Глава 1

— Это еще что такое! Урок алгебры для нее — пустяки! Можно почитывать книжечки!

Рахиль Исаковна возмущенно потрясла отнятым томиком «Властелина колец». Восьмиклассники с удовольствием оторвались от уравнений, хотя глядеть на классную руководительницу и ее жертву — Марину Медведеву — явно не развлекательное зрелище.

Мрачное форменное платье и ворох светлых кудрей по плечам. И что за противная привычка опускать глаза, не опуская дерзко задранной — так кажется Рахили — головы. А Рахиль — это вам не шутка. Рахиль — это опасно. На ее уроках лучше глядеть ей в рот, закрыв свои собственный.

— Встать! Может, ты хочешь неделю мыть в классе полы? Сядь и открой учебник!

У Рахили строгая прическа и закрытое темное платье. Она ходит по классу так прямо, словно внутри у нее штык, и на лице такое выражение, будто она жует что-то кислое.

В этом году всех учеников ну просто обломали — ввели форму, и Рахиль Исаковна выбрала для девочек платья, похожие на ее собственное, — глухие, мрачно-коричневые, почти черные. Девчонки горевали долго, не узнавая себя в зеркалах, ссылались на школу в центре Кудрино, где форма хотя бы синяя, но все-таки пришлось носить. А потом решили, что некоторым, например Марине Медведевой, этот фасон со стоечкой даже идет.

Урок продолжается. Волшебный, головокружительный Толкиен в плену на учительском столе. Марина машинально открывает учебник. Но перед глазами все еще несутся тени Черных Всадников, шепчется Вековечный Лес, сверкают мечи и кинжалы. Взгляд убегает за окно, где собрались тучи, такие же фантастические, как прерванное повествование. Они ползут из-за темного кудрявого леса, со всех сторон окружающего их маленький подмосковный городок. Там, на просторе, среди зеленых холмов, вполне могла бы разворачиваться Великая Битва за Кольцо Всевластья. Эльфы, гномы и гоблины смотрелись бы там как дома. Вокруг звонких ручьев и ближе к озеру могли бы жить речные эльфы, а в елово-березовом лесу, то таинственно-мрачном, то солнечно-радостном, — почти невидимые лесные…

— Теперь она глядит в окно! Науки ее явно не интересуют! — иронично и отчетливо заговорила Рахиль. — Если не хочешь учиться, незачем в школу ходить. Марш за дверь! А за книжкой пусть придет отец. Господину Медведеву будет приятно посетить опять родную школу и узнать, что любимая дочь из нее скоро вылетит!

Дверь хлопнула. Стриженный ежиком шалопай привскочил с места. Рудик Фольц.

— И ты раздумал учиться? Давай дневник!

Заодно Рахиль Исаковна уловила еще три протестующих взгляда. Пронзительный, непроницаемый, исподлобья — Жанна Лончинская. Сосредоточенный, серьезный — Артур Грачев, лучший ученик в классе. Полный незащищенности и недоумения — Рафаэль Мдивани.

Опять эта компания строптивцев! Ведь специально рассадила их по разным углам!

 

Глава 2

Даже когда слова Рахили справедливы, ни у кого не возникает желания исправиться, потому что она стремится не помочь человеку стать лучше, а загнать его глубже в грязь. Но если переживать из-за всего, что она говорит, пришлось бы печалиться каждый божий день, кроме воскресений. Хотя — «вылетишь из школы» — этого в ее репертуаре раньше не было.

Марина постояла на школьном крыльце. Солнце сбросило капюшон из туч, и освобожденные лучи затопили весь город. На миг все стало белым: небо, дома. Железные крыши — сплошное слепящее зеркало. Молоденькие листья тополя, завернутые ветром, — льющаяся ртуть. И каждый листик дразнит свободой.

Ну и хорошо, что вырвалась пораньше! Надо успеть купить торт. Нет, лучше два — у братика сегодня день рождения, и соберется полон дом гостей. И побольше шипучки: Павлик (ему исполняется семь) любит фанту, Рафаэль — тоже, Артур — пепси, Рудик и Жанна — спрайт. Куда бы отправиться за покупками? Можно, конечно, и в магазинчик рядом с домом. Вода там есть, но вот торты — самые лучшие — только в центре, в кафе «Забавушка»…

Гроза, которая с утра блуждала вокруг Кудрино, так и не собралась. Видимо, все-таки решила дождаться своего законного начала мая. Вот и еще один хороший момент — тем более что зонтик Марина забыла дома. Хороших моментов всегда можно наскрести, если постараться.

Итак, в центр!

Если честно, она просто любит здесь бывать без повода или выдумывает повод, чтобы сюда прогуляться. Здесь, в центре, — роскошный парк с экзотическими для средней полосы деревьями, большой книжный магазин с веселым типографским запахом новеньких книжек, фонтаны, которые совсем скоро заплещутся, шумный пестрый рынок. Название кафе «Забавушка» в полной мере оправдывают игровые автоматы для детей, большущий телевизор с сериалами для их мам и тир для развлечения пап. А торты здесь в самом деле отличные: и их любимое «Волшебное кольцо» (как-то там у Рахили скучает бедный Толкиен!), и шоколадного ежа обязательно надо взять — то-то Павлик обрадуется!

Но у прилавка толпилась очередь, торты уже кончались, и покупатели постановили давать по одному. Значит, придется кого-то просить. Марина с сомнением поглядела на хмурую старушку, стоящую впереди, и перевела взгляд на мальчишку, своего ровесника, который выбирал мороженое. Протянула ему деньги:

— Ты торт не покупаешь? Возьми мне, пожалуйста, вон того большого ежа.

Он протянул руку, даже не оглянувшись. Марина хотела показать ему ежа на витрине, а когда повернулась, перед ней никого не было. Она растерянно глядела на болтающуюся стеклянную дверь. Очередь приняла самое деятельное участие:

— Сколько ты ему дала? Сто одной бумажкой? Ого!

— Ну, теперь не догонишь — вон автобус отошел!

 

Глава 3

Книжку отобрали, деньги украли. Вот денек!

А может, и наплевать на шоколадного ежа — один раз они уже покупали такого, и Павлик ни за что не давал его разрезать, чуть ли не рыдал. Они с папой потом незаметно сзади отрезали по кусочку, а мордочка так и осталась — и засохла. Павлик не дал мучить ежика. Правда, тогда он совсем маленький был, сейчас, наверное, не стал бы рыдать.

Все-таки хорошие моменты не всегда наскребаются. Марина прикидывала, как одного торта хватит на всех. Получалось, что не хватит…

Но тут над нежно-зелеными волнами акации сверкнул золотой кораблик, весело блеснуло круглое окошко из разноцветных стеклышек, и на душе полегчало: родной дом встречал ее — и надежный, и беспечный, как всегда. Уже и музыку включили! «Позови меня с собой», — заливается Пугачева — значит, отец дома.

Первыми Марину заметили Петровна и Глебовна, живущие напротив старушки. Забор, разделяющий их владения, — их наблюдательный пункт. Нравственность и чужие дела всегда под контролем. А уж Медведевы попали в центр внимания еще до своего приезда.

Шесть лет назад в один прекрасный день Петровна и Глебовна ахнули: заброшенный дом-развалину сносят! Забор ломают! Поди какого-нибудь нового русского принесло! Потом они вздохнули с облегчением: да это Павлик Медведев, сын старой хозяйки, давно ставший Пал Палычем, вернулся домой, в Родники, на Зеленую улицу.

Но что же он построил? Странный дом. На крыше — флюгер в виде парусного корабля, чердачное окно — из красных, синих, желтых стеклышек, а вокруг вместо старых яблонь посадили совершенно бесполезную акацию. Откуда только притащил? Соседки дознались, что из питомника какого-то. Нежные яркие нити цветков привлекают взгляды прохожих, а волшебный аромат наполняет дымкой всю улицу. Подумаешь! Тонкие резные листья на закате складываются и засыпают, а с восходом солнца распускаются вновь — ну и что? Какая польза? Не растет же ничего съедобного. Петровна и Глебовна пожимали плечами.

В то же время хозяин не был явным чудаком, вроде Грачевых с их магазинчиком старья, которое никто не покупает. И выглядел он солидно: высокий блондин с пушистыми усами, портфелем внушительных размеров и черным блестящим автомобилем — все это через забор видели соседки, когда Медведев уезжал на работу и возвращался. Петровна и Глебовна вызнали, что он — преуспевающий юрист, и взяли на заметку: может, понадобится.

Но интереснее всего им было, когда же он женится: Медведев приехал один с двумя детьми: восьмилетней девочкой и годовалым малышом. Зоркие взгляды соседок не замечали ничего предосудительного в поведении одинокого мужчины, и его единодушно начали считать примерным отцом и хорошим семьянином.

А затем Петровна и Глебовна углядели, что в Странный Дом зачастила их соседка Дарья. Она заливалась краской, выслушивая не очень тонкие намеки, убеждала, что ее всего лишь просят помогать по хозяйству, а ей это очень кстати, потому что у медсестры зарплата маленькая, и соседки уверились в собственных выводах окончательно. «Не нравится мне это, — говорила Петровна. — Зачем такому красавчику наша Дашка? Она не первой молодости и вообще старше его». Глебовна возражала: «Зато такая же одинокая, как он, и характер у нее хороший. Хозяйство вести умеет, чистюля какая».

Одним словом, Странный Дом был неисчерпаемым источником для разговоров. И все-таки, оторвавшись от работы, соседки порой вскидывали головы, взглядывали на пушистые стрелы розовых цветов, и в душу обеим на миг закрадывалось то смущающее, странное, тревожное, что посещало их в дни юности…

 

Глава 4

— Глянь, Медведева дочка — бредет, глядя в землю. Из школы выгоняют, говорят, — сообщила Петровна.

И не успела ей Глебовна ответить, как с крыльца Странного Дома раздался громкий женский голос:

— Врешь! Больше нее книжек никто не читает!

— Представляешь, а я деньги потеряла, — сказала Марина, поднимаясь навстречу Доре — так называл Дарью Васильевну Павлик, когда еще учился говорить. Новое имя так и прилепилось. — Вот, всего одно «Кольцо». Чем теперь гостей кормить?

— Да Пал Палыч всего накупил! — радостно заторопилась Дора, низенькая, кругленькая, с бархатистым смуглым лицом и глазами-вишенками. — А я еще домашний торт испекла на всякий случай.

В дверях они столкнулись с Пал Палычем, который был в Маринином любимом настроении: лучезарный, искрящийся, готовый обнять и угостить весь мир.

— Ты одна, без своей публики? А мои уже все здесь, и все пораньше, представляешь! Голодные, как крокодилы. Ну, мы на базар заехали, похватали всего по чуть-чуть. И сразу за стол, не дожидаясь. Да, еще на всякий пожарный купили колу, фанту и спрайт — правильно?

— Гениально! А я урвала «Волшебное кольцо» в «Забавушке».

— Оставь своим. Сегодня сметут все, — авторитетно заявил Пал Палыч.

— А малышам я домашний испекла, — извиняющимся голосом добавила Дора.

Пал Палыч оглянулся, мысли его были уже далеко, и он ответил не сразу и отстраненно-вежливо:

— Да-да… Конечно.

Марина увидела сначала вопросительно-робкий взгляд женщины, затем взгляд мужчины, обращенный словно на пустое место, и поторопилась пройти в зал.

Малыши, гости Павлика, собирали «лего» — он получил в подарок большущий конструктор из серии «город». Сам виновник торжества одной рукой держал уже собранного человечка, а другой — мороженое в вафельном стаканчике, которое с удовольствием лизал их огромный пятнистый дог Рольд. Марина с удовольствием приняла бы участие — так аппетитно смотрелись разноцветные детальки, уже высыпанные из пакетиков с круглыми дырочками.

Из соседней комнаты раздавались сочные мужские голоса. Значит, там обычная компания — бывшие одноклассники отца, отцы Марининых друзей: врач Лончинский, музыкант и районный министр культуры Мдивани и майор милиции Фольц. Марина любила послушать их разговоры — собираясь вместе, мужчины забывали о том, что они взрослые. Вот только она до сих пор в дурацком школьном платье. Пойти переодеться? Некогда, тогда совсем все пропустишь. И она вошла в зал.

За дальним концом стола сидела незнакомая дама. Громче всех было слышно дядю Алика, музейщика, — он теперь появлялся от случая к случаю, потому что уехал работать в Москву, а раньше возглавлял краеведческий музей, тот самый, с пушками на крыльце и огромным чучелом медведя у входа.

— …И насыпает мне изюм, понимаете ли, в кулек из этого самого, понимаете ли, листа! — Дядя Алик потряс каким-то листком. — Ослы дремучие! Это же семнадцатый век! Откуда взяли? Понимать ничего не хотят, белиберду лопочут…

— Семнадцатый? И не истлел? — Доктор с любопытством вертел листок.

Марина, заглянув, увидела похожие на узор строки.

— Это по-арабски, — пояснил дядя Алик. — Вырвано явно из конца, это не сам текст, а идущая за ним памятная запись, «ишатакаран». Послесловие, как бы мы сейчас сказали. Там автор, а раньше переписчик, напрямую обращался к читателю. Вот… — Он вдохновенно начал переводить: — «Возобновление рукописей, восстановление их из ветхости и оживление из тлена — дело более великое, чем построение церквей». Каково! И вот еще: «Берегите написанное мною, во времена бегства и годины войн увозите книгу эту в город и скройте ее, в мирное же время верните книгу в монастырь и читайте ее: и не прячьте, не держите закрытой, ибо закрытые книги — всего лишь идолы»…

— Постой, Алик, — перебивает Мдивани, — это уже сказки для твоей диссертации. Так откуда взялся лист, ты узнал?

— Ну, и посылают меня в тот захудалый магазинчик. Там всякий хлам, понимаете ли, и заодно уголок букиниста. Макулатура навалена. Узнали мой лист — принес кто-то книгу, говорят, давно уже, а никто не покупает, ну, и раздергали, понимаете ли, для кульков. Ослы. Что я сделаю? И хозяйки нет, и кто приносил книгу, не помнят.

— И кто же это мог быть?

— Ну, кто — понятно, коллекционер. Такие вещи где попало не валяются.

— Отчаянный народ эти коллекционеры. Приключений ищут на свою голову. — И майор Фольц с удовольствием, в сотый раз рассказал о собирателе старинных монет и оружия, которого нашли у себя дома с отрубленной его же саблей головой, и про поимку похитителей сокровищ. После участия в ней он получил новое звание.

— А они были головорезы или головотяпы? — спросил Павлик Медведев-младший, незаметно очутившийся в комнате.

Фольц принялся острить, указывая на доктора, что «тяпы» — это господа хирурги, а Медведев-старший ответил малышу:

— Они были бандиты.

— А их всех поймали?

— Да разве их переловишь, — отфутболил Лончинский, с показным сочувствием глядя на майора.

— Погодите, Холмс и Ватсон, — сказал Пал Палыч. — Марин, а тот твой Артур — это же их магазинчик? Ну, точно, это грачевский магазин!

— Да, — подхватил музейщик, — может, разузнаешь у них, кто приносил старинную книгу? Где этого человека найти? Есть у него еще что-то? Может, он продал бы что-нибудь нам? Настоящий собиратель, конечно, вряд ли продаст, но случаи всякие бывают — очень деньги нужны, например. Или он не коллекционер, а получил в наследство и сам как раз ищет покупателя. С нами ему вернее иметь дело, надежнее, понимаешь? Ведь эта бумажка представляет историческую ценность и стоит больше, чем могут дать в дрянном магазине. Узнаешь? А то мне уезжать сегодня же вечером.

— Артур сейчас на день рождения придет, — отозвалась Марина. — Может, уже здесь. Пойду посмотрю.

Павлик побежал за ней:

— Давай зажигать свечки на торте!

 

Глава 5

Уже зажгли и задули свечки, спели с малышами «Каравай» и принялись за куски торта, когда явился Рафаэль. Он вручил имениннику значок «Павлик» и наклейки со смешными рожами и надписями «Всеобщий любимец», «Налейте шипучки» и «Без телека помру», а потом развалился в кресле. Тонкий, высокий, грациозный, он был похож на цветок, выращенный в оранжерее. И хотя в больших зрачках сквозило постоянное беспокойство, а на нервном лице сменялись десятки выражении, казалось, что жизнь в нем едва теплится и вот-вот угаснет.

— А мне что-то осталось вкусненькое? А где Жанна с Артуром?

— Вы сегодня не торопитесь. Я подумала, Рахиль вас где-то заточила. И Рудик пропал.

Тут без стука, но с грохотом в комнату ввалилась Жанна. Смуглое лицо стало пунцовым, черная, заплетенная в косу грива растрепалась. Ни на кого не глядя, она подошла к столу, залпом выпила бутылку воды прямо из горлышка и только тогда обвела компанию пронзительным взглядом.

— Ничего не знаете?

Все молча уставились на нее.

— Наших бьют, — выдохнула она. — На пустыре трое «чужих» дерутся с Артуром.

Молчание длилось несколько секунд, а потом Марина, Рафаэль и Жанна бросились к выходу. Малыши, вереща, побежали за ними, но Дора их перехватила. Тогда следом понесся Рольд.

По неписаным законам Родников, еще с тех времен, когда они были деревней и не успели влиться в город, «чужими» считались все из кудринского центра. Завести дружбу с кем-нибудь из них значило подвергнуться осуждению, затеять драку — проявить свой патриотизм в высшей степени. Правда, последнее побоище было при царе Горохе. Тем не менее все мчались, полные праведного гнева, готовые дать отпор и защитить Артура.

— Наверное, опять футбол, — высказала Марина свою догадку на бегу.

Пустырь был пограничной территорией, мальчишки из обоих районов любили погонять там мяч, и когда такое желание возникало одновременно, не обходилось без стычек.

Но защитники опоздали. Артур уже шагал с пустыря, взлохмаченный, растерзанный и возбужденный.

— Как это тебя угораздило? Где они? — задохнулась Марина, подбегая. — Жанна, у него кровь на лице! Скажи отцу, чтобы он его сейчас же осмотрел!

— Ни к чему, — махнул рукой Артур, — подумаешь, нос расшибли. Вот, вытер, и все.

— Так ты врезал всем троим? — удивилась Жанна, начиная видеть в Артуре не книжного червяка, как всегда, а настоящего мужчину.

Что стоило ему согласиться! Но он, как всегда серьезно, возразил:

— Да они сами начали. Я мимо пустыря иду, они мяч гоняют. Мяч на меня полетел, я поймал, а они, может, подумали, что я не отдам, и набросились. Ну и — vae victis, горе побежденным.

Артур щеголял латинским, который сам, по доброй воле, недавно начал изучать.

Жанна вспыхнула от стыда и гнева. Как! Этот «червяк», увидев чужих на нашем — нашем! — пустыре, не только не кинулся их изгонять, а еще и поймал для них мячик! Стыд! Позор! Молчал бы уж!

Она обрушилась на Артура потоком гневных восклицаний и яростных ругательств.

— Да ладно тебе, — сказала Марина. — Какие они чужие, кто сейчас на это глядит. Что мы, ослы дремучие?

— И, кстати, честные ребята, — добавил Артур. — Могли бы навалиться оба, но я дрался один на один. Ты бы в него, Жанна, влюбилась.

— Да уж не сомневайся, — вспыхнула Жанна.

Они двинулись к Странному Дому. Но пути к ним присоединился Рудик, размахивавший «Властелином колец», которого похитил у Рахили после уроков. Особого значения он этому подвигу не придавал и тут же со знанием дела начал расспрашивать о ходе поединка. Пятнистый Рольд метался от одного к другому и подпрыгивал от избытка чувств. Артур спокойно продолжал быть героем дня и центром вселенной. Рафаэль, искоса поглядывая, плелся сбоку.

Дома ждал приятный сюрприз: малыши уже разошлись, взрослые гости тоже уходили, и можно попраздновать на свободе в свое удовольствие.

— Мариночка, не забудь про книгу, — напомнил у порога дядя Алик. — И приезжай в гости, хоть на Первое мая, там же четыре выходных? Раскопки увидишь: мы в метро, где новую ветку тянут, такое, понимаете ли, откопали! Отец в Москву, и ты давай с ним.

 

Глава 6

Какой доход приносил этот магазинчик, трудно было понять. Наверное, спасало то, что располагался он на бойком месте, у входа на базар. Рядом с крыльцом Марина увидела несколько зевак. Они столпились вокруг старичка, который держал ковровую иглу и ловко набивал цветной шерстью коврики, целой грудой лежавшие рядом. Выпуклый рисунок рос на глазах. И коврики, и иголки предлагались на продажу. Желающие могли тут же обучиться ремеслу, которое казалось нехитрым — знай себе тыкай иглой.

Виртуозно скачущая игла была зажата в грубых, почерневших от времени и краски, узловатых пальцах мастера. Марина представила, какими они были раньше, давно-давно: мальчишеские пальцы, цепкие и гибкие, а еще перед тем — нежно-розовые ладошки ребенка. Потом потихоньку посмотрела на свои руки и попыталась увидеть процесс в обратном порядке, но затрясла ладонями, словно они запачкались, и заторопилась внутрь, в магазинчик.

Плетеные шляпы и корзинки, аудио- и видеокассеты, кипы старых журналов и безделушки из ракушек и камешков, пляжные шлепанцы и китайское тряпье, читаные любовные романы и потертый глобус — и ни одного покупателя. За прилавком Артур с отсутствующим видом читает книгу, на прилавке — мохнатые разноцветные коврики, сделанные стариком.

— Тогда этот тип навязал вам дурацкие чулочные иголки, спущенные петли поднимать, — сказала Марина без приветствия. — Так у него-то все здорово выходит, а я только изодрала вконец свои колготки и в итоге выкинула. Если у всех получилось то же самое…

— Да, нам те иголки возвращали и еще скандалили, — невозмутимо подтвердил Артур, отложив чтение. — А мама предполагала, что это будет выгодный товар.

— Зачем опять с этим игольщиком связываться?

