимов, но о нем ничего не известно. Ничего не разъяснила и надпись на бескозырке — «Аврора», а, наоборот, еще больше запутала.
По очереди примерили бескозырку. Илемби, надев ее, так лихо поднесла ладонь к виску, что все рассмеялись.
Потом вслед за Никоном поднялись на чердак. Не спеша осмотрели все вынутые из сундучка книги, тетради, сплошь заполненные непонятными формулами и чертежами, и сложили их обратно.
Когда же все спустились во двор, Илемби посмотрела на Никона, потом перевела взгляд на Кестюка.
— Ребята, у меня есть предложение. Только не знаю, согласитесь ли…
— Как будто ты и без нас не сделаешь, чего тебе хочется! — засмеялся Ильдер, но Илемби только недовольно покосилась на него: на этот раз она не была расположена шутить.
— Теперь мы знаем, что младший брат Акулины Мусимовны воевал на Балтийском флоте. И воевал как герой! А его сестра, что живет рядом с нами, часто болеет… Вот я и подумала: надо ей помочь. Правда ведь?
— Шефствовать, значит? — спросил не то Гена не то Гера.
— Можно и так назвать, — пожала плечами Илемби.
Обсудили и решили начать сегодня же. Ребята подметут двор, Илемби вымоет полы и в доме, и в сенях. С завтрашнего дня напилят дров, а подойдет срок — помогут Акулине Мусимовне убрать всю картошку.
Мальчики пошли искать метлу и лопаты, а Илемби достала из колодца ведро воды и вошла в дом. Когда она домыла сени, во дворе уже не было ни соринки.
— Знаешь что, — сказал ей Кестюк, — завтра тебе нужно сходить в больницу.
— Опять ей дают задание первой, — пробормотал Ильдер. — Можно подумать, она с любым делом лучше всех нас справится…
По тону было ясно: Ильдеру надоело быть в стороне.
— Будет и тебе задание, не спеши, — остановил его Кестюк. — Слушай, Илемби. Ты пойдешь не одна, а с Никоном. Расскажите Акулине Мусимовне обо всем, что нашли на чердаке. Послушайте, что она на это скажет. Ладно?
На другое утро Илемби с утра вышла в палисадник и набрала букет садовых ромашек. Мать спросила, куда это она так собирается, а узнав, в чем дело, положила в целлофановый мешочек еще с десяток яблок.
Акулина Мусимовна при виде Илемби и Никона с цветами и яблоками заволновалась, принялась угощать их теми же яблоками, вытирая глаза полотенцем. Потом она заулыбалась, когда услышала, как Никон, погнавшись за курицей, полез на чердак. Но когда он дошел до сундучка и звонка, улыбка исчезла с ее лица, она попыталась даже сесть на кровати.
— Вы лежите, Акулина Мусимовна, лежите, — придержала ее Илемби. — Не волнуйтесь только, дома у вас все в порядке. Мы и потом будем приходить к вам.
Акулина Мусимовна снова потянулась было к полотенцу, но тут же повернулась к Никону.
— Так о каком сундучке и звонке ты говоришь, сынок?
— Разве вы ничего о них не знаете?
— Помню, прошлой осенью залезла зачем-то на чердак, но никакого сундука не видала.
Никон и Илемби наперебой начали рассказывать о детекторном радиоприемнике, о сундучке с секретом, о книгах. Акулина Мусимовна слушала их и только вздыхала.
— Ну, надо же! Пятнадцать лет живу в этом доме, и не снилось, что над головой такие чудеса!
— А Василий Мусимович вам ни разу ни о чем таком не говорил?
Старушка покачала головой:
— Ничегошеньки он об этом не знал. Он ведь хромой был. Куда уж ему на чердак. Да если бы и залез да звонок какой услышал, уж он бы мне рассказал, чего там скрывать-то…
— А знаете еще что, — заторопился Никон. — Мы на всех книгах видели подпись «А. Мусимов»… И еще — на дне сундучка я нашел матросскую бескозырку!
