Для боевой операции в Дерюжной партизаны выбрали первый день пасхи. Марья Ивановна поняла это еще накануне, когда у нее побывал Почепцов, уточнивший задание по разведке дерюжинского гарнизона, где особо надо приглядеться к офицерской казарме и комендатуре.

— Завтра к вечеру чтобы план был! — сказал он. — Хорошо, если бы Крибуляк подбросил нам еще десятка полтора лимонок!..

С утра разведчица на ногах. День предстоит тяжелый, в гостях у немцев потребуется все ее искусство. Без угощений в гарнизон не пойдешь. Яиц наварила, окрасила — крашенки понесет. Напекла всякой всячины, всего понемногу, лишь бы чем-то сумку занять, которая на обратном пути пригодится для гранат. Надела свои лучшие наряды, кудри взбила, как нравится Крибуляку. Отработала перед зеркалом улыбку. На этот раз нарушила запрет Андрея Иваныча — накрасила губы и нарумянилась.

Вышла на улицу, а у ворот Сережик играется. Протянула ему пару крашеных яиц и пирожок, он хотел было взять, но, словно вспомнив что-то, отдернул руку и отвернулся. Вот как оно повернуло! Стефановна и та, оказывается, в заблуждении.

Бабка Санфирова откуда-то возвращается, увидела Самонину, ускорила шаг и — в калитку.

Одна баба из хаты выскочила за дровами. Попробовала разведчица с ней заговорить:

— Что, куличи печете?..

Куда там разговаривать — глянула, как ударила.

— Куличи печем, а Родину не продаем!..

Ненавидящий взгляд из окна. Приглушенное бранное слово или сердитый плевок вослед. Так и должно быть, этого и добивалась ради пользы дела. И радостно за односельчан: каким презрением они клеймят каждого, кто заодно с фашистами, — родные, честные советские люди! Жаль, нельзя открыться перед ними: высказала бы всю свою любовь, все, что есть на сердце!..

Проходила мимо дома Петракозовых. Откуда ни возьмись — Вера Пальгул на той стороне улицы. Кричит Самониной, обзывает ее нехорошим, грязным словом. Вот уж, действительно, куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Разве можно тут смолчать!

Остановилась разведчица, обдумывая ответ, — и себя чтобы не выдать, и предательнице чтоб стало тошно.

— Пусть будет по-твоему, — сказала смиренно — не переубеждать же Пальгулшу. — Но я честная б… А ты…

Дружный мужской хохот обрушивается сверху. Грохнули у старосты в доме, не дали фразы досказать, захлебываются в безудержном смехе. Самой смешно. Обескураженная ее хохотом, толстуха распаляется еще больше.

— Немецкая перина! — спешит закончить перепалку Марья Ивановна, прибавляя мужикам веселья. — Иди, иди, а то я тебе гавкну!..

Смогла бы, кажется, и в самом деле отдубасить обидчицу, но некогда: близко условленное время встречи с капитаном. Он, по договоренности, ожидает ее в железнодорожной будке.

Еще издали узнает ее всегда улыбчивый Франтишек.

— О, невеста пришла!.. А жениха нет, — смеется.

— А где он?

— Скоро будет!.. Садитесь снами! — уступает место на скамье. — Ладислав, а ну погадай паненке!..

Два друга перемигиваются, улыбаются затаенно.

— Погадайте, погадайте… Переживу ли я войну…

— Что вы!.. Такая молодая. Жалко! — Ладислав раскидывает карты. — Все в порядке, останетесь живая!.. И Андрей будет вас любить до гроба!.. Не верите?.. Только и слышно от него: «люблю, люблю»… А скоро будет у вас… ха-ха… маленький словак! Смотрите!

В руках у Ладислава карта с нарисованным младенцем. Все хохочут.

— Что вы тут делаете?!

Солдаты, заслышав голос капитана, вскакивают, руки по швам, а Марья Ивановна, продолжая смеяться, показывает на карты.

— Вот нагадали мне маленького словака.

Крибуляк весело кивает головой.

Задание на сегодня капитану известно, лишь несогласован план действий. Он считает, что пасха, конечно же, очень хороший повод прийти в гости. А если этого будет недостаточно, разведчица попросит у немцев справку, разрешающую ей свободный выход в чужие села для обмена вещей на продукты.

Все обдумано. Разыгрывая влюбленную парочку, направляются вдоль по улице к белеющему двухэтажному каменному зданию. Это бывшая школа, теперь нижний этаж дома под комендатурой, на верхнем живут немецкие офицеры. Вокруг здания — железная огорожа, высокие деревья, у ворот двое часовых.

Со стороны глянуть: любуется парочка всем этим. А они прикидывают, с какой стороны партизанам удобней подойти к бывшей школе, какие препятствия встанут перед ними. Часовых, конечно, придется снимать без шума. Надо учесть и патрульных, которые наверняка будут выставлены на ночь. После диверсии уходить только через дворы, по другую сторону здания, к Дерюжинке…

— Герр гауптман! — послышалось из-за ограды. Улыбающийся офицер вскидывает под козырек руку в белой перчатке. — О, фройляйн Марья!..