— Маме снова мерещится, что мы сделаем крупный бизнес. Ну, может, хоть коврики продадим.

Он тут же бесцеремонно отодвинул коврики, расчищая Марине место, чтобы сесть.

— А ты ее не спрашивал насчет той книги?

— Да не помнит она. Парень какой-то приносил, я его и не заметил. Две книжки. Вторая вон лежит, специально откопал, погляди. Тоже никто не берет.

Марина открыла наугад. Между большими плотными страницами с округлившимися пушистыми уголками зашуршала папиросная бумага. Она закрывала раскрашенные изображения цветов и растений.

— Ой, я думала, они настоящие, заложены в книжку и сейчас посыплются!

— Вот и мама решила, что кто-нибудь купит из-за картинок, — довольный произведенным эффектом, пояснил Артур. — Но опять промахнулась. Главное, деньги наперед отдала, тот чудак теперь точно не вернется. Не найдем мы его дяде Алику. Разве что еще что-нибудь притащит. Да вряд ли — какой он коллекционер, он не старше нас с тобой. Может, вообще спер эти книжки где-нибудь. И даже если так, ему бы лучше их в Москву отвезти, к букинистам, там наверняка найдется, кто понимает, а здесь они не нужны никому.

— Это какая-то старинная ботаника, да? — Марина не могла оторваться и все листала. — Здесь, похоже, описания с иллюстрациями. Гляди, и классификация наподобие нашей… А это по-латински? Ну-ка, блесни познаниями.

Марина показывала на рисунок — кисть нежно-голубых цветов, у основания вытянутых в трубочку.

— Адамово дерево, — пересказал Артур своими словами, — символ совершенства. Птица Феникс удостаивает своим посещением только адамово дерево. Видимо, легенда какая-то. Это все, что я понял.

— Ну ладно, пойду. Еще уроки учить. Спасибо за книжку.

— Жанна бы сказала: а учить-то нечего, завтра история.

* * *

Мясные ряды с деревянными плахами, потемневшими от крови, рыбные с липкой чешуей под ногами — Марина так до них и не дошла, хотя договаривалась с Дорой закупить продукты по длинному списку. Рядом с магазинчиком Грачевых начинался дачный ряд с самым весенним товаром — саженцы фруктовых кустов и деревьев, рассада, семена, отводки, луковицы. Продавцы не давали проходу, нахваливая свой товар. Некоторые выставили рядом картинки или фотографии: крупные краснощекие яблоки в корзинке, сливы величиной с яблоко, вишни величиной со сливы, помидоры-бегемоты. Покупатели должны были убедиться, что приобретают не кота в мешке, а именно такой вот богатый будущий урожай.

Марина, пробираясь сквозь толпу, медленно дошла до цветочного ряда, где на картинках и фотографиях были уже роскошные тюльпаны, нарциссы, гиацинты, крокусы, ирисы. А вот цветы, которым она даже не знает имени: сиреневые с прозрачными лепестками, стрельчатые оранжевые шары, толстые лиловые шишки, полосатые гребешки, мелкие звездочки, кудрявые красные головки. Это клумбовые цветы, такие она видела в парке. А рядом с их домом они должны бы здорово смотреться, особенно эти шары! Ну-ка, дорого или не очень? Марина остановилась.

Декоративной экзотикой торговала молодая черноволосая и голубоглазая женщина, такая же заметная и яркая, как и ее товар. Ну да, это же известный Берестовский питомник — вот надпись на стенде с фотографиями. Папа привозил оттуда их розовую акацию…

А это что? Неужели? Не может быть! Марина начисто забыла о цветах. Она даже заглянула потихоньку в Артурову книжку. Ну да, точно такое же. Значит, оно, такое нежное, может расти здесь, в их климате?!

— Еще как может, — подтвердила хозяйка. — Это трехлетние саженцы, они даже цвести будут в начале лета, если заморозки не прихватят.

* * *

Жареная рыба шипела на сковородке в домашнем соусе, пожелтевшие занавески отмокали перед стиркой в соленой воде: Петровна терпеть не могла новомодных кетчупов, а Глебовна принципиально не пользовалась «Асом». А сами Королева Кастрюль и Властительница Мыльных Пузырей, заняв свои места у забора, обсуждали новости дня.

— Вон Медведева дочка идет. Видать, с рынка. А чего это несет?

— Эй, чего это у тебя?

— Адамово дерево, — с гордостью ответила Марина и объяснила уже Доре и Павлику, выглянувшим из окна кухни: — Я продукты не купила — оно дорогое и очень редко бывает, мне повезло. Давайте его посадим вот здесь, у крыльца, на утреннем солнышке!

Петровна и Глебовна обменялись глубокомысленными взглядами, а брат с сестрой уже выбирали место, и Павлик спрашивал:

— А она приносит счастье, эта птица Феникс?

 

Глава 7

В кабинете истории стояла добротная, внушительного вида кафедра. Когда Макакус на нее влезал, начиналось всеобщее веселье. Он был маленького роста, и над кафедрой торчали одна голова и рука, машущая указкой — ну, прямо кукольный театр.

Еще у Макакуса была такая особенность: он вытягивал из воротника шею, будто ему не хватало воздуха, причем периодично: втянет — вытянет, втянет — вытянет. Кожа на скулах натягивалась, обозначался острый кадык, все горло было в каких-то выступах и углублениях, а Жанна утверждала, что под ушами учителя притаились миниатюрные жабры.

Макакус знал, что служит для учеников посмешищем, и старался как можно реже влезать на кафедру, но с другим недостатком бороться не мог и расхаживал по рядам, втягивая и вытягивая шею. Голос его соответственно то повышался, то понижался. Предмет свой он любил и знал досконально, и те, кто изредка давал себе труд прислушаться к его словам, узнавали много интересного.

Но это тут же забывалось, доставались рогатки, из конца в конец класса летали бумажные шарики, трещали стулья, порой даже раздавались взрывы смеха — Макакус был беспомощен. Он не только не мог «держать этих чертей в узде», но даже выгонять за дверь не умел. Он был незлопамятен, не писал в дневники замечаний, никому не жаловался, но доброты его никто не замечал, она оборачивалась против него. Из поколения в поколение никто не раскрывал учебник истории, а вызовы к доске превращались в клоунаду. Уроков истории ждали с нетерпением, и на Макакусе отыгрывались за трепет перед Рахилью и за строгость остальных учителей…

* * *

И сегодня в классе царило веселье. За последними партами рассказывали анекдоты и громко смеялись. Часть учеников развлекалась с мобильниками, стайка девчонок, слетевшись к журналу мод, обсуждала фасоны.

Приличнее всех вели себя Рудик, который сосредоточенно списывал физику, и Артур, тихо читавший какой-то ученый труд, правда, явно не исторический.

Рафаэль слушал радиоприемник, тоже, в общем, не привлекая к себе внимания, но потом он захотел, чтобы и Марина послушала, и протянул ей один наушник. Музыка ей понравилась, но при взгляде на Макакуса, что-то бубнящего в углу, делалось и совестно, и жалко — словом, пропадало всякое настроение. А тут еще Жанна решила присоединиться, и Рафаэлю пришлось убрать наушники и прибавить громкость. Макакуса стало совсем не слышно.

Взглянув на него, Марина дернула Рафаэля за рукав:

— Хватит! Потом дослушаем.

Но Жанна досадливо махнула на нее рукой.

В это время Рудик, уже успевший списать домашнюю работу, достал из рюкзака коробку, дождался всеобщего внимания и жестом фокусника выпустил на парту огромного рогатого жука. Девчонки шарахнулись, завизжали, ребята засмеялись, жук пополз. Визг, вопли, паника, упал стул, кто-то метнулся со своего места. Макакус, тихо объяснявший что-то у карты, замолчал, хотел продолжить, но не услышал собственного голоса.

— А голос нашей истории опять несется через все эпохи и века, — проговорила Рахиль на другом этаже. Директор кивнул. — Старик совсем не способен держать этих чертей в узде. Надо что-то предпринимать.

Тут зазвенел спасительный звонок. В опустевшем за секунду классе остались жук, Макакус и перевернутые стулья.

 

Глава 8

Четверо друзей медленно шли из школы.

«Почему мы так безжалостны к Макакусу? — думала Марина. — Почему у всех одновременно пробуждается какая-то животная жестокость? Может, оттого, что его никто не боится? И издеваются не над ним самим — нет, его даже не замечают, а над его беспомощностью. Все ругают Рахиль, но признают-то только ее — палку, кнут. Значит, мы — стадо. Обидный вывод. Но можно ли тут что-то изменить, если даже Жанна ничего не хочет слушать?»

Жанна — прямая, честная, но и она не может найти в себе сострадание, потому что презирает слабость. Вот она идет рядом: подбородок вздернут, во взгляде — ум, независимость, насмешка — и больше ничего нельзя прочесть. Глаза ее не выдают.

У Жанны твердый характер и крепкие кулаки. Она из тех людей, кто открывает дверь без стука и, набрав полные горсти, не забывает набить карман. Одета всегда в броское платье и носит, не снимая, целый сезон. В конце сезона семья Лончинских производит «большую чистку»: безжалостно удаляются все износившиеся и надоевшие вещи. «Все, что не нужно, — выбрасывать». Старье не хранится. Шить и перешивать здесь не любят. В доме всегда пустота и порядок.

Еще девиз: «Все нужно попробовать». Иногда можно увидеть, как Жанна с отвращением что-то жует, например, сыр с перцем. «Неужели вкусно?» — ужасается Марина и слышит в ответ: «Я еще никогда этого не пробовала». Если Жанне кто-нибудь или что-нибудь понравится, она не постесняется громогласно заявить об этом, если не понравится — она и тут не промолчит. Она видит каждого человека насквозь и без оглядки клеймит всех своими убийственными меткими суждениями, а на пересуды о собственной персоне откровенно плюет.

— Ну, хватит мировую скорбь изображать, — заявляет она. — Жалельщица выискалась.

— В жизни должны быть и Рахили, и Макакусы, — примирительно добавил Артур, — для равновесия.

Марина отметила, что вслух ничего не сказала, а ответы получила. И что, оказывается, можно уметь читать мысли, а друг друга не понимать.

— Да не должно быть так.

— И охота тебе забивать голову!

— Но мы же люди почти взрослые. А ведем себя как детский сад.

— А ты не видишь, что взрослые живут, зажмурив глаза и заткнув уши? Обо всех не наплачешься!

«Может, правда? — расстроилась Марина. — Почему мне непременно надо за всех переживать? То Дору было жалко, теперь Макакуса. Живут же люди без этого, свободные от всяких лишних мыслей… Откуда я это знаю? Знаю. Вот Рафаэль — он только собой занят, Артур — книжками. Почему я так не могу? Наверное, правда, комплекс неполноценности… Или без комплекса это получусь уже не я, а Жанна?»

Действительно, с Жанной заодно она злословит и смеется над всеми, вместе с Рафаэлем — бродит в потусторонних сферах, отыскивая незатертые сочетания слов и неожиданные образы, с Артуром — копается в книжках и размышлениях, от которых первые двое шарахаются, а с Рудиком они плавают, кто дальше, и залезают на деревья, кто выше. Когда она бывает собой? И бывает ли? Это что же — она всего лишь зеркало своих друзей? Которое само по себе прозрачное пустое место?

— Оставьте общественные проблемы и послушайте меня, — потребовал Рафаэль.

И прочитал стихи, которые оканчивались так:

— Слушай, а это не Лермонтов? — усомнилась Марина. — Да, точно: «и скучно, и грустно, и некому лапу подать».

— Правда, что ли? — чистосердечно удивился Рафаэль.

Жанна хохотала:

— Как Незнайка был Лермонтовым!

А Артур, как обычно, без следа улыбки, продекламировал:

Рафаэль и ухом не моргнул, пусть упражняются в остроумии.

— Тогда еще вот это послушайте!

Он был несокрушимо уверен в своем «я» и в своем праве быть и Лермонтовым, и кем угодно, если ему так понадобилось.

 

Глава 9

Над Кудрино опять висела туча. Солнце застряло в ее раскрытой пасти, и единственный луч упал на крышу странного дома с большими окнами. Флюгер в виде парусного корабля вспыхнул так ослепительно, что потерял свои очертания и превратился в сверкающее пятно…

Он стоял возле дерева и, подняв загорелое лицо, с интересом глядел на флюгер. Туча ползла, луч перемещался, и парусник поворачивался вслед за лучом. То ли ветер дул в ту сторону, то ли кораблик был устроен особым образом, но он неизменно указывал туда, где было солнце.

Наблюдатель явно пришел издалека, потому что никто из живущих здесь не стал бы обращать внимание на какой-то флюгер. К тому же, когда вдали послышались шаги, он одним прыжком оказался на дереве. Это было сделано чисто символически. Он стоял на нижней ветке, выпрямившись во весь рост и небрежно облокотившись о ствол, совсем не прятался и продолжал разглядывать занимавший его предмет. Но вдруг его взгляд переместился.

Туча выплюнула солнце, и свет залил всю улицу. По тротуару медленно шагали четверо, его ровесники. Она шла в середине. Ее смех переплетался с голосами остальных, а выражение лица трудно было уловить. Неожиданная улыбка сменилась ироничной гримасой, через секунду — недоумением; в глазах появилась задумчивость. Потом она о чем-то быстро заговорила, и волнение румянцем вспыхнуло на щеках. Потом заговорили остальные, и каждая черточка ее лица мгновенно отзывалась на каждое их слово.

Наблюдатель пристально всматривался в этих четверых. По крайней мере одного он узнал: сначала он видел его в магазинчике у базара, куда сдавал две старые книжки, а потом почти случайно дал ему по шее на соседнем пустыре.

Компания поравнялась с деревом и, хотя незнакомец уже не только не прятался, а весь подался вперед, прошла мимо, ничего не заметив — один из них что-то говорил, может быть, даже читал стихи, а остальные слушали. Та, что шла в середине, опять засмеялась, а ее светлые кудри на солнце стали золотистыми, и наблюдатель не мог разобраться, что должен делать; оставаться на месте или идти за ними, и если идти, то почему и зачем.

 

Глава 10

Марина вошла в комнату и остановилась: на нее смотрело вытянутое личико Павлика, физиономия дога тоже была какой-то недоуменной. На диване неподвижно сидела миниатюрная женщина с пышными черными волосами, бледным лицом и отсутствующим взглядом — она уже была у них недавно, на дне рождения. Рядом с ней девчонка лет двенадцати, рыженькая, с острой лисьей мордочкой.

— Пап, у нас гости?

Отец доставал что-то из шкафа и как-то неловко застыл:

— Да, это Ева и ее дочь Клара, познакомьтесь. Они у нас пока поживут. Одолжи, пожалуйста, Кларе какое-нибудь свое платье, а я попрошу Рахиль Исаковну, чтобы ее взяли в ваш класс. Мы с тобой потом еще поговорим, а пока устрой им комнату, пусть Дора поможет.

Но Доры нигде не было.

* * *

Новость облетела всю Зеленую улицу. Соседи были потрясены. Петровна и Глебовна сообщали всем: Медведев из Странного Дома женился. И на ком! На сумасшедшей Еве!

Об этой женщине ходили по Кудрино разные толки, насколько неясные, настолько противоречивые. «Чокнутая она, это все подтвердят, ее так и называют — сумасшедшая Ева», — утверждала Петровна. «Да просто водит к себе чужих мужей — вот и все ее сумасшествие, — возражала Глебовна, — а чокнутой прикинулась». — «Как же, прикинулась, — возмущалась Петровна. — Да стоит только на нее взглянуть, и каждый скажет, что она ненормальная. Говорят, муж ее был моряком и утонул, с тех пор она свихнулась и теперь сюда приехала, как будто у нас только свихнутых не хватает». — «И не муж, — тут же отвечала Глебовна, — а приятель, и не утонул, а сбежал, и правильно сделал…» Исчерпав запас самых невероятных сведений, соседки сошлись на том, что таких под замком держать нужно и что сосед поступил возмутительно. А они-то считали его порядочным человеком! Сам, небось, ненормальный, раз связался с чокнутой. И они с удвоенным вниманием стали следить за Странным Домом.

 

Глава 11

Рафаэль тихо наигрывал что-то на пианино. Артуру Марина протянула свежий номер «Науки и жизни»:

— Вчера пришел. Я отцу пока не отдаю, читай. Тут интересное есть про электронные книги.

А Жанна, заглушив Рафаэля, включила магнитофон со своей любимой Земфирой.

Друзья, как всегда, расположились в Марининой комнате. Они любили Странный Дом. У Рафаэля тоже было просторно, но стоило к нему прийти, как сразу лезла мама. У Жанны докучала сестренка. У Артура просто не было своей комнаты. А здесь никто никогда не мешал. Иногда Павлик пытался проникнуть — его привлекало общество старших, но Дора его перехватывала.

— И чего твой отец подобрал ее на базаре? — пожимала плечами Жанна. — Она же просто дохлая овца. Неужели правда женился?

— Ни на ком он не женился! — рассердилась Марина. — Я уже замучилась всем объяснять. Это соседки болтают.

— А чего же?

— Он сказал, что они с друзьями встретили ее в плачевном состоянии, когда к нам на день рождения собрались. Дяде Алику еще изюм в кулек из старинной книги насыпали. Ну, и решили, что нельзя ее так оставлять, пусть пока у нас поживет, места много. Они же все одноклассники, как мы с вами. Представь, ты бедствуешь — а остальные что, не помогут?

— Я не сумасшедшая, — дернула плечом Жанна.

— Кто сумасшедший? — поднял голову Артур, углубившийся в журнал.

— Опять все проворонил! — расхохоталась Жанна. — Кто, кто! Папа сказал, у нее депрессия.

— Прелестной дочери прелестнейшая мать, — продекламировал Рафаэль, поясняя.

— Ну, и дали бы ей денег, — продолжала Жанна. — А в дом чего тащить? Не понимаю я…

— Я сама, если честно, не все понимаю. Она какая-то… несчастная. Сидит, молчит, тоску нагоняет. Не ходит никуда. И Дора ушла, сплетням поверила.

— Какие же сплетни? Вот ты сегодня в школе не была, а Клара эта самая в наш класс заявилась. Твоей сестрицей назвалась.

— Глупости.

— Никакие не глупости! А к Рахили приклеилась — никто и моргнуть не успел. Из кожи вон лезет, лишь бы быть на лучшем счету, за пятерку удавится. У меня глаз верный. А это откуда? — Она сложила в букет рассыпанные по подоконнику белые первоцветы.

— Погоди. — Марина быстро распахнула дверь, кто-то проворно отскочил в сторону. — Подслушиваешь?!

Клара без стеснения подошла и остановилась на пороге, явно рисуясь — высокая, в красивом синем Маринином платье, распущенные рыжие волосы ниже пояса. В уголке пухлых губ — усмешка.

— А, вот кто ведет тут крамольные речи. Буду знать.

Артур, Рафаэль и Марина, возмущенные до предела, хотели что-то сказать. Но Жанна стремительно прошла по комнате и без всяких слов захлопнула дверь, чуть не ударив Клару по лицу.

 

Глава 12

Клара расположилась в Странном Доме, как в своем собственном. После тесной комнатки, где они раньше ютились с матерью, ей все здесь казалось красивым и роскошным, главное — роскошным. О, она всегда знала, что ей место не в конуре возле базара, а вот в таком шикарном доме, которому соответствовало и новое платье.

Даже собственное имя казалось теперь Кларе недостойным новой жизни, которую она начинала. Его тоже надо было сменить. Правда, ну что интересного может произойти с девушкой, у которой дурацкое имя Клара? В уме носились варианты, она по многу раз повторяла каждый, радуясь, как ребенок, и наконец придумала называть себя Кларисса. Как в фильме! Взяла фломастер и как можно красивее написала на странице журнала, на полях: Кларисса, Кларисса. Главное — самой привыкнуть, а уж остальных она приучит. Есть же у них в классе Инесса, которая требует, чтобы именно так ее называли, а не Инкой какой-нибудь… Потом уверенно и размашисто написала новое имя на обоях и загородила надпись журнальным столиком. Почему бы и не переставить мебель, как ей нравится?

«Мне нравится наша мебель». «У нас неплохие обои». «А где у нас утюг?» «Почему наша собака гуляет без намордника?» Ее хозяйский тон и местоимения «наша», «наше», повторяемые с видимым наслаждением, коробили Марину и резали слух. Как можно так свободно вести себя в незнакомом доме, едва перешагнув его порог?

А Клариссе скоро стало мало дворца: хотелось, чтобы и люди, населяющие ее владения, признали ее. Но присутствие Марины неприятно напоминало, кто тут настоящая хозяйка. Все в ней раздражало Клариссу. Почему, завидев ее, все улыбаются, даже эти противные старухи напротив? Почему за ней вечно тянется хвост поклонников, но не заметно, чтобы она флиртовала хотя бы с кем-нибудь? Почему к ней любят приходить гости и всегда бывает так весело?

Конечно, это счастливая жизнь наложила на нее отпечаток привлекательности. Она не знала унижений, ей не показывали вслед пальцем и не говорили: «дочь сумасшедшей Евы»…

Начать другую жизнь! Сравняться с этими беззаботными, умными и сытыми! Стать среди них своей, обойти их всех и сделаться счастливой! Мираж счастья развернулся дразнящим веером, манил к себе и казался таким близким…

 

Глава 13

Целый веер глянцевых журналов лежал на столике. Они так удачно дополняли начавшуюся красивую и успешную жизнь, служа к тому же и ориентирами.

— Почему не здороваешься? — Кларисса, удобно развалившись в кресле, глядела поверх страниц.

Марина увидела на полу свой магнитофон с кассетой Жанны. Земфира распевала:

— Здравствуй, — сказала Марина, не останавливаясь.

— Подожди! Ты что, не хочешь разговаривать? — Кларисса бросила журнал. — Только потому, что твои отец пригласил нас погостить, а я понравилась вашей Рахили Исаковне, ты… — Она говорила быстро и с обидой, хотя ей хотелось, чтобы в голосе звучало высокомерие.

