Михаил Алексеевич Варфоломеев (родился 9 октября 1947 года) описал свою жизнь в автобиографической повести «Круги». Он сменил много профессий: бурильщик, скотник, бетонщик, рабочий сцены, актёр, художественный руководитель театра в своём родном городе Черемхово Иркутской области. Первый рассказ опубликовал в газете в 1965 году.

Он был очень плодовитым драматургом. Написал более 60 пьес. Благодаря первой своей пьесе «Полынь – трава горькая» (1975), признанной на конкурсе лучшей пьесой о Великой Отечественной войне, стал известен. Его пьесы шли и, кажется, идут во многих театрах страны. Их ставили и за рубежом.

Более десятка фильмов сняты по его сценариям. Среди них «Полынь – трава горькая», «Бесы», «Миленький ты мой».

Плодовитый писатель написал около двухсот рассказов, десять повестей, романы «За стеклом» и «Без берегов». Печатался в основном в журнале «Москва», совпадая с православно-патриотической позицией этого журнала.

Был лауреатом премии имени Бунина за лучший рассказ, лауреатом всероссийского конкурса драматургов за пьесу «Поросёнок Кнок».

Мне он представляется подражателем своих именитых земляков Вампилова и Распутина.

Умер рано 26 мая 2001-го на 54-м году жизни.

В 2012 году в Черемхове ему установлен памятник.

* * *

Илья Янкелевич Габай (родился 9 октября 1935 года) свою правозащитную деятельность начал с первого же митинга брежневской поры на Пушкинской площади 1965 года. 21 января 1967 года участвовал в демонстрации, протестовавшей против ареста Ю. Галанскова, В. Лашковой, А. Добровольского. Через пять дней был арестован, заключён в Лефортовскую камеру, но через четыре месяца был отпущен «за отсутствием состава преступления». Вот какое было тогда время!

Но оно ужесточалось на глазах.

Габай стал активным правозащитником. Особенно много сделал для реабилитации крымско-татарского народа. Помогал Зампире Асановой, Ролану Кадыеву, Мустафе Джемилеву подготавливать документы, выступал в «Хронике текущих событий», работал над выпуском этого периодического издания самиздата.

В мае 1969 года по обвинению в клевете на советский строй был отправлен на следствие в Ташкент. Там был приговорён к 3 годам заключения. Отбывал наказание в лагере Кемеровской области, где написал поэму «Выбранные места».

В марте 1972 года его перевели в Москву для дачи показаний по делу о «Хронике текущих событий». В мае был освобожден.

Но с арестом П. Якира и В. Красина, давших показания против Габая и выступивших с покаянием по телевидению, над Габаем нависла новая угроза заключения. 20 октября 1972 года Илья Янкелевич выбросился с балкона одиннадцатого этажа. Некролог был опубликован в «Хронике текущих событий».

Его стихи опубликованы в книгах, вышедших в 90-е годы.

Эмигрировавшая на Запад вдова Габая Галина Габай-Фикен издала в Бостоне в 2011 году объёмный сборник «Горстка книг да дружества…», вобравший в себя всё творчество Ильи Габая.

А поэтом Габай был самобытным. Вот его стихотворение «Юдифь», написанное в 1963 году:

* * *

Мне понравилась «Повесть о рядовом Смородине, сержанте Власенко и о себе» Бориса Николаевича Никольского, которую опубликовал журнал «Юность» в 1962 году.

О своей биографии он написал сам:

«Я родился 9 октября 1931 года в Ленинграде. Во время войны был эвакуирован в Среднюю Азию, в августе 1944 года вернулся в Ленинград. В 1949 году окончил школу с золотой медалью и поступил в московский Литературный институт имени А.М. Горького. После окончания института в 1954 году был направлен на работу в молодёжную газету в г. Калинин (Тверь). В том же году в декабре был призван в армию, служил в Забайкальском военном округе рядовым солдатом, сержантом.

