Я рано начал печататься на первом курсе университета. Свои курсовые (а мы писали их каждый год) печатал как журнальные статьи. А диплом напечатал брошюрой в издательстве «Знание».

Это не ради хвастовства: хвастать мне нечем: те работы были невероятно плохими. Вспомнил, потому что моим редактором в «Знании» была молодая миловидная женщина – жена критика Валерия Павловича Друзина (родился 8 ноября 1903 года).

Друзин звонил ей на работу, видимо, очень часто. Во всяком случае, когда я приходил в издательство, она отвечала по телефону мужу каждые полчаса. Клала трубку и, улыбаясь, глядела на меня: «Это Валерий Павлович». «Любит он вас», – улыбался я ей. «Ревнует, старикашка, – говорила она. – И соглашалась: – Любит, конечно! Куда ему деваться».

Сам по себе Друзин был человеком очень неприятным – занудливым, недобрым. Его статьи забылись, по-моему, даже раньше его смерти (умер 28 декабря 1980-го). Да и не умел он их писать.

Человек Кочетова, он в Ленинграде при Кочетове был главным редактором «Звезды». А когда Кочетов вместе с Фролом Козловым отбыл в Москву и стал главным редактором «Литературной газеты», замом главного он взял Друзина, который после ухода Кочетова ещё год исполнял обязанности главного редактора. Но стать главным ему не удалось. Перешёл в аппарат Союза писателей. Работал замом Председателя Союза. Был взят в Литинститут профессором, заведующим кафедрой советской литературы.

А что же он всё-таки написал? После войны книги о В. Саянове, Б. Ручьёве, В. Кочетове. До войны брошюрку (1927) о Есенине, статьи в рапповском стиле. Во время войны писал корреспонденции с фронта, работая в армейских газетах.

Зам ответственного секретаря «Литературной газеты» Лёня Чернецкий рассказывал, чем запомнился коллективу Друзин, когда стал и.о. главного. Что бы ни обсуждали в редакции – свежий номер на «летучке» или план будущего номера на «планёрке», Друзин, живший на даче в Переделкине, постоянно сворачивал к любимому: «Был я у такого-то (начальник!). Обещал устроить в Переделкине тёплые клозеты». Так и прозвали его в редакции, говорил Чернецкий: «Тёплый клозет!»

* * *

Подобные справки я уже здесь цитировал:

«Комитет

Государственной безопасности СССР

Управление по Ленинградской области

11 марта 1990 года

№ 10/28-517

Ленинград

Сметанич-Стенич Валентин Осипович, 8 ноября 1897 года рождения, уроженец Ленинграда, русский, гражданин СССР, беспартийный, писатель, член ССП, проживал: Ленинград, кан. Грибоедова, д. 9, кв. 126;

жена – Файнберг Любовь Давыдовна, 33 года (в 1937 году). В 1958 году Большинцова Л. Д. проживала: Москва, ул. Королева, д. 7, кв. 114.

Арестован 14 ноября 1937 года Управлением НКВД по Ленинградской области. Обвинялся по ст. 58-8 (террористический акт), 58–11 (организационная деятельность, направленная к совершению контрреволюционного преступления) УК РСФСР.

Приговором Военной Коллегии Верховного суда СССР от 20 сентября 1938 года определена высшая мера наказания – расстрел. Расстрелян 21 сентября 1938 года в Ленинграде.

Определением Военной Коллегии Верховного суда СССР от 24 октября 1957 года приговор Военной Коллегии Верховного суда СССР от 20 сентября 1938 года в отношении Сметанич-Стенича В. О. отменён, и дело, за отсутствием в его действиях состава преступления, прекращено.

Сметанич-Стенич В. О. по данному делу реабилитирован».

Что ж, опять приходится говорить об уничтожении талантливого человека.

Валентин Иосифович Стенич (настоящая фамилия – Сметанич) начинал как поэт, но очень быстро перешёл на переводы, где добился исключительного успеха.

Достаточно сказать, что в «Литературном современнике» был приблизительно на треть опубликован его перевод «Уллиса» Джойса». Переводил (и чудесно переводил) Честертона рассказы об отце Брауне, Р. Киплинга «Отважные мореплаватели», Дж. Д. Пассоса «42 параллель», Б. Брехта «Трёхгрошовый роман».

По традиции, поддержанной Н.Я Мандельштам, считается, что Стенич – герой очерка Александра Блока «Русские денди» (1918).

