Выдающийся еврейский поэт Перец Маркиш, писавший на идише, родился 7 декабря 1895 года в местечке на Волыни. Он был единственным еврейским писателем получившим в первое большое награждение советских писателей в 1939 году, орден Ленина.

В 1918 году он написал поэму «Волынь», которая вкупе с его сборником стихов «Пороги», заявила о нём, как о крупнейшем поэте.

Он очень много пишет. И когда с польским паспортом с 1921 по 1926 год живёт в Варшаве, Берлине, Париже, Лондоне, Риме. И когда возвращается в Россию, где активно участвует в общественной жизни, пишет о главных кампаниях того периода, издаёт в переводе на русский язык книги «Из века в век» (1930), «Земля» (1931), «Рубеж» (1933), «Голос гражданина» (1938), «Мать партизана» (1938), «Семья Овадис» (1938, 1941). Его переводили А. Ахматова, Э. Багрицкий, П. Антокольский и другие известные поэты.

В 1940 году, когда Сталин дружил с Гитлером, Маркиш написал поэму «Танцовщица из гетто». К счастью, в то время органы про неё не прознали, а в 1942 году Маркиш мог её смело печатать. И напечатал.

Его пьесы не только ставились на сцене ГОСЕТа (гос. еврейского театра), но и публиковались отдельной книгой.

Он автор монографии «Михоэлс» (1939), лучшей биографии этого великого актёра и режиссёра.

Во время войны он был членом ЕАК – Еврейского Антифашистского Комитета, редактировал сборник «Цум зиг» («К победе», 1944) и литературно-художественный альманах «Хеймланд» («Родина», 1947–1948).

А на преследования евреев, начавшихся с убийства Михоэлса, отреагировал жёстко. Прежде всего, выступая на панихиде по Михолсу, который если верить советской прессе умер своей смертью, не поверил ей, прочитал, в частности (перевод А. Штейнберга):

О том, что было дальше, рассказывает жена поэта, Эстер Маркиш:

«За Маркишем пришли в ночь с 27 на 28 января. Его очень быстро увели, я едва успела попрощаться с ним. В машинке были стихи, которые Маркиш читал на похоронах Михоэлса.

И когда гэбисты были у нас в доме, то один из них подошёл к машинке, бросил взгляд и говорит: «Так значит, Маркиш считает, что Михоэлса убили». Я сказала: «Я не сужу о стихах Маркиша без него. Это ваше дело, как их толковать». Тогда мне сказали: «Мы это забираем».

У меня не оставалось ни единой копии. Но Маркиш мне это читал на идиш, и я несколько дней ни о чём, кроме стихов, не думала, не ела, не пила – я восстанавливала у себя в памяти еврейский текст. И мы с моей приятельницей, актрисой еврейского театра – женой еврейского писателя Мистера – восстанавливали по памяти это стихотворение.

Это стихотворение я напечатала, но хранила его не дома, потому что это было страшным преступлением. А когда спал этот кошмар, я дала перевести эти стихи Пастернаку. Однако Пастернак через несколько дней позвонил мне и сказал: «Знаете, Эстер, у меня не получается. Маркиш для меня слишком великий поэт». Я ему говорю: «Борис Леонидович, это Вы для меня – великий поэт». «Нет, Эстер, не выходит!»

После этого я дала перевести это стихотворение Штейнбергу – вовсе не поэту, а простому переводчику. И он великолепно справился с переводом. Но бедный Маркиш этих стихов так и не увидел».

Время, о котором говорит Эстер Ефимовна, – ночь с 27 на 28 января 1949 года. Поэта пытали, истязали и расстреляли 12 августа 1952 года. Место захоронения остаётся неизвестным до сих пор.

Семья, кстати, тоже была арестована. Но позже. Эстер Ефимовна написала обо всём прекрасные воспоминания, изданные в Тель-Авиве в 1989 году «Столь долгое возвращение». Их можно прочитать в Интернете.

