Инну Анатольевну Гофф, родившуюся 24 октября 1928 года, я знал столько же, сколько её мужа Константина Яковлевича Ваншенкина, – подружился с ними где-то в начале 70-х.

Инна писала неплохую прозу и нередко печатала её в «Юности». Проза – что уж скрывать! – была, конечно, советской: писательница во главу угла всё время ставила благотворную роль коллектива для заблудших или нет героев. Но диалоги у неё были живыми, характеры тоже.

Она окончила Литературный институт. Причём сперва занималась в семинаре Светлова, а потом в семинаре Паустовского. Иначе говоря, сперва она туда ходила со своими стихами, а потом стала ходить с прозой. Тем более что на долю Гофф-прозаика сразу же выпал крупный успех: уже в 1950-м её повесть «Я – тайга» получает первую премию на Всесоюзном конкурсе на лучшую книгу для детей.

После этого она написала много прозаических вещей. Но стихи писать не бросала. Просто их не печатала.

Однажды с текстом её стихотворения ознакомился друг дома Ваншенкиных Марк Бернес. Он показал этот текст знакомому композитору. Так появилась первая песня на слова Инны Гофф.

Потом некоторые из них стали шлягерами. «Русское поле», «Я улыбаюсь тебе», «Ветер северный», «Август», «Когда разлюбишь ты».

Да, Бернес точно угадал песенную природу стихов Гофф. Для поэзии в них нет лирического напряжения. А для песен подходят: есть наставление, мораль:

Расул Гамзатов предлагал сделать «Русское поле» Государственным гимном России. И думаю, что при иных авторах это предложение прошло бы. Но еврейка (Гофф) – автор текста и еврей (Я. Френкель) – автор музыки!

Скончалась Инна Анатольевна 26 апреля 1991 года.

* * *

Пётр Алексеевич Николаев, родившийся 24 октября 1924 года, крупным учёным не был. Но занимал очень крупные посты. Был главным редактором журнала «Филологические науки», Президентом Международной ассоциации преподавателей русского языка и литературы (МАПРЯЛ), Председателем научного совета Бюро Совета Министров СССР по социальному развитию, Председателем комиссии по связям АН СССР с высшей школой в области филологических наук при Президиуме АН СССР, Председателем Совета по координации научной деятельности Отделения литературы и языка АН СССР, Председателем комиссии по премиям им. В.Г. Белинского АН СССР. И, как говорится, так далее.

Кончил он МГУ, там же работал. Там получил звание Заслуженного профессора. А в Академии наук он был членом-корреспондентом. Но в 1986–1988 был и.о. академика-секретаря отделения литературы и языка, членом Президиума Академии. А это значило, что на ближайших выборах ему было гарантировано избрание в действительные члены.

Однако в 1988 году Академия Наук попала под кураторство секретаря ЦК Егора Кузьмича Лигачёва, который назначил прокоммунистического Феликса Феодосьевича Кузнецова директором ИМЛИ АН СССР и добился его выборов членом-корреспондентом АН. Ясно было, что Лигачёв задумал на следующих выборах сделать Феликса академиком и передвинуть Кузнецова на пост Николаева. А там Кузнецов станет набирать в Академию своих людей.

Но Лигачёва Горбачёв лишил кураторства над учёными и единственно, чего тот добился – остановил восхождение Петра Алексеевича Николаева на вершину.

По правде сказать, жаль. Да, Пётр Алексеевич не был крупным учёным. Его труды ничего существенного в науку литературоведения не внесли. Но он был неплохим человеком. Можно даже сказать, человеком порядочным.

Он был ещё и секретарём Союза писателей СССР. Примыкал к прогрессивным секретарям. То есть, не делал подлостей и гадостей на этом посту – не занимался тем, чем занималось большинство секретарей.

Умер 9 мая 2007 года.

* * *

Про Илью Сельвинского ходил в моей молодости анекдот, будто тот так надписал свою книжку Сталину: «Вождю человечества от вождя поэтов» и будто Сталин поперёк этот надписи размашисто начертал: «Дурак!»

Правда или нет (скорее, нет: Сельвинский не был так бесстрашен), но претензии на лидерство в советской поэзии Илья Львович Сельвинский, родившийся 24 октября 1889 года, выказывал. Надо сказать, что он быстро обрёл известность и популярность. Строки Багрицкого: «А в походной сумке трубка и табак / Тихонов, Сельвинский, Пастернак» называли не случайный набор поэтов.

