Конечно, Бориса Пильняка погубила «Повесть непогашенной луны», написанная в 1926 году. И совершенно неважно, что он был арестован через 11 лет – в 1937-м.

Сталин был злопамятен, но терпелив. Умел ждать. Смешно думать, что он простил Пильняку повесть, которая прямо-таки взывает к реальному убийству Фрунзе в 1925 году под ножом хирурга. Сомневаться, что Сталин приложил к этому убийству руку, не приходится. Ему не нужен был этот сменивший Троцкого председатель РВК и нарком-военмор. На таких ключевых постах ему нужны были проверенные свои люди. Типа Ворошилова или Будённого. Он и поставил Ворошилова на оба поста, оставленных Фрунзе, который поработал на них всего десять месяцев.

В том, что Сталин причастен к убийству Фрунзе, убеждает его речь, произнесённая на похоронах военмора:

«Товарищи! Я не в состоянии говорить долго, моё душевное состояние не располагает к этому. Скажу лишь, что в лице товарища Фрунзе мы потеряли одного из самых чистых, самых честных и самых бесстрашных революционеров нашего времени.

Партия потеряла в лице товарища Фрунзе одного из самых верных и самых дисциплинированных своих руководителей.

Советская власть потеряла в лице товарища Фрунзе одного из самых смелых и самых разумных строителей нашей страны и нашего государства.

Армия потеряла в лице товарища Фрунзе одного из самых любимых и уважаемых руководителей и создателей.

Вот почему так скорбит партия по случаю потери товарища Фрунзе.

Товарищи! Этот год был для нас проклятием. Он вырвал из нашей среды целый ряд руководящих товарищей. Но этого оказалось недостаточно, и понадобилась ещё одна жертва. Может быть, это так именно и нужно, чтобы старые товарищи так легко и так просто спускались в могилу. К сожалению, не так легко и далеко не так просто подымаются наши молодые товарищи на смену старым.

Будем же верить, будем надеяться, что партия и рабочий класс примут все меры к тому, чтобы облегчить выковку новых кадров на смену старым.

Центральный Комитет Российской коммунистической партии поручил мне выразить скорбь всей партии по случаю потери товарища Фрунзе.

Пусть моя короткая речь будет выражением этой скорби, которая безгранична и которая не нуждается в длинных речах».

Вот она – проговорка: «чтобы облегчить выковку новых кадров на смену старым». Вот ради чего было задумано и осуществлено убийство! Недаром личный секретарь Сталина Борис Бажанов, бежавший на Запад, вспоминал о смерти Фрунзе именно как об убийстве: «…я понимал, что он умер вовсе не естественной смертью. Пожалуй, каждый чувствовал тогда, что это был результат грязной игры. Его вдова, подозревавшая о случившемся, покончила с собой, а писатель Борис Пильняк в своей книге «Повесть о непогашенной луне» – с едким подзаголовком «Смерть командарма»– прямо указал пальцем на Сталина».

Правда, сам Борис Андреевич Пильняк (родился 11 октября 1894 года) утверждал вроде прямо противоположное: «Фабула этого рассказа наталкивает на мысль, что поводом к написанию его и материалом послужила смерть М. В. Фрунзе. Лично я Фрунзе почти не знал, едва был знаком с ним, видел его раза два. Действительных подробностей его смерти я не знаю – и они для меня не очень существенны, ибо целью моего рассказа никак не являлся репортаж о смерти наркомвоена. Всё это я нахожу необходимым сообщить читателю, чтобы читатель не искал в нём подлинных фактов и живых лиц».

Но эта фраза Пильняка из предисловия к повести лукава: дескать, смерть Фрунзе – это всего лишь, как сейчас говорят на языке науки, – топос, который «наталкивает на мысль» о сходстве фабульных мотивов. Осведомлённому читателю трудно было не искать подлинных фактов и живых лиц в произведении, появившемся спустя очень короткое время после смерти легендарного командарма. Трудно представить, что почти буквальное повторение жизненной фабулы в художественном произведении возникло случайно, что автор не оттолкнулся от недавнего, реального события.