— Настоящую матросскую бескозырку, Акулина Мусимовна! — подтвердила Илемби. — Я тоже примеряла. И ленточка есть! А на ободке написано: «Аврора». Знаменитый крейсер! Ну, тот самый, который дал сигнал к штурму Зимнего дворца, когда революция началась! Значит, хозяин этой бескозырки служил на «Авроре»…
— Нет, милые вы мои, из нашей родии никто не был на «Авроре»… А ту фуражку, в которой Вася вернулся с войны, я храню в комоде, на самом дне… И обернула я ее не бумагой, а белым платком, что сама соткала…
И тут Илемби, кажется, начала догадываться, в чем дело.
— Акулина Мусимовна! Вы сказали, что живете в этом доме пятнадцать лет. А до этого где жили?
— До этого я жила в деревне, уборщицей в школе работала. Потом Вася купил дом в поселке и позвал меня к себе.
— Значит, дом номер шестьдесят восемь был тогда не ваш?! — наконец-то сообразил Никон.
— Постойте-ка, милые, постойте! — Акулина Мусимовна суетливо заправила выбившуюся из-под платка седую прядь. — Вот голова худая стала… Помню ведь я хозяина-то дома. Только я из деревни переехала… Высокий такой старик, длинный… Сказал, что приехал в город по делу, и захотелось ему переночевать в своем доме. Вспомнила, детки, вспомнила: Мусимыч звали его, вот как! Может, потому и запомнила, что отчество-то как мое у него было…
Никон и Илемби переглянулись.
— А фамилию не помните, Акулина Мусимовна?
— Нет, не помню. Вася его так звал: Мусимыч. Еще вот что помню. Он говорил, что ставил дом своими руками и потому стоять ему много лет. Я, говорит, сам старый матрос и рад, что оставил дом матросу. Так все было, вспомнила сейчас… А и не обманул он: дом-то, прямо слово, хорош — ни сырости, ни плесени никакой.
— Он только один раз к вам заходил?
— Больше я его ни разу не видела… А про вещи на чердаке никак не поминал он. Не знаю уж, что про них и думать-то.
— А он не сказал, куда переехал жить?
— Может, и сказал. Не помню. Я ведь тогда только что из деревни приехала, все новое для меня было. И разговаривать-то не смела.
В надежде, что Акулина Мусимовна вспомнит еще что-нибудь, Никон и Илемби готовы были просидеть в палате до самого обеда, но вошла медсестра и сказала, что время для посещения больных кончилось.
8
Услышав про старого хозяина дома номер шестьдесят восемь, Ильдер выпалил:
— Все ясно! Это его сын воевал вместе с польскими партизанами!
— Погоди-ка… — осадил его Кестюк. И снова повернулся к Никону: — Значит, хозяин дома был моряком?
— Да. Акулина Мусимовна вспомнила…
— Можно предполагать, — важно, по-взрослому сказала Илемби, победоносно взглянув на Ильдера, — что бескозырка, которую Никон нашел на чердаке, принадлежала ему.
Не то Гена не то Гера начал зачем-то яростно протирать единственное стекло своего бинокля. А не то Гера не то Гена схватил Никона за рукав, нетерпеливо дернул к себе и спросил:
— Выходит, тот старик служил на «Авроре»?
— Выходит, так… — неуверенно ответил Никон.
Тут загалдели все разом и умолкли, лишь когда Кестюк поднял руку.
Он снова незаметно стал командиром следопытов. Но Кестюк нос не задирает, выслушивает ребят, советуется. И будто бы не замечает даже, что товарищи всегда ждут от него решающего слова.
— Ребята, — сказал он, — а как вы думаете, не сходить ли нам в пединститут?
— Зачем? — выпалил не то Гена не то Гера.
— Э-эх, даже этого не можешь сообразить, — Ильдер тихонько щелкнул его по лбу. — Забыл, что ли, как было написано на книге? «Студенту А. Мусимову»!
— А-а…
— Вот тебе и «а-а»! Соображать надо.
— Эй, ты, полегче! — крикнул вдруг не то Гера не то Гена, обидевшись за брата.
— Да успокойтесь вы, что ли, — осадил их Кестюк, и все опять сразу притихли. — В пединституте мы можем узнать, когда наш Мусимов закончил учебу. А повезет — узнаем, куда он был направлен на работу. Так ведь?
— Правильно!