Сельвинский был лидером поэтов-конструктивистов. Они считали себя рациональным марксистским направлением в литературе. Утверждали господствующую роль техники в современной жизни и много сил отдавали технической конструкции произведения. Названия их коллективных сборников «Мена всех», «Госплан литературы», «Бизнес» говорили за себя.

Длинные свои поэмы и огромные трагедии в стихах были поисками Сельвинского новых возможностей в области стихотворной техники. Для конструктивистской поэзии Сельвинского определяющим было функциональное значение рифмующихся слов.

Но в 1930-м Сельвинский выступил с покаянным заявлением.

В 1933–1934 – Сельвинский как корреспондент «Правды» участвует в экспедиции, возглавляемой О. Шмидтом на пароходе «Челюскин». Прошёл с собаками по льду Ледовитого океана и по тундре до мыса Дежнёва. Написал об этом поэму «Челюскиниана» (1937–1938).

Дочь Сельвинского художник Татьяна Ильинична передаёт слова отца, что к 40 годам его сломали. Шёл 1939 год. Многие товарищи исчезли из жизни. И Сельвинский старался не выделяться.

Во время войны был на фронте. Демобилизовался после тяжёлого ранения в чине подполковника.

После войны писал декларативные, бесцветные стихи. Переписывал свои ранние вещи. Написал стихи против Пастернака во время кампании травли поэта.

Умер 22 мая 1968 года.

У него есть странное стихотворение:

Был я однажды счастливым: Газеты меня возносили. Звон с золотым отливом Плыл обо мне по России. Так это длилось и длилось, Я шёл в сиянье регалий… Но счастье моё взмолилось: «О, хоть бы меня обругали!» И вот уже смерчи вьются Вслед за девятым валом, И всё ж не хотел я вернуться К славе, обложенной салом.

Неужто он так воспринимал былую свою славу? Жаль его.

* * *

Борис Александрович Ручьёв вызывает во мне странное чувство. Не сам он, конечно, а его стихи.

С одной стороны, существует версия, что он автор слов знаменитой песни «Ванинский порт»:

Я знаю, меня ты не ждёшь И писем моих не читаешь. Встречать ты меня не придёшь, А если придёшь – не узнаешь. Прощайте, и мать, и жена, И вы, малолетние дети. Знать, горькую чашу до дна Пришлося мне выпить на свете. По лагерю бродит цинга. И люди там бродят, как тени. Машины не ходят туда — Бредут, спотыкаясь, олени. Будь проклята ты, Колыма, Что названа Чёрной Планетой. Сойдёшь поневоле с ума — Оттуда возврата уж нету.

А с другой стороны, нет ничего в его стихах такого, что указывало бы на его авторство, – ни стиль, ни пафос.

Да, он был арестован у себя в Златоусте в декабре 1937 года. 28 июля 1938-го приговорён к 10 годам ИТЛ. Отбывал наказание в Северо-Восточных концлагерях на Крайнем Севере, на Оймяконе. Но:

Я помню тот Ванинский порт И крик парохода угрюмый. Как шли мы по трапу на борт, В холодные, мрачные трюмы. От качки страдали зека, Ревела пучина морская; Лежал впереди Магадан — Столица Колымского края.

Зачем бы Ручьёва повезли в Ванинский порт, если ему следовало отбывать наказание в Якутии? Можно, конечно, и через Магадан достичь Оймякона, но это будет какой-то невероятно кружной путь.

Проще и дешевле везти заключённых из Якутска.

Это первое.

А второе – это лагерное творчество Ручьёва:

За счастье и за мир родного края и мне пора бы с братьями в строю, оружие в руках своих сжимая, с врагом заклятым встретиться в бою. …Но далеко колышутся знамёна, друзья мои идут в смертельный бой… И в чутких снах долины Оймякона отгул боёв я слышу над собой. И в нетерпенье, радостей не зная, всё жду я, сокол, скованный кольцом, — когда же мне страна моя родная прикажет встать и назовёт бойцом.

Это, понятно, датировано военным годом – 1942-м. Вот как ему жилось в Оймяконе. Да он и непосредственно напишет о том, как ему там жилось:

– Нам больших наград не надо — ведь, по правде говоря, наивысшая награда — знать, что ты живёшь не зря, что и ты других не хуже, — чай, не всякий был готов каждый день на здешней стуже проливать по семь потов. Всю тайгу обжить навечно, все долины мёртвых рек разве мог бы несердечный, нерадивый человек? Мог такой согреть руками замороженный веками самый край своей земли? – Нет, не мог! – А мы смогли.