В конце 1956 года был уволен в запас и вернулся в Ленинград. Работал в журнале «Костёр», затем в «Авроре», избирался и работал секретарём правления Ленинградской писательской организации. С декабря 1984 года работаю главным редактором журнала «Нева».

Свой первый рассказ опубликовал ещё школьником в газете «Ленинские искры». Однако началом профессиональной литературной работы считаю 1962 год, когда в журнале «Юность» была напечатана моя «Повесть о рядовом Смородине, сержанте Власенко и о себе». В 1963–1964 гг. вышли мои первые книги – «Полоса препятствий» в издательстве «Детская литература» и «Триста дней ожидания» в «Молодой гвардии». С тех пор мною написано и выпущено более 20 книг.

В конце шестидесятых я начал работать над циклом небольших книжек для детей, посвящённых армии, таких, как «Кто охраняет небо», «Как прыгал с парашютом», «Что умеют танкисты», «Как живёт аэродром» и т. д. Впоследствии эти книжки выходили уже под одной обложкой под названиями «Солдатская школа» и «Армейская азбука». Именно эти книги вызвали огромную читательскую почту. Кроме того, для детей мною были написаны «Весёлые солдатские истории», «Приключения рядового Башмакова», «Три пишем, два – в уме» и другие.

Одновременно я работал над книгами, адресованными взрослому читателю. Так, у меня вышли сборники повестей «Баллада о далёком гарнизоне» (Лениздат, 1968 г.), «Рапорт» (Л. СП. 1978 г.), романы «Жду и надеюсь» (Лениздат, 1976 г.), «Белые шары, чёрные шары…» (Лениздат, 1980 г.), «Формула памяти» (Л. СП. 1982 г.), «Воскрешение из мёртвых» (Л. СП. 1990 г.), книга фантастики «Бунт» (Лениздат, 1987 г.) и другие.

В 1989 году я был избран народным депутатом СССР, до конца 1991 года работал в Верховном Совете СССР в качестве заместителя Председателя Комитета по вопросам гласности, принимал самое активное участие в подготовке первого Закона о печати.

Награждён двумя орденами: «Знак почета» и «Дружбы народов».

Я писал в журнале «Детская литература» о какой-то из книг Никольского. За неимением журнала, не помню, в каком году это было, и о каком произведении я писал. Но помню, что отзывался о произведении писателя на армейскую тему.

Впрочем, как понятно из его автобиографии, армейская тема была ведущей в творчестве Никольского.

После перестройки у себя в «Неве» он напечатал несколько интересных эпизодов о своей жизни.

Вот он вспоминает, как наконец-то цензура разрешила «Неве» напечатать солженицынский «Март семнадцатого» и как он, главный редактор, держит в руках сигнальный экземпляр номера с текстом Солженицына:

«Как обычно, я принялся листать номер – почти весь его объём занимал «Март Семнадцатого». И вдруг… У меня похолодели руки. Что такое?! Ещё не веря своим глазам, я снова принялся пролистывать номер. Так… так… «Март Семнадцатого»… «Март Семнадцатого»… И вдруг на очередном развороте публикация Солженицына неожиданно обрывается, и справа я читаю: «Хрен вы его найдёте», Олег Тарутин, фантастический рассказ… Дальше идут несколько страниц рассказа, а затем как ни в чем не бывало вновь продолжается «Март Семнадцатого»…

Трудно передать словами, что я тогда испытывал. Было ясно: подписать номер в таком виде, конечно же, я не могу, и это означает, что отпечатанный тираж пойдёт под нож. Катастрофа!

Причём я ведь точно знал, что, когда мы подписывали номер в печать, когда отправляли в типографию, всё было в порядке. Откуда же взялся Олег Тарутин со своим «Хрен вы его найдёте»?! Главное, говорил я себе, если бы хоть название было какое-то другое, нейтральное, не привлекающее внимания, а то, как нарочно, словно бы в насмешку!

