Елена Моисеевна Ржевская (родилась 27 октября 1919 года) – человек-легенда. Была замужем за поэтом Павлом Коганом. Вторым браком – за прекрасным писателем Исааком Крамовым.
Войну начала под Ржевом (отсюда псевдоним) военным переводчиком в штабе 30-й армии. В дни падения Берлина участвовала в проведении опознания самоубийства Гитлера и расследования обстоятельства его самоубийства. Кончила войну лейтенантом.
В 1948 году окончила Литературный институт.
В нашей семье полюбили её повесть «Земное притяжение», кажется, поначалу напечатанную в «Новом мире», У нас она сохранилась книгой, изданной в 1963 году «Советским писателем». Поэтому, когда редакция журнала «Семья и школа» попросила меня помочь формировать литературный портфель, одной из первых, к кому я обратился с предложением напечататься, была Елена Моисеевна.
Она охотно отозвалась, и потом звонила мне, предлагала рассказы её друзей. Мы подружились.
Я очень высоко ценю документальную прозу Елены Ржевской «Берлин. Май. 1945». Знаю, что за абсолютную правду воспроизведённых писательницей событий книгу ценил и маршал Жуков.
Не могу удержаться: приведу оттуда крохотную главку («он» – это Раттенхубер; кто он, вы сейчас прочтёте):
«Он пишет о Гитлере 1933 года:
«Его не узнать. Прежде он нередко начинал свои речи, держа пивную кружку в руке, теперь пил только минеральную воду, кофе и чай. Он объявил себя вегетарианцем. Надел маску отшельника, ведущего исключительно замкнутый образ жизни, посвятившего всего себя государственным делам.
Как в том, так и в другом случае он – позировал.
Прежде, когда Гитлер добивался признания его вождём нацистов, ему нужно было казаться простым человеком из народа, обуреваемым солдатскими идеями реванша, ради которых он не пощадит ни себя, ни тех, кто попытается сдержать его. Теперь же он изображал из себя человека, в котором воплощён «высший разум», человека, который целиком отдал себя служению народу и не пользуется никакими благами, предоставленными ему властью».
В то время как нацистская пропаганда распространяла легенду о фюрере – аскете и отшельнике, уединявшемся в своей альпийской «хижине», чтобы мыслить на благо добрых немцев, эта «хижина» перестраивалась в замок, неподалеку возникали виллы Геринга, Бормана и других руководителей империи, создавалась «пышная резиденция диктатора» – Берхтесгаден. Выселялось вокруг местное население.
А сам фюрер, по наблюдениям охранявшего его Раттенхубера, искал уединения не раздумий ради, а из-за боязни покушения. Он не чувствовал себя спокойно даже с людьми, «которых поднял с самого дна общества к высотам управления», – с окружавшими его авантюристами из «лучших представителей арийской расы».
Гитлер, «афишировавший свою скромную жизнь, поощрял коррупцию и разложение приближённых», – заключает Раттенхубер. Он, как я уже писала, возглавлял не только личную охрану Гитлера, но одновременно и службу безопасности. Это совмещение должностей позволяло ему быть в курсе личной жизни руководителей третьей империи. Гитлер, пожелавший, надо думать, таким образом всё знать о них, критиковать открыто личную жизнь «его людей» запретил.
«Гитлеру нужны были «верные люди», – пишет Раттенхубер. – Он знал, что ему удалось прийти к власти при помощи людей, жаждавших удовлетворения своих честолюбивых, эгоистических стремлений. Гитлер откровенно заявлял в узком кругу: «Должны же люди, пришедшие к власти, получить от этого что-то для себя».
«Поощряя пороки, низменные интересы и инстинкты тех, в ком он был заинтересован, и, ограждая их от наказания, Гитлер тесно связывал их судьбу со своей, ставил их в ещё большую зависимость от себя».
Зависимость он насаждал повсеместно.
Ницшеанский «сверхчеловек» и – «человеческое стадо», не способное рассуждать, которое он призван привести к повиновению.
Но при этом он льстил всем слоям населения. Крестьянам: «Вы являетесь основой народа». Рабочим: «Вы – аристократия третьей империи!» Финансовым и промышленным предпринимателям за закрытыми дверями совещаний: «Вы доказали свою более высокую расу, вы имеете право быть вождями».
Но чем больше власти сосредоточивал он в своих руках, тем отчётливее в нём становился страх покушения на его жизнь.
Тиран всё больше был подвержен тирании страха.
«В начальный период своей деятельности в Мюнхене Гитлер появлялся в общественных местах, всегда держа в руке короткую, но увесистую плеть с набалдашником, – рассказывает Раттенхубер. – Она служила ему средством самозащиты и нападения и одновременно, видимо, была символом. Теперь с плёткой в руке – неудобно. Правда, плётка находилась в его автомобиле, прикреплённая на специальном держателе, но никто, кроме нас, об этом не знал. Вместо плётки при нём всегда был заряженный пистолет системы «вальтер». Гнёт страха, надо думать, возбуждал присущую ему жестокость.