Что власти себе этого представить не могли, говорит факт конфискации тиража пятого номера «Нового мира», где повесть была напечатана.

Так или иначе, но, написав «Повесть непогашенной луны», Пильняк подписал себе смертный приговор.

Ему могли простить «Голый год» (1922) – роман экспериментальный, формалистический, с рваной композицией. И даже не просто простить, но согласиться с тем, чтобы Пильняк стал председателем Всероссийского союза писателей. Почему бы и нет? Пильняк известен, интересен многим, ему подражают.

То есть какие-нибудь рапповцы, напостовцы не прощали Пильняку его талантливости. Но пока он не бросил вызов убийцам, его можно было терпеть. Другое дело – его жизнь после его вызова.

В 1929-м его снимают с поста председателя Всероссийского союза писателей за публикацию за границей повести «Красное дерево». С тех пор, кстати, передача советским писателем своей рукописи заграничному изданию стала считаться преступлением. Набросились на Пильняка и Замятина, который напечатал за рубежом повесть «Мы», с невероятной яростью. Прорабатывали обоих во всех органах печати. Хотя, в отличие от Замятина, не самом деле лично передавшего рукопись, повесть Пильняка была направлена берлинскому издательству по каналам Всесоюзного общества культурной связи с заграницей – организацией государственной.

Но никто об этом не вспоминает. Похоже, что стая, набросившаяся на Пильняка и Замятина, отрабатывает верховный заказ: в адрес обоих несётся рёв, улюлюканье, разнузданное хамство. Я читал подшивку «Литературной газеты» того времени. Долго терзали обоих писателей. Причём наиболее неистово – Пильняка, хотя замятинская повесть была, конечно, несравненно смелее и непримиримей к действительности.

Да и не было ничего страшного в «Красном дереве». Не случайно, что Пильняку дали переработать эту вещь в роман «Волга впадает в Каспийское море» – о строительстве канала Москва-Волга, который преспокойно напечатали в 1930-м на родине.

Ему позволили съездить в Америку по приглашению Голливуда, написать об этом книгу «О᾿кей», укрепляющую традиции Горького и Маяковского охаивать американский империализм, противопоставлять ненавистной капиталистической действительности родную советскую, уважающую трудового человека, дающую ему все необходимые права и свободу.

Но старался он напрасно. В день рождения сына 27 октября 1937 года, который Пильняк с женой отмечали на даче в Переделкине, вечером появился незнакомый гость, пригласивший Пильняка к Николаю Ивановичу Ежову для выяснения какого-то невинного вопроса. «Через час будете дома», – успокаивающе сказал незнакомец. Через час Пильняк не появился. Он вообще больше нигде и никогда не появился. 21 апреля 1938 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила его как японского шпиона к смертной казни. В этот же день он был расстрелян.

* * *

Четырнадцатилетнего подростка Владимира Успенского (родился 11 октября 1927 года) гитлеровцы, отступая из его родного города Одоева Тульской области, поместили в обоз, чтобы вместе с другими попавшими в облаву парнями и девушками угнать в Германию. Когда ночью обоз переезжал через какую-то реку, Успенский спрыгнул на повороте с моста и убежал в темноте по льду. Пришёл назад в свой город, уже занятый нашими войсками – конниками генерала Белова.

В 1944 году проходил службу на Дальнем Востоке. Был высажен вместе с морским десантом в Северной Корее. Там в сопках воевал с японцами, был ранен, контужен.

После войны учился в Ленинградском военно-морском училище. Потом заочно окончил Архангельский педагогический институт. В 1960 году окончил Литературный институт.

Много лет работал литсотрудником газеты ДОСААФ «Патриот Родины» (поменяла название сперва на «Советский патриот», потом на «Патриот»).