О нём вспоминают и рассказывают массу анекдотов.

Вот один из них:

«Однажды Стенича позвали к телефону. Взяв трубку, он услышал: «Hello! Hear is Dos Passos!» и ответил: «Идите вы… Так я вам и поверил!» Трубку перехватил сотрудник посольства: «Стенич, бросьте валять дурака. Дос Пассос в Ленинграде и хочет вас видеть».

Вот другой:

«Случилось это, якобы, во времена НЭПа. Приходит Стенич в москательную лавку и просит гвозди. Хозяин, старый еврей, не поднимая головы: «Нет гвоздей». Стенич настаивает: «Посмотрите лучше, очень нужны гвозди!» Хозяин раздражённо, не поднимая головы: «И смотреть нечего, я же сказал – нету». А Стенич был франт, персонаж очерка Блока о русских денди. Ходил с тростью. И тут он как стукнет тростью в пол, как загремит: «А когда Господа нашего, Иисуса Христа распинали, у вас нашлись гвозди?!» – Немая сцена. Вот такой был человек. Антисемитом он не был, поскольку сам был еврей, но для «красного» словца… К тому же, внешность – типа Маяковского, отнюдь не еврейская, и лавочник еврея в нём признать никак не мог».

* * *

Некоторое затруднение вызывает у меня заметка об Александре Александровиче Коваленкове. Как его представить? Поэтом? Его книга «Ясный день» издавалась в 1958 году, «Стихи» – в 1960-м, «Собеседник» – в 1965-м, «Избранные стихи» – в 1968-м. Или литературоведом? И вспомнить его книги «Практика современного стихосложения» (1960» и «Поэзия простых слов» (1965)? А, может, всё-таки поэтом-песенником? Стихов, ставших песнями, у Коваленкова много. На его слова писали музыку известные композиторы, в том числе такие, как Р. Глиэр, М. Табачников, В. Шебалин, А. Силантьев. Помните:

А с другой стороны, поэтом Коваленков был не слишком даровитым. Литературоведом и вовсе небольшим. А уж от его песен сейчас таких строк, которые я процитировал, осталось совсем немного.

Был Александр Александрович репрессирован. Об этом его биографы говорят глухо. И понятно, почему.

После войны Коваленков преподавал в Литературном институте. В первую же ночь после смерти Сталина в Москве арестовали несколько тысяч человек. В том числе и Коваленкова. В Литинституте не успели ещё как следует переварить эту новость, как Коваленков был отпущен. Пробыл в заключении месяц.

Умер он 8 ноября 1971 года (родился 2 марта 1911-го).

Но вообще в Литинституте его любили.

Закончу воспоминаниями о нём Солоухина. Понимаю, что они во многом меня опровергают. Но я ведь не претендую на истину в последней инстанции.

«Он был поэт, педагог, прозаик, теоретик русского стихосложения, интересный собеседник, эрудит, рыболов, грибник, неисправимый романтик.

На вид он казался суховатым педантом, а на самом деле был душевным и отзывчивым человеком, склонным к выдумке и фантазии.

– Вы знаете, какая рыба самая вкусная?

– Наверно, карась или форель.

– Ну что вы! Вот бывают щурятки, когда они величиной ещё с карандаш…

Эти щурятки величиной с карандаш безвкусны, как трава, водянисты, но собеседник мой убеждённо верил, что это самая вкусная рыба на земле. Не знаю, пробовал ли он их, но ему хотелось, чтобы было именно так.

– Державин? Пушкин сказал про него, что это дурной перевод с какого-то прекрасного подстрочника. Да, но если бы перевести этот оригинал как следует (с точки зрения Пушкина), то и получился бы сам Пушкин!

На его семинар ходили с других семинаров и с разных курсов. Пожалуй, только здесь можно было услышать, как свободно учитель оперирует строками и строфами из Верлена, Вийона, Данте, Петрарки, Апполинера, Петефи, Бодлера, Верхарна, Эминеску, Уитмена, Киплинга, Саади, Хафиза, а потом ещё из малоизвестных нам тогда Нарбута, Хлебникова, Бориса Корнилова, Незлобина, Ходасевича, Саши Чёрного, Цветаевой…

По двум-трём удачным строкам в неопытных ещё стихах он умел определить будущего поэта, как это было, скажем, в случае с Константином Ваншенкиным.

Автор тонких лирических стихотворений, он втайне гордился не больше ли, чем своей лирикой, тем, что солдатский строй поёт его песню «Солнце скрылось за горою, затуманились речные перекаты…».

