Со своим первым мужем – поэтом Борисом Корниловым Ольга Фёдоровна Берггольц развелась в 1930-м. Её арестовали в декабре 1938 года после расстрела Корнилова, но по обвинению в «связи с врагом народа». Пытки и побои привели к тому, что беременная (она была замужем за литературоведом Николаем Молчановым) Ольга Фёдоровна родила мёртвого ребёнка.

Но в НКВД меняется руководство. Ежова сменяет Берия, который выпускает на свободу некоторых ежовских узников. Среди них – Ольга Берггольц. 3 июля 1939 года её освободили и реабилитировали.

Может быть, поверив в справедливость системы, она в 1940-м вступила в партию.

Во время войны и блокады Ленинграда она работала на радио, ежедневно выступая с призывами к жителям остаться мужественными перед лицом чудовищных испытаний. В 1942-м от голода умирает её муж Николай Молчанов. Её отец Фёдор Берггольц, взятый органами как этнический немец, отказывается стать осведомителем и высылается в Минусинск (Красноярский край).

В это время Берггольц написала свои лучшие вещи, посвящённые защитникам Ленинграда и его несчастным жителям, – «Февральский дневник» и «Ленинградскую поэму».

После войны на гранитной стеле Пискарёвского кладбища, где лежат 470000 ленинградцев, умерших от голода и погибших во время блокады, выбиты строки Берггольц:

Здесь лежат ленинградцы Здесь горожане – мужчины, женщины, дети. Рядом с ними солдаты-красноармейцы. Всею жизнью своею Они защищали тебя, Ленинград, Колыбель революции. Их имён благородных мы здесь перечислить не сможем, Так их много под вечной охраной гранита. Но знай, внимающий этим камням: Никто не забыт и ничто не забыто.

После войны она издала книгу, где рассказывала о работе на радио в блокаду «Говорит Ленинград». Написала о блокаде пьесу «Они жили в Ленинграде», поставленную в театре Таирова. Получила сталинскую премию 3 степени за поэму «Первороссийск».

Даже отпела Людоеда в дни прощания с ним:

Обливается сердце кровью… Наш любимый, наш дорогой! Обхватив твоё изголовье, Плачет Родина над Тобой.

Что ж. С подобными стихами тогда выступали все известные поэты. Что доказывает градус истерики в стране, возлюбившей убийцу своих граждан.

Берггольц вела дневники, часть которых, кажется, не напечатана до сих пор. Но напечатан так называемый «Запретный дневник», где мы найдём запись от 25 декабря 1939 года, когда Ольга Фёдоровна уже почти год на свободе, но никак не может отрешиться от мыслей, которые мучили её в тюрьме, мучат и сейчас:

«…И вдруг мне захотелось написать Сталину об этом: о том, как относятся к нему в советской тюрьме. О, каким сиянием было там окружено его имя! Он был такой надеждой там для людей, это даже тогда, когда я начала думать, что «он всё знает», что это «его вина», – я не позволяла себе отнимать у людей эту единственную надежду. Впрочем, как ни дико, я сама до сих пор не уверена, что «всё знает», а чаще думаю, что он «не всё знает».

Однако опомнилась. Отреклась от этой любви:

О, не твои ли трубы рыдали Четыре ночи, четыре дня С пятого марта в Колонном зале Над прахом, при жизни кромсавшим меня.

В 1949 году вышла замуж за литературоведа Георгия Пантелеймоновича Макогоненко. Она прожила с ним до 1962 года. Умерла 13 ноября 1975-го. Всего 65 лет прожила: родилась 16 мая 1910 года.

К её столетию петербургский театр «Балтийский дом» поставил спектакль «Ольга. Запретный дневник».

Опубликовали и её стихи разных лет, из которых хочется процитировать написанное в конце сороковых:

На собранье целый день сидела — то голосовала, то лгала… Как я от тоски не поседела? Как я от стыда не померла?… Долго с улицы не уходила — только там сама собой была. В подворотне – с дворником курила, водку в забегаловке пила… В той шарашке двое инвалидов (в сорок третьем брали Красный Бор) рассказали о своих обидах, — вот – был интересный разговор! Мы припомнили между собою, старый пепел в сердце шевеля: штрафники идут в разведку боем — прямо через минные поля!.. Кто-нибудь вернётся награждённый, остальные лягут здесь – тихи, искупая кровью забубённой все свои небывшие грехи! И соображая еле-еле, я сказала в гневе, во хмелю: «Как мне наши праведники надоели, как я наших грешников люблю!»