Жестокость романтизировалась на все лады. (Это нашло отражение и в наименованиях, которые Гитлер давал своим ставкам в дни войны с Советским Союзом: «Волчья яма», «Ущелье волка», «Медвежье логово».) И всегда в расчёте на примитивность представлении.
Ведь фашистская романтизация и упрощение личности – две стороны одного процесса.
«Впоследствии мне не раз приходилось наблюдать, – пишет Раттенхубер, – проявление нечеловеческой жестокости фюрера, которая в сочетании с обычным для него самодовольством производила особенно тяжёлое, отталкивающее впечатление».
Страх способствовал жестокости, жестокость – страху.
«Чем дальше, тем осторожнее и опасливее становился фюрер». Всё поступавшее к нему прощупывалось рентгеновскими лучами».
Помнится, Светлана Аллилуева рассказывала о «ядологах» – людях, которые обязаны были пробовать всё, что подавалось на стол Сталину.
У Елены Моисеевны были проблемы с печатанием таких вещей при советской власти. Думаю, что не только из-за сходства немецкого и советского фюрера, но из-за сходства со всеми советскими фюрерами. Каждый мог узнать себя в Гитлере. А уж не опознать себя в окружении фюрера окружение любого советского или российского лидера попросту не могло и не может.
Все тираны одинаковы, и все их свиты одинаковы. Одинаковы их одописцы, портретисты и музыканты. Даже те, кто выказывает свой конформизм, потому что его выказывают, как выказывали при Гитлере. Об этом тоже есть в книге Елены Ржевской.
Недаром среди многочисленных наград у Елены Моисеевны есть и такая: «За гражданское мужество писателя». Так называется премия А.Д. Сахарова, которую писательнице вручили в 1996 году.
* * *
Лев Исаевич Славин (родился 27 октября 1896 года) – из одесситов. Начинал в Одессе вместе с Ильфом, Багрицким, Катаевым, Олешей.
До этого побывал на фронтах Первой мировой войны. Впоследствии описал её в романе «Наследник» (1931).
В Москву переехал в 1924 году, сотрудничал со знаменитой в ту пору редакцией газеты «Гудок», выступая в ней во всех газетных жанрах. Принял участие в поездке по Беломорско-Балтийскому каналу и в написании о его строителях-заключённых коллективной книги.
Известность ему принесла пьесы «Интервенция» (1932) – о гражданской войне. Она была поставлена на сценах многих театров страны. Не сходила со сцены много лет. Но любопытно, что фильм по этой пьесе, который поставил 1968 году режиссёр Г. Полока с Владимиром Высоцким, Ольгой Аросевой, Валерием Золотухиным, Сергеем Юрским в главных ролях, был работниками Госкино положен на полку. И вышел на экраны только в 1987 году.
Совсем другую судьбу имели такие фильмы по сценарию Славина, как «Возвращение Максима» и «Два бойца». Фильмы пользовались любовью зрителей.
Славину пришлось воевать не только в Первую мировую. В 1939 году он – военный корреспондент на Халхин-Голе, там по представлению Г.К. Жукова получает орден Красной звезды. В Великую Отечественную – он корреспондент газет «Красная Звезда» и «Известия». Кстати, от «Красной Звезды» он ездил и на «незнаменитую» финскую войну.
Написал Славин много. Наиболее интересны его воспоминания о Бабеле, Платонове, Олеше, Лапине и Хацревине, Вс. Иванове, Светлове, Ильфе и Петрове.
Он вообще нашёл себя в жанре исторической биографии.
Прожил достойную жизнь. Умер за три года до своего девяностолетия: 4 сентября 1984 года.
* * *
Андрей Игнатьевич Алдан-Семёнов родился 27 октября 1908 года. В 1935 году создал в Кировской области отделение Союза писателей, став его ответственным секретарём. К этому времени издал книгу очерков, стихов.
В 1938 году был арестован и этапирован на Колыму, где провёл в концлагере 15 лет. С 1958 года жил в Москве.
Он написал после заключения немало книг, но внимание читателей было привлечено к его повести «Барельеф на скале» (1956), где он описывает лагерную жизнь.
Солженицын весьма резко отзывался об этой книге. И понятно. Вместе с произведениями Г. Серебряковой, Б. Дьякова, повесть Алдана-Семёнова, помимо прочего, воспевает и отдельных тюремщиков, надзирателей, которые якобы помогли стойким ленинцам остаться при их убеждениях. То есть, эти писатели выражали не свою, а официальную точку зрения, обнародованную на XX и XXII съездах партии.
Знаменательно, что Г. Серебрякова в лагере стала женой конвойного, который потом погиб на фронте, что Б. Дьяков, по материалам архивов, оказался сексотом. Понятно, что славы или доверия к такой литературе эти факты не добавили.
Поэтому всё, что написал Алдан-Семёнов потом (он умер 8 декабря 1985 года): романы «Красные и белые», «На краю океана» (1976), «После выстрела «Авроры» (1985), беллетризованные биографии большевиков – Фрунзе, Уборевича, Азина, Петерса, – в любом случае оценивается с точки зрения той сервильной, как назвал её Солженицын, повести о лагере. Что поделаешь. Сказано ведь: одна ложка дёгтя целую бочку мёда способна испортить!