Никону припомнилось, как они вдвоем ходили в городскую библиотеку и как мучились с польско-русским словарем. А направила их девушка-библиотекарь к Ядвиге Стефановне — все за один день решилось…
— Кестюк, — сказал он, — а может, нам сначала с нашим историком поговорить?
— О чем?
— Он же кончил пединститут. Многих там знает…
И тут Гена с Герой сообщили, что недавно видели Айда́ша Ивановича во дворе школы.
— А ну давай наперегонки! — крикнул Ильдер, бегавший быстрее всех в их компании. И все побежали к школе.
Айдаш Иванович, выслушав запыхавшихся ребят, сдержанно похвалил их. Потом вдруг сказал:
— Поедемте в институт вместе. Хотя, может быть, сначала сделаем вот что…
И учитель предложил разделиться на две группы. Одна группа вместе с ним поедет в институт, а другую Кестюк поведет в городское адресное бюро — там можно попытаться узнать, куда переехал старый хозяин дома номер шестьдесят восемь.
В институте, оказывается, начались вступительные экзамены, и везде — у подъезда, в вестибюле, в коридорах — было полным-полно парней и девушек, Айдаш Иванович повел своих учеников на третий этаж. Вошли в какую-то большую комнату. За столом сидел высокий бородатый человек в очках.
— Этот наверняка профессор! — ткнув Никона в бок, шепнул Ильдер.
— Хоть здесь не шумите! — прошептала Илемби.
Бородатый, изредка посматривая на ребят, внимательно выслушал Айдаша Ивановича и поднялся из-за стола.
— Молодцы ваши следопыты, Айдаш Иванович, — сказал он густым басом, подходя к ребятам. — Молодцы! Истинно благородным делом занимаетесь. Желаю вам удачи. Чем могу — помогу.
Айдаш Иванович и ребята попрощались с ним и вышли в коридор. Спустились обратно на первый этаж. Айдаш Иванович повел свою группу еще ниже, в подвал. Открыли массивную дверь, вошли в узкий и длинный зал. По стенам от пола до потолка — полки, а на полках — толстенные картонные папки; сразу понятно: в архив попали. Седоволосый пожилой мужчина, сидевший за небольшим столиком у стены, подозвал их к себе.
— Мне сейчас позвонили насчет вас. Велели помочь. Скажите, кто вас интересует?
— Фамилия — Мусимов, — сказал Никон.
— И еще мы знаем, что он учился в институте в 1940 году, — добавил Ильдер.
— А имя у него начиналось с буквы «А», — боясь отстать от мальчишек, выпалила Илемби.
— Ну что же, попробуем! Му-си-мов… Мусимов… Нечасто встречающаяся фамилия… И кажется, знакомая мне…
Тут он глубоко вздохнул и облегченно засмеялся:
— Вспомнил!
Архивариус щелкнул пальцами, торопливо пройдя вдоль стены почти до угла, поднялся по лесенке и уверенно снял с верхней полки одну из папок. Протянул ее подбежавшему Ильдеру.
— Не так давно мы готовили стенд об участниках войны, учившихся в нашем институте. Вот тогда-то и встречал фамилию Мусимова. Он ушел на фронт со второго курса… Вот его личное дело.
Ребята сгрудились вокруг архивариуса. Наконец-то!.. Звали их героя Аркадием. Он родился в деревне Милике́й, после смерти матери с отцом переехал в город. В автобиографии Аркадий писал, что увлекается физикой и математикой. Архивариус откуда-то принес увеличенную, видимо для стенда, фотографию Аркадия Мусимова. Широколицый, с короткой челкой, он смотрел на ребят с чуть заметной улыбкой.
— Он с самого начала учебного года подал заявление с просьбой отправить его на фронт, — рассказывал архивариус. — В октябре военный комиссариат удовлетворил его просьбу…
Теперь исчезли последние сомнения насчет того, кому принадлежат книги, найденные на чердаке дома Акулины Мусимовны, и кто придумал хитрое приспособление со звонком и крышкой сундучка. Архивариус показал ребятам выписку из зачетной книжки студента Аркадия Мусимова — кроме отметок «отлично», там не было никаких других — и пообещал сделать для них фотокопию с портрета, а за это попросил их снять копию с письма польских ребят для институтского музея.