* * *

Ариадна Григорьевна Громова оказалась в оккупированном немцами Киеве из-за болезни мужа-еврея, которого теперь в подполье нужно было прятать от гитлеровцев. Жене удалось подделать в паспорте национальность мужа, но донесла лифтёрша. Мужа гитлеровцы уничтожили. Сама Громова была арестована, сидела в нацистской тюрьме, была отправлена в лагерь уничтожения в Польшу. Но, проломив пол железнодорожного вагона, бежала. Снова вернулась в Киев, снова вела там подпольную работу, снова попала в лагерь. Но сумела выбраться.

После войны написала об этом роман «Линия фронта на Востоке». Первую часть издали в 1958 году в издательстве «Советский писатель». Вторую отказались издать наотрез. Дело дошло до ЦК КПСС. Отдел агитации и пропаганды объяснил автору, что вторая книга может быть издана, если автор уберёт всё, что касается роли местного населения в уничтожении евреев. Громова на это не согласилась. Вторая часть издана не была. Поскольку Ариадна Григорьевна скончалась ещё при разгуле цензуры в СССР – 13 ноября 1981 года (родилась 15 декабря 1916-го), вопрос о второй части романа больше не поднимался. Будем надеяться, что весь роман всё-таки увидит свет.

А вообще Ариадна Громова была писателем-фантастом. Книг написала немного. Но есть среди них и те, что поднимают современные проблемы. Например, повесть «В круге света» (1965), где группа выживших в ядерной войне телепатов решают для себя вопрос: могут ли они отстраниться от судьбы нового мира. Или роман «Мы одной крови – ты и я!» (1967), который посвящён телепатии и контакту с земными животными меньшими нашими братьями.

Выступала как переводчик. В основном переводила с польского – С. Лема. Была одним из составителей сборника «Современная зарубежная фантастика (1964).

* * *

Вообще-то руководство «Литературной газеты» в начале семидесятых было не робкого десятка. Но и оно струхнуло, когда решил уехать в Израиль наш бывший заведующий отделом информации, а потом обозреватель отдела науки Виктор Перельман.

До газеты он работал в журнале «Советские профсоюзы», был членом компартии, и ничего не предвещало, что он решится на этот шаг.

Потом это стало почти обыденным делом во всех редакциях: ну, подал ты заявление на выезд, ну, исключили тебя из партии, из Союза журналистов, ну, выгнали с работы. Но Перельман был первым нашим эмигрантом, и руководство попросту не знало, как отнестись к его заявлению.

То есть, из партии его выкинули мгновенно, даже не дожидаясь его присутствия на собрании.

Правда, мне говорили, что он и не рвался там присутствовать – написал письмо, где выражал согласие с любым решением. И на собрании ячейки Союза журналистов он не присутствовал. Его исключили заочно. Я был на этом собрании и удивлялся многим нашим весьма прогрессивно мыслящим журналистам, которые тянули руку, вставали, отрекались от любых намёков на содружество с Перельманом, клеймили его позором, и, как ни в чём не бывало, садились на своё место.

Словом, Перельман был уволен и потом долго ещё не мог уехать, так как всеведущее ведомство придумало поначалу, что любого ранга журналист является причастным к государственной тайне.

Потребовалось вмешательство президента США, приехавшего в СССР и специально по этому поводу переговорившего с Брежневым. Перельмана выпустили.

Конечно, поскольку Перельман был, так сказать, первопроходцем, предугадать такие последствия его поступка не мог никто.

– Гена, – сказала мне сотрудница нашего отдела Нина Подзорова, – представляете, я вчера видела Перельмана.

– Ну и что из этого? – спросил я.

– Вы знаете, – проникновенно сказала Нина, – мы с вами на войне не были, врагов не видели. И вот я вдруг почувствовала, что такое враг. Я посмотрела на его походку, на выражение его лица и подумала, как же я раньше не распознала заклятого врага – ведь всё в нём вражеское.

Нет, Подзорова не кривила душой: она на самом деле так думала. Хотя, отдадим должное редакции, подобных дур у нас в редакции было мало.

Я его тоже встретил в газете уже после увольнения. Приходил оформлять какие-то бумаги. Расстались дружелюбно. На мой вопрос, что он будет там делать, ответил: «Жить! Жить свободным человеком!»

Ему это удалось. Вопреки моим сомнением. Дело в том, что его статьи и очерки в «Литературке» ничем не блистали. Фамилия его вряд ли запомнилась читателям. А здесь через некоторое время попадается мне в тамиздате новый израильский журнал «Время и мы». Номер первый.