Он написал немало книг. Здесь и военные повести «Глазами матроса», «Колокол заговорил вновь», «Невидимый свет», «Отряд «Вымпел», «Тревожная вахта», «Поход без привала», «Бой местного значения» и книги «Дальние рейсы», «Клады и загадки Таймыра», «За меньших братьев», написанные по впечатлениям от работы в экспедициях по Восточной Сибири, от путешествий по Дальнему Востоку.

Осуществил литературную запись «За нами Москва» генерала Белова, с которым подружился, армия которого освободила его родной город. Написал в госполитиздатовской серии «Пламенные революционеры» повести о К. Ворошилове, М. Калинине, С. Будённом и А. Андрееве.

Его роман «Неизвестные солдаты» (1956–1967) понравился Шолохову, который назвал роман «лучшим произведением о Великой Отечественной войне, наиболее достоверно передающим не только события, но и дух того времени». Шолохов дал Успенскому рекомендацию в Союз писателей, взял под свою опеку. Считается, что само это понятие «неизвестный солдат» вошло в обиход благодаря книге Успенского, который возложил её вместо цветов на открытии мемориала Могила Неизвестного Солдата у Кремлёвской стены в Александровском саду в Москве.

Бестселлером стал роман-исповедь Владимира Дмитриевича Успенского «Тайный советник вождя» (1953–2000). Первая часть романа, опубликованная в 1988-м в журнале «Простор» (Алма-Ата), сразу же оказалась в центре внимания читателей и критиков.

По данным газеты «Книжное обозрение» (№ 2, 1991) Успенский со своим романом оказался на первом месте среди писателей того времени. А информационное издание «Чтение в библиотеках России» сообщает, что в результате читательских опросов в 1994 году роман Успенского оказался на втором месте после «Прокляты и убиты» В. Астафьева в списке произведений, опубликованных в литературно-художественных журналах.

По правде сказать, это было предсказуемо. Перестройка открыла немыслимые прежде возможности высказываться о Сталине как его почитателям, так и его противникам. Сталин, резко раскритикованный в хрущёвские времена, осторожно поднимаемый на щит во времена Брежнева, стал для многих олицетворением некоего собственного «символа веры», в соответствии с которым одни видели в нём тирана, жестокого и ненасытного тюремщика, бездарного вояку, а другие – мудрого правителя, создателя великой Державы, гениального полководца. Любые книги о Сталине вызывали читательский интерес в то время. Были напечатаны прежде недоступные А. Авторханов, Б. Баженов, А. Орлов. Опубликовал свой труд историк Д. Волкогонов.

Как же было не стать бестселлером роману, который, как в предисловии оповещал читателей Успенский, основан на материалах реального человека, работавшего со Сталиным много лет, которому Сталин полностью доверял и с которым Сталин многим делился? Успенский якобы по просьбе этого человека наделил его псевдонимом «Николай Алексеевич Лукашов», что добавило роману ещё большего читательского интереса: разгадывать, кто скрыт под этим псевдонимом, было заманчиво и увлекательно. Сам Успенский пишет, что к середине 70-х, когда они познакомились, это был «очень пожилой, весьма эрудированный человек, много лет друживший с Иосифом Виссарионовичем, его советник по разным вопросам, в основном по военным».

Георгий Жуков, которого хорошо знал Лукашов, организовавший встречу Успенского с маршалом, удостоверил писателю: «Николай Алексеевич может ошибаться… Как и все мы. Но неправды от него не услышишь. Товарищ Сталин ценил каждое его слово».

Было ли это на самом деле, теперь подтвердить некому. Успенский умер 18 января 2000 года. Жуков ещё раньше. А тот, кого Успенский зашифровал…

Впрочем, какие-то его биографические подробности он сообщает. Николай Алексеевич Лукашов – дворянин-интеллигент, царский офицер, случайно оказавшийся в гражданскую на стороне красных и сблизившийся со Сталиным, который наделил его исключительным правом высказывать своё мнение, не рискуя вызвать сталинский гнев.

