Об Осипе Мандельштаме в последнее время написано большое количество работ. Его гениальные вещи разобраны по многу раз. Вот открыл и читаю первое попавшееся:

А мог бы жизнь просвистать скворцом, Заесть ореховым пирогом, Да, видно, нельзя никак…

Нет, не такая радужная судьба была уготовлена русскому гению.

Передаю слово писателю, которому досталось видеть Мандельштама в лагере, который смерть Мандельштама срисовал с натуры:

«Да, он догадывался кое о чём из того, что ждало его впереди. На пересылке он многое успел понять и угадать. И он радовался, тихо радовался своему бессилию и надеялся, что умрёт. Он вспомнил давнишний тюремный спор: что хуже, что страшнее – лагерь или тюрьма? Никто ничего толком не знал, аргументы были умозрительные, и как жестоко улыбался человек, привезённый из лагеря в ту тюрьму. Он запомнил улыбку этого человека навсегда, так, что боялся её вспоминать.

Подумайте, как ловко он их обманет, тех, что привезли его сюда, если сейчас умрёт, – на целых десять лет. Он был несколько лет назад в ссылке и знал, что он занесён в особые списки навсегда. Навсегда?! Масштабы сместились, и слова изменили смысл.

Снова он почувствовал начинающийся прилив сил, именно прилив, как в море. Многочасовой прилив. А потом – отлив. Но море ведь не уходит от нас навсегда. Он ещё поправится.

Внезапно ему захотелось есть, но не было силы двигаться. Он медленно и трудно вспомнил, что отдал сегодняшний суп соседу, что кружка кипятку была его единственной пищей за последний день. Кроме хлеба, конечно. Но хлеб выдавали очень, очень давно. А вчерашний – украли. У кого-то ещё были силы воровать.

Так он лежал легко и бездумно, пока не наступило утро. Электрический свет стал чуть желтее, и принесли на больших фанерных подносах хлеб, как приносили каждый день.

Но он уже не волновался, не высматривал горбушку, не плакал, если горбушка доставалась не ему, не запихивал в рот дрожащими пальцами довесок, и довесок мгновенно таял во рту, ноздри его надувались, и он всем своим существом чувствовал вкус и запах свежего ржаного хлеба. А довеска уже не было во рту, хотя он не успел сделать глотка или пошевелить челюстью. Кусок хлеба растаял, исчез, и это было чудо – одно из многих здешних чудес. Нет, сейчас он не волновался. Но когда ему вложили в руки его суточную пайку, он обхватил её своими бескровными пальцами и прижал хлеб ко рту. Он кусал хлеб цинготными зубами, дёсны кровоточили, зубы шатались, но он не чувствовал боли. Изо всех сил он прижимал ко рту, запихивал в рот хлеб, сосал его, рвал и грыз…

Его останавливали соседи.

– Не ешь всё, лучше потом съешь, потом…

И поэт понял. Он широко раскрыл глаза, не выпуская окровавленного хлеба из грязных синеватых пальцев.

– Когда потом? – отчётливо и ясно выговорил он. И закрыл глаза.

К вечеру он умер.

Но списали его на два дня позднее, – изобретательным соседям его удавалось при раздаче хлеба двое суток получать хлеб на мертвеца; мертвец поднимал руку, как кукла-марионетка. Стало быть, он умер раньше даты своей смерти – немаловажная деталь для будущих его биографов».

Так заканчивается рассказ Варлама Тихоновича Шаламова «Шерри-бренди».

Умер Осип Эмильевич 27 декабря 1938 года. Родился он 15 декабря 1891-го. 47 лет прожил на свете.

* * *

Брат Давида и Владимира Бурлюков, Николай Давидович Бурлюк погиб 27 декабря 1920 года (родился 4 мая 1890-го). Вместе с братьями (и сестрой Людмилой Бурлюк-Кузнецовой) печатался в изданиях кубофутуристов («Пощёчина общественному вкусу», «Садок судей»), но он не урбанист, не занимался словотворением, как Маяковский, Давид Бурлюк или Кручёных. По поэтике он ближе к Ирине Гуро: импрессионистическая образность, музыкальность, мифологичность.

Показательно, что он отказался подписать манифест футуристов «Идите к чёрту», оскорбляющий акмеистов. Напротив. Он дружил с Гумилёвым, принимал участие в заседаниях его «Цеха поэтов».

Писал лирическую прозу.

В 1916 году был мобилизован в действующую армию, а после революции служил в тех войсках, куда заносили его обстоятельства.

Не выдержав службы, скрывался от мобилизации, но на горе себе явился в Херсоне стать на учёт Красной армии как белый офицер. На учёт его ставить не стали, а сразу же армейской «тройкой» приговорили к расстрелу.