Взгляд Марины невольно смягчился, она присела рядом на кресло, но заговорила против воли не доброжелательно, а насмешливо:

— Подружиться захотела? Так никто из моих друзей не путается под ногами у Рахили и не виляет перед ней хвостом.

— Вот ты всегда так о ней. Это неосторожно, — заметила Кларисса. — От этой карги зависят наши аттестаты, а значит, наше будущее. А что касается твоих друзей… Не думай, ради бога, что я вам навязываюсь. Мне плевать на книжки и стихи. К тому же черненькая Жанна так меня ненавидит. А те двое ребят… Они ведь влюблены в тебя оба? И ты обоим пудришь мозги? И балбесу Фольцу заодно? А кто кладет тебе белые цветы на подоконник?

— Ну, хватит! — Марина резко встала. — Отлично мы поладили. Много общего нашли. Давай хотя бы жить, не мешая друг другу.

— Не выйдет, — зевнула Кларисса.

 

Глава 14

Рафаэль, загородившись учебником и склонив черные локоны до самой парты, отчаянно зевает. Кажется, со вчерашнего дня все сговорились портить ему настроение и весьма преуспели в этом.

Даже мама своей заботливостью умудрилась вывести его из себя.

— Золотце мое, что ты опять такой вялый? Может быть, ты заболел? Дай я потрогаю лобик… А может быть, ты влюбился? Почему ты не поделишься со мной?.. А что ты все пишешь, пишешь? Стихи, да? Отчего ты не хочешь показать их маме? Ты не доверяешь мне, да?

От подобных разговоров Рафаэль действительно делался больным и ощущал, как поднимается температура. С тоскливым раздражением терпел он эту пытку и под конец убегал, зажав уши, в другую комнату. Но занудливый зудящий голосок находил его и там.

Отец редко бывал дома и редко вмешивался в процесс воспитания, но уж если вмешивался, то все вокруг дрожало и звенело. Энергичный, подтянутый, он считался лучшим музыкантом в городе, и действительно был блестящим музыкантом. Быстрый взлет и постоянный успех в здешнем маленьком мире искусства давали ему основание презирать неудачников и слабохарактерных людей, а княжеская фамилия была еще одним поводом для превосходства. На сына он тоже смотрел сверху вниз, оценивая его и признавая его никчемность. Редкие моменты общения не имели ничего общего с задушевной беседой. Это были гневные монологи с одной стороны и молчание — с другой.

— Вяленая вобла! Ну что ты спишь на ходу! Ты думаешь о своей судьбе? Чем ты занят?

Красивые глаза Рафаэля наполнялись тоской. Он ждал конца, понимая бесполезность любых своих слов и объяснений.

— О какой еще любви толкует мать? Это что, последний анекдот, что ли? Чего скривился? — Жене: — Ты о дочери Медведева? — Сыну: — Да зачем ты ей нужен! Проснись же, черт тебя возьми! Ты мой сын или пресноводная рыба?

Он говорил резко, но не с целью принизить Рафаэля, а, наоборот, чтобы расшевелить его. И добивался обратных результатов…

— Что ты за лентяй! Уже неделю не подходишь к инструменту, скоро разучишься играть. Разве мы с матерью не приучали тебя работать? Не говорили, что работа в жизни — это все? Мало иметь талант — надо оттачивать его по десять часов в сутки! Дальше прописные истины читать?

Рафаэль осознавал свою никчемность.

— Чем ты занят? Слоняешься по комнатам с кислой миной и кропаешь какие-то стишки. Их нигде не печатают, а ты все кропаешь и кропаешь! Ну-ка, покажи их мне, я определю им ценность в копейках. Слышишь, немедленно показывай! Показывай, кому говорят!

Тут начинался скандал с погоней, с криками, с истерическими просьбами матери оставить мальчика в покое… После таких сцен Рафаэль хандрил еще больше. Если шуточки друзей от него отскакивали, то гневные речи князя Мдивани действовали уничтожающе. И правда, к музыке у него прежнего влечения нет, стихи, которые он тайком послал в журнал, с обидной репликой вернули, у Марины какие-то семейные непонятности, ей не до него…

Рафаэлю становилось неприятно собственное брюзжание. По правде сказать, разве кто-нибудь выслушивает его больше Марины? А когда ему вернули стихи с обидной рецензией, она прибежала с журналом «Cool» — там начинался литературный конкурс — и заявила, что он должен попробовать себя в прозе. Надо было придумать продолжение к готовому началу: парень из туристского лагеря заплутал в горах, наткнулся на пещеру, а там… А что там — они вдвоем сочиняли, расположившись прямо на ковре в Марининой комнате, исписали целую тетрадку в клеточку, пришлось заказным письмом посылать. И получалось весело, и шло все как по маслу: один начинает фразу, второй заканчивает с приколом или вывертом, а проверяли на Павлике — правда, поделившись с ним фантой. Короче, здорово было — уж не известно, как этим, из «Collʼа», покажется…

…Мысли снова потекли в прежнем направлении. Урок литературы называется! Челюсть можно вывихнуть, зевая. Практикантка наконец-то закончила скучный разбор и выразительно, с подъемом читает саму поэму. Но ее вдохновение смешит Рафаэля, он не слушает, а скептически прислушивается краем уха. Непонятно, почему Марина так увлечена? И почему он не может воспринимать все так живо, как она? Наверное, потому их компания так удачно сложилась: его вялость разбавляется кипучей энергией Жанны, резкость Жанны смягчается спокойствием Артура, Рудик подбавляет огонька, а Марина объединяет их всех.

Окно открыто, и видно, как Физрыч на спортплощадке застыл, вытянув шею на их практикантку. А она читает все громче и тоже поглядывает за окно. Рафаэль фыркает и, наконец-то проснувшись, вдруг начинает писать. Все-таки и урок литературы может навеять вдохновение:

Предвкушая, как Марина, а потом и все остальные будут это читать, Рафаэль повернулся к сидящей сзади Клариссе и сунул ей бумажку:

— Марине передай.

 

Глава 15

Жанна, заложив руки за спину, как арестант, вышагивала по крыльцу. Артур, Рафаэль и Рудик сидели на ступеньках.

— За что ее вызвали? — нервно спрашивал Рафаэль, будучи уже не в силах молча ждать. — И почему одну? Без нас? И почему так долго?

— Если Рахиль опять снизит ей отметку за поведение, то пусть и мне снижает, — угрюмо проговорила Жанна. — Если опять начнет грозиться выгнать из школы — пусть выгоняет и меня.

— Да какое она имеет право выгонять? — удивился Артур.

— Было бы желание, — буркнула Жанна.

Дверь школы отворилась, и все, замолчав, одновременно повернулись в ту сторону. Но это была не Марина.

— Я этой Рахили все окна перебью, — пообещал Рудик.

— Ну и тебя выгонят — за хулиганство.

— Вот! Правильно! Всех пусть выгоняют!

Дверь отворилась еще раз; Марина, очень бледная, стояла на крыльце.

— Что?

— Что?

— Что?!

— Рахиль все знает… Она сказала, что все знает. Будто бы у меня дома собираются хулиганы… подонки… И мы ведем непозволительные разговоры… ужасно антиобщественные. Ругаем школу, учителей. Над ней смеемся, ее ругаем. Что у нас хохот и музыка до полуночи. Мы запираемся от взрослых, видимо, курим и пьем. И можно догадаться, чем мы еще занимаемся. Тебя, Артур, надо спасать. Мы дурно на тебя влияем и мешаем учиться. Ты, Рафаэль, должен прекратить писать на уроках свои дурацкие… глупые стихи и вообще бросить это бесполезное занятие. Надо вызвать твоих родителей, пусть побольше следят за тобой. А мне она сказала, что я вскружила вам всем головы… что я… что мое поведение…

Жанна скрипнула зубами, шагнула к двери.

— Не вздумай еще реветь! Я пойду скажу ей, кто она такая!

Невольно навернувшиеся слезы исчезли из глаз Марины.

— Постой, не ходи. Мне ты не поможешь, а себе навредишь. Рахиль и так грозилась вызвать тебя на педсовет. Твоя дерзость, мол, переходит всякие границы, и если ты хочешь продолжать учиться, то должна прикусить свой язык.

— Откуда Рахиль все знает? — недоуменно спросил Рафаэль.

— Да, откуда? — подхватила Марина. — У нее целая коллекция твоих записок ко мне. И стихов. И разговоры наши она знает до мелочей. Ведь не могла же она шпионить под окнами!

— Конечно, нет. — Пронзительный, твердый взгляд Жанны устремился ей прямо в лицо. — Шпионила твоя «сестрица».

— Кларисса?

— Больше некому. Только она бывала дома, когда мы собирались. Только она могла видеть, кто приходил. Вспомни, как она торчала под дверью.

— Может, просто из любопытства торчала. Зачем ей доносить?

— О! — рассмеялась Жанна. — Да она же видит, что Рахиль тебя терпеть не может. А ты у нее всегда на глазах. Самый выгодный товар. Не захочешь, а продашь!

Марина все еще качала головой.

— Чего уж проще! Слушай и запоминай, гляди и рассказывай…

— Пойдем по морде дадим, — предложил Рудик.

— Пошли, — сказала Жанна.

— Ну уж нет! — Марина вскинула голову. — Я сама! Это мое дело!

 

Глава 16

Взлетев на крыльцо и распахнув двери, Марина начала говорить, кричать, но от быстрого бега голос прерывался.

— Переведи дух, попей водички, — предложила Кларисса. Она сидела, как всегда, развалившись в мягком кресле и вытянув ноги на журнальный столик, но, приглядевшись к Марине, вскочила. — О! Э! Ты драться, что ли, собираешься!

— Подлая тварь! Ты предала меня, живя в моем доме! — Марина гневно наступала, Кларисса отодвигалась к стене. — Да еще наврала на меня! На моих друзей!

Кларисса ловко вывернулась и побежала.

— Куда? Теперь боишься!

Тут Марина наткнулась на хнычущего Павлика.

— Что с тобой?

Притихший было Павлик заплакал еще громче:

— Мы с Рольдом играли… а она… она сказала, чтоб мы убирались, что нечего тут галдеть. Мы не убрались… тогда она начала нас выпихивать…

Марина опустилась на диван, провела рукой по волосам, коротко усмехнулась, словно удивляясь чему-то. Спокойствие вернулось к ней.

— Наплевать, — успокоила она брата. — Наплевать, пускай бесится. А мы пойдем… Бери Рольда, пойдем гулять.

Спускаясь с крыльца, Павлик взглянул на хилый саженец адамова дерева.

— Ты не замечаешь, — спросил он озабоченно и серьезно, — что эта птица Феникс вместо счастья приносит одни неприятности? Если она вообще летает на наше дерево.

— Да нет, она еще не прилетала, потому что оно еще не цвело.

— А может, тебе подсунули не то дерево, не адамово? — не унимался Павлик.

— То самое, — уверила его Марина. — Скоро оно приживется, зацветет, тогда и прилетит птица Феникс.

— Да ты еще в сказочки веришь! — Кларисса хихикала в окне.

 

Глава 17

Они уже полчаса бродили по бесконечному парку, где кроме обычных липовых, березовых и кленовых аллей было полно диковин; где причудливо-кудрявый кустарник гинкго, прародитель пальм и кипарисов, помнит, как выглядели динозавры, и сам выглядит так же, как в те времена; в мае зацветают каштаны, а в июле, когда все вокруг уже отцвело, — индийская сирень, пышная и изящная.

Четверть века назад этот парк, посаженный вокруг института физики, стал украшением и гордостью целого города. Впрочем, весь город вышел из института физики, как все живое — из воды. Сложилась традиция: когда приезжали научные делегации из разных стран, в честь гостей сажали что-нибудь из флоры их родины. Отсюда — американские, японские и прочие азиатские диковины. Основатель парка, знаменитый биолог Берестов, поддерживал его в великолепном состоянии, а теперь, говорят, этим занимается его дочь…

Ну конечно! Та голубоглазая брюнетка. Не она ли сажает тюльпаны на центральной клумбе? Марина хотела спросить, что делать с адамовым деревом — уж очень оно чахлое, никак не приживается.

Но куда делись Павлик и Рольд? Только что были здесь, на аллее. Наверное, побежали вперед. И Марина поспешила за ними, решив сначала найти малыша, а уж потом расспросить обо всем хозяйку питомника.

Она шла все дальше, но на аллее было пусто. И куда теперь?

Парк не просто огромен — это особый мир со своеобразным населением, а у каждого существа — свой характер. Красивая иглица с колючками, которые можно принять за листья, и броскими красными плодами — вылитая Жанна. Светлая плакучая ива, плачущая так поэтично, — Рафаэль. Огромная секвойя с непрошибаемым стволом в три обхвата — Рудик. А роща живучей дзельквы, деревья которой срастаются корнями и ветками, образуя единый организм, — вся их неразлучная компания. Марина начала высматривать и своего двойника, как вдруг увидела Павлика.

Вдоль боковой дорожки тянулась живая стена каменного дуба — листва его к зиме не опадает, а древесина вдвое тяжелее воды. Если отломить веточку потолще и пустить в лужу, она потонет. Они любили так экспериментировать в детстве. В тени каменного дуба сидел Павлик, прямо на траве, рядом с каким-то незнакомцем, и слушал его, раскрыв рот. Красавец дог лежал рядом, и рот его тоже был раскрыт, а язык высунут. Марина тихо подошла. Незнакомец был примерно ее лет, и физиономия малыша выражала удовольствие и гордость: взрослый парень удостоил его беседы. Изредка он почтительно задавал вопросы, и тот серьезно на них отвечал. Марина прислушалась…

Речь шла о курганах на юге России, где до сих пор находят греческие вазы, монеты с изображением храма, ожерелья, медальоны и оружие. Подробности, брошенные мимоходом, наводили на мысль, что он видел все это своими глазами. Стало завидно. А небрежные ссылки на глиняное озеро в пещере, купание в водопаде и остров с русскими неграми доконали окончательно. «Как он умудрился везде побывать и все увидеть? Ведь он если и старше меня, то чуть-чуть».

Марина слушала, и ей начинал нравиться голос незнакомца. Она мысленно сказала: «Да повернись же! Мне надоело разглядывать тебя со спины». Действительно, сколько можно стоять в стороне и прислушиваться. Но как подойти? Этот вопрос оказался неожиданно сложным. И все же, сделав несколько шагов, она предстала перед собеседниками. Павлик не заметил сестру. Рольд, даже не взглянув на нее, махнул хвостом. Незнакомец едва повернулся — на Марину взглянули ярко-голубые глаза из-под шапки черных волос — и продолжал говорить, ни лицо его, ни голос не изменились.

Марину словно окатило ледяной волной. Расположение мгновенно обернулось враждебностью.

— Пойдем, Павлик.

Пусть сам себе рассказывает свои истории! Но незнакомец не захотел остаться в дураках, он оборвал себя на полуслове, быстро встал и быстро ушел. Павлик проводил его огорченным воплем.

— Что ты болтаешь со всякими! Ты хоть знаешь, кто это такой? Он тебе зубы заговаривает, а ты и раскис!

— А ты все испортила! — не слушая сестру, простонал Павлик. — Мне теперь всю ночь будут сниться приключения, дворцы, разбойники… — А потом, задумавшись, поднял серьезные глаза и спросил: — А почему он в тебя не влюбился?

Большая клумба на центральной аллее была пуста: там красовались только что высаженные тюльпаны — невиданные полосатики с кокетливо отогнутыми язычками лепестков, а женщины, у которой можно было спросить про адамово дерево, не было.

 

Глава 18

…Великолепный дворец возник под незнакомым небом. Его зубчатые стены и башенки повторяли в миниатюре контуры синевато-бурых гор. Щелевидные окна прятали от света внутренность шершавой серой башни. К дворцу вела широкая лестница с тремя парами львов, изваянных из белого каррарского мрамора. У нижних ступеней плескалось море, пустынное и дикое.

Подскакивая и сверкая на солнце, по лестнице катился перстень. На голубом прозрачном халцедоне была вырезана летящая цапля. С чьего пальца и почему скатился этот перстень? В конце лестницы он подскочил еще раз… и голубая цапля взвилась в небо.

От его бездонности закружилась голова. Лучи солнца просвечивали сквозь прозрачное оперение. Скоро цапля стала неразличима, и снизу лишь угадывались совершенные очертания ее крыльев. А там, в вышине, она смеялась и пела, прозрачная птица, вся превратившись в струящийся полет.

Это продолжалось мгновение.

Волна плеснула на ступеньки…

Цапля летала над морем, взмахивая прозрачными крыльями отчаянно и обреченно.

Долго еще слышался печальный плеск волн.

Величественный дворец возвышался над морем, и в чужом небе угадывались контуры незнакомых гор…

 

Глава 19

«Вот это сон», — подумала Марина, еще не придя в себя. Таких она никогда не видела. Его непременно надо разгадать. Дора умеет.

Но Дора не показывается уже почти неделю. Марина попробовала сказать об этом отцу, но тот пожал плечами:

— Значит, не может, занята в больнице. Опять, наверное, в две смены нагрузили. Постарайся пока как-нибудь обойтись сама, без Доротеи. Побудь хозяйкой.

Марина пыталась объяснить, что не в хозяйстве дело, а в Еве, Дора из-за нее не приходит и, может, никогда больше не придет! Надо же что-то с этим делать, поговорить с ней, все объяснить! Но Пал Палыч начал раздражаться:

— Я уже все объяснил! Ева с дочкой у нас в гостях. Поживут здесь, пока у Евы все не устроится. Что я еще могу добавить? А если кто-то, вроде Петровны и Глебовны, лучше меня знает, что это значит, тогда тем более говорить не о чем!

Надо было самой что-то предпринимать. И Марина решительно отправилась к Доре.

— Добрый денек! — окликнула ее Петровна, сгоравшая от любопытства.

Глебовна подхватила:

— Как родители? Здорова ли сестрица?

— Какая она мне сестрица! — дрогнувшим от возмущения голосом ответила Марина.

Дворик был пуст. Она толкнула дверь, звякнув задвижкой. Глаза, привыкшие к солнцу, на миг перестали видеть: комната была наглухо занавешена. Телевизор, что ли, смотрит? Сейчас как раз должен быть ее любимый сериал. Но телевизор не был включен.

Свеча, воткнутая в миску из-под фасоли, слабо освещала угол стола. На стене висели рисунки Павлика. В глубине комнаты, согнувшись пополам, мыла полы старуха. Марина потерянно стояла на пороге. Старуха обернулась, бросила тряпку и поспешила к ней. Марина отступила на шаг, зрачки ее расширились от ужаса. Темное старушечье лицо было знакомым добрым лицом Доры, улыбка — ласковой, извиняющейся улыбкой Доры, провалившиеся глаза — ее круглыми вишневыми глазками. Марина не ожидала увидеть такое. Тут хотелось только сесть на стул и разрыдаться.

— Дора, — вместо этого твердым голосом сказала Марина, отдергивая занавеску и впуская солнце, — так ты не на работе! А я хотела спросить: к чему снятся птица и дворец? Я такой сон сегодня необычный видела.

— Это к радости. — Глаза Доры посветлели.

— А если конец плохой? Птица так кричит, как будто плачет?

Мягкий взгляд Доры потух, потом опять загорелся.

— Давай лучше на картах раскинем.

— Давай, только пойдем к нам.

— Не пойду я, — тихо ответила Дора. — Лучше ты сама с малышом приходи.

— Вот еще глупости! — громко возмутилась Марина, открыв дверь и повернувшись во двор. — Ты у нас не домработница, мы тебя любим! Это все знают! Отец сейчас в командировке, он собирался сам зайти, просто не успел. А с гостями столько мороки, сама знаешь. Голова уже кругом идет!

— Долго прогостят-то они? — тихонько спросила Дора.

— Отца не поймешь, — сказала Марина, понижая голос и возвращаясь в комнату. — Будто бы пока у Евы все не устроится, а что это значит — я не поняла. На работу, что ли, она должна устроиться? Так она ее не ищет, сидит целыми днями и ничего не делает, больная какая-то. Папа говорит — устала от жизни… Я ее даже сначала боялась. А потом ничего, перестала, она же тихо сидит. А вот Кларисса эта — идиотка! Я папе рассказываю, как она хозяйку корчит, как имя себе дурацкое выдумала, как в школе врет, что она моя сестра, — а он смеется, говорит: детский сад — штаны на лямках. Я про то, что она к Рахили подлизывается и нас всех заложила — он опять смеется, говорит, что пусть я не переживаю, Рахили и в его времена все крамола мерещилась, ему на это плевать. А Клара, мол, просто с нами дружить хочет, только все наоборот делает. Конечно, ему смешно!

— Пал Палыч всегда веселый, — с простодушной улыбкой проговорила Дора, представлявшая себе всю эту сцену в лицах — таких родных и таких любимых.

— Веселый, — иронично подтвердила Марина. — Я ему: о тебе знаешь, что болтает вся Зеленая улица? Он хохочет-заливается: ему наплевать. Я разозлилась: как это некоторые так устают от жизни, что поселяются в гостях как у себя дома? А он: я не все могу сказать. Это чужая тайна. Потерпи. — И, уходя, громко напомнила Доре уже у калитки: — Так мы ждем тебя вечером!

 

Глава 20

Жанна расхаживала по комнате, и взгляды друзей невольно устремлялись к ней, привлеченные ядовито-малиновым цветом ее платья. В каждом ее шаге, в каждом движении было столько скрытой энергии, что восприимчивому Рафаэлю она представилась бы сейчас красивым, хищным черно-малиновым зверем. Однако как раз Рафаэля и не было. Исключая его, компания собралась в Странном Доме в полном составе.

— Так что хотел сказать наш стихоплет? — обратилась Жанна к друзьям. — И куда он провалился? Давайте пока музыку послушаем, я новую кассету принесла.