Он хорошо воевал и вообще в жизни был мужественным человеком.

Природу он любил не как её слепая частица, а пропуская через сложнейшие сита ассоциаций и реминисценций. Была у него тяга, так сказать, к микромиру. Не просто пейзаж – лес и река, но стоять и следить, как с вершины осины падает красный лист. Его зигзаги, его бреющий полёт доставлял поэту такое же эстетическое наслаждение, как балет или музыка. Одно время он увлёкся фотографией мелких деталей земного мира. Положить на землю кольцо с руки и запечатлеть, как через него перелезает муравей. Но – вот другая черта – не догадаться при этом, что для такой съёмки нужна специальная оптика, например телеобъектив 135.

Он смотрел на землю влюблёнными, но и анализирующими глазами. Романтик боролся с теоретиком, с учёным, но романтик неизменно побеждал.

Поэтому стихи Александра Коваленкова напоены солнцем, блеском воды, свежестью лесной поляны и речного берега. Недаром один из главных его сборников стихотворений называется «Ясный день», недаром обложку этого сборника украшает изображение красногрудого снегиря.

Время от времени от него приходили открыточки без начала, как будто продолжается давно начатый разговор. Они свидетельствовали, что какая-нибудь новая работа его бывшего ученика замечена и прочитана. Последняя такая открыточка написана им за несколько часов до смерти (по поводу статьи «Океан родной речи»). Вспоминаю строки, которые теперь можно считать хрестоматийными.

В этом восклицательном утверждении весь поэт Александр Коваленков».

* * *

Думаю, что, несмотря на то, что Михаил Евстафьевич Лобанов (родился 8 ноября 1787 года) написал мемуарно-биографические труды «Жизнь и сочинения Н.И. Гнедича» (1842) и «Жизнь и сочинения И.А. Крылова» (1847), его бы сейчас мало кто вспоминал, если бы не Пушкин.

Был Михаил Евстафьевич академиком Императорской Академии наук, перевёл на русский трагедии Расина «Ифигения в Авлиде» и «Федра». И всё же и этого маловато было бы для памяти о нём.

Память о нём сохраняется в собраниях сочинений Пушкина, в сборниках, типа «Пушкин-критик». В своём «Современнике» в 3 томе без подписи Пушкин напечатал во многом для него принципиальную статью, которую назвал «Мнение М.Е. Лобанова о духе словесности как иностранной, так и отечественной».

«Для Франции, – пишет г. Лобанов, – для народов, отуманенных гибельною для человечества новейшею философиею, огрубелых в кровавых явлениях революций и упавших в омут душевного и умственного разврата, самые отвратительнейшие зрелища, например: гнуснейшая из драм, омерзительнейший хаос ненавистного бесстыдства и кровосмешения, «Лукреция Борджиа» – не кажутся им таковыми; самые разрушительнейшие мысли для них не столь заразительны; ибо они давно ознакомились и, так сказать, срослись с ними в ужасах революций».

Процитировав Лобанова, Пушкин вопрошает:

«Спрашиваю: можно ли на целый народ изрекать такую страшную анафему? Народ, который произвел Фенелона, Расина, Боссюэта, Паскаля и Монтескьё, – который и ныне гордится Шатобрианом и Балланшем; народ, который Ламартина признал первым из своих поэтов, который Нибуру и Галламу противопоставил Баранта, обоих Тьерри и Гизо; народ, который оказывает столь сильное религиозное стремление, который так торжественно отрекается от жалких скептических умствований минувшего столетия, – ужели весь сей народ должен ответствовать за произведения нескольких писателей, большею частию молодых людей, употребляющих во зло свои таланты и основывающих корыстные расчёты на любопытстве и нервной раздражительности читателей? Для удовлетворения публики, всегда требующей новизны и сильных впечатлений, многие писатели обратились к изображениям отвратительным, мало заботясь об изящном, об истине, о собственном убеждении. Но нравственное чувство, как и талант, даётся не всякому. Нельзя требовать от всех писателей стремления к одной цели. Никакой закон не может сказать: пишите именно о таких-то предметах, а не о других. Мысли, как и действия, разделяются на преступные и на неподлежащие никакой ответственности. Закон не вмешивается в привычки частного человека, не требует отчёта о его обеде, о его прогулках, и тому подобном; закон также не вмешивается в предметы, избираемые писателем, не требует, чтоб он описывал нравы женевского пастора, а не приключения разбойника или палача, выхвалял счастие супружеское, а не смеялся над невзгодами брака. Требовать от всех произведений словесности изящества или нравственной цели было бы то же, что требовать от всякого гражданина беспорочного житья и образованности. Закон постигает одни преступления, оставляя слабости и пороки на совесть каждого. Вопреки мнению г. Лобанова, мы не думаем, чтоб нынешние писатели представляли разбойников и палачей в образец для подражания. Лесаж, написав «Жилблаза» и «Гусмана д'Альфараш», конечно, не имел намерения преподавать уроки в воровстве и в плутнях. Шиллер сочинил своих «Разбойников» вероятно не с тою целию, чтоб молодых людей вызвать из университетов на большие дороги. Зачем же и в нынешних писателях предполагать преступные замыслы, когда их произведения просто изъясняются желанием занять и поразить воображение читателя?»