Он оставил после себя не слишком обширное наследие.

Вот – характерное для него стихотворение (футуристический синтаксис сохраняю):

Седой паук ты ткёшь тенёта Рисуя кружево времён, Швыряешь с яростию мота Часы с изогнутых рамён И дней исчерченное стадо Далёкой осени давно Умчало всё, чем сердце радо — Печали, радости – равно Но казни день встаёт всечасно — Тогда росу пила, А в тело дрогнувшее властно Крича врывалася пила Вновь кажет мне сучок смолистый Как бы пронзённый болью глаз, — А я тогда, как мастер истый, С плеча разрезал древа таз; И ветви поднятые к небу, Как руки в памяти рублю, А корни – рты земному хлебу, Как проклинающих гублю.

* * *

Константин Иванович Абатуров, родившийся 27 декабря 1911 года, похоже, поминается костромичами не как писатель, а как бывший советский начальник.

Уже в тридцатых годах он писал рассказы, где воспевал социальные перемены в деревне. В 1937 году, закончив заочное отделение Ленинградского института журналистики, был назначен заместителем редактора областной партийной газеты «Северная правда». После работал директором Костромского книжного издательства. И, наконец, собственным корреспондентом газеты «Лесная жизнь».

Ясно, что при таких должностях печататься ему труда не составляло. Рассказов он напечатал много. Стал членом Союза писателей СССР в 1956 году. Его роман «Юровские тетради» московское издательство «Современник» выпустило в 1978 году. А через четыре года переиздало. Хотя и первое издание, если хорошенько поискать в Интернете, найдётся. Но в то время переиздавали книгу не только потому, что она разошлась. Начальники претендовали на переиздание и в том случае, если их книга пылилась на магазинных полках. «Современник», кстати, ещё в 1976 году издал книгу рассказов Абатурова «Тихая пристань». Остальные книги, в том числе и роман «В строю» издало то самое издательство, которым он одно время руководил.

Умер 19 января 2001 года.

Последние его книги выпустили Верхне-Волжское издательство: «В краю Мазая» (1993), и новое издательство в Костроме «Моя Шача» (1996; отчасти, биографическая) и «Земля зовёт» (2001).

* * *

В Царкосельский лицей Яков Карлович Грот (родился 27 декабря 1812 года) был направлен по личному указанию Николая I. Лицей Грот закончил с золотой медалью и поступил в канцелярию комитета министров в помощники к барону М.А. Корфу. Когда Корф был назначен государственным секретарём, он перевёл Грота в свою канцелярию.

В 1838 году Грот познакомился с П. Плетнёвым. Началось сотрудничество в «Современнике».

В 1840 переезжает в Финляндию, занимается инспекцией финских школ по преподаванию русского языка.

В 1841 становится профессором русской словесности и истории при Императорском Александровском университете. По поручению Совета университета организует отдельную русскую библиотеку.

В декабре 1852 избирается в члены-корреспонденты Императорской Академии наук. На следующий год становится профессором словесности Царскосельского лицея и назначается преподавателем словесности немецкого языка, истории и географии к Великим Князьям Николаю и Александру Александровичам.

В 1858-м Грот – академик Российской Императорской академии наук.

В октябре 1889 – вице-президент этой академии.

Изданное им собрание сочинений Державина в 9 томах (1864–1883) содержит обширный комментарий, образцовый для своего времени с научной точки зрения.

Издал также сочинения Хемницера, книгу «Жизнь Державина», исследование «Екатерина II». Занимался историей шведской и финской литературы, изучал скандинавский фольклор и мифологию.

В работах «Спорные вопросы русского правописания от Петра Великого доныне» и «Русское правописание» сформулировал основные принципы правописания – фонетический и историко-этимологический. Нормы русской орфографии, которые он предложил, сделали его исследования наиболее авторитетными до самой реформы 1918 года.

Начал издавать «Словарь русского языка» нормативного типа (вышло начало А-Д), занимался словарём и стилем отдельных писателей («Словарь к стихотворениям Державина»).

Мне, например, было наиболее интересно читать книгу «Пушкин, его лицейские товарищи и наставники».

Скончался Яков Карлович 5 июня 1893 года.

* * *

Ну, Мария Васильевна Розанова (родилась 27 декабря 1929 года) известна не меньше, чем её муж Андрей Донатович Синявский. Известна своей абсолютно принципиальной редакторской позицией, которая дала ей возможность не просто посоперничать с Никитой Струве или с редакторами «Посева», но и выиграть у них это соперничество.

