Как вспоминает Вяземский, Пушкин однажды спросил его «в упор: может ли он (Пушкин – Г.К.) напечатать следующую эпиграмму: «О чем, прозаик, ты хлопочешь?»

«Полагая, – пишет Вяземский, – что вопрос его относится до цензуры, отвечаю, что не предвижу никакого, со стороны её, препятствия. Между тем замечаю, что при этих словах моих лицо его вдруг вспыхнуло и озарилось краскою, обычайною в нём приметою какого-то смущения или внутреннего сознания в неловкости положения своего. Впрочем, и тут я, так сказать, пропустил и проглядел краску его: не дал себе в ней отчёта. Тем дело и кончилось».

Правда, Вяземский, вспоминая об этом, хочет показать удивительное для него простодушие: дескать, он и не понял тогда, что речь идет о нём. Но описанное тем же Вяземским «вспыхнувшее» лицо Пушкина, «озарённое» «краскою, обычайною в нём приметою какого-то смущения или внутреннего сознания в неловкости положения своего», разоблачает мемуариста: как же было при такой проницательности, при таком понимании характерологических примет Пушкина не задуматься, почему именно тебя он спросил «в упор» об эпиграмме?

Вяземский пишет об эпизоде почти полувековой давности, который, однако, врезался в память так, что и сейчас – в 1875 году притягивает к себе преодолённой обидой: Пушкин назвал его «прозаиком», то есть человеком, лишённым поэтического чувства!

Не мог не почувствовать Вяземский, что речь в эпиграмме Пушкина идёт о разногласиях принципиальных: там «прозаик» противопоставлен «поэту» именно тем, что не умеет оформить свою мысль поэтически – то есть индивидуально – то есть не с расчётом на кого-то, а от себя и для себя. Недаром, несмотря на столь психологически переданную Вяземским ситуацию, ему не поверили: решили, что не в него, а в фигуру помельче, причём декабристских воззрений, метит стихотворение, где Пушкин, по мнению В. Вацуро, выступает против «декларации приоритета общественной идеи перед поэтической формой», за что как раз и ратовали декабристы. И преподавательница одного из вузов С. Березкина его в этом решительно поддержала, указав на А. Бестужева как на пушкинского «прозаика». Но, отметив для себя эту «общественную идею», скажем, что и Вяземский в статье о драматурге Озерове выступал за педагогическую назидательность литературы, против чего протестовал Пушкин в заметках на полях этой статьи. А принял Вяземский на свой счёт «прозаика» потому еще, что связал такую мету со своей положительной рецензией на пушкинских «Цыган», которой, как рассказывал Вяземскому их общий с Пушкиным приятель, Пушкин остался недоволен. Тем, в частности, что иные места в ней написаны «с каким-то учительским авторитетом», а иные «отзываются слишком прозаическим взглядом» – налицо снова расхождения в оценке самой сущности поэтического.

Как видим, не признавая за поэзией права на какое-либо учительство, Пушкин был весьма последователен, отвергая и ту, что мы называем философской поэзией. Возможно, поэтому он еще в 1830 году в «Литературной газете» утверждал, что талант Тютчева можно оспорить, хотя позже не возражал против того, чтобы Жуковский и Вяземский опубликовали в двух номерах его «Современника» двадцать четыре тютчевских стихотворения.

Притом был Пётр Андреевич Вяземский одним из ближайших друзей Пушкина, которому тот поверял даже свои сердечные тайны.

Но я недаром начал заметку с воспоминаний Вяземского, умершего 22 ноября 1878 года, прожившего большую жизнь в 86 лет: родился 23 июля 1792 года и пережившего всех приятелей пушкинского круга.

За год до смерти он написал об этом гениальное стихотворение:

* * *

Лидия Анатольевна Будогоская, родившаяся 22 ноября 1898 года, пережила очень нелёгкие детство и юность.

Детство она описала в своей самой известной книге «Повесть о рыжей девочке» (1929), деспот-отец списан с её родного отца, который служил жандармом и установил в доме полицейский режим. А после и вовсе бросил семью: Лида училась в четвёртом классе гимназии в Сарапуле под Камой. Денег не было. И мать уехала на заработки в Петербург. Окончив гимназию в 1915 году, Лидия присоединилась к матери.

Во время войны была медсестрой военного госпиталя (1916–1918). В Гражданскую войну работала медсестрой перевязочного отделения полевого лазарета. После демобилизации продолжила работать медсестрой.

Но недолго. В 1921 году её уволили по сокращению штатов. Семья зарабатывала изготовлением ёлочных игрушек, которые поставляли частному торговцу.

Получив от биржи труда направление в пункт охраны материнства и младенчества, она проработала с новорождёнными 8 лет.

Работала потом на фабрике «Красное знамя», в редакции журнала «Чиж», на молочной кухне.

И очень хотела писать книги. Точнее – писала, предлагала издательствам, но не печатали.

