За дело. За старинное дело. А дело у меня всегда было одно: думать. Думал всю жизнь.

А говорить и писать не удавалось.

То есть и говорил, и писал — и всегда было мучительное чувство: не то и не о том.

Постараюсь написать хоть сейчас — без всяких украшений, без всякой лжи…

* * *

Несколько лет назад я вдруг вздумал писать завещание. Мысль странная, если учесть, что все мое имущество состояло из комнаты в 14 метров (зато собственная, в деревянном доме, под Москвой!) и домашнего скарба. Начал торжественно, величаво. Потом вкралась фельетонная нота. И на третьей странице заметил, что я пишу самую обыкновенную статью. Хоть сейчас — в самиздат!

Тогда я понял, что серьезные жанры не для меня, разорвал исписанные листки и больше за завещание не принимался.

Чтоб отрезать себе теперь всякую возможность фельетона, я принял дерзкое решение — поставить на первой странице слова «Лихие годы». Уж это одно обязывает меня быть серьезным.

В марте 1968 года я, в числе 12 авторов, подписал петицию Международному Совещанию коммунистических партий в Будапеште. За границей начался шум. Откликнулось и советское радио, направленное на Запад. Сначала прошлись по поводу Литвинова и Якира (их отцы, мол, занимали в СССР очень важные места, а им таких никогда не занять, потому они и злобствуют), потом принялись за меня. И здесь произошло чудо: советская пропаганда неожиданно нашла четкую и точную, а главное, правдивую формулу: «Он вдвойне изгой — и в советском обществе, и в церкви».

Великолепно сказано! Я изгой.

Я нигде и никогда не чувствовал себя по-настоящему своим. Не чувствую и сейчас. Конечно, и эту мою книгу не примут ни те, ни другие — ни правые, ни левые; ни советы, ни Запад; ни верующие, ни атеисты; ни русские, ни евреи.

Но, может быть, потому она и нужна.