Потому что Мария Васильевна ни от кого не зависела и ничьи заказы не исполняла. Струве в конце концов стал иждивенцем Солженицына, деятели НТС теряли аудиторию из-за мутности собственной программы, а Розанова всё взяла в свои руки, чётко поставила перед собой определённую цель. И уже никогда от неё не отступала.

Многое, конечно, зависит от характера человека. Мария Васильевна – человек смелый, не боящийся никаких подвохов. В этом смысле Синявскому с ней повезло.

Помню, как на Радио «Свобода» она ещё в 2006 году определила свой статус:

«…я парижская пенсионерка. Простите, пожалуйста, я живу на крохотную пенсию. Почему моя пенсия крохотная? Потому что во Франции, для того чтобы получать полную пенсию, человек должен проработать 37,5 лет. Синявский, который был профессором Сорбонны, проработал всего-навсего 19, то есть полпорции. И когда он вышел на пенсию (а он был профессор Сорбонны – это государственный служащий, они обязаны выходить на пенсию в 65 лет), он отработал всего половину своего стажа и получил за это половину пенсии. Когда он умер, то мне от его пенсии оставили половину. То есть я живу на четвертушечку пенсии. Эта четвертушечка составляет 1100 евриков. Так как мы плохо разбирались во французских делах, то мы неправильно оформили страховку, нам не объяснили, что мы какую-то часть страховки должны доплачивать сами, и поэтому мне возмещали со всех лекарств только 65 процентов, а 35 процентов я платила сама. И вот в очередной раз прихожу я в аптеку с очередными рецептами, протягиваю их туда, достаю кошелёк – и вдруг мне говорят: «А вы больше не должны платить». – «Почему?» – «Вам уже 70. И вот что бы я ни делала от 70, с меня… Я не работала во Франции ни одного дня, а вот с 70 лет Франция меня лечит задарма».

И ещё из одного интервью:

«Как только придёт подлинная свобода, с чтением люди расстанутся. И первыми от этого пострадают писатели. Они тут же окажутся в положении европейских, американских литераторов. В положении отнюдь не комфортном. Это в Союзе писатель – профессия не только почётная, но и денежная. На Западе всё по-другому. Писатели, поэты вынуждены зарабатывать преподавательской, журналистской деятельностью. Проза расходится только коммерческая. Поэтические сборники вообще никто не покупает. Великих французских поэтов последнего времени поддерживали (по дружбе) великие французские художники. Чьи-то французские стишата издавались в роскошных альбомах с репродукциями того или иного известного живописца. Поэты получали деньги. Это был союз интеллигенции против пресловутого – очень сурового! – мира капитала.

– Что ждёт советского литератора, мечтающего переехать на Запад?

– Во-первых, надо ещё переехать. А во-вторых, его ждёт необходимость осваивать какую-то реальную профессию. Прозой, стихами он сможет заниматься на досуге. Если у него будет досуг».

Вот такой – прямой, честный, безыллюзорный она человек – Мария Васильевна Розанова! Любимый мой издатель!

* * *

Отец нынешнего телеведущего Андрея Максимова, поэт Марк Давыдович Максимов (родился 27 декабря 1918 года) вёл в моей юности литературное объединение при «Московском комсомольце». Мы, «магистральцы», нередко были у них в гостях, а они у нас – читали стихи, обменивались мнениями.

Уже потом, работая в «Литературной газете», я сблизился с Марком Давыдовичем и его женой Антониной Николаевной, которая работала в Бюро пропаганды и часто присылала мне путёвки для выступлений.

Марк приносил стихи, пока я занимался в газете их публикациями, а потом просто заходил в гости – потрепаться.

От него я узнавал немало интересных новостей, связанных с Союзом писателей.

Его военная биография началась как раз 22 июня 1941 года. Он попал в плен, но бежал и воевал в партизанском отряде имени «Тринадцати», которым командовал В.С. Гришин, Герой Советского Союза. Марк был политруком конной разведки, редактировал партизанскую многотиражную газету «Смерть врагам». Всё это и спасло Марка от возмездия за плен. Гришин дал ему очень высокую характеристику. И его в 1944-м откомандировали в Омск, где он работал спецкором «Гудка».

На Первом совещании молодых писателей (1947) был в семинаре у Антокольского, заслужил его похвалу.

В дальнейшем он много печатался. Со стихами, с довольно крупными поэмами, с публицистикой, с переводами из национальных советских поэтов.

Написал пьесу «Никогда не забудем» (1950), сценарии фильмов.

Умер 20 ноября 1986 года.