Конечно, уже такая характеристика не может вызвать доверия. Ведь отношение к бывшим царским офицерам стало одним из ярких, главных, публично демонстрируемых черт вражды между Сталиным и Троцким. Это Троцкий доверял бывшим царским офицерам, а Сталин их расстреливал.

Но дело не только в этом.

Сталин у Владимира Успенского выходил фигурой не столько противоречивой, сколько безусловно положительной, обрисованной в стиле и духе портретистов сталинского времени – Павленко, Вирты.

Шестнадцать изданий выдержал «Тайный советник вождя» от своего появления по 2010 год.

Но даже коммунистическая газета «Правда» в марте 1989 года поместила статью критика, написавшего, что роман Успенского есть «апологетика преступного диктатора, упакованная в имитированную объективность».

С такой характеристикой я согласен.

* * *

11 сентября 1700 года родился шотландский поэт Джеймс Томсон. Лучшие его вещи – о природе. Он и выступил впервые с поэмой «Сельская жизнь», где обнаружил тонкое восприятие сельского ландшафта. Успех его поэмы о природе «Зима» (1726) подтолкнул его к написанию «Лета» (1927), «Весны» (1728) и цикла «Времена года» (1730), куда вошли «Осень» и «Гимн временам года».

«Времена года» считаются самым значительным произведением о природе до эпохи романтизма. Они написаны белым стихом, так же, как и поэма в пяти частях «Свобода», над которой Томсон работал в 1734-1736-м годах. «Свобода» представляет собой раннюю попытку описать в поэзии архитектуру и скульптуру.

Томсон не просто идеализировал природу, он её боготворил, что запечатлел в своём рифмованном афоризме: «И связь всеобщую вещей / Открыв, легко мы подытожим: / Когда касаемся цветка, / Звезду далёкую тревожим!».

Пьесы его не считаются удачными. Но в одной из них – «Альфред: Маска», написанной в 1740 году в соавторстве со своим другом поэтом Дэвидом Малеттом, звучит песня «Правь, Британия!» Её написал Томсон. Цитирую в переводе Григория Кружкова:

Так вот эта песня была замечена, подхвачена. Её запела вся страна. Она поёт её и сейчас. Томсона, скончавшегося 27 августа 1748 года, пережила не только его поэзия природы, но и его песня «Правь, Британия!», ставшая официальным гимном Великобритании.

* * *

Конрад Фердинанд Мейер, швейцарский поэт и писатель, родившийся 11 октября 1825 года, у нас не слишком известен. По-моему, зря. Вот, к примеру, его стихотворение «Перед нидерландским полотном», переведённое А.В. Луначарским:

Но прославила его не столько поэзия, сколько его исторические новеллы. В них он обращался к разным эпохам и к разным странам – к Франции в период Варфоломеевской ночи, к Италии и Швейцарии в период Возрождения, к Германии в эпоху Тридцатилетней войны… В исторических новеллах Майера всегда торжествует светлое начало.

В 1958 году государственное издательство художественной литературы выпустило его книгу «Новеллы. Стихотворения». В 1970-м у нас издан исторический роман Майера «Юрг Енач» – о предприимчивом бюргере, о его взлётах и падении во время освободительной борьбы в Швейцарии XVII века. А сравнительно недавно, в 2011 году в издательстве «Мир книги», в серии «Классика приключенческого романа» изданы три произведения писателя, собранные в одну книгу «Амулет». Повесть, давшая название книге, – увлекательный рассказ о немецком протестанте Гансе Шадау, который нанял себе в телохранители богемца, прекрасно владеющего шпагой. Но в процессе повествования выясняется, что телохранитель – преступник, за которым следит швейцарская полиция. Другая повесть, вошедшая в книгу – «Святой», рассказывает об английском мученике Томасе Беккете, убитом в Кентерберийском соборе по приказу Генриха II, правившего в XII веке. Наконец, новелла «Паж Густава Адольфа» повествует о такой любви девушки Густель к шведскому королю Густаву Адольфу, которая побудила её переодеться юношей, везде сопровождать возлюбленного и погибнуть ради него.