9
Не успел Никон и поужинать, как заявился Кестюк. Лицо хмурое, только веснушки на носу поблескивают, как всегда, желто-коричневыми веселыми крапинками. Никон понял, что его товарищ не в духе. Оба молчали.
— Ну как — были в институте? — спросил наконец Кестюк.
Когда Никон сказал, что своими глазами видел портрет Аркадия Мусимова и его биографию, лицо Кестюка посветлело.
— Про «Аврору» там ничего не сказано?
— Про «Аврору»?..
— Ну, не сказано в автобиографии, что его отец служил на «Авроре»?
— Нет, там об этом ни слова.
— Да-а… Как ты думаешь, сумеем отыскать Мусимовича? Мы ведь ничего о нем не узнали…
— Что, адресное бюро закрыто было?
— Нет, оно-то было открыто. Только там ничем не могли помочь. Чтобы получить адрес Мусимовича, надо знать, когда он родился, где родился и что-то еще. Без этого, говорят, невозможно… Но нам велели еще раз зайти…
— Думаешь, найдут?
— Там одна женщина очень приветливо разговаривала с нами. А когда узнала, зачем нужен Мусимович, записала то, что мы о нем знаем, на какой-то особой карточке. Сказала, что будет разыскивать.
— А когда велели зайти?
— Через неделю.
— О-о, как долго!..
Мальчики собрались было выйти на улицу, но тут кто-то громко постучал в калитку.
— Кто там? — открыв дверь избы, спросил Никон.
— Почта!
— Заходите! Там не заперто!
Калитка отворилась, и во двор вошла женщина с большой черной сумкой на широком ремне.
— Скажи-ка, это ты будешь Никон?
— Да, я, — удивленно ответил Никон. — А зачем я вам?
— А ты и не догадываешься, — сказала женщина. — Сплясать тебе полагается!
— Как так сплясать?
— Ты, выходит, и писем ни от кого не ищешь? — Женщина полезла в свою сумку.
— Писем? Да нет, я… — Никон запнулся, не зная, что ответить. Он вспомнил, как прощался на пристани с Маюк, и лицо его вспыхнуло. С опаской покосился на Кестюка. Так было неудобно, будто сделал что-то очень нехорошее.
Но Кестюк вроде и не заметил, как растерялся его товарищ. Он смотрел, как женщина копается в сумке, и вдруг хлопнул Никона по плечу.
— Чего молчишь? Ты ведь ждешь письмо от польских ребят.
Наконец она вытащила из сумки конверт с большой пестрой маркой, положила на перила крыльца, а сверху прихлопнула его толстой тетрадью.
У Никона отлегло от сердца. Ура! Письмо-то, оказывается, из Польши. Но удивительно все-таки: как быстро дело обернулось! В письме, написанном Ядвигой Стефановной, они дали адрес Никона. И вот уже ответ пришел!
— Видишь, тебе пишут из Люблина, — сказала женщина и открыла тетрадь. — Вот тут распишись, а потом и спляшешь.
Никон нерешительно стал отнекиваться. Тогда Кестюк, заявив, что письмо и его касается, лихо отбил чечетку. И тут же потянул друга в избу.
— Э-э, постойте, постойте! — засмеялась женщина. — От меня так просто не отделаешься.
— А что еще?
— Письмо!
— Кому? — удивился Кестюк.
— Да все ему же, Никону. И опять заказное, еще раз придется расписываться.
«Пропал я, если от Маюк, — заволновался Никон снова, сжимая письмо из Польши до боли в руках. — Кестюк издеваться будет. А узнают ребята, проходу не дадут…» Он покраснел еще сильней, чем раньше.
Женщина внимательно посмотрела на мальчика и подсунула ему тетрадь.
— Ладно уж, расписывайся, но смотри — в другой раз все равно плясать заставлю…
Ребята сказали почтальону спасибо и пошли в избу. Сначала вскрыли запечатанное сургучом письмо из Польши. Оно было, как и первое, на польском языке, и они, конечно, опять ничего не поняли. Кестюк перебрал листки.
— Смотри-ка, на шести страницах написали!