— Ваш стихоплет хотел сообщить, что его стихи печатают в «Кудринских вестях», — ответил Рафаэль. Он был настроен воинственно, по лестнице взбежал вприпрыжку, дверь за собой не закрыл и вместо того, чтобы плюхнуться в кресло, остановился посередине комнаты. — Так ведь нет — не печатают.

Жанна фыркнула, Рафаэль подскочил к ней, словно петушок, решительно отбросив свои черные локоны.

— Да знал я, что у них ничтожная газетка! — продолжил он уже от первого лица. — Да я ходил к ним только ради смеха!

— Так же и тебя впустили туда, — ввернула Жанна.

Рафаэль притопнул.

— Они печатают такую ерунду, что я решил, пусть поглядят на настоящие стихи!

— Sancta simplicitas! Святая простота! — Артур давился от смеха. — Как это ты отважился дверь-то отворить? Да если ты и там стоял в такой же позе…

— Я — стоял в позе?! Это они стояли в позе! — Рафаэль потряс кулаком.

— А что ты им носил? — спросила Жанна. — Какую-нибудь дрянь, вроде той, что мы слышали раньше?

Рафаэль, едва отбившись от Артура, повернулся к новому противнику и запальчиво заявил:

— Для тебя-то, может быть, и дрянь — ты разбираешься в стихах не лучше, чем кретины из газеты!

Энергии, кипевшей в Жанне, вполне хватило бы, чтобы уничтожить Рафаэля без остатка. Но она лишь усмехнулась и вернулась на свой подоконник. В последние дни, бывая в Странном Доме, она почти каждый раз замечала здесь эти первоцветы. В отличие от обычных фиолетовых подснежников, мохнатеньких, с желтой серединкой, которые встречаются повсюду, эти, белые и шелковистые, растут почти у бизоньего заповедника.

«Это очень далеко, — отметила Жанна. — Кто это делает такие концы ради цветочков?» Она взглянула на Рафаэля; один уголок ее рта сохранял спокойствие, но другой пополз в неудержимую улыбку. Следующим на глаза попался Артур. «Книжный червяк. Помешался на книжках. Цветочки? Ерунда». Жанна присмотрелась к Рудику, сидящему на полу. «Такой пойдет за тридевять земель. Но ведь до этого, черт возьми, еще додуматься надо». Обведя еще раз взглядом всех троих, Жанна от души расхохоталась: кто-то из них?! Надо спросить у Марины…

— Не смейся над ним, — шепнула ей Марина. — Видишь, совсем увял.

— Да больно он мне нужен.

А Рафаэль уже сидел в любимом кресле, разглядывал узоры на обоях и лениво разворачивал конфету. Все его силы были исчерпаны, их не хватило даже на самоуничижение, и он не думал о неудаче. Он старался не думать вообще, но мысли текли сами по себе ничем не направляемым потоком.

Такой мечтательной, тонкой натуре, как Марина, очень подошел бы такой одинокий скромный домик, вот как у нее на картине — дорога никуда и ниоткуда, безлюдные заросли, туманный горизонт. Он дома по памяти пытался скопировать эту картину, акварелью — вроде получилось… И она — незаметная, невзрачная девушка, вдали от суеты предающаяся тихой грусти своих фантазий. Девушка, живущая в такой картине, непременно должна быть невзрачной и уметь разговаривать с листиками, росинками, птичками на их языке…

Он перевел взгляд на настоящую Марину — нет, она никак не вписывалась в унылое произведение искусства. Рафаэль и раньше знал, что она считается одной из самых красивых девчонок в классе, но знал как-то беспечно и привычно — а тут вдруг начал рассматривать подружку внимательно, как картину. Да уж, незаметной ее не назовешь. И прохожие на улице всегда на нее пялятся. Один дурак недавно чуть с дерева не свалился, так таращился…

Тут он вернулся к картине и к первоначальной мысли. Подключив всю фантазию, он представил Марину незаметной и невзрачной — и ему вдруг стало скучно, он даже удивился: почему? Задумался ненадолго и честно признался себе: если бы она действительно была такой, он вряд ли обратил бы на нее внимание. Эта откровенность унизила возвышенную душу Рафаэля, но тут раздался голос Жанны:

— Чего уставился? Маринка, он тебя гипнотизирует, что ли? А может, это ты у нас из лесу вышел?

Она подбросила белые цветы. Рафаэль что-то смущенно залопотал, Артур продолжал читать, ничего не замечая, а Рудик обрадовался:

— Во! Точно, они возле заповедника растут! Марин, мы туда уже сто лет собираемся!

— Давай на первомайские выходные.

«Прикидываются? Не похоже», — подумала Жанна, но тут ее насторожил шорох. — Опять подслушивает, что ли?

Она распахнула дверь. Мелькнул краешек синего платья.

— Нет, нам здесь покоя не дадут, надо куда-то перебираться!

 

Глава 21

Казалось, жизнь навсегда ушла из этой женщины. Она ничем и никем не интересовалась, времени для нее словно не существовало. Ева просыпалась поздно, долго лежала в постели, потом, как замороженная, бродила по комнатам и снова ложилась — с книгой на диван. С захлопнутой книгой в руках, она могла лежать часами, не двигаясь, не шевелясь, даже не моргая. Какие мысли наполняли ее голову в эти часы? И думала ли она вообще?

Поначалу это пугало Марину, ей казалось, что Ева видит в это время сны, подобно тому, как из колодца днем можно видеть звезды. Когда Ева, оцепенев, вперивала неподвижный взгляд в пространство, Марина говорила себе, что она уже «в колодце».

Но постепенно неприязнь и страх прошли, сменившись безотчетной жалостью. Не раз, когда лицо Евы становилось осмысленным, Марина видела в ее глазах неизбывное глубокое страдание. Ева казалась очень одинокой. Кларисса не обращала на нее никакого внимания, не разговаривала, даже не подходила к ней и, должно быть, стыдилась своей матери.

Однажды в Странном Доме опять появилась Дора и, как всегда, принялась хлопотать по хозяйству. Соседей ее поступок ошеломил. «Никакой гордости нет!» — кричала Петровна. Два дня ожидали скандала — все были уверены, что Ева выставит непрошенную гостью. Но Ева даже не заметила ее.

 

Глава 22

С птичьего полета город выглядит как белый талисман, обещающий счастье: центр застроен многоэтажными белыми домами, которые особенно нарядно оттеняет молодая зелень.

Четверо друзей шагали по центру. Улыбки, музыка и солнце переполняли город, готовящийся к Первомайским праздникам. На тротуарах размещали лотки со сладостями и воздушными шарами — и казалось, что именно здесь можно накупить самого лучшего счастья по самой низкой цене.

— Наконец-то тепло, и можно гулять на свободе, и никаких шпионов! — радовалась Жанна. Ей хотелось чего-то необычного: — Куда бы нам махнуть?

Вдруг она осеклась. Остальные тоже приостановились и переглянулись.

Впереди шагала знакомая, прямая, как стержень, фигура в темном платье. Взгляды друзей приковались к кружеву, которым был украшен воротник, и к маленькой вертлявой собачке, которая бежала, позванивая мелкой цепочкой. Постояв, они двинулись следом, подталкивая друг друга и перебрасываясь выразительными взглядами. По улице шла самая настоящая Рахиль. Да неужели это перед ней все так трепещут в классе?! Для всех прохожих она просто чопорная смешная старуха в старообразном платье со старомодными кружевами. Да еще с потешной собачонкой.

Наслаждаясь этим зрелищем, друзья шагали за ней след в след, изображая ее походку и корча рожи. Рахиль шествовала, ничего не замечая, и это прибавляло веселья. Рафаэль, упиваясь безнаказанностью, схватил камешек…

Визг, крик, вытянувшиеся лица. Рахиль испуганно и нежно целует собачонку. Солнечная улица мгновенно превращается в душный тесный класс. Нет смешной старухи — есть страшная, всесильная Рахиль. Мучительно тянутся секунды, все словно парализованы… и вдруг бросаются наутек.

— Стой! Стой! — несутся вопли. — Медведева, я тебя узнала! Лучше вернись! Вернись, дрянная девчонка! Все равно разыщу!

 

Глава 23

Погони не было. Друзья убавили шаг и отдышались. Все предполагали, что их теперь ждет, но никто не хотел об этом думать.

А город по-прежнему переливался радостью. «Три пескаря» и «Забавушка» уже выставили свои столики на улицу, под зонтики и полосатые тенты. И первые посетители начинали летний сезон, смеялись, ели мороженое и тянули через соломинки фанту. Марине показалось, что весь воздух наполнен запахом апельсина. Артур с Рафаэлем порылись в карманах, виновато покосились на подружек и пошагали дальше.

Гуляли долго и дошли до самого озера. В «Кудринских вестях» последнее время велись бурные споры насчет благоустройства его берегов. Одни горожане считали, что здесь давно пора создать приличную зону отдыха, другие — что вся прелесть именно в дикой природе, и нечего в нее вторгаться, надо только поддерживать чистоту. Пока неизвестно, кто победит, но цивилизация сюда уже вползает потихоньку: старую заброшенную лодочную станцию починили, и музыка играет, и лодки покачиваются на воде — можно кататься, надо же!

— Что желаете, молодые люди? — осведомился старый лодочник в белой фуражке. — Простую лодочку или, может быть, с мотором?

Марина и Жанна убежали далеко вперед по причалу. Артур с Рафаэлем облокотились о перила и, нахмурившись, глядели вдаль.

— Так как же? — не без иронии спрашивал лодочник.

Артур продолжал молчать, Рафаэль с легким раздражением ответил:

— Нет-нет, спасибо.

«Ухмыляется в усы, — подумал Артур. — Конечно, смешно: пойти с девчонками на набережную и не взять денег. (А откуда их, собственно, взять?) А этот старый хрыч наверняка рассчитывает, что и на чай дадут. Ведь видит, что нет денег, — и издевается».

Лодочник прищурился и, не отрываясь, глядел на них. Скорее всего, прищурился он от солнца, но Рафаэлю его взгляд показался презрительным. И чем унизительнее чувствовал себя Рафаэль, тем выше он поднимал подбородок.

— А ведь девушки хотят покататься, — добродушно сказал лодочник, и голос его показался Артуру и Рафаэлю отвратительным. — Девушки всегда чего-нибудь хотят.

— У нас не такие девушки, — строго ответил Рафаэль.

— Ну, что с вами делать, — пробормотал лодочник. — Берите вон ту «скорлупку», пока никого нет.

Солнце кувыркнулось через голову, музыка заиграла еще веселее, а замечательнее музыки был голос старика.

— Только она на двоих. Так катайтесь того… по очереди.

— Знаем!

В ту же минуту мимо них весело пронеслись двое мальчишек и с разбегу прыгнули в самую лучшую лодку, по-свойски кивнув лодочнику. Лодочник ответил невозмутимым кивком. Рафаэля нечаянно толкнули, он, уязвленный, вскинулся, но Артур потянул его за локоть — отвязывать «скорлупку». Марина и Жанна поспешили к ним. Вдруг с другой стороны причала показалась кудрявая черная голова.

— Как же вы собираетесь залезть вчетвером в двухместную лодку? — Вопрос прозвучал очень вежливо и доброжелательно.

Рафаэль свирепо покосился, а Жанна спокойно ответила:

— Мы будем кататься по очереди.

Кудрявый красавец не унимался:

— Так скучно будет ждать. Давайте мы вас прокатим!

Жанна перехватила взгляд, полный вежливого презрения, брошенный на их жалкую «скорлупку». Друг в лодке, видимо, дернул красавца за рукав, советуя не нарываться на неприятности, но он от него отмахнулся и проговорил с предельной вежливостью:

— А у нас как раз два свободных места.

Марина шагнула к «скорлупке» и потянула за руку Жанну, но та упрямо вывернулась.

— Ты чего? — удивилась Марина.

— Не торчать же здесь, в самом деле, — прошипела Жанна. — Я не умею плавать в «скорлупке», да еще вчетвером!

Не повернув головы, малиновая Жанна презрительно фыркнула в сторону друзей, вызывающе глянула на кудрявого красавца и неожиданно прыгнула в его лодку, увлекая за собой и Марину. Артур с Рафаэлем, еще ничего не поняв, глядели вслед, а рядом раздалось громкое хихиканье. Они оглянулись и увидели Клариссу.

— Оплошали, орлы! Оплошали!

Лодочник сожалеюще качал головой.

 

Глава 24

— Боже мой! — воскликнула Марина, глядя, как увеличивается расстояние между причалом и лодкой. — Жанна, надо сейчас же вернуться!

— Теперь это было бы только хуже.

— А что подумают ребята?!

— О тебе — ничего плохого. А обо мне пусть думают, что хотят. Я от этого хуже не стану.

— Вот это по-моему! — захохотал кудрявый красавец. — Вас как зовут? Это мои друг, Николай, по-человечески — Ник. — Тут он замолчал, потому что перевел взгляд на Марину. — А я Максим. Макс, — наконец закончил он.

Марина машинально назвала свое имя. Где-то она уже видела это улыбчивое, светлое лицо. Она всматривалась в нового знакомого, стараясь что-то припомнить. Он тоже глядел на нее не отрываясь, но, видимо, совсем по другой причине. Обиженная Жанна отвернулась.

— Перестань грести, — сказала Марина приятелю Максима, сидящему на веслах — он сразу же перестал.

Уж его-то она узнала сразу. Парк, стена вечнозеленого каменного дуба, Павлик, открывший рот… А теперь оказалось, что у незнакомца есть имя и с ним можно разговаривать, как с каким-нибудь Рафаэлем. И сам он заговорил как ни в чем не бывало, а в голосе звучало удивление, подобное ее собственному.

— Ты, может, замерзла? Это на берегу припекает, а на воде холодно. Никто еще и не катается.

— У меня есть куртка, — ввернул Максим, но его не услышали.

— Совсем не холодно, — отвечала Марина. — А говорят, уже купаться можно, мой друг Рудик пробовал.

— И я пробовал, не смертельно.

— А где пляжи лучше, у нас или на море?

Марина внимательно на него смотрела, но Ник, и глазом не моргнув, начал излагать преимущества песчаных и галечных пляжей и оценивать степень ядовитости многослойных и простых медуз.

— А дворец со львами — Воронцовский в Ялте, верно?

Макс и Жанна недоуменно переглянулись, но их продолжали не замечать, а Ник с самым естественным видом завел речь об этих львах, на которых все стремятся посидеть и с которых всех сгоняет специальный сторож.

— А раскопки интересные не только в южных курганах, — сообщила Марина. — Папин друг ведет работы в московском метро, звал посмотреть. Мы, может, поедем на праздники.

— На все праздники? Жаль. Ну, то есть это здорово.

— Я еще не решила.

Каждая фраза, каждый вопрос и ответ были словно шаги на ощупь, когда в любой момент можно с размаху провалиться, сказав что-то не то. И шаг за шагом оба удивлялись — все было то! Когда уж тут заниматься друзьями. Жанна покусывала губы, Максим, не глядя на нее, дергал молнию своей ненужной куртки.

— К утру погода испортится, надо сегодня гулять, пока солнце.

— Откуда ты знаешь? Приметы какие-нибудь?

— Да вон по радио прогноз, слышишь, у лодочника. Нас к дикому пляжу несет. Отгрести назад?

— Нет. Пускай. Какое у тебя чудное имя.

— Это Макс придумал.

— Я все отлично придумываю, — снова вклинился Макс, — а еще я придумал, что мы сейчас пойдем в какое-нибудь кафе, погреемся. Давай к причалу, Ник.

Но Жанна начала уже потихоньку злиться.

— А вы откуда? Из центра? Никуда мы не пойдем. Давайте к берегу.

Назад? Марина с удивлением заметила, что вовсе не чувствует угрызений совести и совсем забыла об оставленных на причале друзьях. И даже когда вспомнила, ей только захотелось кататься еще, как можно дольше.

— И почему, в самом деле, надо возвращаться? — сердито шепнула она Жанне.

— Потому что они чужаки, — отвечала Жанна, и голос ее был ледяным.

— Ерунда.

— А что подумают ребята? — последовал язвительный вопрос.

— Пусть думают что хотят.

— Быстрей, — приказала Жанна.

Марина гневно глядела на нее.

— Вы так боитесь своих? — спросил Ник.

Макс добавил:

— Мы их сколько раз били!

— Ну, и они вас били, — в один голос ответили Марина и Жанна.

* * *

Артура и Рафаэля на причале не было.

— Подожди здесь, я спрошу лодочника, куда они подевались. — Жанна побежала к деревянному домику кассы.

И тут Марина заметила невдалеке длинную темную фигуру, похожую на предостерегающий перст или на статую возмездия.

— Рахиль!

— Что случилось? — не понял Ник.

— Мне надо исчезнуть.

Ник показал на незаметную лесенку, отвесно уходящую с причала вниз, на песок.

Вернувшаяся Жанна никого не увидела. Постояла, передернула плечами, пробормотала что-то непонятное и ушла. Максим, наконец, вылез из лодки и растерянно глядел по сторонам.

— Ну вот. Пропали! За секунду!

— Меня ищешь? — приблизилась к нему Кларисса.

Он поперхнулся, уставился на нее, впитывая ленивый лисий взгляд. Потом прищелкнул пальцами и кивнул на близлежащее кафе:

— Вперед!

 

Глава 25

Рудик утром не зашел, и Марина даже почувствовала облегчение — не было никакого настроения идти в заповедник. Может, его дома чем-то загрузили? Погода действительно испортилась. Дождя, правда, нет, но без солнышка скучно. Она убрала в шкаф джинсы, заранее приготовленные для похода, но на всякий случай позвонила Рудику — и услышала, что он давно ушел. Вот это да. Без нее! И ничего не сказал! Может, она не слышала звонка?

— Мне никто не звонил? — крикнула Марина, но ответа не было: Ева не отозвалась, а Кларисса и Павлик спали.

Когда же еще поспать, как не в выходные. Или хоть поваляться… Но неприятное предчувствие не оставляло, и Марина, даже не позавтракав, поспешила к дому Жанны.

— А Жанна уехала, — сказал доктор Лончинский, куривший на крыльце.

— Куда? — опешила Марина.

— К бабушке.

Жанна уехала? Молча, не попрощавшись? Потрясенная Марина продолжала стоять. Неужели это из-за Ника? Или она всерьез делит людей на своих и чужих?

Следующим был дом Рафаэля. Из окна выглянула его мама.

— Мариночка? А Рафаэля нет дома, — сообщила она немного ненатуральным голосом.

— А на пианино кто играет? — неожиданно даже для себя спросила Марина, вместо того чтобы гордо удалиться.

— Это? Это наш папа.

Знаменитый Мдивани барабанит гаммы и все время тычет не туда, отметила Марина, но больше ничего не сказала, а вслед ей звучал голосок:

— Вы поссорились, да?

Теперь оставалось только дойти до рынка, но Марина услышала разговор Петровны и Глебовны:

— А у Грачевых закрыто, за товаром подались.

Это означало, что Артура тоже нет в городе и что он тоже уехал, не предупредив. Она представила еще одну запертую дверь и пошла к своему дому, не глядя по сторонам.

Ветка большого разлапистого дерева закачалась над самой головой. Марина остановилась. Голубые глаза глядели на нее из листвы.

— А я подумал, если ты не уехала, может, пойдем на озеро? — И поспешно и решительно добавил: — Или еще куда-нибудь погулять. — И еще решительнее: — Можно вечером на дискотеку, но я не умею танцевать. Макс учил, ничего не вышло, лучше и не пробовать.

— Не бойся, я не заставлю. — Только что полная обиды и отчаяния, Марина улыбнулась: сосредоточенный вид Ника не мог не забавлять. — Если спрыгнешь с дерева, обещаю никогда в жизни с тобой не танцевать. Мне как раз на озеро и хотелось.

* * *

Накануне вечером отец спросил:

— Ну что, поедешь к дяде Алику?

Взять и тоже уехать! В Москве не заскучаешь, и на раскопках столько интересного… А завтра Ник обещал разузнать, что делать с адамовым деревом. И показать место в центре, где хорошо кататься на роликах. А еще они собирались покататься на лодках. И Марина покачала головой:

— В другой раз.

— А ты ничего не хочешь ему передать?

— Только саму книгу. Но Грачевы не помнят, кто ее приносил.

— Не везет Алику. И у меня для него нет хороших новостей.

Марина пропустила это мимо ушей — она смотрела на свой подоконник. Белые цветы не появлялись ни вчера, ни сегодня. Значит, это все-таки был кто-то из своих мальчишек. А жаль. Тут она запуталась — чего жаль? Что цветов больше нет или что их приносили старые друзья, а не… Конечно, цветов! Они такие необычные! Марина и мысли, и сожаления изо всех сил старалась вогнать в рамки приличия. Нельзя же, в самом деле, предполагать, что… И фантазировать надо в пределах правдоподобного. Это никак не мог быть Ник, они только вчера познакомились.

 

Глава 26

— У нас есть адамово дерево? — спросил Ник.

— Да, на нижней аллее, я попробовала посадить, посмотрим, что получится, — ответила его мать, такая же черноволосая и голубоглазая, осматривая высаженные прошлой весной молодые деревца земляничника. Этой осенью они должны зацвести, а плоды созреют только через год, к будущей осени и следующему цветению. Подняла глаза на сына. — Ба, ты, что ли, майку сменил?

— Не важно.

Какую-нибудь любимую майку и джинсы Ник носил обычно весь сезон, отдавая только время от времени постирать, и ни за что не соглашался надеть что-то другое. Зимой к этому комплекту прибавлялся избранный свитер, который так же преданно носился до лета. Но сегодня майка была другая! Чистая! Вдохновленная тем, что сын, возможно, взялся за ум, мать предложила:

— Может, и в парикмахерскую сходишь?

— Ну уж нет. Еще чего. Я про адамово дерево. Мне надо узнать для одного человека, как его правильно выращивать.

— А этот человек — девочка? — полюбопытствовала мать. — У меня на рынке в этот раз одна покупательница и была — остальных интересует только съедобное…

— Не важно, — нахмурился Ник.

— Так ты же утверждал, что с девчонками разговаривать не о чем. Кажется, еще в те времена, когда включал утюг в розетку для радио, чтобы он заговорил.