По-моему мы должны быть благодарными Михаилу Евстафьевичу Лобанову (умер 5 июня 1846 года) за то, что своими, быть может, и не слишком мудрыми замечаниями, побудил Пушкина изложить собственную жизненную программу и своё понимание литературы.

Сколько глубоких мыслей высказал здесь Пушкин. «Нравственное чувство, как и талант, даётся не всякому», – хорошо бы, если б это поняли, наконец, критики так называемой новейшей литературы! «Закон не вмешивается в привычки частного человека, не требует отчёта о его обеде, о его прогулках […] Закон постигает одни преступления, оставляя слабости и пороки на совесть каждого», – а это неплохо бы осмыслить иным депутатам Государственной Думы.

Жалко не вытащить из пушкинской статьи ещё и такой его мысли о литературе: «Долгое время покорствовав своенравным уставам, давшим ей слишком стеснительные формы, она ударилась в крайнюю сторону, и забвение всяких правил стала почитать законною свободой. Мелочная и ложная теория, утвержденная старинными риторами, будто бы польза есть условие и цель изящной словесности, сама собою уничтожилась. Почувствовали, что цель художества есть идеал , а не нравоучение ».

И ещё одна пушкинская мысль, не раз и не два цитированная пушкинистами: «Неуважение к именам, освящённым славою (первый признак невежества и слабомыслия), к несчастию, почитается у нас не только дозволенным, но ещё и похвальным удальством». Пожалуй, это единственное место в статье Пушкина, где он не оспаривает Лобанова.

* * *

Тобольский губернатор Александр Михайлович Тургенев, родившийся 8 ноября 1772 года, известен тем, что, когда он вышел в отставку, на его квартире собирались литераторы, где читали свои произведения. Так именно на квартире А.М. Тургенева его великий однофамилец впервые прочёл свой рассказ «Муму», а Лев Толстой – свои «Военные рассказы».

И ещё Александр Михайлович известен своими «Записками», которые «Русская старина» печатала из номера в номер, начиная с № 9 Т. 47 за 1885 год и кончая порцию в № 4 Т. 62 за 1889 год. Вторая – малая – порция «Записок» напечатана «Русской стариной» с № 5 Т. 83 за 1895 год и кончая № 7 Т. 84 за 1895 год.

А в № 1 89 тома за 1897 год «Русская старина напечатала «Рассказы А.М. Тургенева об императрице Екатерине II».

Разумеется, всё это напечатано после смерти Тургенева. Он умер в 1863 году.

Пишет А.М. Тургенев обстоятельно, но его подлавливают на неточностях. И всё же, думаю, не ошибётся нынешний издатель, который возьмётся перепечатать мемуары этого много повидавшего человека.

* * *

«Евгений Викторович написал книгу «Наполеон» и ему удалось её каким-то чудом опубликовать. Однажды в его квартиру позвонил правительственный фельдъегерь и передал пакет. В нём содержалась короткая записка Сталина, который одобрял книгу и вместе с тем делал несколько замечаний, что следовало учесть при повторном издании. Между тем, главным для получателя этой записки, как мне говорили, было другое – на конверте рукой Хозяина написано: «Академику Е. В. Тарле». Учёный якобы немедленно отправился в Президиум АН СССР. Попал на приём к президенту и, показав ему конверт, принёс извинения, что он так долго не принимал участия в работе Академии. Никаких объяснений больше не требовалось. «Бывший» академик Тарле вновь стал академиком Тарле», – это из мемуарной книги Артура Петровского «Записки психолога».