Разведчица принуждает себя мило улыбнуться своему знакомому по недавнему вечеру в казино. Вспыхивает надежда: может, и на этот раз повезет и не надо будет навязываться в гости и тем более выпрашивать у немцев эту поганую справку.

Немец по-своему лопочет с капитаном, все время лукаво поглядывая на его подругу, — ясно, что и о ней говорят. Несколько непонятных слов он адресует ей. Крибуляк переводит:

— Господин лейтенант приглашает нас в гости…

— Да, да! Ви мой гост!.. Битте, битте! — Лейтенант показывает на ворота, приглашая войти.

Марья Ивановна отказывается — надо же поломаться для приличия, но знакомый офицер, выйдя из ворот, берет ее под руку и проводит мимо часовых.

Нижние комнаты заставлены столами и стульями, увешаны плакатами и приказами. По случаю праздника в них безлюдно. Только сверху, куда их ведет лейтенант, слышен смех и пьяный говор. Поднялись по лестнице, а тут, оказывается, в самом разгаре гулянка. За столом шестеро раскрасневшихся офицеров, жестикулирующих, перебивающих друг друга. Дым ароматных сигарет и запахи венгерского душистого рома — все как в казино. В центре захмелевшей компании толстяк с усиками под Гитлера, с двумя крестами на френче — дерюжинский комендант, полковник фон Дитрих. Кажется, он пьянее других — потный, с расстегнутым воротом, безобразный. Обращает на себя внимание седой немец в очках, взглянувший абсолютно трезвыми глазами на входящих.

Спутники Самониной прокричали: «Хайль!», им ответили. Разведчица пристроила свою сумку у стены, осмотрелась: кажется, можно обойтись без угощений, незачем добро на ветер кидать. С холодком легкой тревоги почувствовала, что сейчас окажется здесь в центре внимания.

— Майн гот!.. Браво!.. — Офицеры помоложе узнали Марью Ивановну и выжидающе уставились на старшего по чину: ему первое слово.

Полковник, опершись руками о стол, поднял из кресла свое грузное тело, пошатываясь, направился ей навстречу. Пузатый, обрюзгший — аж рвать тянет, на него глядючи, а надо улыбаться фон Дитриху и руку ему протянуть для поцелуя. Приложившись к ее запястью, молодится, как петух, выставляя грудь и звеня наградами, что-то лопочет ей слюняво, приглашая для разговора очкастого. Тот, поклонившись, переводит ей слова коменданта:

— Господин полковник просит очаровательную даму украсить нашу солдатскую компанию. Он говорит, что, хоть и сам гость, все же имеет честь пригласить вас к нашему столу. Пожалуйста!..

Хозяева наперебой предлагают гостье свои услуги, учтиво уступают место у стола.

Сняла шапочку — волнистые русые волосы упали на плечи. Шубку разрешает снять Крибуляку. Марья Ивановна в кремовой шелковой кофточке, которая так ей к лицу, и в коричневой шерстяной юбке, — тонкая, стройная. Просит, чтоб кто-нибудь проводил ее в туалет — помыть руки. Знакомый по казино лейтенант ведет ее коридором в угловую комнату. Заглядывая в классы, разведчица примечает, где, у каких окон расположены кровати, чтоб партизанские гостинцы угодили как раз по назначению. Одиннадцать коек насчитала. Одиннадцать офицеров — это будет чувствительный урон для вражеского гарнизона…

Место у разведчицы за столом рядом с полковником. По другую сторону Андрей Иваныч. В честь гостьи распечатывается новая бутылка вина, ей наливают, она отстраняет рюмку.

— Это ром! — Очкастый вручает ей рюмку, приходится брать. — Ваше здоровье!

— Фройляйн! — Офицеры тянутся чокаться с нею. Крибуляк смотрит укоризненно — значит, пить опасно.

Она и сама понимает, что этого делать нельзя: никогда пить не приходилось, и как знать, что с ней может произойти, если она вдруг опьянеет. Показывает немцам, скрестив указательные пальцы, вот, дескать, что мне будет, если выпью, — капут, значит.

— Наверное, болеете? — Седой в очках участливо вглядывается в ее лицо.

— Да, болею… Желудком страдаю…

А желудок у самой, пожалуй, и гвоздь сможет переварить. Очкастый пристает с расспросами, где болит и как. Перекинулся несколькими фразами с комендантом и снова к разведчице:

— Я — врач, давайте осмотрю вас. Пожалуйста, на диван!..

— Нет, что вы, лучше в другой раз.

Полковник оборачивается к ней выжидательно, глядит хитровато и трезво. Поняла: значит, затевается проверка. В этом же убедил ее взгляд Андрея Иваныча: в нем затаенный испуг, а у разведчицы — хоть бы в одном глазу. Конечно, опрометчиво было врать о болезни, так и в подозрение попасть недолго. Но пусть осмотрит, разве он что-нибудь поймет.

— Если уж хотите помочь моему здоровью, я буду очень рада.

Спокойно прилегла на диван, разрешая врачу ощупать живот. Немец давит осторожно, чтоб не сделать слишком больно.