Для предварительного знакомства с писателем могу рекомендовать ещё изложение его романа «Юрг Енач» в энциклопедическом издании «Все шедевры мировой литературы в кратком изложении. Сюжеты и характеры. Зарубежная литература XIX века», весьма толково составленном В.И Новиковым, изданном «Олимпом» совместно с «Издательством АСТ» в 1996 году.

Умер швейцарский писатель 28 ноября 1898 года.

* * *

«Враг своих близких, душа, пожираемая ненавистью и алчностью, – низкое существо! И всё же я хотел бы вызвать в вашем сердце жалость и хоть каплю сочувствия к нему. Всю жизнь убогие страсти заслоняли от него свет, сиявший так, близко, что порою жаркие лучи касались и обжигали его. Да, страсти… Но прежде всего – люди, не очень-то милосердные христиане. Он оказался их жертвой и мучителем. Ведь сколько среди нас строгих судей презренного грешника, – они-то и отвращают его от истины, ибо ей уж не воссиять сквозь их толпу.

Нет, не деньги были кумиром этого скупца, не мести жаждал этот бесноватый. Что он любил в действительности, вы узнаете, если у вас хватит терпения и мужества выслушать его исповедь, вплоть до последнего признания, прерванного смертью…».

Это начало романа Франсуа Мориака (родился 11 октября 1885 года), который называется «Клубок змей», с удовольствием прочитанного мной в юности. Клубок змей – метафора человеческой души, какая не приникла к религии, не озарена её светом. Как я уже цитировал, «душа, пожираемая ненавистью и алчностью, – низкое существо!» Католик Мориак пишет о буржуазной семье, где каждый отравляет собственной ненавистью другого. Пишет о том, что душевное опустошение можно преодолеть только с помощью веры.

Собственно такой тезис проходит красной нитью через всё его творчество. Через романы «Дитя под бременем цепи» (1913), «Поцелуй, дарованный прокажённому» (1922), «Родительница» (1923», «Тереза Дескейру» (1927), «Конец ночи» (1935).

И, конечно, через «Дорогу в никуда» (1939), где перед героями стоит выбор: либо революция, либо обращение к Богу.

Любопытно, что роман «Родительница», осудила католическая церковь за порнографические моменты, которые церкви привиделись. Речь в романе о любви к сыну, которого мать угнетает своей тиранической любовью, разрушает его брак, побуждает к мести.

Возможно, что это осуждение надолго запало в душу Мориака и побудило его написать роман «Фарисейка» (1941) о тех, кто следует букве, а не духу религии.

В 1933 году Французская академия избрала Мориака своим членом. А в 1952-м он был удостоен Нобелевской премии по литературе «за глубокое духовное прозрение и художественную силу, с которой он в своих романах отразил драму человеческой жизни».

Кстати, именно по предложению Мориака Нобелевская премия за 1970 год была присуждена Солженицыну. Мориак, наверное, об этом не узнал. Он умер в том же 1970-м, но 1 сентября, а решение о присуждении премии объявляют позже.

* * *

В Париже на Монмартре на площади имени Марселя Эме находится памятник человеку, выходящему из стены. На стене вылеплена голова человека, кусок руки, нога, согнутая в колене. Говорят, что на актёра Жана Маре, вылепившего этот необычный памятник, повлиял рассказ жившего здесь неподалёку писателя Марселя Эме, в честь которого названа площадь. Рассказ называется «Человек, проходивший сквозь стены». Там герой, умевший проходить сквозь стены, однажды застрял в ней. Застрял навсегда. Но посвящён этот памятник не Эме. Жан Маре посвятил его своему любимому другу – поэту и драматургу Жану Кокто.