Ручьёв освободился в 1947-м году, каким помечены эти стихи. Да и его биографы сообщают, что в лагере, в этом краю вечной мерзлоты, поэт не откладывал пера в сторону: «в ссылке им были созданы поэмы «Невидимка», «Прощание с молодостью» и цикл стихов «Красное солнышко». В лагерях поэт создал и незаконченную поэму «Полюс», повествующую о тяготах ссылки и опубликованную лишь после его смерти…»

Ну, хорошо, не будем обращать внимания на то, что создано в ссылке. Но поэма «Полюс» писалась непосредственно в лагере. И каково же было там самоощущение поэта:

Испытав мороз и голод молча, грудью встретив камни и ножи, горд я тем, что не завыл по-волчьи, в волчьих стаях молодость прожив. Даже крик свой, рвущийся наружу, в горле сжав, чтоб не рвануться в бой, шёл я жить в предутреннюю стужу, как на волю – в каменный забой! Чёрный труд свой не прокляв ни разу, в жизни – никого не сбивший с ног, горд я тем, что душу от заразы — для друзей и родины сберёг. К ней в беде протягивая руки, поминутно думая о ней, с чистым сердцем я живу в разлуке и дышу свободней и ровней.

Ну, никак всё это не корреспондирует с поэтикой «Ванинского порта». Да и, по правде сказать, не корреспондирует с тем, что писали о лагере и в лагере его зеки. Тот же Смеляков, например, несколько похожий судьбою на Ручьёва.

Умер он 24 октября 1973 года (родился 15 июня 1913-го) лауреатом Госпремии РСФСР имени М. Горького, кавалером ордена Октябрьской Революции и двух орденов Трудового Красного Знамени. В принципе это не удивительно. Тот же Смеляков тоже наполучал и премии и ордена. Но он всё-таки называл палачей палачами и не писал о себе как о засланном в лагерь государственном казачке, живущем по принципу: «Была бы только родина богатой и счастливою, а мы-то будем счастливы»!

* * *

Александр Михайлович Ревич получил в 1996 году государственную премию РФ за полный перевод «Трагических поэм» француза Агриппы д᾿Обинье, поэта XVII века.

«Трагические поэмы» состоят из 9302 стихов, разделённых на семь частей (книг). В книгах I–III описываются невзгоды гражданской войны во Франции и содержатся портреты Генриха III и Екатерины Медичи. Начиная с IV книги масштаб поэмы становится космическим: д᾿Обинье описывает деяния Святых. Потом возвращается к военным достижениям французских протестантов, как бы осенённым Божественным началом. Последние две книги дидактичны. Венчает поэму явление Иисуса-Мстителя и Страшный суд.

Ясно, почему Ревичу дали премию: перевод такой сложной и большой вещи – сам по себе литературный подвиг, за который ему дали не только Госпремию, но и Премию Мориса Ваксмахера, и премию «Мастер». Он совершил подвиг ещё раз, великолепно переведя книгу П. Верлена «Мудрость».

Он перевёл много книг с разных языков.

А биография его была вовсе не благостной.

Вот – воспоминание самого Ревича:

«После бегства из плена и выхода к своим меня приговорили к расстрелу. Ждал расстрела неделю, а потом прошёл слух, что расстрел заменят штрафбатом. Конечно, это – из огня да в полымя, но всё-таки хоть какая-то возможность выжить. При этом три месяца штрафбата, доставшиеся мне на долю, – это была только часть муки. Самым страшным было ощущение несправедливости: за что? «За что?» – это вообще знак XX века в России […]

Я попал всё-таки к своим, и меня обвинили в том, что я заслан немцами. Силой из меня выбивали признание… Мне стало страшно. Но другой страны у меня не было».

И вот что он написал о собственной смерти:

Видно, я умру в своей постели, сердце остановится во сне, потому что мимо пролетели пули, предназначенные мне. Мог бы я лежать с виском пробитым, на винтовку уронив ладонь, равнодушный к славе и обидам, незапятнанный и молодой, собственною кровью орошённый, ненавистью первой обожжённый, подсечённый первою бедой.

Да, он умер в своей постели 24 октября 2012 года, прожив большую жизнь: он родился 2 ноября 1921 года.