— Здесь?

— Нет, выше.

— Здесь?

— Ой, доктор, ой!.. — Разведчица ойкает, морщит лицо, как от нестерпимой боли.

— Да-а… — Седой горестно качает головой, снимая очки. — Желудок у вас больной… Приходите, я вас полечу!

— Спасибо!

Глянула на своего напарника: дескать, ну вот и все, напрасно волновался. Села за стол, непринужденно потянулась к вазе за конфетой.

— О, Марья любит шоколяд! — фон Дитрих услужливо пододвигает вазу. — Битте, битте!

Жаль, что он тут всего лишь гость, этот боров с крестами, а то ночью было бы ему «битте».

Немцы пьют, любезничают с ней, Крибуляка вроде бы и не замечают. Конечно, не будь при нем Марьи Ивановны, разве они его пригласили бы к себе. А он все еще не освоится после неприятного эпизода. Надо как-то разрядить обстановку. Разведчица просит гитару — ее она видела в одной из комнат, когда ходила умываться.

— Браво!

Офицер, оказавшийся расторопней других, приносит инструмент. Задумчиво тронула струны, вполголоса начала одну из своих любимых песен:

Грустным взглядом уставилась на своего партнера, и тот неожиданно оказался в центре внимания.

Немцы заулыбались, довольные, некоторые даже пробуют подпевать, сам полковник гудит хрипловатым басом:

Играя на гитаре, Марья Ивановна приникла головой к плечу капитана, он обнимает ее осторожно за талию. И, наверное, завидуют ему сейчас немцы: дескать, удачлив этот словак.

— У, мой котик! — Разведчица целует Крибуляка. — Безумно люблю Андрея, безумно!..

Очкастый, хохоча, перевел немцам эту фразу, и все зааплодировали, что-то выкрикивая капитану; тот улыбается, польщенный.

Немцы развеселились вовсю, приплясывают и покачиваются в такт песне. А когда закончила, все устремились к ней, целуя руки. Сам комендант расчувствовался:

— Данке шён! — руку прижимает к сердцу, дескать, благодарен.

После этого фон Дитрих собирается удалиться. Хороший повод для того, чтобы и им уйти восвояси. Марье Ивановне надавали гостинцев: шоколаду, печенья, конфет, наговорили всяких комплиментов, высказывая пожелание почаще видеть ее у себя…

Спустя полчаса Марья Ивановна выходила из кабинета Крибуляка. За пазухой у нее план расположения гарнизона, в руке полная сумка лимонок, укрытых сверху пирожками и офицерскими гостинцами. Одна из гранат в рукаве под резинкой, заряженная, так, на всякий случай.

— А не забоишься? — тревожится капитан.

— С таким-то оружием? Будь хоть сам сатана с рогами, оборонюсь!..

Проселок от станции на Ясный Клин идет вдоль железнодорожного полотна, затем, сделав у лога извилину, сворачивает к лесной опушке. Идет разведчица, несет свой тяжелый груз через лог — и на тебе, выходит ей навстречу из кустов Жорка Зозолев. Изрядно пьяный, без автомата, на поясе пистолет болтается.

— Стоп! — куражится полицай. — Госпожа капитанша!.. А чего у тебя в сумке, дай-ка проверю!..

— Ну, ну! — Сверкнула гневно глазами. — Вон валежина, огрею! — Жорка останавливается — ему ли не знать норова своей бывшей односельчанки, «Мани-Чапай»: сказала, прибьет, значит, прибьет.

— А может, у тебя там патроны?!

— Что у меня, или патронный завод свой!..

— Смотри у меня!.. Видала? — Тянет из кармана кузнечные гвозди, заготовленные для Беспрозванного. — А то они могут и для тебя пригодиться!..

Вот пристал, зараза. А сама думает: «Как бы улизнуть от пьяного полицая?» Пожалуй, только по кустам и можно.

— Госпожа хорошая, может быть, ты знаешь, какие тут посты?

— Какие тебе посты! До постов далеко. Сейчас пасхальная неделя, а потом вербное, еще будет спасовка, успенье, мясоед, масленица…

Сама — боком, боком, боком, подальше от Зозоли. Между ними уже метров тридцать.

— Ты мне дурочкой не прикидывайся… Стой!.. — Спохватился, шарит рукой по кобуре. Да разве Самонина остановится — отмахивается от полицая, дескать, некогда, не до тебя, идет спокойно к опушке леса. И пусть орет, пусть стреляет, разве на таком-то расстоянии он попадет в нее из своего пистолетика. А коль увяжется — понюхает лимонку. Бояться нечего, пусть он сам теперь ее боится!..

Спотыкаясь и матерясь, Зозолев поплелся за ней, а ее уже и не видно за деревьями. Остановился у березы, покачиваясь, преследовать «капитаншу», видать, не посчитал нужным…

Марья Ивановна благополучно добралась до дома. А в полночь принесенными ею гранатами партизаны забросали немецкую комендатуру и спящих офицеров, «похристосовались» с фашистами, уничтожив на станции почти все вражеское начальство. С нашей стороны потерь нет.