– Журнал Перельмана, – говорят мне.

– Виктора? – удивляюсь я.

– Да, – отвечают. – Утром принесёшь назад.

Читаю. Точнее, просмотрев оглавление, начинаю читать со статьи самого Перельмана «Гайд-Парк при социализме». Мне понравилось. Вспомнилось его: «Жить свободным человеком!» Статья о нашей газете. Написанная с полной раскованностью, которую способна дать свобода!

Любопытно, что, кроме года его рождения, более точной даты рождения Виктора Борисовича я не нашёл. Он родился в 1929-м. Зато все справочники засекли дату его смерти 13 ноября 2003 года.

Почему так получилось, я не знаю.

Он оказался не только хорошим редактором, но и хорошим писателем. Написал книги «Театр абсурда» (1984) и «Покинутая Россия» (1989). Последняя доступна в Интернете. Советую почитать.

* * *

Отрывок из большого стихотворения Роберта Рождественского 1985 года «Старая записная книжка»:

Где же она пропадала? (Поиски – труд напрасный!) Вновь я её листаю, с прошлым — глаза в глаза… В этой потёртой книжке, будто в могиле братской — мёртвые телефоны, мёртвые адреса… Уже ничего не поправишь. Уже ничего не скажешь. И не напишешь писем. И не дождёшься звонков… Вот на пустой странице — Шукшин Василий Макарыч. А перед этим — рядышком — Симонов и Смеляков… Как поимённый список армии перед боем (хватит работы санбатам, Разведчикам и штабам!). Ояр! Куда же ты, Ояр?! Не отвечает Ояр.[…]

Да, к 1985-му Шукшина, Симонова, Смелякова не было в живых. Умер и мой хороший знакомый, замечательный латышский поэт Ояр Вациетис, родившийся 13 ноября 1933 года. Умер через пятнадцать дней после своего пятидесятилетия 28 ноября 1983-го.

Мы нередко встречались в латышском творческом доме писателей «Дубулты». В семидесятые я там почти всё время встречал Новый год. А с конца семидесятых так получилось, что я не ездил в Дубулты. Поэтому весть о скоропостижной кончине Ояра потрясла своей неожиданностью.

Вежливый, добродушный, отличный собеседник. Но его нужно было разговорить. Иначе он казался молчуном. Стихи по-латышски, если верить знакомым латышам, писал отличные.

Но и в русских переводах чувствовался талант Ояра Вацитиеса. Вот, к примеру, перевод Юрия Левитанского:

Я думал, что война во мне Вовек болеть не перестанет, И тот, кто пал на той войне, Вовек с земли уже не встанет, И всем хирургам не суметь Те раны заживить на теле. Я думал, сосен моих медь Навек остыла в самом деле. Но кто-то в мой ледовый круг Вошёл легко, как звук капели, И слёзы выступили вдруг, И третьи петухи пропели, И, прежней верой озарён, Гляжу с надеждою двойною На алый мост, что сотворён Из неизведанного мною.

Грустно, что он мало прожил на свете.

* * *

Леонид Денисьевич (иногда пишут: Денисович) Ржевский оказался на Западе во время войны. Был переводчиком в Красной армии, затем помощником начальника разведки дивизии. Выходя из окружения с танковой колонной, попал под миномётный обстрел и очнулся уже в немецком плену. Конец войны застал его в больнице недалеко от Мюнхена.

В 1950-м в журнале «Грани» (№ 8) опубликовал первую повесть «Девушка из бункера» (позднее название «Между двух звёзд»), высоко оцененную Буниным. В этот же год стал сотрудником «Граней», а с 1952 по 1955 был его главным редактором.

Надо сказать, что, уходя на фронт, Ржевский защитил кандидатскую диссертацию о языке комедии Грибоедова.

Так что параллельно с художественными вещами пишет и литературоведческие. Преподавал в Оклахомском и Нью-Йорском университетах.

Пишет «Сентиментальную повесть», «За околицей», «Дина», «Звездопад», «Две строчки времени».

Но и «Прочтение творческого слова: Литературоведческие проблемы и анализы», и «Три темы по Достоевскому», и «Творец и подвиг: Очерк о творчестве А. Солженицына», и «К вершинам творческого слова: Литературоведческие статьи и отклики».

А кроме этого, занимается поэтическими переводами.

Умер 13 ноября 1986 года, прожив большую жизнь: родился 21 августа 1905-го.

Я рад, что когда был главным редактором газеты «Литература», напечатал в 2001 году (№ 3) работу Л. Ржевского «Прочтенье творческого слова» с предисловием известного филолога Б.А. Ланина, которому и принадлежит эта публикация.