— Не было этого, — категорично заявил Ник.

— А кстати, Николай, где ты вчера пропадал?

— Гулял с Максом.

— А он заходил за тобой с симпатичной подружкой, я не знала, что сказать.

— А ничего. Нужен будет — сам найду. Мы про дерево говорили. Чего с ним делать-то надо? Я и бумажку взял, чтобы записать.

 

Глава 27

Надо сказать, что в их дружбе получалось как раз наоборот — это Макс находил Ника, когда ему было нужно. Хотя была ли это дружба, тоже вопрос. Они не проводили вместе целые дни, как Марина со своей компанией, не учили вдвоем уроки, не ходили вместе в школу и обратно. Время от времени Макс возникал с деловым предложением, и они начинали его воплощать, а потом так же непроизвольно расставались до нового замысла.

Идеи взрослели вместе с их генератором, но цель не менялась: каждый раз Макс надеялся разбогатеть. Сначала вполне традиционным способом — выкопав клад. И шаги отсчитывались, и лопаты натыкались на что-то твердое, и сердце замирало, и даже сильно стертая монетка выкатывалась Нику под ноги. Три копейки 1967 года. А совсем рядом с Кудрино в это же время археологи раскапывали древнюю стоянку со множеством украшений и древней посуды, и музей дяди Алика пополнялся новыми экспонатами. Так что идея Макса была вполне здравой, просто копнули не там.

Потом удача стала больше улыбаться: Максим договорился с торговцами на базаре помогать им таскать арбузы, и мальчишки каждый вечер получали арбуз за труды. И елся он, заработанный, по-особенному.

Про пункт приема цветных металлов Макс тоже узнал первым, правда, за мотками медной проволоки должен был лезть Ник, как более ловкий. Причем это оказалась не свалка, а чье-то частное владение, чуть ли не какой-то фирмы, но Ник вовремя унес ноги, а Макс сказал: «Ну и ладно, еще что-нибудь присмотрим».

Присмотрел он бензоколонку, где можно было мыть машины всем желающим. Но бизнес пресекли другие пацаны, заявившие, что это их место.

— В некоторых семьях есть нечего. Мальчишки, может, на еду себе зарабатывают, — сказала мама, слушая возмущения Ника. — А вы на что?

Он, честно говоря, озадачился. Макс не мог прожить без мороженого, жвачки, без новых кассет, лазерного фонарика, хороших роликов и многого другого. И трещал без умолку, чего себе накупит, когда они приступали к очередному проекту. Нику же нравились привкус риска и холодок неизвестности, сопровождавшие их вылазки, больше, чем будущая прибыль.

А это можно было, в общем, и иначе ощутить. Дать себе задание доплыть дотуда, откуда берег кажется совсем неразличимым — и доплыть. Забраться на крышу девятиэтажки и, бросая кленовые крылышки, падать взглядом вслед за ними — а ласточки схватывают их на лету, принимая за насекомых. Не говоря уже о поездках с матерью, которые он очень любил, — Подмосковье, Золотое кольцо, Кавказ. Ничто не заменит ветер странствий, будь он солнечным и сухим, влетающим в окно автомобиля или автобуса, или морским, с брызгами из-под воздушной подушки «метеора».

Так что Ник не горевал в разлуках с Максом, но и от затеваемых им приключений не отказывался. Действовало то, что Макс искренне считал его крутым и на самом деле не все из придуманного мог проделать без него.

* * *

Сейчас Макс просто должен был появиться — Ник кожей ощущал его приближение, понимая, что тот сгорает от любопытства: куда же подевались тогда он и Марина и что же было дальше? И точно: едва Ник пришел домой пообедать (мама настояла, чтобы он обязательно поел, прежде чем пропасть в неизвестном направлении), раздался звонок, и Макс улыбался на пороге. Ник неожиданно почувствовал, что ничего ему не хочет рассказывать, и лихорадочно соображал, как бы отвертеться.

Ведь правда, невозможно объяснить, что Марину он нашел по флюгеру на крыше: золотой парусник указал на солнце, а вместе с солнцем появилась она. Значит, он не случайно забрел тогда на Зеленую улицу. Он всегда любил гулять в Родниках, но раньше ничего подобного не случалось! Для Ника это было как дважды два, но кто угодно, и Макс в том числе, сочли бы это за бред сивой кобылы. Ну, допустим, он все-таки об этом расскажет. Здравомыслящий приятель сразу спросит, почему же он не познакомился с девочкой, если она ему понравилась. И что отвечать? С одной стороны, все ясно: она живет на враждебной территории. Для Ника это не имеет значения, но для нее-то он прежде всего — чужак. Прийти, чтобы принести неприятности? Но он к тому же чувствовал, что надо просто подождать, пока флюгер опять не повернется в нужную сторону.

Но просто ждать Ник не мог, и на подоконнике Марины стали появляться белые цветы. У нее должны быть цветы, которых ни у кого нет, которые не купишь ни за какие деньги ни в каком магазине. Может, Ник опять по-своему наслаждался романтикой и риском. Может, хотел освежить избитый ритуал дарения букетов, раз уж нельзя совсем его избежать или заменить чем-нибудь новым — девочкам-то нравится. И об этом, что ли, рассказывать? О трехчасовых загородных прогулках и альпинизме на чужих заборах? Да Ник не то что Максу, никому на свете не признался бы. А если бы Марина каким-то чудом догадалась и начала спрашивать — отрекался бы и отпирался, как партизан на допросе.

Скоро Ник знал в лицо ее отца, тетушку с кошелками, сестру и собаку. Раз даже удалось поговорить с братиком. И тут появилась она — холодная и чужая, поглядела на него, как на вещь, и увела малыша. Ник потом долго удивлял друзей колючим настроением. А Макс, узнав об этом, наверняка скажет: ну вот, опять сдрейфил к ней подойти. И будет не так уж и не прав.

Но Ник не ошибся — все совершилось само собой, тогда, на причале. Наполовину сочиненная им, Марина оказалась похожей и совсем другой. Для нее также не имел значения закон «все, кто не наши, — чужие». Весь тот день они провели вместе и за разговорами не заметили, как он прошел.

* * *

Но Максу Ник рассказал об этом в двух словах и самым безразличным тоном. А тот огорошил его сообщением:

— Ну, про твою-то я и сам все знаю. — И пояснил: — Я с ее сестрой познакомился. Кларисса. Там же, в доме с корабликом, живет. Ну, денек был — это что-то с чем-то. Тебе одна досталась, а мне сразу две — аж глаза разбежались. Эта, Жанна, тоже делась куда-то — ну и наплевать, Кларисса тоже ничего. Классно гуляем! К тебе как ни зайдем — все нет, прямо пропал человек… А это что? — Макс взял с дивана книжку. — «Властелин колец. Хранители». Тол-ки-ен. Чего-то больно мудреное.

Ник забрал у него из рук обернутый в бумагу томик, бережно поставил на полку и принялся объяснять, что Марина дала ему почитать свою любимую книгу.

— Тебе? А она знает, что ты кроме «Муму» ничего не читал? — поддел его Макс.

— Как ничего? А «Секретные материалы»? — тревожно спросил Ник, нисколько не реагируя на колкость и озабоченный только тем, как он выглядит в глазах Марины.

Макс уже торопился поправиться: мол, шутка — у Ника были крепкие кулаки, это узнавали на опыте все любители приколоться. Еще в младших классах ему пытались приклеить кличку «ботаник» из-за дедушки и мамы, работавших в питомнике — но тут же единодушно решили, что Николая Берестова лучше называть Ник. Больше подходит. «А тут он и ухом не моргнул, — подивился Макс. — Совсем не въехал. Выходит, когда человек втюрится, то становится болваном. Интересно! А та девчонка и правда может зацепить, такая она какая-то… И чего она в «ботанике» нашла? Ведь сразу спелись…» А он, Макс, с ней первым тогда познакомился! Кто придумал девчонок покатать?

Макс решил проверить, действительно ли это у друга слабое место:

— Вспомнил — я ее на интеллектуальных играх видел. Помнишь, городские игры в нашей школе проходили? Ее дружок был в команде. А она ему все, что он не знал, подсказывала. Она и дружит с такими же. Охота тебе связываться с заумными?

— А на кой черт мне дуры? — отрезал Ник без всякой паузы, и Макс возликовал в душе, какой же он умный и проницательный.

Как это, оказывается, здорово: нашел уязвимое место — и человек в твоих руках! Даже такой крутой и во всем его всегда опережавший. И решил уязвить еще разок:

— Конечно, она не дура. И хорошенькая. Я ничего не говорю. Вот только ты мне друг, а даже ее сестра говорит, что она мальчишница. Все пацаны в классе в нее повлюблялись, а ей и нравится, что они таскаются хвостом. Развлечение, в общем, вроде коллекции, соображаешь? И еще, они там все, с Зеленой улицы, настырные, все друг за дружку, а мы для них — чужие. Вот ты все серьезно, а она, Кларисса говорит, своих дружков ни на что не променяет…

Максим бубнил в том же духе, но отпора вроде «А твоя Кларисса что, не с Зеленой улицы?» не получал. Ник, знающий толк в драках, первый раз в жизни не понял, что это тоже поединок, вызов, борьба за первенство. Он всерьез задумался над смыслом сказанного — и настроение у него упало, хотя ничего и не произошло.

 

Глава 28

Марина сидела за партой и смотрела на друзей. Мальчишки после праздников постриглись. Артур зачесал волосы назад и выглядел совсем по-взрослому, у Рафаэля не осталось милых кудряшек, и он сделался похож на лопоухого олененка с большими черными глазами, а «ежик» Рудика стал еще колючее. Но постриглись не только мальчишки. Жанна отрезала свою толстую смоляную косу, и ее новая прическа напоминала Маринину. С непривычной копной на голове, она сидела неестественно прямо и неподвижно и не оборачивалась.

А вот большой, красный от загара Фольц поминутно ерзал, вертел шеей, прятал глаза, краснел еще больше, злился на себя за это и наконец зашептал почти вслух, сложив ладони рупором:

— Да Жанка придумала, а мы как дураки! А я говорил — заехать чужакам в морду, и дело с концом!

Рафаэль часто и беспомощно моргал, а встретившись глазами с Мариной, тут же красноречиво указал глазами на Жанну. Марина гневно вспыхнула, что явно означало: да хватит сваливать все на нее! Рафаэль, тыча в себя пальцем, начал выразительно крутить воображаемый телефонный диск и прикладывать «трубку» к уху, а потом отчаянно развел руками. Да, Марины действительно все эти дни не было дома, и звонить ей даже с покаянием было бесполезно.

После долгой паузы Рафаэль несмело поднял ресницы. Марина смотрела выжидающе. Конечно, никаких особых прав у него нет, но вдруг он их сейчас заявит? Болтала же Кларисса, что они все в Марину влюблены… Но Рафаэль робко указал на тетрадочку: «У меня есть новые стихи». Марина, чуть не рассмеявшись, весело и снисходительно махнула рукой: давай сюда. Рафаэль возликовал, а потом кокетливо и капризно подал тетрадочку. Марина вспомнила куплеты, которые они с Жанной и Артуром сочинили ему на прошлый день рождения:

Тут ее ткнули сзади и подали записку. Это был квадратный листок в клеточку, весь без пробелов заполненный четкими печатными буквами, которые совершенно не складывались ни в какие слова. Марина достала из-за обложки дневника такой же точно бумажный квадрат, но с прорезями, и, накладывая его на записку, начала читать. Этот способ шифровки они с Артуром ввели в обиход, когда выяснилось, что их записки попадают в руки Клариссы и Рахили. «Марин, не сердись, — писал Артур. — Все получилось спонтанно и по-дурацки. Мы же видели, что Жанка сама полезла в ту лодку, только у нас от обиды мозги затуманились. Мы с мамой привезли новые кассеты, и «Властелина колец» второй фильм, «Две башни». Давай у тебя посмотрим, как всегда. Если хочешь».

А Артуру ко дню рождения они с Рафаэлем и Жанной сочинили такие вирши:

Обычно невозмутимый, Артур тогда хохотал громче всех, а потом на спор скакал на каком-то газоне в центре и проехал «зайцем» на автобусе.

Марина оглянулась и с улыбкой кивнула. На душе у всех четверых потеплело, все одинаково чувствовали, как с них свалилась небывалая тяжесть. Но мир и покой были еще неполными.

 

Глава 29

На перемене Жанна подошла к Марине и с вызовом сказала:

— Это устроила я. Я разозлилась на тебя и всех подговорила.

Когда Жанна высказала все, что, по ее мнению, должна была выслушать Марина, та растерялась. Жанна рассказывала о своем разговоре с Рафаэлем, Артуром и Рудиком, о том, как дружно они осудили Марину, как негодовали, возмущались и, наконец, решили ее проучить. Слушать это было невыносимо, а демонстративная честность Жанны вызывала чувство неловкости. «Зачем она все это говорит?!»

— Короче, ты теперь не хочешь меня знать.

Тут Марину осенило: да не важно, что она мелет. Важно, что она подошла. И Марина сказала самым обыкновенным и нисколько не натянутым голосом:

— Да брось ломаться. Косу зачем отрезала? Я тебя и не узнала.

— Я сама себя никак не узнаю! Прямо чудовище какое-то! Я все думаю: если бы я была на твоем месте, а ты на моем, ты бы со мной так не поступила — и это бесит! А коса — черт с ней, я, наверно, несовременно выгляжу, если никому не нравлюсь.

— Артур «Титаник» притащил, пошли ко мне смотреть после уроков.

— Издеваешься, что ли? Предательство нельзя простить.

— Если хочется — значит, можно, — твердо сказала Марина.

— Правда, что ли, мир? — развеселилась Жанна. — И правильно, не хватало еще поссориться из-за паршивого чужака!

— Он не паршивый.

— Чего? Так ты не собираешься послать его подальше?

Марина молчала.

— Ну ты даешь, — проговорила Жанна, подозрительно всматриваясь в лицо подруги. — Я уж обрадовалась, что все будет как раньше.

— Да чем он вам помешал? Вы же его даже не знаете!

— И знать нечего, — отрезала Жанна. — Ты, что ли, вообразила, что приведешь его в нашу компанию? И как это все будет? Ну, представь, ты его хоббитов с нами смотреть позвала — и все сидят, как дураки, особенно мальчишки. И ему больно весело будет!

Марина растерянно подумала, что Жанна, кажется, права. Ник, такой замечательный, в их компании действительно будет и смотреться, и чувствовать себя как… чужой. И он, и ее друзья — прямолинейные, открытые, поэтому и они его не примут, и он вряд ли захочет вписываться.

Но почему, почему хорошие люди не могут быть вместе! Ладно, она постарается разорваться на столько кусков, сколько друзей. Ведь о выборе и речи быть не может. И ничего страшного: душа — она большая, ее так много. Хватит на всех. А потом, может, как-нибудь все образуется. Конечно, они с Ником только что горевали, что опять начинается школа и они не смогут видеться так часто, только после уроков, но…

— На фильм его и правда не стоит звать. Я увижусь с ним завтра, — решила Марина.

Жанна довольно улыбалась.

* * *

Следующим уроком была математика, и Марине досталось сполна за камешек, брошенный в собачонку. Рафаэль самоотверженно пытался доказать, что это был он, но получил ответ: «Круговая порука! Нечего ее выгораживать!»

Но не это подпортило радость примирения. Когда Марина позвонила Нику сказать, что этим вечером занята, он огорчился больше, чем можно было ожидать, и почему-то сразу угадал: «Ты сегодня с ними?» Раньше Марине ужасно нравилось, когда один из них понимал другого, едва тот начинал, и даже если еще не начинал говорить. Но эта телепатия ее озадачила. Ник ревновал ее к друзьям так же, как они — к нему. С равномерным распределением души получалась загвоздка.

 

Глава 30

— Гляди, куриный бог! Надо же, как на море!

Марина взяла с протянутой ладони Ника серый голыш с дырочкой посередине. Они гуляли по безлюдному берегу озера. Шлепать босыми ногами по нагревшемуся за день мелководью было просто блаженством.

— Его можно надеть на шнурок, — сказала Марина, снимая со шнурка кулончик-сердечко и пытаясь попасть размахрившимся кончиком в дырку камешка. — У Петровны бы лучше получилось. У нас есть две соседки, Петровна и Глебовна. Они свои домики летом дачникам сдают, а сами гордятся, что на пляже уже двадцать лет не были. Вечно во дворе толкутся, стирают, обеды на самодельных печках готовят и сплетничают. А еще плетут всякие шляпы, бусы мастерят. А потом в магазинчике Грачевых продают. Мне Петровна один раз бусы из яблочных семечек подарила, коричневым лаком покрытые. До сих пор где-то лежат…

Наконец ювелирная работа была закончена, куриный бог надет на шею, а Ник с удовольствием слушал все эти ужасно важные вещи. Они побрели по нейтральной дороге, откуда можно было свернуть и к центру, и к Родникам, куда — еще не было решено. Но расходиться по домам не хотелось, хотя уже начали зажигаться фонари. Можно немного посидеть на остановке. Мимо с шумом и музыкой промчался розовый лимузин, тот самый знаменитый розовый лимузин, который в Кудрино снимали для свадеб и праздников. Марине показалось, что в окне машины мелькнули ее бывшее синее платье и развевающиеся на ветру длинные рыжие волосы. В центре сейчас весело, музыка играет, полно нарядных выпускников — последний звонок празднуют. А здесь тихо, и на причале темно, лодочная станция закрыта.

— Давно не видно лодочника, — заметила она.

— Он болеет, — отозвался Ник.

— А ты откуда знаешь?

— А мы с ним дружим, — как ни в чем не бывало прозвучал ответ, немного озадачивающий, как и ответы на последующие расспросы. — Я с ним как-то раз заговорил. Он так обрадовался. Он тогда еще в парке на аттракционах работал. Представляешь, стоит человек, десятки людей кругом, а он много лет молчит — просто потому, что никому до него нет дела и не с кем разговаривать. Он совсем один.

— Совсем один? А действительно, когда на него глядишь, его почему-то жалко, хотя у него и вся эта великолепная флотилия, и белая фуражка на голове.

— Его братья во время войны попали в плен, и их потом расстреляли, а двое других погибли. Мать с горя умерла, отца сослали на север. А он, самый младший, в это время был у каких-то родственников. Вернулся в пустой дом. Потом всю жизнь ездил с места на место: Алтай, Кавказ, Средняя Азия — пока не остановился здесь. У него столько интересностей в доме есть. Если бы ты увидела…

— Ты и домой к нему попал?

— Навещал, когда он болел первый раз. Смотрю — все нет и нет. И узнал, где живет.

— Так он твой родственник?

— Да нет же, просто познакомились. И так получилось, что у него, кроме меня, и нет никого. Вообще он чем-то на деда моего похож, тот умер, когда я еще в третьем классе был. И поговорить с ним так же интересно. А давай?

— А давай. Сейчас?

— Ну.

— А удобно?

— Он будет только рад. Далековато, правда, и не доедешь ни на чем, пешком придется.

— Я почему-то думала, что он живет здесь, рядом со своими лодками.

— Да лодки не его, он по найму работает. Боюсь — уволят, если долго проболеет…

* * *

В этой части города Марина никогда не была. Через весь центр — на окраину. Какие-то совсем древние плохонькие домишки. Они долго стучались в один из них. Марина несмело оглядывалась. Среди дня, солнечного и безопасного, эти узкие улочки, может быть, и не страшнее их Зеленой улицы, но сейчас тут жутковато. Здесь наверняка гуляет сам Разбои под ручку с Авантюрой. Небо между черными косматыми деревьями было седым и тревожным. Взгляд снова падал вниз, словно в колодец. Марина представила, что потерялась, что не помнит дороги назад и с ужасом бежит по этому лабиринту, где изгибаются уродливые тени, и везде натыкается на глухие заборы и скрипучие двери, за которыми копошатся какие-то менялы, гадальщицы, темные страшные люди…

Ник постучал еще раз и обернулся к ней. Брови его поползли вверх.

— Ты что? — он готов был рассмеяться, но вгляделся в ее лицо и озабоченно сказал: — Я зря тебя сюда привел. Давай вернемся.

Марина замотала головой, а дверь приоткрылась.

— Гости, — сказал Ник.

Дверь открылась шире, и Марина пожалела, что не захотела вернуться. Теперь улица казалась ей более безопасной, чем неизвестная темнота за низкой шершавой дверью.

* * *

Яркий свет разогнал страх, созданный воображением. Обычная, немного спартанская обстановка комнаты совершенно успокоила Марину. Лодочник узнал Ника и уважительно пожал ему руку. Он и в самом деле был рад. На фоне озера, причала с радостными разноцветными флажками, среди прогулочных катеров и лодок, в белой фуражке, лодочник выглядел внушительно, а дома превратился в совсем другого старика — немного загадочного, с непроницаемым взглядом. На вопросы о здоровье он только отмахнулся и усадил их есть отличную жареную рыбу, и даже тарелки мыть не разрешил.

— Что это? — Марина глядела на раскрытое старинное Евангелие, лежащее на приступочке деревянного шкафа с глухими дверцами.

Ник повис над плечом, и они листали страницу за страницей, рассматривая миниатюры, пышные заставки титульных листов и тонкий орнамент. Сказочные крылатые грифоны, сенмурвы и сфинксы соседствовали здесь с обыкновенными, неволшебными слонами, козами и зайцами.

Они застыли над изображением Богоматери. Необычные — глубокие синие, густо-красные и пепельно-лиловые тона — словно неожиданное дуновение ветра обнажило под сизым пеплом вспышки пламени. Ник удивленно поднял голову:

— А она похожа на тебя!

Двумя ладонями пригладил подружке волосы, отведя их от лица, повернулся к лодочнику:

— Правда, похожа?

— Все женщины похожи на нее, — ответил тот, глядя на Богоматерь.