Жан Кокто родился в семье музыканта-любителя, но такого, который играл вместе с Сарасате и дружил с Россини.

Писать Кокто начал рано и уже в восемнадцать лет (1908) на сцене парижского театра «Фемини» с большим успехом читал свои стихи. В 1912 году познакомился с русским балетным антрепренёром Дягилевым. «Удиви меня», – сказал ему Дягилев. И манера удивлять людей стала весьма ощутимой в творчестве Кокто.

Для Дягилева он придумал ни на что не похожее либретто балета «Парад». Он не имел сюжета. Перед нарисованным балаганом зазывалы демонстрировали фрагменты своих номеров. Но того, что происходит внутри балагана, так никто и не увидел. Музыка представляла собой обработку уличных мелодий или уподоблялась стуку пишущих машин. Костюмы и декорации сделал Пикассо.

Поначалу публика скандалила. Время было военное, и фокусничанья не приняли. Но после войны, в 1920 году, публика отнеслась к балету по-другому – с восторгом. Это был первый «сюрреалистический» спектакль, как гласила его афиша, вводя в искусство термин «сюрреалистический», придуманный Гийомом Аполлинером.

Кокто освободили от военной службы. Но он отправился на фронт добровольцем – санитаром полевого госпиталя. Проявил незаурядную отвагу, воюя вместе с морскими пехотинцами.

На фронте он написал роман «Самозванец Тома», сделавший его имя известным. Причём повсеместно. На русском языке он был напечатан в 1925 году. Но больше Кокто в России не печатался. Следующая его вещь («Портреты-воспоминания») появилась только в 1985 году.

Его поэзия развивалась от дадаизма («Стихи», 1920) к сюрреализму («Опера», 1927).

В 1929-м появился новый роман Кокто «Трудные дети».

В драматургии он пытался осовременить античную и шекспировскую трагедии: пьесы «Антигона» (1922), «Адская машина» (1934). Пьесы «Человеческий голос» (1930, написанная для исполнения её одним актёром) и «Трудные родители» (1938) были для зрителей в такую же новинку, как и остальное творчество Кокто.

25 лет продолжалась дружба-любовь Кокто и Жана Марэ. Они познакомились в 1937 году. Кокто писал для Марэ пьесы, ставил как режиссёр фильмы, посвящал ему стихи. Роли, сыгранные Марэ в фильмах Кокто «Красавица и чудовище» и «Смерть Орфея», считаются его лучшими романтическими ролями.

Дружил Кокто и с великой актрисой Эдит Пиаф, для которой написал пьесу «Равнодушный красавец».

Смерть Эдит Пиаф потрясла его. Узнав о её смерти, он собирался выступить по этому поводу, написал стихотворение в прозе, посвящённое её памяти, и… неожиданно умер сам. Это случилось 11 октября 1963 года (родился 5 июля 1889 года).

А стихотворение, написанное на смерть Эдит Пиаф, стало как бы реквиемом по самому Както, умевшему сострадать другу, сопереживать вместе с ним, страдать и переживать его смерть, как свою, собственную:

«Эдит Пиаф, подобно невидимому соловью, теперь сама станет невидимой. Нам останется от неё только взгляд, её бледные руки, этот высокий лоб, собирающий лучи рампы, и голос. Голос, который заполняет всё вокруг и летит всё выше и выше, постепенно оттесняя певицу, увеличиваясь подобно тому, как росла её тень на стене, и, наконец, величаво воцарясь на месте, где стояла маленькая робкая женщина. Душа улицы проникает во все поры города. Это уже поёт не мадам Пиаф, а моросит дождь, жалуется ветер, и лунный свет стелется по мостовой…»