Однажды её брат Эдуард, студент Академии художеств, посоветовал ей послать рукопись к Маршаку. Он, – сказал Эдик, – «если заметит в рукописи хоть малейший проблеск, хотя бы две-три настоящие фразы, автора не бросит, а начнёт работать с ним».

И Лидия Анатольевна послала Маршаку рукопись.

«Маршак прочёл рукопись быстро… – писала она впоследствии в одном из писем. – И вызвал меня в Петергоф. Он встретил меня очень просто и весело. Стал говорить о моей рукописи. Перелистывая страницу за страницей, он останавливался на местах свежих и сравнивал с этим то, что он называл подражанием, фразой готовой, взятой из книг. Или же с фразой бледной, не точной.

Он разрешил мне приходить к нему домой, щедро уделял мне время. Систематически стал читать мне стихи. И разбирать прочитанное. Читал он хорошо. И говорил о стихах очень интересно […]

Самуил Яковлевич стал знакомить меня с писателями, работающими для Детгиза, и с их рукописями […] Обладая чутьём большого художника, он давал им настоящую оценку и всегда говорил о них горячо, радовался каждой удаче […]

Однажды он сказал, что мало книг для детей, особенно мало книг для девочек. И мне захотелось написать такую книгу. Я даже сразу придумала названье: «Повесть о рыжей девочке». И принялась за работу.

Однако написать книгу оказалось нелегко. Четыре месяца подряд я приносила Самуилу Яковлевичу наброски. Главы, отрывки задуманной повести, и всё это никуда не годилось. Но Самуил Яковлевич если хвалил, то хвалил так. что сразу себя почувствуешь счастливой. А бранил так, что никогда от него не уйдёшь в отчаянии. Уходишь с желанием добиться удачи во что бы то ни стало…»

Маршак добился своего: «Повесть о рыжей девочке» увидела свет, а Будогоская почувствовала себя писательницей.

Пишет она быстро и с удовольствием. Выходят «Санитария» (1030), «Нулёвки» (1932), «Как Саньку в очаг привели» (1933), «Повесть о фонаре» (1936). Почти все её книги оформлял брат Э. Будогоский.

С первых дней Отечественной войны она снова санитарка военного госпиталя в Ленинграде.

После войны работала в Ленинграде в клиниках, совмещая работу с литературным творчеством.

Её книга «Часовой» (1947) имела успех и неоднократно переиздавалась.

Особенно любима писательница Будогоская была детьми, для которых писала. Для них написана и последняя её книга «Золото глазок», изданная в 1966 году.

Долгая болезнь прервала её творчество. Скончалась Лидия Анатольевна в 1984 году.

* * *

Вячеслава Ивановича Марченко (родился 22 ноября 1930 года) я узнал, когда он работал заместителем главного редактора издательства «Современник». Тогда же посмотрел, что за книжки он написал. Оказалось, что он маринист.

Немудрено. Он в 1944–1947 проходил обучение в кронштадтской школе юнг. Потом служил на линкоре. Поступил было в Высшее военно-морское училище имени Фрунзе, но не смог его окончить по болезни.

Вот тогда-то он и решил стать писателем. Поступил в Литературный институт. Окончил его. Писал рассказы и повести о море. Сюжеты нескольких его произведений связаны фигурой их главного героя – сперва юнги, а потом морского офицера Александра Паленова. Угадывается, что эта проза автобиографична.

Но она не захватывает. Банальны и сюжеты и герои. Возможно, поэтому он стал продвигаться в литначальники. После «Современника» стал замом председателя ревизионной комиссии Союза писателей РСФСР и председателем такой же комиссии Московского отделения СП СССР. Избирался депутатом Октябрьского района Москвы. А это – какая-никакая, но номенклатура.

Отсюда, конечно, и премия Министерство обороны, и премия имени Пикуля, и премия имени Фадеева. И два ордена «Знак почёта» (к юбилею) и «Дружбы народов» (к юбилею Союза писателей).

Умер 6 сентября 1996 года.

* * *

Писателя Станислава Семёновича Гагарина я часто видел, посиживающего за столиком ресторана ЦДЛ. Я знал, что он бывший моряк, что организовал (один или с другими?) военно-патриотическое объединение при Союзе писателей «Отечество», что оно издаёт альманах-журнал «Сокол», который, как правило, печатает прозу Гагарина, в основном научно-фантастическую.

Но в его научной фантастике появляются настоящие исторические личности. Например, Сталин, которого Гагарин, уважает, и Гитлер, которого писатель не спешит осуждать.

Вообще где-то я прочёл о его книгах, что научная фантастика в них – всего лишь приманка читателя.

Он написал много книг. Они одинаковы. То есть, читать можно одну за другой – создастся впечатление, что читаешь одну и ту же книгу.