— Удивительная книга, — сказала Марина. — У нашей Доры тоже есть Евангелие, только современное, на глянцевой бумаге, с картинками из фильма «Иисус». Прямо как журнал. Кажется, бесплатно присылали по почте. Это совсем не то… Удивительная книга, — повторила она.

Лодочник незаметно улыбнулся, непроницаемый взгляд смягчился и потеплел.

— От отца мне досталось много удивительных книг. Многие я собирал сам. Тебе интересно?

— Конечно!

Старик поднялся, открыл свой глухой шкаф и начал молча доставать оттуда большие старинные книги в переплетах, в чеканных окладах.

— С застежками! — по-детски обрадовалась Марина, даже в ладоши хлопнула.

И Ник глядел во все глаза, как на столе перед его подружкой возникали Коран и Библия, книги церковных песнопений, записанные древней нотописью, лечебник с рецептами средневековых снадобий, Псалтыри и Четьи Минеи, пособия по астрономии, учебники, судебник, географические карты…

Они листали и разглядывали это богатство весь вечер. Лодочник, видя интерес Марины, и сам увлекся и достал совсем уж редкие книги, апокрифы — Евангелие от Фомы, от Магдалины, Евангелие изречений, где нет привычной событийной канвы и записаны только слова Иисуса.

— Такое бывает?! — шепнула Марина Нику — то ли о книгах, то ли о самом старике.

 

Глава 31

Обратно Марина шла в полнейшем гипнозе.

И в короткие счастливые годы, и в тягостные десятилетия войн оплывают свечи в узких темных кельях, и на донышке остается чернил, настоянных на железной ржавчине и кожице молодого грецкого ореха. Не прерывается великий труд — создаются научные трактаты и поэмы, переписываются книги древних авторов. «…во времена бедствий и годину войн увозите книгу эту в город и скроите ее…» Со свистом и воем летят узкоглазые орды, горят города, расхищаются церкви, корчатся в пламени драгоценные рукописи. Истлели и окаменели те, что спрятаны в тайниках и пещерах — их гибель следует за гибелью людей, пытавшихся их сохранить. Утрачены тысячи, уцелели единицы. И тут, в никому не известном домишке…

В никому не известном? Стоп. Не может быть…

Было уже за полночь, они шли через уснувший парк. Взволнованный и сбивчивый рассказ о базарном кульке из листов старой книги, о музейщике дяде Алике, который вот уже второй месяц разыскивает таинственного коллекционера, и озарение, что это и есть лодочник, нисколько не встревожили Ника.

— Но ты же им ничего не расскажешь, — заключил он утвердительно.

Марина словно споткнулась на бегу.

— Как ничего не расскажу? Я же целый час тебе толкую, как для человека это важно. Он ученый, он работает с книгами, а если лодочник распродаст их по одной всяким проходимцам…

— Тише ты. Об этом не кричат. Ничего он не распродаст.

— Откуда ты знаешь?

— В них вся его жизнь, ты что, не поняла? Он их собирал не для того, чтобы на этом нажиться. Он знает, что владеет сокровищем, только для него смысл не в том, чтобы владеть, и не в том, что это сокровище…

— Можешь не разжевывать, я не идиотка, — обиделась Марина. — Понятно, что такой книгочей никогда не расстанется со своими книгами. Но ведь это небезопасно, в конце концов, держать такую библиотеку в этом сарае, в трущобах…

— Ну вот, ты сама все понимаешь, — успокоился Ник. — Зачем же ему раскрываться? Около него и так уже начали виться проходимцы, как ты говоришь. Когда он просил меня продать те книжки, он тоже болел, и с деньгами совсем было туго. Я сколько на бензоколонке зарабатывал — все равно не хватало, да он и брать не хотел, гордый. Тогда я еду ему покупал и лекарства — принесу, и все. Назад не понесу. Но говорю, все равно не хватало, вот и засветились с книжками. Он же их никогда никому не показывал, а теперь даже музейщики твои — и те уши топориком.

— А еще кто?

— Макса еле отвадил — все предлагал еще раскрутить старика хоть на пару книжонок. Я, говорит, не туда понес, а он будто нашел, кому сбыть. Так они, ценители, и без Макса обойдутся, если очень захотят. Вот спроси у своего Артура — у него ничего уже нет, все забрали.

— Это я забрала для дяди Алика… А ты неужели такой наивный, если знаешь, что началась охота, и думаешь, что они не доведут ее до конца.

— Ну, сейчас дойдет до того, что во благо лодочника я должен его продать, — с иронией проговорил Ник.

— Ты ничего не понимаешь! — Марина глядела на него с удивлением.

— Это ты ничего не понимаешь. Человек имеет полное право не отдавать никому то, что ему принадлежит. Его добро — ему распоряжаться. Мало ли что другим нужно! Это их проблемы, и они с ними справятся. Без нас. Я в этом не участвую. И ты в этом не участвуешь.

— Но вдруг бы дядя Алик и лодочник нашли общий язык? Я могу хотя бы сказать папе…

— Не можешь, — категорично заявил Ник. — Ты сама поймешь, что не можешь, когда вспомнишь, как тебя лодочник принял. А он видел тебя второй раз в жизни. Он тебе доверился! У меня глаза на лоб полезли, когда он все из шкафа начал вытаскивать — он мне всего этого не показывал никогда! И ты рассказывать побежишь, а я тебя привел — и кто я после этого? И чем мы тогда от проходимцев отличаемся!

— Я подумала, ведь можно с самим лодочником поговорить осторожно… — еще раз попыталась Марина. — Но если ты считаешь, что для него это будет оскорбительно…

— Будет. Получится, что никому верить нельзя, все только ищут, где урвать. И мы такие же. Тебе же его «почему-то жалко» было! — передразнил Ник, и оставшуюся часть пути они шли молча.

Каждый пытался осознать одно и то же: мы первый раз не поняли друг друга.

 

Глава 32

Оказалось, что Петровна и Глебовна и ночью не дремлют. Они проводили Марину и Ника до калитки возмущенными речами и взглядами.

— Что, у тебя теперь неприятности будут? — встревожился Ник. — Мы, кажется, совсем припозднились. Старушенции засекли.

— А куриный бог на что? — Марина повертела камешком на шнурке. — Он меня защитит.

Оба с облегчением улыбнулись, и прощание было более радостным, чем встреча. Стараясь сохранить ощущение счастья, Марина взбежала на крыльцо, а вслед неслись старушечьи голоса:

— Ишь пошла! Совсем совесть потеряла! И сестрица с чужаком спуталась, так ей и есть в кого. А наша-то, наша!

— Да обе одним миром мазаны!

* * *

В комнате горел свет. Кларисса что-то писала, стол был завален атласами, новенькими яркими энциклопедиями «Аванта» и старыми советскими томами детской энциклопедии, которые сохранились еще со школьных времен Пал Палыча. Марину озадачило такое трудолюбие.

— А ты и меня перегуляла! — почему-то доброжелательно отметила Кларисса, взглянув на часы.

— Разве задавали доклад? — Марина всмотрелась в книжки. — Или тебе отметка нужна? Так завтра не география, а история, зачем ночью гробиться. Спать ложись, завтра допишешь.

— Да я не себе. Макса помнишь? Друг твоего этого… Ему надо географию исправлять. Нахватал двоек.

— Постой, а это не тебя я видела в розовом лимузине? Сегодня вечером.

Кларисса довольно засмеялась и начала с обычным самохвальством перечислять марки духов и вин, имена и меню. Первый в жизни роман так увлек ее, что она даже забыла о непосредственных обязанностях — поставлять Рахили Исаковне сведения о Марине и компании. Та целых два раза выказывала свое недовольство, но Кларисса пропускала это мимо ушей. Ей казалось, что она получила то, чего ждала так долго, мираж счастья стал совсем близким, и все запланированное делалось рядом с ним тусклым и ничтожным. Постоянная зависть уступила место снисходительности и добродушию, ко всем, даже к сопернице.

— …А на соседок плевать, и ты на всех плюй, болтают, а сами завидуют… Только что это вас нигде не видно? Вместе с нами никогда не бываете.

Растроганная доверительной беседой, Марина начала рассказывать, но на лице Клариссы поочередно появлялись недоумение, недоверие, изумление, скука.

— Вот детский сад! — фыркнула она. — Охота была камешки собирать и на роликах кататься! А это, небось, драгоценный подарок!

Она ткнула пальцем в куриного бога. Марина повернулась и пошла в свою комнату. И второй раз ее проводили ехидной характеристикой:

— Ну и дура! Печь куличи из песка могла бы и с прежними сопляками!

 

Глава 33

Урок истории шел своим чередом. В одном углу класса обсуждали фильм, в другом играли в дурака, в третьем списывали геометрию, а в четвертом стоял Макакус и робко объяснял причины русско-турецкой войны. Марина глядела в окно. И урок тянулся бы на редкость спокойно, если бы не Фольц.

Всем развлечениям он предпочитал вульгарные, были они на редкость однообразны, но безотказно действовали на публику. Рудик опять притащил жуков. На сей раз это были майские жуки, привязанные на длинные нитки. Все, бросив свои занятия, следили за тем, как ползет по парте жук, волоча за собой нитку, с замиранием сердца ждали, когда он взлетит, торопили его взглядами, морщились, когда он спотыкался… Жук дополз до края парты, остановился, задумался. Но столько глаз вдохновляли его на полет — и он полетел с громким жужжанием, взмывая все выше и делая все более широкие круги. Класс восторженно взвыл, а вслед первому жуку взлетали второй, третий. Треск крыльев смешивался с голосами болельщиков, а Рудик восседал, как Господь Бог, держащий в руках нити управления миром.

Беспомощно моргающий Макакус замолчал и начал тихо ждать, когда ученики угомонятся. Он с надеждой поглядел на Марину, но она отвела глаза.

— Медведева, к доске, — попросил Макакус.

Обычно Марина, не зная, как еще выразить свое сочувствие Макакусу, учила домашние задания, которые он по старой привычке писал на доске, прекрасно зная, что даром переводит мел. Макакус слушал ее с тихой радостью и вызывал к доске, когда ученики уж слишком расходились.

Но сегодня Марина не могла отвечать. Она и учебник не раскрывала. Но Макакус глядит с такой светлой верой. Какой он жалкий и измученный! Взять и сказать: «я не готова» — все же так делают.

Медленно поднимаясь, чтобы произнести эти слова, Марина остановилась на полуслове, уверенно вышла к доске и, ободряюще глядя на Макакуса, начала говорить все, что знала о крестовых походах. Тот благодарно кивал головой. Более просвещенная часть класса улыбалась. Остальные с упоением наблюдали полет жуков.

 

Глава 34

— Дай мне.

Кларисса показывала на постер с изображением взлохмаченной Земфиры. В Странном Доме шла предпасхальная уборка. Дора мыла окна, Павлик чистил пылесосом ковер в своей комнате, а Марина вытащила на середину комнаты охапку старых журналов, исписанных тетрадок, прочего хлама и просматривала его еще раз перед тем, как выкинуть. В журналах «Cool» оказалось несколько невыдернутых постеров. Для Рудика нашелся Децл, а для Ника — Малдер и Скалли из «Секретных материалов».

— Эта Земфира — Жанне, — отказала Марина. — Возьми вон ту.

— Такая у меня есть.

— Как хочешь.

— Очень ты о них всех заботишься! — фыркнула Кларисса.

Она не осталась в долгу. Полистала следующий «Cool» и вдруг обрадовалась:

— Гляди-ка, пишут про тебя! Слушай: «Кто придумал, что любовь — это постоянство и изо дня в день встречи с одним и тем же человеком? Влюбленные не всегда говорят друг другу правду. И к тому же частенько общаются не только между собой, но и с другими претендентами. Увы, так бывает сплошь и рядом, как со стороны парней, так и со стороны девчонок. Часто девушки встречаются сразу с двумя-тремя парнями, причем делают это осознанно. Они как бы разграничивают «обязанности» ребят: с одним ходят по музеям и выставкам, другой катает девушку на машине, а третий — хороший собеседник и приятный человек». Ну копия! Всех твоих перечислили! «И ладно еще, если при таком раскладе девушка поддерживает интимные отношения только с кем-то одним»…

— Ты что, совсем того? — вспылила Марина.

— Ага, правда глаза колет!

— А ну, иди отсюда! — закричала Марина, выхватывая журнал.

Кларисса картинно хохотала, закатывая глаза и не думая никуда уходить.

«На самом деле не обязательно отношения девушки и юноши, мужчины и женщины бывают и должны быть любовными», — мелькнуло на странице. Марина присела на ковер. Что там дальше? «Более правильным и честным было бы четко определить жанр отношений. Сказать: «Романы не для меня, я о них пока не думаю». Или так: «Мы с тобой (может быть, пока) только друзья (приятели)». Или: «У меня есть парень, к которому я испытываю серьезные чувства. А ты для меня просто товарищ, друг, интересный человек». Больше того, некоторые ребята будут только рады такой определенности, потому что жанр приятельских отношений проще и ни к чему такому не обязывает». И впрямь, похоже на их запутанность. Как в журнале все просто и ясно. Вот только странно представить себя с декларацией на устах: «Артур (или Рафаэль), мы просто товарищи!» Театр. А если серьезно, сомнения берут, что они будут рады такой определенности, а не почувствуют себя оскорбленными. Уж она-то их знает.

А «серьезные чувства к другому»? Есть рецепты и на этот случай? Марина открыла еще один «Cool» — и увидела рецепт, только не для себя. «Овидий, древнеримский поэт, в книге «Наука любви» советовал растерянным юношам следующее: чтобы нравиться девушкам, надо быть опрятным, спортивным, изобретательным и настойчивым. Во-первых, твоя одежда должна быть безукоризненно чистой, так же, как твое тело, твои волосы и зубы…» Тут же представила всегда безукоризненного Ника в его всегда свеженьких маечках. Совпадает! Значит, он… Надо же, а полгода назад, когда эти журналы были свежими, она на эти рубрики совсем не обращала внимания.

Но тут за окнами послышался шум подъехавшей машины, и Дора из кухни крикнула:

— Пал Палыч приехал!

 

Глава 35

Кларисса дернула плечом, когда Марина и Павлик понеслись встречать отца, а Рольд их обогнал и уже радостно лаял в прихожей.

— Предлагаю сделать перерыв и поесть, — сказал Пал Палыч, появляясь в комнате.

— Нет, сначала подарки! — завопил Павлик, повисая на его руке, в которой было множество пакетов.

Вместе с Пал Палычем из Москвы всегда приезжали подарки. Он очень любил ощущать себя рогом изобилия и иногда чересчур увлекался.

— Конечно, сейчас будет ваза, — сказала Марина, и они с Дорой засмеялись.

— Ничего подобного. Книжка. Третья часть «Властелина колец» — «Возвращение государя», как заказано…

— Ура! Это мне!

— У нас аукцион: миллион — кто больше?

— Десять миллионов! — Марина выхватила книгу. — Наконец-то я дочитаю, чем кончилось! А сейчас будет ваза.

— Никакая не ваза. Краска для пасхальных яиц, какая-то особенная, все брали, и я взял. Посмотрим, чем она отличается от луковой шелухи. Два миллиона!

— Три миллиона! Это Доре, — заявил Павлик, передавая засмущавшейся Доре пакетики.

— Продано. Большой мешок «Чаппи», он в багажнике. Миллиард.

— Рольдик, плати! — заливался Павлик.

А Марина, еще раз напоминая про вазу, взглянула на Клариссу, которая сидела среди этого гвалта с отсутствующим видом.

— Земфира! — провозгласил Пал Палыч, вытаскивая аудиокассету и предвкушая дочкин восторг, но Марина безразлично произнесла:

— Снимаем с аукциона. Это Клариссе. — И добавила: — У меня такая есть.

Кларисса не сразу протянула руку. Никогда еще она не чувствовала себя более чужой на празднике жизни, а свою игру в счастье — более фальшивой, и не сразу поверила, что ей на самом деле что-то полагается.

— А Еве? — тихонько спросила Марина.

— Еве — конфиденциальное письмо от дяди Алика, — так же тихо ответил отец.

— Как его работа?

— За книжку с цветочками тебя благодарит. А дальше навести справки взялся Фольц. Пусть милиция поработает, раз у нас ничего не выходит. — Марина тревожно вскинула глаза, но Пал Палыч уже извлек еще что-то и громким цирковым голосом объявлял: — Маска для подводного плавания — десять тысяч!

— Двадцать! — закричал Павлик, оглушая всех, и, деловито примеряя маску, обратился к сестре: — Меня Ник научит, да?

Марина замешкалась с ответом, а Пал Палыч как ни в чем не бывало сообщил, усаживаясь за стол:

— Когда нога моя покинула автомобиль, но еще не ступила на землю, я услышал дуэт, состоящий из обвинений, сплетен и народных причитаний. Таинственный чужак! Ночные похождения! Зеленая улица в шоке!

— Все врут, — убежденно сказала Дора, тревожно глядя на него.

— Врут, — равнодушно согласился Пал Палыч, включая телевизор. — Я тут же уточнил у Лончинского, он как раз с работы шел. — И уже потеплевшим голосом: — Это сын Леночки Берестовой из нашего класса. Как его зовут?

— Ник. Николай, — ответила Марина немного напряженно, с удивлением улавливая в последних фразах отца нотки необычной нежности — не к ней, Марине, относящейся.

— А почему я один ем? Отличная курица. Вы что, мороженым объелись? Значит, его в честь легендарного деда назвали. Николай Берестов — основатель нашего парка. Елена и фамилию девичью оставила, и дело продолжает.

— Ник тоже Берестов.

— Резонно. Громкая фамилия пригождается в жизни. И как он, тоже по этой части пойдет?

— Не знаю. Экзамены в июне будет в химбио сдавать. В профильный биологический класс, — расшифровала Марина, уже совершенно успокоившись.

— А ты куда решила?

— В гуманитарный. Поменьше Рахиль буду видеть.

— Кто кого допек?

— Взаимно. А у вас ведь она тоже была?

— И монологи были все из той же оперы.

— Не монологи, а арии. А форму девочки какую носили?

— Да примерно как у вас, но с черными фартуками и белыми воротничками. Вы мне напоминаете наших девчонок, только им не разрешалось побрякушки надевать… А что это у тебя на шее? Батюшки, куриный бог!

— Да что вам всем дался мой куриный бог! — возмутилась Марина. — Ты, папа, еще похвались, как соседки, что сто лет на пляж не ходил и не купался.

— Ну, это было бы слегка преувеличено…

— Не увиливай. — Марина подобрала слова и тщательно выговорила: — Ты говоришь с аристократическим высокомерием аборигена.

— Я раздавлен. Я труп. И зачем было нападать на замечательного куриного бога? У тебя, кажется, еще есть ожерелье из яблочных семечек. Никогда о нем худого слова не скажу…

— Да ну тебя! А какая девчонка в вашем классе была самая красивая?

— Было две самых красивых, мы их так и называли: Ева-королева и Елена Прекрасная. В Леночку Берестову я был влюблен, но ее внимания не заслужил. Подозреваю, что казался ей слишком легкомысленным.

Так интересно и трогательно было представлять взрослых молодыми, да еще в знакомых школьных декорациях. Прямо кино!

— А вот Марининой маме казалось, что я состою из сплошных достоинств, — продолжал Пал Палыч, поворачиваясь к Клариссе. — Это обезоруживало, и приходилось соответствовать.

— Марина на нее похожа? — поинтересовалась та.

— На меня! Ты же видишь, какая она красивая, — скромно отозвался Пал Палыч, подмигивая, и Кларисса не могла уловить, шутит он или нет.

— А когда же ты был влюблен в маму? — спросила Марина.

— Так это она сначала была в меня влюблена, — с видимым простодушием разложил по полочкам Пал Палыч.

— И как ты об этом узнал?

— Случайно услышал. Они с подружкой меня обсуждали. Мне это ужасно польстило, но виду я не подал, а просто начал обращать на нее внимание и не заметил, как влюбился. А дальше — хуже: в десятом классе Рахиль Исаковна стала прорабатывать нас на собраниях, пророча скорую покупку коляски. Еще мне, помнится, не место было в комсомоле — по ее словам. На дно общества, что ли, я должен был опуститься с таким поведением. Ну, не любила она никакую любовь. В общем, досталось нам тогда. Из учителей один Иван Платоныч пытался нас защищать…

Марина с опаской покосилась на Клариссу, но отец не понял ее мимики, а Кларисса спросила:

— А дальше как?

— Замечательно, — отрапортовал Пал Палыч. — Мы сразу после школы поженились и уехали. Учиться поступили. И коляска — само собой, дело житейское. Сюда, в Кудрино, я долго не хотел возвращаться, до того оно нам тогда оскомину набило. А вернулся — старые друзья, старые улицы. Все настоящее. А прошлые дрязги — совсем не главное, шелуха. — И он опять с аппетитом принялся за курицу.

— А в мою маму кто был влюблен? — неожиданно задала вопрос Кларисса.

— Алик. Но был отвергнут, как и я Еленой. Они нашли солидных, взрослых — лет за двадцать — женихов. Не нам чета… Павлик, сделай бабушку Аллу потише! Она уже надорвалась, зовя меня с собой.

— Там уже дедушка Леонтьев, — сказал Павлик, дотягиваясь до пульта. — А они тоже были, когда ты был маленьким?

— Они были вечно.

— А что они тогда пели?

— А вот это: птич-ка-счасть-я завтрашнего дня! Ты летела, крыльями звеня!

Пал Палыч для пущей наглядности вылез из-за стола и начал скакать, махая крыльями. Павлик, визжа от восторга, присоединился к нему. Через минуту все, включая Клариссу, подпевали: выбери меня, выбери меня, птичка счастья завтрашнего дня!

* * *

— Ну, тебе повезло, — заявила Кларисса, остановившись в дверях кухни, где Марина мыла потом посуду. — Я думала, сейчас начнется. Покажет тебе Пал Палыч, как романы крутить. А он такой… демократичный.

— Он понимающий, — уточнила Марина. — Так ведь и тебя Ева вроде не пилит.