* * *

О Давиде Григорьевиче Бродском гораздо лучше меня расскажет Семён Липкин (цитата, предупреждаю, большая. Пришлось её сильно укоротить):

«У Давида Бродского была феерическая фотографическая память. Он принадлежал к тем редким людям, которые, прочтя газету, могут её повторить всю от первой до последней строки, в газету не заглядывая. Он как-то мне рассказал: в годы военного коммунизма он был студентом медицинского факультета нашего Новороссийского университета, но, увлечённый писанием стихов, крайне редко посещал занятия. Наступили экзамены. Профессор покачал головой: «Вы посещали мои лекции? Я что-то вас не припоминаю», но экзаменовать не отказался. Бродский, выучив за несколько дней изданный профессором учебник, отвечал с блеском. Профессор был удивлён. «Странно, странно, – бормотал экзаменатор. – А что вы думаете по поводу…» – и задал трудный вопрос. Бродский на мгновение задумался, потом проговорил: «Ах да, в сноске» – и ответил правильно. «Что за сноска?» – с недоумением спросил профессор, но выставил незнакомому студенту пятёрку.[…]

Он умело использовал свою память для сугубо материальных выгод. Мне запомнилось: мы вместе приезжаем из Кунцева в редакцию «Нового мира», в котором я начал печататься в 1930 году. Весь штат редакции, размещавшийся в здании «Известий» в двух комнатах, состоял в ту далёкую пору из пяти человек. […]. Все они сидели в довольно поместительной комнате, из которой дверь вела в небольшой кабинет редактора журнала Вячеслава Павловича Полонского, влиятельного критика.[…]

Из кабинета Полонского дверь вела в третью комнату, гораздо большую, чем первая. Здесь помещалась редакция тонкого журнала «Красная нива», редактировавшегося тем же Полонским. Из своей проходной комнаты он руководил обоими изданиями, и нередко то, что не достигало уровня толстого журнала, помещалось в тонком.[…]

Бродский, высокий, тучный, близорукий, устраивал в редакции «Нового мира» концерт. […]

– А «Деревню» помните? Хорошо, гы-гы, – ликовал Бродский и начинал читать знаменитую повесть наизусть. Дойдя до слов: «А бежать от борзых не следует», он смеялся счастливым смехом: гы-гы, – и продолжал чтение.

Редакционная работа прекращалась. Входившим посетителям делали знак: мол, не прерывайте чтения. Открывалась дверь кабинета, появлялся настроенный по-деловому Полонский, измученный баталиями с рапповцами, но, забыв о деле, становился одним из слушателей. […]

Чтение кончено. В окне Страстным бульваром овладевает закат. Любовь к Бунину распространяется на чтеца.

– Что вы нам принесли, Давид Григорьевич?

Этого-то он и ждал – и протягивал написанное печатными буковками стихотворение о приближающемся лете (осени, зиме, весне) с некоторыми социальными чёрточками: колосятся хлеба, или гудят фабрики, или школы наполняются красногалстучной детворой. Полонский, прочитав, говорил:

– Это, разумеется, для «Нивы»?

Бродский так и рассчитал и, когда Полонский удалялся к себе в кабинет, выпрашивал у Веры Константиновны «авансик, гы-гы». Та нехотя выписывала и выдавала поэту небольшую сумму.

Почти каждое утро часов эдак в десять-одиннадцать сибиряки и одесситы сходились на железнодорожной платформе: у всех были дела в городе, бегали по редакциям.[…]

Однажды на станции, когда вдали показался надвигающийся из Можайска паровоз, Павел Васильев обратился к Бродскому, отдавая честь:

– Ваше высокоблагородие господин полковник, состав подан.

В те годы полковников в Красной Армии не было, слова вроде «полковник», «генерал» были белогвардейскими, они заменялись командармами, комкорами, комдивами и т. д. Бродский, небритый, в долгополой шинели, которую он носил лет десять, со времён гражданской войны (он в ней не участвовал), действительно походил на затаившегося в московском пригороде бывшего белого офицера. Васильев это талантливо уловил.

Когда поезд прибыл на Белорусско-Балтийский вокзал, навстречу нашей литературной бражке быстро направился человек в известной всем военной форме. Приблизясь к Бродскому, он предъявил удостоверение сотрудника железнодорожного пункта ГПУ и приказал:

– Следуйте за мной.

Ещё блаженно не имея опыта массовых арестов, мы кричали, требовали объяснить, в чём провинился наш товарищ, но военный только посмеивался, пока не втолкнул большого, до смерти перепуганного Бродского в железнодорожное белорусско-балтийское отделение ГПУ. […]

Бродский вернулся поздно ночью. […]

Я на кухне, стараясь не шуметь, поставил на керосинку чайник. Испив чаю и жадно проглотив два бутерброда, которые я приберёг для него, Бродский испуганным шепотом стал рассказывать.

Сперва его заперли одного в маленькой комнатушке. Только часа через четыре начали допрашивать: возраст (паспортов ещё не было), откуда родом, профессия, когда начал службу в белой армии, в каком чине из неё выбыл, где воевал. Представляю себе, что чувствовал при этом допросе наш добрый, боязливый, безвольный и безвестный поэт!