— Уж больно быстро пришел ответ, — сказал Никон. — Наверняка они узнали что-то новое. Как ты думаешь?
— Посмотрим, — ответил Кестюк. — В общем, ясно: завтра прямо с утра — к Ядвиге Стефановне! Поедем вдвоем, она шума не любит. А то опять Илемби привяжется или еще кто-нибудь…
Никон промолчал, пытаясь сунуть незаметно второе письмо между книгами на полке. Он с первого же взгляда на конверт понял, откуда оно пришло. Маюк сдержала свое слово — письмо толстое, в нем, видно, засушенные листья и травы.
— А другое письмо от кого? — спросил тут Кестюк.
— Да так… Из деревни…
— У вас там живут родные, да?
— Какие родные… Дядя с тетей живут в Канаше… Это так…
Будь на месте Кестюка кто-нибудь другой, Никон, наверно, вывернулся бы. Но не мог он врать Кестюку! Никон взял письмо с полки и посмотрел товарищу в глаза.
— Кестюк, ты ведь знаешь, что я собираю гербарий?
— Это не новость: такого, как у тебя, и в школе нет.
— Я с самого начала стал собирать два… И один потом… — Никон снова покраснел. — Ты только никому об этом не говори, ладно?
— Ну, чего ты, — пожал тот плечами. — Ладно, ладно! Обещаю: никому ни слова.
— И смеяться не будешь?
— Да нет же. С чего ты взял?
— Тогда слушай: один гербарий я подарил Маюк. На намять…
Никон боялся, что Кестюк расхохочется, но тот опять только пожал плечами.
— Ну и правильно сделал. Она же вон как здорово нам тогда помогла.
Тут уж Никон без всякого страха вскрыл конверт. На двух листах плотной бумаги были аккуратно подшиты стебельки и листья, под каждым — название. На третьем листе Маюк описала, как добрались домой, передавала всем ребятам приветы, рассказывала о своей теперешней жизни. Красиво, чисто — буковка к буковке, как бусы на нитке, — пишет племянница жены лесника.
Никон, читавший быстрей приятеля, вдруг ткнул пальцем в конец письма:
— Кестюк!.. Прочти-ка, что тут написано…
Маюк писала, что недавно она ходила с девчонками в поле собирать колоски. Под вечер, когда уже собирались идти домой, к ним вместе с учителем пришел высокий седой старик. Он поблагодарил пионеров за их работу, сказал, что живет недалеко, в соседнем районе, а потом начал рассказывать о революции. Этот старик, оказывается, в семнадцатом году был заряжающим на крейсере «Аврора»! «Мы слушали его, разинув рты. Знаете, как он интересно рассказывал! Вот вам бы самим послушать», — писала Маюк.
Ребята переглянулись.
— Заряжающий «Авроры»!
— Чуваш!
— Никон, сейчас же садись и пиши Маюк письмо! Пусть поточней узнает, откуда появился старик, где живет. Если в самом деле недалеко, пусть с ним встретится, расспросит…
Никон нагнулся к своему портфелю, вытащил чистую тетрадь.
Но не такое, оказывается, легкое это дело — написать письмо Маюк. Они скомкали несколько листов, пока сочинили небольшое письмецо. В нем они просили Маюк узнать от старика, откуда он к ним переехал. Если у него были сыновья, то не звали ли одного из них Аркадием? Не учился ли сын в пединституте и не ушел ли со второго курса на фронт добровольцем? Написали также: если понадобится, можно сказать старику, что им интересуются красные следопыты. Попросили Маюк отложить все свои дела и во что бы то ни стало найти заряжающего с «Авроры». Потом передали привет от всех ребят — участников операции «Сломанная трубка» — и подписались.
10
Ехать к Ядвиге Стефановне опять пришлось втроем. Только они направились к автобусной остановке, как на крыльцо своего дома выскочила Илемби.
— Эй, куда это вы?
— Да так… В город вот решили съездить…
Ребята понимали, что от нее все равно не отделаешься, остановились. Но пока Илемби добежала до них, успели перекинуться двумя словами.
— Пока ничего не говори об авроровце, — сказал Кестюк.
— Ладно.