* * *

Иосиф Павлович Уткин меня привлёк своей поэзией ещё в юности. Мне нравилась его «Повесть о рыжем Мотеле…» (1925) – колоритная, написанная запоминающимся стихом.

Позже мне нравились далеко не все его стихи. И оставила равнодушным его поэма «Милое детство».

Удивлялся я его дружбе с Жаровым и Безыменским. Что он нашёл в этих поэтах. Ведь он был выше их на голову!

А на Великой Отечественной он вёл себя героем. В сентябре 1941-го под Ельней мина оторвала ему четыре пальца правой руки. Он лечится в госпитале Ташкента, где пишет стихов на две книжки «Фронтовые стихи» и «Стихи о героях». Всё время просится на фронт и добивается своего. Уже в 1942-м оказывается на Брянском фронте: спецкор Совинформбюро, корреспондент «Правды», «Известий». Вместе с солдатами совершал большие переходы и марш-броски.

Был заброшен к партизанам. Возвращаясь от них, разбился на самолёте недалеко от Москвы. Было это 13 ноября 1944 года (родился 27 мая 1903-го). Говорят, что руки мёртвого Уткина сжимали томик стихов Лермонтова.

Вот – одно из фронтовых стихотворений Уткина:

Я видел девочку убитую, Цветы стояли у стола. С глазами, навсегда закрытыми, Казалось, девочка спала. И сон её, казалось, тонок, И вся она напряжена, Как будто что-то ждал ребёнок… Спроси, чего ждала она? Она ждала, товарищ, вести, Тобою вырванной в бою, — О страшной, беспощадной мести За смерть невинную свою!

* * *

Ученик академика А.А. Шахматова Сергей Петрович Обнорский был в 1916 году командирован в Пермское отделение Петроградского университета для чтения лекций. В 1917-м после открытия Пермского университета стал его профессором, работал на кафедре славянской филологии. С января по июль 1919-го – декан историко-филологического факультета Пермского университета. В марте 1920-го и.о. ректора ПГУ.

В 1922 году вернулся в Петроград, стал профессором его университета.

В годы войны Обнорский – первый директор созданного в Москве Института русского языка АН СССР.

В 1947 году удостоен сталинской премии.

Посмертно (умер 13 ноября 1962 года; родился 26 июня 1888-го) удостоен ленинской премии как член редколлегии 17-томного академического словаря русского языка.

Автор многочисленных работ по морфологии русского языка, его истории, диалектологии, лексикографии и лексикологии.

В январе 1931-го избран членом-корреспондентом Академии наук СССР, в январе 1939-го действительным членом.

Из работ Обнорского: «Памяти академика Ф.Е. Корша» (1916), «Культура русского языка» (1948), «Словарь русского языка» (1953), «Избранные работы по русскому языку» (1960), 17-томный Словарь современного русского языка» (начат в 1948 году и завершён в 1965-м). Кроме того, последние переиздания трудов Сергея Петровича: «Хрестоматия по истории русского языка. Ч. 1» (совместно с С.Г. Бархударовым; 1999), «Очерки по морфологии русского глагола» (2009), «Именное склонение в современном русском языке. Единственное число» (2010), «Именное склонение в современном русском языке. Множественное число» (2010), «Русский литературный язык. Вехи истории» (2010), «Русский литературный язык старейшей поры. Лингвистический анализ» (2010, 2014), «Очерк современного русского литературного языка» (2012).

* * *

Михаил Иванович Пыляев (родился 13 ноября 1842 года) отличался особой любовью к русской старине, её персонажам, её обычаям.

С 1879 года сотрудничал с «Новым временем», где печатал очерки о петербургской и московской старине, выходившие потом отдельными изданиями, – «Старый Петербург», «Забытое прошлое окрестностей Петербурга», «Старая Москва», «Старое житьё», «Замечательные чудаки и оригиналы».

Его всё интересовало:

«Русские в старину не ели ни телятины, ни заячьего, ни голубиного мяса, ни раков и вообще ничего, что само по себе умирало… также они считали нечистыми всех животных, которые были убиваемы женщинами. Из мясных яств самими обыкновенными были: говядина, баранина и свинина, также домашние и дикие птицы. Индейки появились у нас около 1625 года. Приготовление мясных блюд было весьма просто: почти все мяса варили в одной воде с небольшим количеством соли, луку и перцу, и нередко различные роды мяс варились в одном горшке. К мясным кушаньям на стол ставили в приправу: солёные огурцы, солёные сливы и кислое молоко.