Вот какие стихи он писал:

– Я от Берии ушёл, и от подлости ушёл. По сусекам метён, по кадушкам квашён, уходил и от жён, дорогая. – Колобок, колобок, ты седой от дорог, а кому ты помог, убегая? – Я бежал, не дрожал, я себя уважал, полагал – помогал, получал по ногам, — не ругаю. – Колобок, колобок, али ты не продрог? Посидел бы в печи, где вокруг калачи еле дышат, тепло сберегая! – Посули мне покой, чтобы к дому привык, постели мне мукой, чтоб к другой не прилип. Но планета кругла под ногами. – Колобок, колобок, а не больно ты шустр? Ты ж и вовсе без ног. – Что ж, без ног – не без чувств. Как ушёл за порог, всё качусь да качусь — по ручьям, по снегам, по камням-берегам, по болотам, где тина тугая. Я без ног и без рук, до чего ж я округл, без подков, без шипов, из одних из боков… А бока-то болят, дорогая.

* * *

Николай (Николоз) Мелитонович Бараташвили, родившийся 27 декабря 1817 года, был выдающимся грузинским поэтом-романтиком, который при жизни не напечатал ни строчки.

В сороковых годах юноша Николоз возглавил литературный кружок, который впоследствии основал постоянный грузинский театр (1850) и журнал «Цискари» (1852).

Он мучился от любви к княжне Екатерине Александровне Чавчавадзе, на которую она не отвечала. Посвящённые ей стихи прекрасны.

В 1844-м из-за разорения отца Николоз поступил на государственную службу. Но заболел малярией и умер в возрасте 27 лет: 21 октября 1845 года.

Самым блистательным стихотворением Бараташвили считается «Мерани». Его переводили Б. Пастернак, П. Антокольский, М. Лозинский, С. Шервинский, В. Державин

В 1968 году к 200-летию Бараташвили был объявлен конкурс на лучший перевод «Мерани», в котором приняло участие 200 человек. 28 лучших переводов были напечатаны в Тбилиси отдельной книгой. Среди них переводы Б. Ахмадулиной, Е. Винокурова, Р. Казаковой, Е. Евтушенко, В.Лугового, Ю. Ряшенцева.

В 1970 году свой перевод опубликовал Я. Смеляков.

Все эти переводы по-своему хороши. Но мне говорили в Грузии, что наиболее близко к тексту по духу перевёл «Мерани» Владимир Абоевич Козаровецкий. Его перевод и приведу:

Без дорог летит, мчит меня вперёд мой Мерани, Мне зловеще каркает ворон вслед. – Мчись быстрей Из границ судьбы и за той неведомой гранью, Мой Мерани, мрачные мысли скачкой развей! Рассекай поток, встречный ветер рви, пролетай над скалой и бездною, Не щади усталого всадника – не сворачивай с полпути, И ни в град, ни в зной ты, крылатый мой, не ищи для меня убежища, Мчись вперёд, лети, и года скитаний в единый миг обрати! Пусть навек покинуть отчизну мне, пусть лишиться друзей и сверстников, Не увидеть больше родных, любимую, голос её забыть! Где застанет ночь, там и будет кров – станет кровлею высь небесная, Только верным спутникам – вечным звёздам – мне душу свою открыть! Всю любовь и боль, как в морской прибой, мой Мерани, Кинуть в твой полёт вдохновенно-дерзкий! – Смелей Мчись, Мерани мой, и за той неведомой гранью Мои мысли мрачные вихрем скачки развей! Пусть мне в землю лечь суждено не там, где все предки мои схоронены, Не оплачет милая смерть мою, не омоет слезами труп! Где могиле той в чистом поле быть, ворон место найдёт укромное, С похоронным воем ветра зароют останки, позаметут! Вместо женских слёз дождь небесных рос – на могилу ту беспризорную, Вместо плача близких надрывный крик – коршун будет над ней кружить! Мчись-лети, Мерани, за грань судьбы уноси её поднадзорного, Если всадник твой не смирился с ней – не склонится, покуда жив! Пусть судьбой отринут, умру, покинут, Мерани, — Мне ль её бояться, борясь отчаянно с ней! Мчись, Мерани мой, и за той неведомой гранью Мои мысли мрачные вихрем скачки развей! Не пойдёт же прахом весь этот жар и порыв души обречённого! Ты протопчешь след, мой Мерани, там, где ещё никто не скакал! Чтобы мой собрат в свой черед смелей пролетал над судьбиной чёрною И его скакун бездорожьем, в лет, седока вперёд увлекал! Без дорог летит, мчит меня вперёд мой Мерани, Мне зловеще каркает ворон вслед. – Мчись быстрей Из границ судьбы и за той неведомой гранью, Мой Мерани, мрачные мысли скачкой развей!