Он отвечал: в белой армии никогда не служил, во время гражданской войны печатался в одесских газетах и журналах, предъявил билет сотрудника «Комсомольской правды» (он был внештатным консультантом по поэзии), попросил позвонить заведующему литературным отделом этой газеты Джеку Алтаузену, тот подтвердит, дал телефон редакции.

– Позвоним, позвоним, – успокаивали его и опять увели в ту комнатушку, в которой он провел жуткие часы. Дверь заперли.

Он не помнит, сколько прошло времени, когда его вызвали снова.

– У нас есть сведения, – сказали ему, – что некий Бродский, уроженец Гомеля, занимается спекуляцией, едет каждую неделю в Москву, в Наро-Фоминске пересаживается в пригородный поезд. Не отпирайтесь, вы – этот Бродский.

– Что вы, я никогда не был в Гомеле, я родился и жил безвыездно до двадцати четырёх лет в Одессе, теперь живу в Кунцеве, я поэт, никогда не спекулировал, работаю в «Комсомольской правде», вы же видели моё удостоверение.

– Дайте сюда удостоверение. Выясним.

И Бродского опять увели. В начале двенадцатого ночи ему вернули удостоверение, выпустили, не извинившись, разумеется. Он успел на поезд в одиннадцать сорок пять.

Испив несколько стаканов чаю, съев бутерброды, он бросился в кровать, не раздеваясь, в ботинках. Спал до двух часов дня. Первые его слова, когда он проснулся, были такими:

– Подлая тварь твой дружок Васильев, недаром Эдя Багрицкий терпеть не может ни его, ни его стихов».

Каких еще штрихов остаётся добавить этому талантливо нарисованному портрету.

Бродский в основном прославился как переводчик. Первым в СССР перевёл и опубликовал «Пьяный корабль» Артюра Рембо. Перевёл «Германа и Доротею» Гёте, «Сагу о Фритьофе» Э. Тегнера. Переводил классических итальянских, французских, шведских и немецких поэтов, украинцев – Тараса Шевченко, Павло Тычину, Максима Рыльского, «Времена года» литовца Кристионаса Донилайтиса, Переводил с молдавского и литовского, перевёл армян – Аветика Исаакяна и Егише Чаренца. Переводил с татарского, казахского, азербайджанского, с языка идиш, с дагестанского.

В Азербайджане издали книгу Самеда Вургуна, полностью переведённую Бродским. Отдельными изданиями в переводе Бродского выходили книги Переца Маркиша, Давида Гоштейна, Акопа Акопяна, Ованеса Туманяна, Абая Кунанбаева, Хасана Туфана, Габдулы Тукая. Из классиков – Бодлера, Шиллера, Гюго, Барбье.

Ой, на одно только перечисление всех переводов, выполненных Бордским, потребуется площадь, наверное, не меньшая, чем заняла заметка Липкина. Поэтому остановимся.

Умер Давид Григорьевич 7 декабря 1966 года. Родился 17 марта 1899-го.

* * *

Павел Сергеевич Поляков, родившийся 7 декабря 1902 года, в 16 лет добровольцем вступил в ряды Донской армии. В её рядах сражался на Гражданской войне.

В начале 1920 года вместе с родителями оказался на Черноморском побережье Грузии, в городе Поти похоронил мать.

Вместе с отцом – полковником перебрался в Крым, где был зачислен в конвой генерала Врангеля.

В ноябре 1920-го перебрался в Турцию. А оттуда – в Королевство сербов, хорватов, словенцев.

Для завершения образования был зачислен в Донской кадетский корпус в Билече (Герцеговина). После его окончания, окончил отделение филологии философского факультета Белградского университета.

В 1925 году печатает первое своё стихотворение в парижском литературном сборнике «Казачий быт».

Начинает много публиковаться в изданиях казачьего зарубежья: «Вольное Казачество» (Чехословакия-Франция), «Казачий Путь» – «Путь Казачества», «Тихий Дон», «Казачий сполох», «Казачество», «Казакия» (все – Чехословакия), «Родимый Край», «Казачье дело», «Казачий Голос» (все – Франция), «Единство» (Югославия).

В 1930-е годы в переводе на сербский язык издал «Конька-горбунка» П. Ершова, «Сказку о царе Салтане» Пушкина и «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя.

В 1939 году в Праге в издательстве «Литературная Казачья Семья» выпустил свой сборник «Поэмы», а чуть раньше в Югославии – сборник стихов «Песни воли».