Евгений Викторович Тарле был избран действительным членом Академии Наук СССР в 1921 году.

Но осенью 1929-зимой 1931-го ОГПУ заводит «Академическое дело» академика С.Ф. Платонова и привлекает к нему Ю.В. Готье, В.И. Пичета, С.Б. Веселовского, Е.В. Тарле, Б.А. Романова, Н.В. Измайлова и других учёных (всего 115 человек). Их обвиняют в заговоре с целью свержения Советской власти. Якобы в кабинете Платонова Тарле предназначался портфель министра иностранных дел. Академия наук исключила всех привлечённых академиков из своих рядов.

Тарле обвинили ещё и в принадлежности к «Промпартии». В августе 1931 года он сослан в Алма-Ату. Там он начал писать своего «Наполеона».

В 1937 году с Тарле была снята судимость. Но опубликованный «Наполеон» вызвал в том же 1937-м разгромные рецензии в «Правде» и в «Известиях». Над Тарле снова сгустились тучи. И вот – записка Сталина. Президиум Академии восстановил Тарле в звании академика.

Тарле родился 8 ноября 1874 года в еврейской семье. В Киеве в августе 1893-го крестился по православному обряду, чтобы жениться на любимой своей девушке, которая была очень религиозна. Женился и прожил с женой 60 лет.

В 1945 году журнал ЦК ВКП(б) «Большевик» опубликовал разгромную рецензию на труд Тарле «Крымская война»: «Многие положения и выводы академика Тарле вызывают серьёзные возражения…».

Тарле не скрывал своего еврейского происхождения. В 1951 году в самый разгул антисемитизма он на первой своей лекции в МГИМО сказал: «…Я не француз, а еврей, и моя фамилия произносится Тарле».

Нечего говорить, какой смелостью нужно было обладать тогда, чтобы во всеуслышание заявлять подобные вещи. Но Тарле это сошло с рук.

Умер академик Тарле 5 января 1855 года автором многих исторических трудов, написанных популярным языком.

Академия наук присуждает премию имени Тарле за выдающиеся работы в области всемирной истории и современных развитий международных отношений.

* * *

Джон Мильтон поначалу писал поэмы, которые соответствовали его светлому, жизнерадостному настроению.

«Весёлый», «Задумчивый» – в этих поэмах воспроизведён характер человека, соответствующий их заглавиям. «Комус» – блестящий драматический пастораль, на которые ещё не прошла в то время мода.

Но в 1641 году он женился на женщине, которая уже в первый год уехала от него и решительно отказывалась вернуться. Душевная гармония Мильтона была разрушена. Свой семейный опыт он описал в трактате «О разводе». В феврале 1652 года он ослеп.

Ни новый брак, ни его три дочери не принесли Мильтону счастья. Он чувствовал себя одиноким. И это своё чувство выразил в поэмах, которые сделали его всемирно известным.

Прежде всего в «Потерянном рае», христианской эпопеи об отпавших от Бога ангелов и о падении человека. Сатана у Мильтона горд своим падением и выстраивает столицу Ада, который называет Пандемоний (в греческой мифологии так именуется место сбора злых духов). А своё поведение сатана, которого жажда свободы довела до зла, именует пандемониумом, посылая угрозы Небу.

Надо сказать, что «Потерянный рай» считается лучшей вещью Мильтона, что именно эта поэма послужила первоисточником демонизма Байрону и другим романтикам.

Поэма «Обретённый Рай» об искушении Христа духом зла написана холоднее, без той энергии, которой отличался «Потерянный рай».

Что же касается «Самсона-борца», написанного Мильтоном в старости, то в нём поэт воссоздав образ библейского героя, пишет о разбитых надеждах, что исследователи связывают с политической деятельностью Мильтона, который с 1641 года и по 1660 написал целую серию памфлетов, охватив всё течение английской революции.

Мильтон был противником короля и приветствовал казнь Карла I в 1649 году. Но и партия Мильтона не доминировала при Кромвеле. А антиклерикальные памфлеты Мильтона раздражали правительство.

Мильтон умер 8 ноября 1674 года (родился 9 декабря 1608-го), когда по приглашению парламента на престоле воцарился сын казнённого короля Карл II, восстановивший все порядки, которые существовали при отце. Поэт не дожил до «Славной революции» 1688-го и принятия Англией Билля о правах.