Он много пил и тяжело пьянел. Поэтому я очень удивился, когда он оказался председателем общества трезвости в Союзе писателей. Но держался он в трезвенниках ровно столько, сколько продержалась эта горбачёвско-лигачёвская кампания. Как только она закончилась, он, как говорится, развязал.

А развязав, написал фантастический роман «Вторжение», в котором, как сообщает аннотация, «товарищ Сталин, посланец Зодчих Мира, олицетворяющих галактическое Добро, возникает вдруг на планете Земля и становится гостем известного русского писателя Станислава Гагарина». С пьяных-то глаз чего только не привидится!

День его смерти известен – 22 ноября 1993 года. А вот день его рождения скрыт. Сообщают лишь, что родился он в 1935 году. Действуют в духе его мутной шпионско-фантастической прозы?

* * *

Да, я помню рассказ «Бужма» Семёна Борисовича Ласкина (родился 22 ноября 1930 года) в журнале «Юность» за 1963 год. Тогда это был новый журнал, и мы, студенты, читали его от корки до корки.

Помню и книгу Ласкина «Боль других» (1967) – о врачах. Сам Ласкин да того, как стать писателем работал на «скорой помощи» и в кардиологическом и реанимационным отделениях больницы.

Детские его книжки про Саню Дырочкина прошли мимо меня. А вот о докторе Кулябкине читал.

Но больше всего мне понравились его перестроечные и послеперестроечные книги о художниках XX века. Он открыл мне Николая Макарова, Веру Ермолаеву.

Словом, не зря писал. Читатели у него остались. Умер он 8 апреля 2005 года.

* * *

Андре Жиду, родившемуся 22 ноября 1859 года, первые пятнадцать книг пришлось издавать малыми тиражами и за свой счёт. Только повесть «Тесные врата» (1909) принесла ему настоящую известность.

После путешествия по Экваториальной Африке он опубликовал две книги «Путешествие в Конго» (1927) И «Возвращение из Чада» (1928), в которых выразил возмущение колониальными порядками. Скандальные книги спровоцировали обсуждение в парламенте французской колониальной политики.

Он увлёкся социализмом и публично выступал в поддержку СССР, который посетил в 1936 году. Однако в отличие от многих западных друзей СССР, сумел заметить в этой стране отсутствие свободы мысли, жестокую цензуру, о чём написал в своей книге «Возвращение из СССР» (1936), где наряду с этим, писал и восторженные слова в адрес советских людей, восхищался страной-стройкой. Но критика перевешивала. Книга вызвала недовольство Ромена Роллана и Лиона Фейхтвангера.

Жид ответил им более резким в отношении к сталинскому режиму очерком «Поправки к моему «Возвращению из СССР» (1937). «Я просветился, – писал он, – уже после того, как была написана книга об СССР. Ситрайн, Троцкий, Мерсье, Ивон, Виктор Серж, Легей, Рудольф и многие другие снабдили меня документами. То, что я в них нашёл и о чём только смутно догадывался, подтвердило и усилило мои выводы. Пришло время для Коммунистической партии Франции открыть глаза, чтобы перестали ей лгать. Или, если сказать по-другому, чтобы трудящиеся поняли, что коммунисты их обманывают так же, как их самих обманывает Москва».

Ответом на это был полный запрет в СССР на книги и имя писателя, который был снят только в перестройку.

В 1940 году Жиду сперва показалась убедительной аргументация маршала Петена, призвавшего французов смириться с немецкой оккупацией. Но вскоре писатель порвал с режимом и уехал в Тунис, где оставался до окончания войны.

В 1947 году он получает Нобелевскую премию по литературе «за глубокие и художественно значимые произведения, в которых человеческие проблемы представлены с бесстрашной любовью к истине и глубокой психологической проницательностью».

Помимо многих книг Андре Жил писал очень обстоятельный «Дневник», который успел опубликовать при жизни (в 1939 – 1 книгу, в 1946 – 2-ю, в 1950 – 3-ю).

Умер Андре Жид 19 февраля 1951 года.

* * *

Пасынок Виктора Некрасова Виктор Леонидович Кондырев (родился 22 ноября 1939 года) очутился за границей благодаря Луи Арагону. Некрасова выпустили из страны без семьи, и все усилия писателя воссоединиться с женой и пасынком полтора года наталкивались на государственное «нет». Но вот СССР пригласил Луи Арагона, чтобы наградить его орденом Дружбы народов. Поговорив с Некрасовым, Арагон пошёл к российскому послу во Франции и сказал, что откажется от ордена, если семью Виктора Платоновича не выпустят. Властям пришлось сдаться.

В Париже Кондырев оказался одним из самых близких Некрасову людей. Он выпустил книгу об отчиме «Всё на свете, кроме шила и гвоздя» (1987) – прекрасно написанную с живыми воспоминаниями о многих друзьях Некрасова, которых Кондыреву довелось увидеть, а с некоторыми и подружиться.

Он выпустил ещё одну книгу «Сапоги – лицо офицера» (1985), удостоенную премии В. Даля.