Он умер 13 октября 1991 года.

Только после его смерти стало известно, что в последние десятилетия Поляков работал над четырёхтомным романом-эпопеей «Смерть Тихого Дона», который он не успел завершить. Больше того! Считалось, что рукопись романа была уничтожена вместе с другими вещами писателя, скончавшегося в доме для престарелых.

Оказалось, что это не так! Знакомый писателя Ю.В. Денбский из ФРГ сумел спасти рукопись, которая оказалась бесценной. С большим мастерством Поляков описал быт казачества, многие традиции и обычаи казаков, описал их участие в трагических событиях 1917–1920 годов. Денбский получил от Полякова рукопись, как пишет, «так сказать мимоходом, «между прочим», – в коридоре дома престарелых, где я его несколько раз посетил. При передаче «на ходу» сказал только: «Посмотрите, и поступайте, как знаете»

Он же, Денбский, вместе с украинской помощницей Г.И. Андреевой разобрали рукопись, квалифицированно её отредактировали и подготовили к печати: сделали распечатку текста всех 4 томов для возможного издания.

Пока что оно не состоялось.

* * *

Я прочитал мемуары генерала армии Александра Васильевича Горбатова в «Новом мире», когда главным редактором журнала был Твардовский. Назывались ли они «Годы и войны», как впоследствии в Воениздате, не помню. Помню, что генерал писал о своём аресте в 1937-м, потом кратковременном освобождении и новом аресте в 1938-м, когда его избивали, пытали так называемыми допросами с пристрастием.

Он попал в лагерь на Колыму, заболел цингой, но к счастью остался жив. Потому что к 1941 году Сталин и присные внезапно поняли, что переборщили с истреблением руководящего состава армии и бросились искать уцелевших.

Его освободили 5 марта 1941 года. Подлечили. И назначили заместителем командира 25 стрелкового корпуса. Послали в Украину.

В начале войны перебросили на Западный фронт. Вступил в бой под Витебском. Будучи отрезанным от корпуса, переподчинил себе беспорядочно уходящие войска, организовал оборону и 4 дня удерживал Ярцево. Был ранен.

1 октября 1941 года в Харькове был назначен командиром 226 стрелковой дивизии на Юго-Западном фронте. 25 декабря стал генерал-майором. Получил первый за войну орден Красного Знамени.

С июня 1942 года – инспектор кавалерии Юго-Западного фронта, с августа в той же должности на Сталинградском фронте. С октября – заместитель командующего 24 армии на Сталинградском и Донском фронтах, участник Сталинградской битвы. В апреле 1943 стал генерал-лейтенантом.

С июня 1943 и до конца войны командующий З армией. В июне 1944-го генерал-полковник. Геройски участвовал во многих воинских операциях. За умелое руководство 3 армией при прорыве обороны противника в Восточной Пруссии присвоено звание Героя Советского Союза.

В июне 1945-го назначен комендантом Берлина и командующим 5 ударной армии на территории Германии. В 1950–1954 – командующий ВДВ. С августа 1955-го генерал армии.

Скончался 7 декабря 1973 года. Родился 21 марта 1891 года.

Кавалер 14 орденов СССР. Он участвовал в Первой мировой войне, придя с неё с двумя Георгиевскими Крестами 3 и 4 степени и двумя георгиевскими медалями 3 и 4 степени.

Отличался резкостью в сужениях. Существует легенда, что Сталину пожаловались на резкость генерала и услышали: «Горбатова могила исправит».

* * *

С Валентином Дмитриевичем Оскоцким (родился 7 декабря 1931 года) в «Литературной газете» случился курьёз из тех, которые не забываются.

Он работал в отделе литератур народов СССР, и в какой республики была издана книжка о Лермонтове, которая попалась на глаза Вале, я уже не помню.

Но Валя написал на неё весьма темпераментную реплику, где особенно возмущался, что автор приписывает Лермонтову стихи, которые тот не писал.

Ну как, – спрашивал Оскоцкий, – можно было приписать Лермонтову такие графоманские строчки:

Признаться, когда я это прочитал, то не поверил собственным глазам. Решил перечитать: бывает ведь, что не заметил, как пропустил какой-то необходимый кусочек, толкующий текст в нужном направлении.

Но нет, перечитывание ничего не дало. А через несколько часов, кажется, не осталось никого, кто не говорил бы о том, какой чудовищный «ляп» пропустила «Литгазета».