— Еще бы она меня пилила! — неожиданно взорвалась Кларисса. — Тут хоть свет перевернись, а она будет сидеть в своем углу и думать о чем угодно, кроме меня! — И, так же неожиданно остановившись, задала непоследовательный вопрос: — А как зовут твою мать?

— Как меня.

— A-а… Марины и Павлики должны жить в веках, — криво усмехнулась Кларисса. — А кстати, куда она делась? Она что, с вами не живет?

— Она умерла, когда родился Павлик. Врачи запрещали ей иметь второго ребенка, но она очень любила папу и очень хотела родить ему сына.

Кларисса промолчала. Марина оглянулась — тогда она окрысилась:

— Чего уставилась? А у меня нет красивых семейных легенд!

Вошел Павлик, неся из комнаты тарелки. Услышал последнюю фразу.

— А у нас есть легенда про вазу!

Пал Палыч был мастер на уникальные покупки. Однажды он приобрел небольшой бюстик деятеля, которого невозможно было опознать. И домочадцы, и гости высказывали разные предположения. Марина с Артуром даже перерыли в поисках несколько энциклопедических томов. Сдавшись, решили, что это писатель, назвали его НЛО — неопознанный литературный объект — и приспособились колоть им орехи.

Но для чудовищно безвкусной вазы, также купленной однажды Пал Палычем, применения никак не находилось. Выставлять ее в комнате было нельзя, хранить в ней на худой конец крупу — невозможно из-за узкого горлышка. Тогда Марина потихоньку отнесла ее в магазинчик Грачевых — а вдруг кому приглянется. Через пару дней Пал Палыч появляется сияющий, с вазой в руках: «Представляете, точно такая же ваза! В магазинчике у базара! Я купил ее для симметрии!»

Конечно, безвыходных ситуаций не бывает, и дважды купленную вазу можно было бы нечаянно разбить, но ее сохранили в качестве экспоната для гостей, так же, как и ореховый бюстик.

 

Глава 36

Ник застал Марину и Павлика очень расстроенными. Они сидели на корточках у крыльца своего дома, одинаково свесив кудрявые светлые головы. Увидев Ника, оба подняли на него одинаковые серые глаза.

— Ты посмотри, что она наделала!

Перед ними было жалкое адамово деревце с ободранными ветками.

— Оно зацвело, ты представляешь, оно зацвело! Я думала, что только на следующий год, а оно… А она…

Единственный сохранившийся цветок беззащитно и доверчиво показывал свои лепестки, голубые, с фиолетовым оттенком у основания и нежно-сиреневым — в глубине чашечки. Никто не сомневался, что злодеяние было делом рук Клариссы.

— А где она? — задал Ник резонный вопрос.

— Умотала куда-то, — вздохнул Павлик.

Ник мельком взглянул в открытую дверь дома, за которой угадывались очертания мягких кресел и дивана, телевизора, круглого стола с краешком вазы — ее мира, в который его никогда не приглашали. Он, правда, вряд ли хотел бы попасть в общество дотошной нянюшки, ироничного отца и их непонятной гостьи. Но, еще будучи чужаком-наблюдателем, Ник не раз видел, как в Странный Дом запросто вразвалочку заходят и этот стриженый ежик, и дерганый чудик с оленьими глазами, и прилизанный тихоня из магазинчика — как к себе домой. Конечно, они — друзья детства, что тут говорить…

— А давайте, — жизнерадостно предложил Ник, — мороженое пойдем есть. Дерево жалко, конечно, но оно же не совсем погублено. Гляди, вот здесь и здесь еще бутоны набираются. Давайте его польем, и вперед.

* * *

Они дошли до центра и расположились с мороженым на краю пересохшего фонтана. Ник управился первым и пересел в середину сооружения, на постамент с большой каменной рыбой, из пасти которой должны бить освежающие водяные струи. Точнее — на рыбий хвост. Он занялся важным делом: надувал разноцветные шарики, вкладывая их один в другой. Павлик лизал эскимо и не сводил глаз — что получится?

— Эта рыба в детстве производила на меня потрясающее впечатление, — рассказывал Ник. — Я мимо нее каждый день в школу ходил. И в сочинении на тему «кем быть» во втором классе… или в третьем… написал: я хотел бы стать рыбой. Нет, серьезно. Там требовалось рассуждать, я и рассуждал: я понимаю, что маленькую рыбу съест большая, большую поймают люди, но меня не страшат эти трудности…

Павлик засмеялся:

— А учительница?

— А я же все по плану, как она сказала. Дальше шло обоснование выбора, примерно так: рыб напрасно считают глупыми, ведь они под водой видят то, что мало кто видит. Я бы опустился на предельную глубину и увидел то, чего не видит никто. И постарался бы понять то, чего никто не понимает. Я пережил бы все бури и штормы, побывал во всех морях и на собственной чешуе ощутил, что земля — круглая. А когда я приплыву к последнему морю, то поднимусь на самую высокую волну и посмотрю на золотой шар солнца. И пусть меня тогда съедят.

— А мне понравилось, — серьезно заключил Павлик, перебираясь в фонтан к Нику. — Хорошее сочинение. И я с тобой поплыву.

— Да нет, мораль другая: пойдешь в школу — не пиши про рыб. Мария Леонидовна маму вызывала. Наверное, советовала кому-нибудь меня показать.

— И показывали? — осведомилась Марина.

— Да нет, видимо, никто не согласился. Так что лучше придумать заранее безопасную версию, кем быть.

— Начальником, как папа, — без заминки придумал Павлик. — Мне его «опель» нравится.

Тут каменная рыба заклокотала, забулькала, плюнула и выпустила пробную струю воды, потом еще одну.

— Фонтан включили! — одновременно закричали все.

Заработали маленькие фонтанчики по окружности, в центре вода уже била роскошно и вольно, в водяной пыли родилась радуга, а каменная чаша начала наполняться, поднимая на поверхность, как лодочки, прошлогодние сухие листья. Ник и Павлик, мокрые, выбрались, встряхиваясь и хохоча.

— Приплыли! — приветствовала их Марина. — Что вы там своей чешуей ощущаете?

— Что Павлик зря не взял свои подводные очки! Они бы пригодились! У тебя не найдется ниточки?

Несмотря на катаклизм. Ник держал невредимым результат своих вдохновенных усилий — огромный шар с другими, поменьше, заключенными внутри. Марина пожертвовала, чтобы завязать его, свою резиночку для волос.

— А у кого-нибудь есть фломастер? Мы бы ему рожу нарисовали!

Перебрасываясь шаром, они вышли на солнце, чтобы обсушить промокших.

— Ба! Вот это встреча!

Перед ними стояли Кларисса и Макс. Ник дернулся в сторону, но спастись было уже невозможно. Навстречу им сияла свободная ленивая Максова улыбка.

— Почему вы от всех скрываетесь? — спросил он Марину, в упор глядя на нее обволакивающим взглядом. — Все знают, что это дикарь, — Макс кивнул на Ника, — но с тех пор, как он скоропостижно влюбился, мы забыли, как он выглядит…

Он продолжал говорить, Марина вежливо слушала, Ник и Кларисса нервничали: драгоценные минуты бессовестно убивались идиотской болтовней. Синее платье и рыжие волосы Клариссы были украшены нежно-голубыми цветами. Марина подчеркнуто не глядела на нее, не опускаясь до склок при посторонних, но бескомпромиссный Павлик выступил вперед и испортил светскую беседу:

— Ты дура! Ты зачем цветы сорвала! На это дерево должна была прилететь птица Феникс! Она приносит счастье!

— Черта с два она прилетит, — успокоила его Кларисса и повернулась к Марине: — Вот видишь, до чего ты его довела своими сказочками! Он же вырастет такой же чокнутый, как ты!

— Сейчас я разберусь, кто тут чокнутый. — Угрожающе шелестя новым платьем с золотыми зигзагами, блестящим, как фольга, надвигалась Жанна.

Кларисса скривилась:

— И откуда тебя принесло?

— Шла тут мимо.

— Да лучше бы другой дорогой.

— Девочки, девочки, — вмешался Максим. — Давайте жить дружно.

— Дружно разойдемся в разные стороны, — уточнил Ник.

— Ну нет, — решительно сказал Макс, — никуда я вас не отпущу. Ник, надо угостить девочек. Вот «Забавушка» рядом. Сладкое — лучшее средство от стресса.

— Да мы собирались… Может, не надо… — начала Марина, но Макс с напускной свирепостью топнул:

— Надо! — и, взяв ее под руку, быстро зашагал в сторону кондитерской, продолжая высказывать: — Что, так и будем ругаться, нелюдимиться? Говорю же — давайте жить дружно!

Жанна, Кларисса, Ник и Павлик, угрюмые, по одиночке двинулись за ними.

 

Глава 37

— И зачем вы с ним потащились, — сказала Жанна Нику, останавливаясь на перекрестке. — Мне дальше в ту сторону. Дела. А вы вряд ли развеселитесь в этой компании. Да, скажи Марине, пусть позвонит Рафаэлю, он какое-то письмо получил из журнала. — И зашагала, не простившись с остальными: Макс утащил Марину уже далеко, они заходили в «Забавушку».

Макс с вежливой назойливостью спрашивал, что заказать, а Марина, с тоской думая, что вот испорчен день, вяло отвечала что-то. Она оскорбляла Макса своим равнодушием. Раздраженный, он огрызнулся на подошедшую Клариссу и предложил Нику пойти в тир, который был в соседнем зале. Тот оживился.

— Мне, пожалуйста, торт, — раздался звонкий голос у прилавка.

Марина оглянулась. На мгновение показалось, что все это уже было — и к этому ощущению примешивалось странное беспокойство. Объяснение находилось где-то рядом, в этих стенах. Она переводила взгляд: солнечный свет с улицы… витрина… торт… торт… стеклянная дверь. Вдруг прямо перед собой она увидела Макса, по-новому в него вгляделась. Тот готовно улыбнулся, но ее взгляд был жутким и проходил сквозь него. Улыбка парня поползла на сторону. Он медленно повернулся. Оба смотрели на болтающуюся стеклянную дверь.

Если Марина его узнала, то он обо всем догадался — догадался необъяснимым образом, так как не обернулся тогда к девушке, попросившей купить торт, чтобы не показать лица, — два месяца назад, в этой кондитерской.

— Ну, мы идем или не идем? — Нику не терпелось попасть в тир.

Кларисса их опередила и уже во что-то целилась.

Марина не знала, что делать: заявить во всеуслышание, что это — вор, укравший ее деньги? Вот у Жанны всегда выскакивают готовые решения.

— А где Жанна? — спросила Марина, подходя.

— Она с нами не пошла, — отозвался Ник, расплачиваясь и цепко глядя на мишени. — Дела какие-то.

— А что же ты про Рафаэля не скажешь? — поддела Кларисса. — Она же просила передать. — И без паузы продолжила: — Ему какое-то письмо пришло из журнала. Поди, опять отлуп. Наверно, вешаться собрался. Просил позвонить — прощаться хочет.

Марина пристально поглядела на нее — врет или не врет — и, ища по карманам жетон, направилась к таксофону.

— Ты куда? — крикнул вдогонку Ник, уже сделавший первый выстрел, и Кларисса тут же объяснила:

— У Рафаэля проблемы, не понял, что ли? А ты подождешь.

Макс почувствовал, что сгустившиеся было тучи расходятся, причем сами собой. Надо их только легонько направить.

— Ты воображал, что центральная фигура, а на самом деле — последний на скамейке запасных. А я говорил…

— Пришел стрелять — стреляй, — был ответ.

— Да я-то стреляю…

— Она сейчас к нему еще и побежит, вот увидишь, — вставила Кларисса. — Этот размазня всегда был любимчиком.

Ответа ей не было. Ник промолчал. Стрелять ему расхотелось.

— Спорим на сколько хочешь? — не унимался Максим.

Марина подошла расстроенная.

— Не дозвонилась, — тихо сказала она Нику. — Знаешь, пойдем уже отсюда.

— А что? — Ник как-то странно глядел на нее.

— Пойдем, по дороге расскажу. Это важно. И к Рафаэлю надо зайти, вдруг что случилось.

— А я на улице подожду? На скамейке? — Ник глядел еще более странно.

Кларисса и Макс пересмеивались.

— Не уходи. Мариночка, оставайся с нами! — весело выкрикнул Макс.

«Он смеет еще рот разевать», — про себя удивилась Марина и еще раз повторила:

— Пойдем.

— К Рафаэлю, — утвердительно спросил Ник.

— Да я на минуту забегу, только узнать, в чем дело. Понимаешь, ему столько раз обидные бумажки приходили из разных журналов. Если опять, он правда повесится. Я только узнаю. А по дороге…

— А ты потом, дома не можешь ему позвонить? — сказал Ник каким-то очень уж сдержанным голосом.

— Ты пострелять, что ли, хочешь? — не понимала Марина. — Тогда оставайся, а я туда и обратно. Подожди меня здесь.

Взгляд у Ника совсем остановился. Кларисса и Макс хохотали все громче, но Марина совсем не смотрела на них.

— Оставайся. Потом позвонишь.

— Ну, это у нас лыко-мочало. Ладно, будь здесь, а я быстро. Павлик, ты со мной?

— С тобой, — быстро сказал Павлик, прижимая к себе свой фантастический шар. Он испуганно переводил взгляд с лица сестры на лицо Ника, не понимая, что происходит.

Ник подавленно молчал. Макс ликовал. Кларисса смотрела Марине вслед, смутно желая, чтобы Рафаэлю действительно прислали отлуп.

 

Глава 38

— Ну, что они написали?

— А ты погляди! — Рафаэль торжественно подал толстый конверт.

Марина вынула из него книжку — «Загадка снежного человека», повертела в руках, вопросительно поглядела на Рафаэля.

— Это приз… Да ты письмо, письмо почитай!

Марина развернула листок, вложенный в книжку. «Привет, «самый-самый»! Очень здорово, что ты решил поучаствовать в не самом простом конкурсе, потому он и назван «для самых-самых». С огромным удовольствием мы, сотрудники издательства, читали твою историю. Ты не стал абсолютным победителем, но не отчаивайся. Конкурс продолжается!!! Как и обещали, мы награждаем тебя одной из книг захватывающей, полной тайн, загадок и удивительных превращении серии «Ужастики»… Итак — вперед, к вершинам литературного Олимпа!!!!!!»

— Победа! — прыгал Рафаэль, не замечая, что подружка что-то совсем не реагирует на событие, радостное для обоих. — И это еще не все! До наших жирафов тоже дошло!

Он протянул листок местной газеты. Марина торопливо пробежала глазами строчки, на которые указывал палец.

— Что такое? Тебя напечатали?! В «Кудринских вестях»!

— Ага, — подтвердил Рафаэль, улыбаясь от уха до уха.

Тут вошла мать Рафаэля и расплылась в медовой улыбке:

— Кто к нам прише-ел! А у нас такая радость! Давайте попьем чаю, я как раз принесла торт из «Забавушки»!

— Спасибо, все очень здорово, но чай — в другой раз. Мне надо бежать!

Во всем этом было что-то не то. С неприятным предчувствием Марина вернулась в кондитерскую и, никого не увидев, помчалась домой.

* * *

Дома оказалась Кларисса, и, когда Марина подступила к ней с расспросами, та рассмеялась в лицо:

— Да мы же поспорили, что ты побежишь к своему Рафаэлю! Ты и побежала как дура. Твой парень убедился, что тебе на него наплевать.

— Врешь, — повторяла Марина, все более понимая, что Кларисса не врет, но не в силах представить своего Ника в кругу глумящихся негодяев. Она даже трясла головой, чтобы избавиться от этих мыслей, которые не умещались в сознании. Ревность ко всем ее друзьям вместе и к Рафаэлю в отдельности — это было еще понятно, но участие в розыгрыше? Ник, дергающий ее, как куклу, за веревочки вместе с остальными? Вместе с ними смеющийся?

Издевательский хохот Клариссы уже не мог пробиться сквозь обиду, затопившую душу, как наводнение. И обида все увеличивалась, чем дольше Марина сидела в своей комнате, неподвижно, не слыша ни обычного домашнего шума, ни телефонных звонков. Она так и задремала в кресле с приходом темноты, как вдруг услышала голос с улицы. Ее звали по имени. Приснилось? Она долго ждала; закрыла глаза, голос повторился. Она включила свет и подошла к окну, но ничего не увидела — только светлое пятно отраженной комнаты и собственное лицо. Напрягая глаза, с трудом различила деревья, темную ограду, но тут же собственное отражение снова заслонило от нее все. Она могла видеть только себя и думать только о себе.

 

Глава 39

Город был вычищен, выметен, даже воздух казался освеженным. В парке белые листы предупреждали о покрашенных скамейках. Это шла подготовка к Дню города. Но самым замечательным были, конечно, флаги. Все улицы, начиная с окраин, были ими украшены. Большие, строгие государственные флаги висели в центре по законам симметрии, и их полотнища благородно шевелились под ветром. Но чем ближе к окраинам, тем меньше становилось симметрии и больше флагов. Казалось, пестрый вихрь пронесся по улицам, оставив их после себя на крышах, воротах, окнах, фонарных столбах — везде. Невиданными птицами взлетели они и на деревья. Большие и маленькие, обычной формы и в виде треугольников, широкие и узкие, длинные, с двумя языками и даже с тремя — каких только не было. Одноцветные, двуцветные, пестрые, полосатые, с изображением солнца, с пучками ленточек, с узорчатой каймой.

Петровна, наблюдая, как к фонарному столбу напротив ее дома прикрепляют два веселых флажка — один с солнышком, другой со звездочкой — переговаривалась с Дорой, поливавшей свои грядки:

— Видала, Грачевы тоже на свой магазин флажок повесили. Украсились. А он заштопанный… А Глебовна краску купила калитку покрасить, только она такая, что сразу облезет, я знаю. Вот дождь пойдет… А Медведева и не видать. Совсем замотался мужик.

— Еще бы — чего это его девчонка мрачнее тучи ходит? — подала голос Глебовна. — На себя не похожа совсем, все говорят. А краска моя врешь, что плохая!

— Чего-чего? — Дора без дальнейших слов заспешила к дому Медведевых.

— Гляди не споткнись, — сказала Глебовна.

* * *

Медведевы собирались ужинать.

— Как хотите, Пал Палыч, а надо что-то делать. — Брови Доры были непривычно сдвинуты, а круглые вишневые глазки моргали растерянно. — Который день сидит, ни с кем не разговаривает, к ребятишкам своим даже не выходит — потопчутся и уйдут. Иногда встанет, пойдет куда-то. Я проследила — у озера на диком пляже сядет и так же сидит. Что такое? Говоришь с ней — не слышит. Глаза-то провалились как — и не достанешь! Не ест ничего! И сегодня, как закрылась у себя после школы — часы уж кругом обошли. Сделайте что-нибудь!

— Примерно этого я и боялся — что любовь восьмого класса не доживет до девятого, — серьезно ответил Пал Палыч. — Павлик, включай, «Звездный путь» начинается. И зови Марину.

— Марин! — на весь дом закричал Павлик. — Пойдем, уже бороздят!

И за руку вытащил сестру к телевизору, в котором торжественно произносили: «Корабль «Энтерпрайз» бороздит просторы Вселенной. Девиз команды: смело идти туда, где не ступала нога человека!» Это был их любимый сериал, который повторяли по одному из дециметровых каналов и который просто нельзя было не посмотреть.

Марина автоматически села на диван, глядя мимо экрана. Но сегодня в комнате было нечто непривычное, на что не обратить внимания было невозможно: Ева вылезла из своего угла и смотрела телевизор вместе со всеми. Более того — за происходящим на экране она следила с видимым интересом. Ева уже не в «колодце»! Зато она, Марина, кажется, стала ее подобием. Окончательно вывел ее из оцепенения вопрос отца:

— А ты не носишь своего куриного бога?

— Нет, — коротко ответила Марина.

Дора отлучилась на кухню, и Пал Палыч, наклонившись, негромко сообщил:

— Представляешь, что наша Доротея выбрала себе в подарок? У нее же день рождения в субботу. Попросила ничего не покупать, а отдать ей вазу, ту самую! Которой мы гостей смешим. Неужели она ей нравится?

Марина покачала головой:

— Это потому, что ее купил ты.

— А я думал, она будет ей символизировать наше веселое семейство. — При слове «веселое» Пал Палыч помахал ладонью у виска.

— Не притворяйся. Ты думал то же, что и я. И куриный бог, невыкинутый, лежит в шкатулке. Дора тоже себе вазу на шею не повесит.

— Ну-ну. А твой мальчик вчера приходил. Павлик, реклама — выключи звук.

Павлик выключил, но тут же принялся озвучивать сам:

— В компании с Толстяком время летит незаметно! Почувствуй себя богиней! Храбрость ковбоев Хаггис известна всем! Знак хорошего вкуса и традиций пример — высший сорт чая Липтон всегда под руко-ой! Нескафе — аромат моего утра!

Марина почувствовала, что сейчас его чем-нибудь треснет.

— Ну, это неинтересно, наверное, — заговорил, наконец, Пал Палыч. — Когда решаешь с кем-то раззнакомиться, не подходишь к телефону, делаешь вид, что никого не видишь под окнами, то лучше и не слышать ничего, — заключил он. Потом добавил: — Если уже все равно.

— Зачем приходил?

Фильм продолжался, Марина отняла у Павлика пульт и уменьшила громкость.

Но Пал Палыч пошел на кухню, где свистел чайник. Вернулся:

— Тебе налить? А тебе, Ева? А тебе, Павлик? Дора?

— Когда приходил? — Марина отодвинула и чашку, и чайник.

Пал Палыч был краток.

— Вчера. Тебя не было, я предложил подождать в твоей комнате. Он посидел полчаса и ушел.