— Потом скажем, когда Маюк ответ пришлет.
— Хорошо…
Между тем Илемби уже сыпала вопросы, не переводя дыхания:
— Ну, что случилось? Есть новости? Говорите скорее!
Никон вместо ответа протянул ей письмо от польских ребят. Илемби сразу же поняла, в чем дело.
— К Ядвиге Стефановне, да? Я с вами. Подождите, я мигом. Только денег возьму…
И через две минуты она уже бежала обратно, позвякивая мелочью в кармашке платья.
Сели в автобус. Никон, как обычно на людях, помалкивал, зато Илемби, словно поддразнивая Кестюка, без умолку тараторила о том, что увидели и услышали они вчера в пединституте. И тут же принялась успокаивать его:
— Ничего, не расстраивайся. В этом адресном бюро волшебники работают. Моему отцу враз отыскали адрес врача, который лечил его в госпитале. И Мусимыча тоже найдут, вот увидишь!
Ребята переглянулись, промолчали. Так и не догадалась Илемби, что они что-то скрывают от нее.
На этот раз Ядвига Стефановна оказалась дома.
— А-а, следопыты! — сказала улыбаясь и повела их в комнату. — Я уж подумывала, вы совсем про меня забыли.
— Не-ет, не забыли, — ответила Илемби, чувствовавшая себя здесь как дома.
— Ну и хорошо, детки. Очень хорошо. Как у вас идут дела? Узнали что-нибудь новое? Вы уж от меня ничего не скрывайте, мне ведь это так же интересно, как и вам.
Никон подал ей письмо.
— Вот, получили… Но опять по-польски…
Ядвига Стефановна усадила ребят, как и тогда, на мягкий диван. Потом взяла с круглого столика очки, вынула из конверта письмо и принялась читать. Вдруг она нахмурилась, прошептала:
— Ох, ребята, нерадостные вести…
Наконец она оторвалась от письма.
— Что они пишут, Ядвига Стефановна?
— Наш А. Мусимов тоже погиб вместе с другими партизанами…
— Погиб?
— Да.
— А как они узнали?
— Помните, польские ребята писали, что только на два своих письма не получили ответа? Так вот, на одно из них отозвался живой участник того страшного боя.
— Ну-у?!
Ядвига Стефановна сняла очки.
— Этого чудом спасшегося партизана зовут Юзеф Ендрихо́вский. Сейчас он живет на севере Польши. На вопрос ребят, кого из партизан он помнит, Ендриховский написал и про Мусимова. Звали его в отряде по-разному: одни — Арка́й, другие — Аркаша.
— Все правильно, Аркай — по-чувашски, Аркадий — по-русски, — как бы про себя заметил Никон.
— Ну, давайте слушать дальше, — прервала его Илемби.
Далее в письме сообщалось: Мусимов не был поляком. Он был советским солдатом, сбежавшим из концлагеря. Но не был он и русским.
По его словам, он учился в институте в одном из городов на Волге, хотел стать учителем… Командир отряда часто удерживал его от излишней горячности в бою. За год, проведенный в партизанском отряде, Мусимов научился свободно разговаривать по-польски. Бывало, пел он партизанам песни своего народа, пересказывал легенды и сказки. Очень его полюбили польские партизаны…
Когда фашисты плотно окружили их со всех сторон, Мусимов не сразу согласился написать последнее письмо. Написать-то он его написал, но в бутылку не вложил. Однако бой разгорался все сильнее, и тут Мусимова ранило в ногу. Тогда он обложился гранатами с обеих сторон и велел троим оставшимся в живых товарищам прорываться в сторону болота, где фашистская цепь была пореже.
Среди этих троих был и Юзеф Ендриховский. Польские друзья не соглашались оставлять его одного, но Мусимов сказал:
«От того, что погибнем здесь все четверо, нет никакой пользы. Прорветесь вы втроем — организуете другой отряд. А со мной, раненым, вам не прорваться. Идите! Я вас прикрою…»
Поняв, что Аркадия не уговорить, партизаны попрощались с ним.
«Ты же не положил письмо в бутылку!» — сказал ему Ендриховский.
Мусимов торопливо вытащил из нагрудного кармана листок и протянул ему:
«Держи! Но я его написал на родном языке».