* * *

Александр Блок писал своему другу поэту Е.П. Иванову 3 сентября 1908 года: «…прочёл я «Вампира – графа Дракула». Читал две ночи и боялся отчаянно. Потом понял ещё и глубину этого, независимо от литературности и т. д. Написал в «Руно» юбилейную статью о Толстом под влиянием этой повести. Это – вещь замечательная и неисчерпаемая, благодарю тебя за то, что ты заставил меня, наконец, прочесть её».

В «Руно» статья Блока называлась «Солнце над Россией» и, в частности, отмечала, что в истории России всегда таятся вампирические силы, подстерегающие лучших её людей.

«Дракула», который Блок называет повестью, на самом деле готический роман «ужасов», написанный ирландским писателем Абрахамом Стокером (родился 8 ноября 1847 года). Над этой книгой Стокер работал 8 лет, изучая европейские мифы и легенды о вампирах. В 1897 году роман вышел из печати и сразу же принёс его автору всемирную славу.

Уже в 1931 году режиссёр Тод Броунинг осуществил экранизацию. В 1958 году вышел фильм «Дракула» режиссёра Теренса Фишера. «Дракула» режиссера Джона Бэдхема появился в 1979 году. Не прошёл мимо романа и великий Френсис Форд Коппола. Его фильм называется «Дракула Брема Стокера» и вышел в 1992 году. Наконец, совсем недавно, в 2014-м, появился ещё один фильм «Дракула» режиссёра Гари Шора.

Кроме «Дракулы» Стокер написал немало романов и новелл. Но они не знали успеха «Дракулы». Абрахам Стокер умер в 64 года 20 апреля 1912 года, оставшись в литературе с романом «Дракула». Но оставшись с ним навсегда.

* * *

Роже де Бовуар – так подписывался под своими произведениями Eugène Auguste Roger de Bully – родился (по неточным данным) 8 ноября 1806 года и отличился тем, что, имея в близких друзьях самого премьер-министра князя Полиньяка, отказался от предложенной ему дипломатической карьеры ради литературной.

Будучи очень богатым человеком, обладающий симпатичной внешностью он быстро становится очень популярным в Париже. Вокруг него увиваются аристократы и аристократки, его дом становится как бы эпицентром парижской моды. Весь свет собирается сперва в роскошном особняке на Рю де ла Пэ, потом в старинном особняке на острове Сен-Луи в Париже, куда переехал Роже де Бовуар, и, наконец, на улице Сен-Флорантен, в новом доме де Бовуара, где он по-прежнему вёл роскошную жизнь. Были среди его гостей и литераторы (Теофиль Готье, Бодлер), театральные и журналистские дела де Бовуар обсуждал с фельетонистом Эженом Бриффо и директором театра «Водевиль» Hugues Bouffé. Но лучшим, самым близким другом Роже де Бовуара был Александр Дюма (отец).

С ним де Бовуар был объединён общей любовью к литературе, к роскошному образу жизни. Оба могли себе позволить тратить огромные средства на поддержание своей популярности. Наконец, оба любили женщин.

Рассказывают, что Дюма в свою первую брачную ночь, застав друга Роже де Бовуара в постели со своей женой, сказал: «Роже, примиримся, как древние римляне, на публичном месте».

Конечно, это, скорее всего анекдот, хотя на связь Роже с женой Дюма намекали довольно прозрачно. Но дело в том, что Дюма был не меньшим донжуаном, чем де Бовуар, и так же, как тот, пользовался щедрым успехом у женщин.

Разумеется, как писатель, Дюма превосходил Роже де Бовуара, хотя и тот за свою жизнь написал около 300 работ, в том числе больше десятка романов и несколько театральных пьес, опубликованных в основном в 1830-1840-х годах. Самый большой успех выпал на долю «Шевалье де Сен-Жорж», причём не только самого этого романа, но и его инсценировки, осуществлённой де Бовуаром и поставленном в театре «Варьете». За период с 1840 до 2001 года роман выдержал 17 изданий.

Другой роман де Бовуара «Бретонец» напоминал романы его великого друга Дюма. Надо сказать, что произведения де Бовуара воспроизводили авантюрный стиль жизни с описанием щёголей той исторической эпохи, за которую брался писатель.

Романы Роже де Бовуара были в моде. Этим объясняется их быстрые переводы на русский и публикацию в «Библиотеке для чтения». Издатель этого русского журнала тщательно следил за европейской модой и её новинками.

В последние годы жизни писатель страдал безумием, усиленным приступами подагры. Он умер 27 августа 1866 года.