Марина зажмурилась и уткнулась лицом в поднятые колени. Представила Ника у себя в гостях, куда она его так и не пригласила. Вот он набрался храбрости и звонит в дом. Вот он лицом к лицу с папой. Вот он в ее комнате, каждую секунду ожидает, что она войдет и скажет что-нибудь злое или сразу выгонит. Глядит на ее пианино, игрушечного льва, разбросанные на подоконнике журналы и книги, на картину с дорогой никуда…

Он сидит или просто прислонился к чему-нибудь? Жанна любит сидеть на подоконнике, Рафаэль — в кресле, Артур — в том углу, Рудик — просто на ковре. У всех ее друзей здесь есть свои места. А у него нет. Но ведь они так недавно знакомы! А как он здесь мог себя почувствовать? Опять это слово. Скорее всего, чужим. Но ведь это неправда! Просто она не успела… А теперь все испорчено.

— Мы еще в шахматы сыграли, — добавил Пал Палыч.

Марина встрепенулась:

— Что?

— Ну, ты не идешь, где-то у озера тоску разгоняешь, а мне что делать с этим пришельцем? Начал развлекать. Он очень достойно держался. Ну, я потом доскажу, а то мы никому смотреть не даем.

«Развлечения» Пал Палыча всегда были головоломными, вроде неопознанной скульптуры. Шахматы тоже были больше, чем просто шахматы. Они сохранились еще со времен его детства, и, естественно, некоторые фигурки давным-давно потерялись. Их обычно заменяли пуговицами, пока однажды Павлик не предложил великодушно своего львенка из киндер-сюрприза. Вместо слона. Но ведь лев и слон, рассудили Пал Палыч с Мариной, фигуры совершенно разные. Нелепо, чтобы лев ходил как слон. Логично, что он разгоняется и прыгает через всю доску. А какая динамика в игре!

С легкой руки малыша заменили киндерами и остальные пуговицы, в основном пешки. Так в игре появились дракоша, пингвин, акула, кролик и бегемот. Со своими правилами, конечно. Традиционные игроки их с трудом воспринимали. Даже дядя Алик, в молодости шахматист-разрядник, запутался и плюнул: «Ну вас, понимаете ли, с вашими шахматами». Хотя по новым правилам рядом с доской стояла коробка с другими киндерами и он мог выбрать любую фигурку и прибавить что-то свое.

Опять началась реклама, и Пал Палыч продолжал:

— Он очень достойно держался. Знаешь, о человеке за час игры можно узнать больше, чем за год беседы. Какой-то писатель сказал. Наверное, наш НЛО. Так вот, он радовался, когда выигрывал, и не переживал, когда проигрывал. Не жульничал. Не выходил из себя, когда жульничал я. Ходы обдумывал, не горячился, но и не тянул. И самое главное — он может играть по нашим правилам! Все понял сразу, представляешь. Это редкость. Я оценил.

— Да он просто себя контролировал, потому что сидел как на горячей сковороде, бедняга, — заметила Ева.

— А я как сидел? — возразил Пал Палыч. — У меня одна дочь, а не десять. И потом, твой Алик ничего не понял про наших зайцев и акул. Тут не в этом дело…

— А он похож на Лену? — снова подала голос Ева. — Жаль, я не выглянула посмотреть.

— Одно лицо.

— Надо же. У тебя в семье симпатии передаются по наследству.

В другое время Марина бы во все глаза глядела на говорящую Еву. Сейчас она ее не замечала и напряженно ждала, не скажет ли отец еще что-нибудь. Он сказал:

— Еще о лягушке. Я предложил ему Павликову коробку, и он ввел в игру лягушку. Сейчас покажу, как прыгает. Где доска? Вот, «ныряет» по диагонали, пропускает эти фигуры под собой и «выныривает». Сбила пешку. Представляешь, какие возможности? Можно делать такие обходные маневры… Ага, вижу, вижу, что интересно!

Ева и Дора смеялись, глядя на них. Но даже смеющаяся Ева была ничем в сравнении с лягушкой Ника.

— Да, эту игру века надо было снять скрытой камерой. А потом он ушел, — неожиданно завершил Пал Палыч.

Марина с надеждой взглянула на него: а может, еще не все?

— Не дали фильм посмотреть, разболтались тут, — проворчал Павлик.

— У калитки кто-то стоит, — глядя в окно, сообщила Ева.

Марину словно сдуло с дивана.

 

Глава 40

У калитки стоял Макс. Кларисса не своим голосом говорила ему с крыльца:

— Чего надо?

— Не тебя, — зло отвечал он.

— Катись из моего дома.

— А он не твой. Думала, я не узнаю, кто ты? Дочь сумасшедшей Евы! Наболтала о себе!

Кларисса вспыхнула, круто повернулась и чуть не сбила Марину с ног, убегая в дом.

— Это мой дом, — сказала Марина, выходя. — И он — не сцена, найди другое место для трагедий.

Но Макс уже сиял своей обычной улыбкой.

— Какие трагедии! Просто не люблю, когда лапшу на уши…

Марина молча повернулась к двери.

— Погоди! Я хотел сказать… Может, ты удивишься, но я к тебе. Пойдем погуляем? Погода хорошая.

Марина смотрела на него, не находя слов и одновременно думая, что выражение «немая сцена» — как раз про это.

— А почему нет? — невозмутимо продолжал Макс. — Не дожидаешься же ты моего приятеля. Вот кто находка: чувство юмора на нуле, ревнует к каждому столбу. Сплошное развлечение. Или он тебе еще не надоел после «Забавушки»?

— Что, все сказал?

— Ну, конечно, — с благодушием, с домашним спокойствием на лице отозвался Макс.

Он искренне уверовал, что все со всеми поссорились, разоблачения не будет никогда, и почему бы не попробовать поковать железо, тем более что эта блондиночка с самого начала больше подходила ему, чем этому лоху Нику. А про сто рублей можно наплести что-нибудь, заговорить зубы. Уж это у него всегда получалось.

— Тогда вали отсюда.

Макс застыл в замешательстве. А на улице послышались свист, хохот.

— Так его! А ну, спусти его с крыльца!

Это был Рудик Фольц с дружками.

— Навешать ему? — крикнул он.

Марина пожала плечами.

— Чужак на Зеленой улице, уже в дома залезает, а они трусцой бегают вокруг и плачут: что же делать.

В ответ послышался воинственный рев. Максим повернулся к Марине, но наткнулся на такой взгляд, что сразу понял: это не шутка и не розыгрыш. Раньше в таких случаях его всегда выручал Ник, и Максим пожалел обо всем — от злополучной сотни до сегодняшнего дурацкого визита. Но дороги назад не было. И он пошагал навстречу верной гибели.

 

Глава 41

Классный час проходил буднично и монотонно. Рахиль Исаковна начала диктовать расписание экзаменов — для тех, кто собирался на следующий год в профильные классы, учебный год еще не кончился. В этот момент скрипнула дверь. На пороге стояла Кларисса.

— Можно войти?

Рахиль Исаковна выдержала паузу.

— А я еще подумаю, можно или нельзя.

Класс отложил ручки и поднял головы. Кларисса безмолвно стояла в дверях.

— Если школа для тебя — дело второстепенное, а на первом месте — романы с мальчиками, зачем вообще сюда приходить? — Риторический вопрос прозвучал едко и отчетливо.

По классу пронесся удивленный шепот, и теперь уже все без исключения смотрели на опальную любимицу Рахили, причем многие не без злорадства. А Рахиль Исаковна, добившись внимания аудитории, продолжала публичную порку:

— Похоже, ты уже научилась всему, что тебя интересовало. И сфера этих интересов так расширилась, что теперь вместо уроков приходится посещать гинеколога! Что, когда у одноклассников в расписании — экзамены, у тебя — покупка коляски?

Этот торжественный аккорд сопровождался тревожным, неразборчивым гулом голосов. Марина зажала уши, но все равно слышала продолжение:

— Значит, путь в жизни уже выбран — решила пойти по стопам матери!

— Прекратите! — Следующее, что услышала Марина, был ее собственный голос. — Не смейте!

Повисла испуганная тишина. Не глядя на Марину, Рахиль Исаковна сухо проговорила Клариссе, все стоявшей на том же месте как истукан:

— Подыщи себе, голубушка, другую школу. Здесь тебе делать нечего. — И, когда та наконец исчезла, повернулась к Медведевой: — И к тебе это тоже относится. Можешь отправляться вслед за ней. Ты прекрасно знаешь, что материалов на твое исключение собрано предостаточно. Я терпела тебя только из уважения к отцу. Но всему есть предел. К экзаменам можешь не готовиться, потому что сдавать их здесь ты не будешь.

* * *

Марина выходила под гробовое молчание одноклассников. Вместо того чтобы направиться к выходу, зачем-то поднялась на третий этаж. Присела на подоконник. «Ушла, как овца. Ничего не ответила. Вместо того чтобы сказать все, что я — и все — о ней думают!» Марина вскочила. Еще не поздно! Где сейчас может быть Рахиль? Звонок уже был, значит, в учительской. И она быстро зашагала туда. Но, берясь за ручку двери, услышала гневный монолог, в котором то и дело звучало ее имя. Рахиль Исаковна, захлебываясь, говорила, какое чудовище эта Медведева. И это был не набор фраз, а сплошная ликующая враждебность. Наконец монолог окончился, послышалось деликатное покашливание, и старческий голос произнес:

— Простите… но мне кажется, что Медведева не такая уж плохая… я бы сказал, хорошая, добрая и способная девочка…

Гневная грозная отповедь смела последние слова. Когда все стихло, тот же голос продолжил:

— И я возражаю против ее исключения.

«Ох, Макакус, Макакус!» — Марина схватилась за голову. Сейчас она никак не могла помочь ему. На этот раз гром не умолкал дольше. Но во время паузы тихий голос вставил:

— И все-таки я возражаю…

«Господи, молчал бы лучше!» Марина была в отчаянии, словно за дверью били человека, а она не могла даже позвать на помощь.

— Как вы можете возражать? Вы уже давно ничего не можете! Как это ни печально, вам придется с этим согласиться! Мы держим вас, потому что не можем пока заменить! Как педагог вы давно нуль, признайте это! Вы не справляетесь с детьми! Вас никто не принимает всерьез, не слушает, не уважает! И ваша учительская деятельность непременно закончится тем, что какой-нибудь Фольц сядет вам верхом на голову и проедет с воплями по всем этажам!

У Марины тихо кружилась голова и наплывала давняя мысль: можно ли хоть что-то изменить? Но тут в противовес ей встала новая: а можно ли все так оставить? Она бросилась назад, в свой класс.

Дверь была закрыта изнутри, и когда там вытащили швабру, услышав голос Марины, она увидела не только своих друзей, а весь класс. Никто не уходил на перемену. Но удивляться было некогда. Она торопливо пересказала все услышанное. Прошел ропот:

— Сколько можно, черт возьми!

— Так она это всерьез? Не просто пугала?

— Так ведь она всех по одному…

— А ты найди на нее управу!

— А Макакус-то какой оказался…

— А что же делать?

— Только не превращайте серьезное дело в детскую войну!

* * *

На уроке истории стояла неслыханная тишина. От этой тишины голос у Макакуса срывался, он, ничего не понимая, озирался по сторонам и чувствовал себя в высшей степени неуютно. Никто не разговаривал, никто не смеялся. Никто не ходил по классу. Никто ничем не грохотал. Никто не списывал, не читал посторонних книг и даже не глядел в окно — все сорок лиц были повернуты в его сторону. Кто-то назвал его по имени-отчеству — Иван Платоныч. В глазах учеников была признательность за его героический поступок и старательно скрываемое чувство старой вины.

Но Макакус этого не знал. С тревогой он ждал подвоха. Не переставая говорить, поднялся на кафедру, взял в руки указку — уж это-то всегда смешило поголовно всех. Макакус ждал. Никто не смеялся. Он постоял еще. Смеха не было. Все слушали его объяснения. Все, и на последних партах тоже, и даже Рудик Фольц — все слушали. Макакус почувствовал, что не может говорить. Взгляд его привычно устремился к последней парте у окна — Марины Медведевой не было…

* * *

Рахиль Исаковну окружил в учительской весь восьмой класс.

— Дайте пройти, у меня начинается урок.

Но стадо не двинулось с места.

— Нету ж, поговорим, — угрюмо сказал Фольц, вставая у двери, и Рахиль Исаковна с удивлением осознала, что, кажется, действительно не сможет выйти. Бунт? Впереди, разумеется, стоят Грачев и Лончинская, и она наперед знает, что они скажут. Но услышала неожиданное:

— И мы не будем сдавать экзамены. Весь наш класс. Если Медведевой запрещают, и мы отказываемся.

Скандал? Рахиль Исаковна сориентировалась мгновенно:

— Медведеву никто не выгонял. Ваш класс будет сдавать экзамены в полном составе. Она ввела вас в заблуждение и напрасно заставила продемонстрировать… солидарность.

Последнее слово прозвучало с издевкой, но в этот момент кто-то прокричал из-за двери:

— У Макакуса сердце! За ним «скорая» приехала!

Одни бросились к дверям, другие к окнам.

 

Глава 42

Над Странным Домом сияло два солнца — одно на флажке, другое настоящее. А из окон неслось:

Дома Марина увидела Клариссу, удивительно спокойную. Правда, лисья мордочка была немного заревана. Под громогласное пение Земфиры она ходила по комнатам и кидала в раскрытую сумку все подряд: расческу, зубную щетку, тетрадки, белье.

— Победа! — весело сообщила Марина. — В школе мы остаемся и экзамены сдаем. Класс нас отстоял. Там такое было. Мы уже сходили в «Забавушку», отметили.

— Это тебя отстояли, — внесла коррективы Кларисса. — А на меня донесли.

Марина озадачилась.

— Не может быть! У нас никто, кроме… — Она не закончила. — Знаешь, у Рахили ведь есть и другие источники информации. Про Макса и тебя она могла узнать откуда угодно, хоть на улице вас увидеть. Я же видела вас в розовой машине. А ты думала, если будешь ей пятки лизать, тебе никогда не достанется? Как же… Погоди, а то, что она говорила…

— Ерунду она говорила, — отрезала Кларисса, кидая в свою сумку полотенце и тапочки. — Что я, дура? Скорее она коляску покатит, чем я.

— Ты что делаешь?

— Не видишь — барахло собираю. И кассета моя, не забыть бы. Подарочек Пал Палыча. — Она вытащила кассету, оборвав Земфиру на очередном «до свиданья». — Платье тебе как? Отдавать?

— Какое еще платье! Постой. Если ты из-за… Так я говорю, все улажено. А Макса ты послала — и правильно сделала.

Марина растерянно смотрела, как в сумку летят солнечные очки, лак для ногтей и пачка фломастеров.

— Плевала я на эти экзамены! Не нужен мне никакой профильный класс, обойдусь. И без школы этой тоже. А Макс, сволочь невозможная, — слышала? — родословной моей недоволен. Не устраивает она его, прямо как Рахиль. Я для всех тут дочь сумасшедшей Евы! Так что хватит всех этих выдумок.

Она рывком отодвинула журнальный столик, за которым все обои были в надписях с завитушками и росчерками: «Кларисса». Взяла синий маркер и жирно зачеркнула.

— Вот! Еще раз вам обои испорчу. И нет никакой Клариссы, есть просто Клара обыкновенная. Насочиняла… Да ты что думаешь, я из дома сбегать собралась? Мы уезжаем. В Москву. Нельзя же у вас навек поселиться. Дядя Алик маму к себе зовет, она от него письмо получила. Там для нее работа есть. Прямо сегодня и едем, Пал Палыч нас на станцию отвезет.

Не застегивая сумку, она перекинула ее через плечо и зашагала во двор, громко распевая:

— До свиданья, мой любимый город!

Остановилась.

— Ну, пока. Ничего эпохального говорить не буду. А парень твой… В общем, это мы с Максом развлекались. Он не участвовал. Он все всерьез, вроде тебя.

И пошла в машину.

— Павлик, включи что-нибудь, — сказала Марина. — Тишина, как в морге.

— Вот эту, — выбрал Павлик. — Папе она приелась, зато Дора теперь ее ставит все время. И мне тоже нравится. Бабушка Алла.

— Вот мы и уезжаем. — В дверях стояла Ева. — Мы были беспокойными гостями.

Марина не стала рассыпаться в любезных возражениях. Она только с удивлением подняла глаза: Еву было не узнать. Покрасилась, переменила прическу и стала своей полной противоположностью — ярко-рыжая, как Кларисса, броская, оживленно-общительная.

— Дом Павлика… Пал Палыча… очень похож на него самого. И вы все тоже… Его тут называют Странный Дом — так это они все странные. Мне кажется, что там, везде — перевернутый мир, и только здесь — настоящий. Это единственное место, где снова можно стать нормальным человеком… Снова захотеть жить. Наверное, кораблик помогает.

— Не всегда, — проронила Марина.

— Возьми на память. — Ева протянула ладонь.

Это был перстень, дымчатый топаз неправильной природной формы, оправленный в нетемнеющее серебро.

— Мне подарил его муж. — Для Евы это был неоспоримый довод, лучшее объяснение драгоценности подарка. — Он дарится на счастье. Я хочу, чтобы оно к тебе вернулось.

— Что вы, не надо, спасибо. И говорят, дареное не дарят…

Марина, бессвязно бормоча, с суеверным ужасом отказывалась от перстня сумасшедшей Евы.

— Отдайте Клариссе, ей счастье нужней.

— Дарят, если очень хотят, — повторила Ева. — Возьми.

Марина безропотно взяла.

— Павлик, я доеду с ними до станции. Провожу. Мне никто не звонил?

— Нет.

Цветные стеклышки круглого окна загорелись под лучами, блуждающими в ветках акаций.

пел Странный Дом, исчезая за своим поворотом.

 

Глава 43

Электричка ушла. На обратном пути Марина рассказывала отцу про школу и бунт на корабле, а за окном машины пробегали решетка парка, витрины «Забавушки», фонтан с рыбиной, открытая дверь магазинчика Грачевых. Потом разговор перешел на тему проводов.

— Сбылась мечта Алика, — сказал Пал Палыч, — к нему едет Ева. И вообще для него начинается полоса везения. Фольц наконец-то нашел этого книжника. — Марина перестала смотреть в окно и с тревогой ждала, что же дальше. — Представляешь, обыкновенный старичок, никто бы не подумал.

— А как милиция на него вышла, если он обыкновенный старичок? — быстро спросила Марина.

— Да на него раньше милиции одна компания вышла, тоже проявляет большой интерес. Вот тут и Фольцу есть чем заняться, потому что если он даст себя опередить, старинные книжечки поплывут прямехонько через границу. Уж больно хороши.

— А старичок?

— Ну, не знаю, в таких случаях по-разному бывает…

Едва автомобиль затормозил, Марина помчалась в дом, к телефону. Заметила, что все еще сжимает в руке Евин перстень — но карманов нет, сунуть некуда: она до сих пор в школьном платье. Тут не до переодеваний. Набрала номер. В этот момент почему-то не думалось, что сказать, с чего начать и как это будет выглядеть. Ответил женский, наверняка мамин, голос. Ника нет. Долго раздумывать было нельзя. Она побежала на озеро.

— Ты на озеро? Обещали грозу! — крикнул Павлик вдогонку.

* * *

Марина сразу увидела белую фуражку лодочника в конце причала. Несмотря на штормовое предупреждение, все озеро было усеяно прогулочными лодками и катамаранами, и желающих покататься не убавлялось. Пытаясь обогнать беспечных пляжников, Марина прыгнула через две ступеньки, едва удержалась на ногах, схватилась за перила. Перстень выскочил из ладони и покатился по причалу далеко вперед. Она побежала за ним, уже потеряв из виду белую фуражку.

Развеселый дядечка вернул ей драгоценность, похваляясь, как ловко ее поймал, на самом краю. Еще секунда — и перстень был бы в щупальцах осьминога, который живет в пещерке под причалом и, как полагается, устраивает осьминожий сад из всего блестящего: упавших бутылок, ярких камешков, оброненных перстней. Марина машинально благодарила балагура, а сама глядела в раскрытую дверь маленькой деревянной кассы. Там стояли — удивительнее, чем если бы это был осьминог — Жанна и Ник. И еще доносились голоса Рудика, Артура и Рафаэля.

— Вы все здесь? — От неожиданности Марина переводила взгляд с одного на другого, не находя, что еще сказать.

— Теперь все. — В синих улыбающихся глазах Ника Марина увидела крошечную себя. — Жанна пришла предупредить. А ты тоже узнала?

— Да, папа только что сказал, когда мы Еву провожали.

— Вот где ты была, — деловито заговорила Жанна. — А мы к Фольцу зашли и там все услышали. Военная тайна, конечно, но я же знаю, что лодочник как-то связан с Ником. Тебя нет, пришлось самодеятельностью заниматься.

— Жанна, ты молодец!

— Еще бы. Мальчишек для храбрости взяла.

— А мы с лодочником давно уже все сюда перетащили, — понизил голос Ник. — Там, в его доме, ничего не осталось. Он и сам почуял неладное.

— Так теперь и здесь небезопасно, — заволновалась Марина.

— Я говорил. И насчет того, что ты тогда предлагала. Он надумал. Поможешь связаться с музейщиком?

— Пойдем прямо сейчас, позвоним от меня дяде Алику.

— Никуда мы, кажется, не пойдем, — проворчала Жанна.

Ливень хлынул сразу, без предупреждений. Туча вмиг накрыла город и озеро с пляжниками. В темноте стало холодно, на разные голоса завыл ветер. Закрутились педали катамаранов, замахали весла — публика панически возвращалась к берегу.

— Идите внутрь, — прокричал Ник, — а мы с мальчишками поможем лодочнику.

Марина и Жанна спрятались в домике кассы. Сквозь окошко было видно, как ветер гонит тучи песка. Люди бегут, закрываясь газетами и руками, а вслед за ними катятся и летят по воздуху афиши, обертки от мороженого, бумажные стаканчики.

— Чему тут радоваться, — не понимала Жанна.

А Марина не могла удержать торжествующей улыбки. И гроза казалась продолжением праздника. В даль, где смешались вода и небо, уносились разноцветные шарики, следом летел сорванный с крыши пестрый флаг, весело помахивая уголком полотнища.

 

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.