Чтобы судить о мясных и других блюдах того времени, приведём, что было подано царю Алексею Михайловичу в сенник во время бракосочетания его с Наталией Кирилловной Нарышкиной: «квас в серебряной лощятой братине, да с кормового двора приказных еств: папорок лебедин по шафрановым взварам; ряб, окрошеван под лимоны, потрох гусиный, да к государыне царице подано приказных еств: гусь жаркой, порося жаркое, куря в колье с лимоны, куря в лапше, куря в щах богатых, да про государя же и про государыню царицу подаваны хлебные ествы: перепеча крупичетая в три лопатки недомерок, чет хлеба ситного, курник подсыпан яйцы, пирог с бараниною, блюдо пирогов кислых с сыром, блюдо жаворонков, блюдо блинов тонких, блюдо пирогов с яйцы, блюдо сырников, блюдо карасей с бараниной. Потом ещё: пирог росольный, блюдо пирог росольный, блюдо пирогов подовых, на торговое дело, каравай яцкий, кулич недомерок» и проч.».

Всё интересовало Михаила Ивановича Пыляева, скончавшегося 3 февраля 1899 года. Это от него подхватил Вильям Васильевич Похлёбкин любовь к старине и умение дотошно описывать все её обычаи.

* * *

Любопытно, что своё самое знаменитое произведение «Остров сокровищ» Роберт Стивенсон, родившийся 13 ноября 1850 года, начал с того, что, заглядевшись, как рисует его пасынок, сам нарисовал карту придуманного острова. Эту карту он стал оживлять словами – начал в сентябре 1881 года писать роман, который хотел назвать «Судовой повар». Он читал написанное родным, и отец предложил ему ввести в книгу сундук Билли Бонса и бочонок с яблоками.

Затем с первыми главами и с общим замыслом произведения познакомился владелец детского журнала «Янг Фолкс». Под псевдонимом «капитан Джордж Норт» и не на первых страницах он стал печатать роман в своём журнале. В январе 1882 года публикация романа была закончена, но успеха автору не принесла.

Первое книжное издание уже под настоящим именем вышло в ноябре 1883-го. Тираж разошёлся не сразу, но второе издание, как и иллюстрированное третье, раскупалось мгновенно. «Остров сокровищ» принёс Стивенсону мировую славу: роман переводили на многие языки. На русском он появился уже в 1886 году.

С тех пор переводы на иностранные языки следовали за новинками Стивенсона очень быстро. Так написанный им для журнала «Янг Фолкс» историко-приключенческий роман «Чёрная стрела» вышел в книжном издании в 1888 году, а в русском переводе в 1889. Роман «Принц Отто» появился на книжных прилавках в 1885-м, а в России на русском – в 1886-м.

Шотландец Стивенсон и у нас, и в мире известен не только как автор приключенческих романов. Его детские стихи согреты тихим юмором. Вот – «Вычитанные страны» в переводе Ходасевича:

Вкруг лампы за большим столом Садятся наши вечерком. Поют, читают, говорят, Но не шумят и не шалят. Тогда, сжимая карабин, Лишь я во тьме крадусь один Тропинкой тесной и глухой Между диваном и стеной. Меня никто не видит там, Ложусь я в тихий мой вигвам. Объятый тьмой и тишиной, Я – в мире книг, прочтённых мной. Здесь есть леса и цепи гор, Сиянье звёзд, пустынь простор — И львы к ручью на водопой Идут рычащею толпой. Вкруг лампы люди – ну точь-в-точь Как лагерь, свет струящий в ночь, А я – индейский следопыт — Крадусь неслышно, тьмой сокрыт… Но няня уж идёт за мной. Чрез океан плыву домой, Печально глядя сквозь туман На берег вычитанных стран.

С детства Стивенсон страдал тяжёлой формой туберкулёза. Лечение выбрал оригинальное – постоянные путешествия. Он и умер 3 декабря 1894 года от инсульта не в своей Шотландии, а на острове Уполу в Самоа.

Ну, и в заключение стоит вспомнить балладу Стивенсона, которая впервые была переведена на русский язык Николаем Чуковским по названием «Вересковое пиво». Но прославилась баллада, когда за неё взялся Маршак, перевёл её и назвал «Вересковый мёд». Доводилось читать и новейший перевод под заглавием «Вересковый эль». Заглавие это буквально повторяет стивенсонское. Но у Маршака ритм стиха, его энергия куда ближе к оригиналу, чем новейший перевод.