Как успела отозваться Галка Галкина из «Юности», можно только догадываться. Видимо, её реплику Оскоцкому поставили сразу в подписную полосу.

Галка не просто восстанавливала истину: да, эти строчки из стихотворения Лермонтова «Завещание», но на всякий случай напоминала критику, что «Евгения Онегина» написал Пушкин, «Муму» – Тургенев, а «Анну Каренину» – Толстой. «А то вдруг зайдёт об этом разговор», – глубокомысленно заключала Галка.

Помню, как выбралась газета из этой ситуации: напечатала сообщение, что ошибка Оскоцкого произошла из-за сокращения материала. И привела сокращённый якобы материал такой величины, что этим ещё больше себя разоблачила: ясно, что такую большую рецензию на провинциальную книжку никто бы в набор не заслал.

Сам Оскоцкий через некоторое время из «Литературной газеты» ушёл в журнал «Дружба народов». И выпускал книжечки (в основном брошюрки в издательстве «Знание») о многонациональной советской литературе и её представителях Василе Быкове, Алесе Адамовиче, украинце П. Загребельном, узбеке Н. Сафарове, об армянских поэтах, о молдавских романистах.

К его чести, он не озлобился, продолжал придерживаться либеральных позиций и когда поступил в аспирантуру Академии общественных наук по кафедре теории литературы и искусства. А это – кузница номенклатуры. Она выпускает не просто кандидатов наук, но посылает этих кандидатов на руководящие посты.

Однако он вышел из академии уже при Горбачёве, а во время перестройки и после неё его руководящие посты этой партийной академией обусловлены не были. Да и сам он покинул партию.

Стал главным редактором, сопредседателем редсовета в независимом издательстве писателей «ПИК». Стал секретарём Союза писателей Москвы. Главным редактором газеты «Литературные вести». Был приглашён президентом Ельциным в Комиссию по вопросам помилования.

И выпустил несколько дельных книг. К примеру, «Мозаика памяти» (2008). Она написана за два года до его кончины. Умер он 27 апреля 2010 года.

* * *

Михаил Яковлевич Найдич, родившийся 7 декабря 1924 года, в 16 лет в первые дни войны ушёл на фронт добровольцем, участвовал в боях в Украине, в Сталинграде. Получил несколько тяжёлых ранений, почти год лечился в госпиталях. Демобилизован в 1944-м как инвалид войны с орденом «Славы» 3 степени и медалями.

Окончил факультет журналистики Уральского университета имени А.М. Горького (1952).

Первая книга стихов «Разведчики весны» вышла в 1956 году. С тех пор написал 25 книг стихов и 4 книги прозы.

Я помню его стихи и книги, которые читал, работая в «Литературной газете». Найдич мне казался очень неплохим литератором.

А сейчас, перечитав поэта, прочитав те вещи, которые я не знал, понял: Найдич не казался, а был очень неплохим поэтом. Вот стихотворение, по-моему, очень хорошее:

Скончался Михаил Яковлевич 27 февраля 2005 года.

И вот это его стихотворение мне хочется здесь процитировать:

* * *

Помнится, в семидесятых годах в нашей семье появилась переплетённая машинописная книга. Назвалась она «Чудо голодания». Автор так темпераментно описывал процесс голодания, так вкусно – то, что можно и чего нельзя в период голода, и чего вообще нельзя, что очаровал и соблазнил всю семью. Все мы подсели на диету, рекомендованную автором – американцем Полем Бреггом.

А в основе этой диеты было сыроедение и голодные дни. Не есть нужно было один день в неделю и одну неделю в квартал.

Нельзя было солить пищу. Нельзя было пить обычную воду, только дистиллированную. А сам рацион питания на 60 % должен был состоять из фруктов и овощей.

К этому полагались особая гимнастика, глубокое специальное дыхание и вечно незакрытая форточка: если холодно, оденься теплее. Но в комнате должен был быть свежий воздух.

Ну, что сказать? В первое время мы всё проделывали с энтузиазмом. А потом поднадоело. Мы были молоды: хотелось запретной Бреггом пищи, хотелось (мне) выпить не только дистиллированную воду. И постепенно мы от Брегга отошли.

Но я ему благодарен за то, что научил правильно дышать. Я и сейчас дышу в основном по его рекомендациям.

Этот энтузиаст здоровья и долгой жизни скончался в возрасте 81 года 7 декабря 1976-го. Родился 6 февраля 1895-го. Но он не умер естественной смертью. Он погиб, катаясь на сёрфинге. Сёрфинг в 81 год! Заслуживает восхищения.