Ендриховский засунул письмо в бутылку.
«Адрес есть?»
«Нет».
«Без адреса нельзя. Пиши скорее!»
Мусимов отыскал клочок бумажки и нацарапал на нем адрес. Ендриховский свернул его в трубочку и опустил в бутылку. Потом забежал в землянку и сунул бутылку в угол под разный хлам.
Пулемет Мусимова, строчивший беспрерывно, не давал врагам поднять голову. Трое партизан ужом проползли мимо них незаметно и скрылись в болоте.
После долгих мытарств они все же добрались до большого леса и отыскали там другой партизанский отряд. Потом все трое воевали в рядах народной армии. Но День Победы довелось встретить одному Юзефу Ендриховскому…
В комнате — тишина. Лишь в углу на комоде тикают часы да в открытую форточку доносятся отдаленные детские голоса.
— Да, герои без вести не пропадают… Больше тридцати лет прошло, но все равно мы узнали о геройской смерти Аркадия Мусимова. — Ядвига Стефановна поднялась и отошла к окну. Повернулась. — Да! Польские ребята просят прощения за то, что им опять пришлось написать по-польски. Говорят, как вернется с летних курсов из Варшавы учитель, так они начнут писать по-русски. Тогда уж вы сами будете мне читать их письма. Договорились? А в самом конце письма сказано, что кооператив Констанцины решил поставить на горке близ хутора обелиск в память героев.
— Теперь уж мы точно знаем, что Мусимов жил в нашем поселке, — как-то непривычно робко подала голос Илемби. — Надо нам в школе сделать хороший стенд о нем…
— Да, в пионерской комнате. Пусть все знают, каким он был героем, — сказал Кестюк так, что всем стало ясно: стенд будет.
11
Акулина Мусимовна выздоравливала, врач сказал, что к концу недели ее выпишут из больницы.
У ребят было много причин ждать ее возвращения. Во-первых, старушка знала еще не все подробности истории, начавшейся с письма, которое она тогда доверила Никону. Во-вторых, приятно было поглядеть, как она удивится и обрадуется, увидев, что все ее хозяйство в полном порядке.
Особенно долго тянулось время для Никона. Всего три дня прошло, как они отправили письмо к Маюк. Так что ответа ждать еще вроде бы рановато, но все равно не терпится. Хочется скорее узнать: нашла Маюк старого авроровца? Разузнала ли все как следует? А вдруг старого не окажется дома? Ведь его могут пригласить и в другие районы и школы…
Никон, сидевший дома один и тоскливо посматривавший в окно, вдруг поднялся и сорвал с календаря листок. «Полдень уже, — подумал, оправдывая такую спешку. — Скоро и вечереть начнет. Завтра четверг. А в пятницу, может, и письмо придет…»
Мать сегодня попросила его никуда не отлучаться из дома. Газовая плита на кухне начала плохо гореть, и должен был прийти слесарь. Поэтому Никон не мог даже сбегать на пруд искупаться. Правда, на несколько часов он нашел себе приятное занятие: перешивал стебли и листья, присланные Маюк, в свой альбом. Потом совсем стало нечего делать, и он, сев у окна, уныло смотрел на пустынную улицу. И вдруг увидел Илемби, бежавшую со стороны школы. Куда это она так спешит?
Поравнявшись с домом Никона, Илемби увидела товарища и замахала ему рукой. Никон открыл окно.
— Ты ко мне?
— Кестюк не у вас? — будто не слыша его, спросила Илемби.
— Сегодня не было.
— И дома его нет…
— А зачем он тебе?
— Шла мимо школы и увидела Айдаша Ивановича. В школу звонили из адресного бюро. Просили прислать к ним Кестюка. Наверно, адрес Мусимыча нашли!
Тут уж Никон не выдержал.
— Черт бы их побрал! Сколько можно ждать! — вырвалось вдруг у него.
— Ты чего это? — Илемби удивленно вскинула голову.
— Да плита у нас газовая не работает. Слесари должны прийти. Я бы тоже побежал искать Кестюка, а тут сиди жди их.
— Ну, с газом не шутят, — явно не свои слова произнесла Илемби. — Как ты думаешь, где сейчас может быть Кестюк?
— Я бы на пруд сбегал, там, наверно.
Проводив завистливым взглядом весело порхнувшую вниз по улице Илемби, Никон не выдержал: махнул рукой и схватил со стола ключ. Но только успел выйти на крыльцо, как перед их калиткой остановилась машина. И почти тут же постучали.
— Эй, хозяева дома? — спросили громко.
Никон бросился вниз с крыльца, распахнул калитку и первым делом увидел крупные буквы на борту: «ГАЗ». Из машины вышли двое.
— Заходите, я вас целый день жду.
— А ты что — один? — спросил усатый человек, по-видимому, старший из мастеров.
— Мы с мамой вдвоем живем. Она на работе, — заторопился Никон. Ему показалось, что слесари засомневались: входить в дом без хозяйки или нет?
Но они вошли.
— Значит, плита у вас барахлит?
— Ага, не горит газ, не знаю, что случилось.
— Ну, давай посмотрим, что там у вас…
Слесари сняли крышку с плиты, повозились внутри, потом один из них зажег спичку, выпрямился и сказал:
— Все ясно. Закупорилось.
— А что там закупорилось, дядя?
— Ишь ты какой любопытный! — Слесарь подмигнул Никону. — Если газ не доходит до горелки, значит, внутрь подводящей трубки что-то попало. Понял теперь? Но если и понял, самому чинить плиту не полагается. И это понял? Ну, тогда совсем молодец.
Усатый опять зажег спичку, поднос ее к горелке. Газ вспыхнул и стал гореть, как и раньше.
— Мать-то когда придет? — спросил усатый.
— Через полчаса-час…
— Кто же нам сейчас наряд подпишет?
— Давайте я. Мне в следующем году четырнадцать исполнится…
Слесари рассмеялись. Усатый вытащил из кармана сложенный вчетверо листок, развернул его и положил на кухонный столик перед Никоном.
— Ладно, подписывайся, коли скоро четырнадцать!
От разговора с веселыми слесарями настроение у Никона улучшилось. Он по привычке к приходу матери поставил на плиту чайник, но тут же вспомнил об адресном бюро и снова расстроился. Однако судьба сегодня была явно расположена к Никону. Не успел чайник закипеть, в калитку снова постучали. Оказывается, пришла знакомая женщина-почтальон.
— Тебе опять письмо! — сказала весело. — И опять заказное. Неужели и сегодня плясать не будешь?
Расписавшись в толстой тетради, Никон даже поблагодарить забыл почтальона — торопливо начал вскрывать конверт.
Никон залпом прочитал листки, исписанные аккуратным почерком Маюк, подпрыгнул, выключил газ и выбежал из дома. Завернув за угол, чуть не столкнулся с соседским мальчишкой — третьеклассником.
— Кестюка или Ильдера не видел?
— Видел.
— Они на пруду? — Никон рванулся вперед.
— Нет. Оттуда они ушли, — остановил его мальчик.
— А куда, не знаешь?
— Им что-то Илемби сказала, и они бегом вон туда, на остановку…
— А еще кто с ними был?
— Эти были… близнецы…
— Эх, не успел! Все уехали! И прочитать некому… — Никон огорченно махнул рукой и поплелся в тень под березку, откуда хорошо была видна автобусная остановка. Там он сел на траву и не спеша стал перечитывать письмо…
Учитель Айдаш Иванович, возвращаясь из школы домой, вдруг остановился, привлеченный бессвязными мальчишескими выкриками. От остановки, от которой только что отошел автобус, вниз по улице бежали пятеро его учеников. Впереди всех — Кестюк. Он размахивал поднятой над головой бумажкой. А навстречу им, так же размахивая целым веером белых листочков, мчался Никон.
Айдаш Иванович покачал головой, улыбнулся. «Эх, мальчишки, мальчишки! — подумал учитель. — Вы и сами до конца еще не понимаете, какое сделали большое дело… Великое дело…»
Но улыбка тотчас же сбежала с его лица. Он обвел взглядом залитый солнцем утопающий в зелени поселок и вслух тихо сказал:
— Да, герои без вести не пропадают…