Уже чуть позже, размышляя над случившимся, срочно позвонив в типографию, мы поняли, что произошло: причина заключалась в том, что из двух номеров […] мы составили один, сдвоенный, какие-то материалы, входившие в 11-й и 12-й номера, должны были остаться, какие-то выпасть. Вот тут-то в типографии по невнимательности и была допущена ошибка. Рассказ Олега Тарутина, нами вынужденно исключённый из номера, ошибочно оказался завёрстанным в текст Солженицына.

Так или иначе, но тираж действительно пришлось забраковать.

Надо отдать должное типографии: она постаралась как можно быстрее исправить свою ошибку. И через несколько дней тираж журнала – уже без всяких новых злоключений – отправился к подписчикам.

А я до сих пор бережно храню ставший уникальным, теперь уже, наверно, единственный сигнальный экземпляр, со страниц которого Олег Тарутин, отличный поэт и прозаик, к сожалению, уже ушедший из жизни, с весёлым озорством восклицает: «Хрен вы его найдёте!»

Не знаю, собраны ли такие эпизоды воспоминаний Никольского в «Неве» в отдельную книжку. Если нет, советую обратиться к сетевому «Журнальному залу». Там они сохранились.

Умер Борис Николаевич Никольский 18 декабря 2011 года.

* * *

Агнешка Осецкая, родившаяся 9 октября 1937 года (умерла 7 марта 1997-го), польская поэтесса, чьё имя сразу же вызывает в памяти песню Булата Окуджавы «Прощание с Польшей», её (песни) строчки: «Мы связаны, Агнешка, давно одной судьбою / в прощанье и в прощенье, и в смехе, и в слезах…», «Нам время подарило пустые обещанья. / От них у нас, Агнешка, кружится голова».

Она писала и прозу, и пьесы. Но главное в её творчестве – стихи, многие из которых стали песнями. Очень многие: Агнешка Осецкая – автор текстов около 2 тысяч песен.

Её любили в Польше. Для своего поколения она то же, что для нашего – Булат Окуджава, который не зря посвятил ей песню: они дружили.

Вот подстрочник знаменитых её «Строф для гитары»:

А Булат Окуджава не только посвятил ей свою песню. Он перевёл и её. И она в его переводе стала не менее популярной, чем песни самого Окуджавы, написавшего мелодию к ней:

Любопытно, что памятник, который в Варшаве поставили Агнешке Осецкой, напоминает памятник Булату Окуджаве на Арбате. Булат изображён выходящим из дворовой арки. Агнешка – сидящей за столиком рядом с кафе.

* * *

Николай Владимирович Станкевич (родился 9 октября 1813 года), основатель так называемого «кружка Станкевича», который поначалу был исключительно студенческим, но потом перерос рамки университета или, лучше сказать, вырос из этих рамок.

Кружок противополагался другому кружку – Герцена и Огарёва, где изучали учение Сен-Симона и французских утопистов-социалистов, следили за жизнью июльской монархии, вспоминали об империи Наполеона. А кружок Станкевича к политике был равнодушен, изучал немецких философов, занимался вопросами эстетики и литературы. Входили в него, кроме самого Станкевича, Белинский, Грановский, И. Аксаков, Катков, Лермонтов, Кольцов, Василий Боткин и ещё несколько менее известных людей. Впоследствии многие из кружковцев станут друг другу оппонентами, друг с другом дискутировать и довольно бурно. Но в тридцатые годы их сплачивал вокруг себя Станкевич своим, как вспоминали кружковцы, обаянием, умом, любовью к искусству, к немецкой и французской литературе, своим эстетическим чутьём на таланты. Станкевич не был руководителем, но был организатором. Кружковцы не были его учениками, но признавали его авторитет, который позволял ему быть центром кружка.

В 1834 году Станкевич уезжает в деревню, где решает держать экзамен на магистра по истории. Однако, прочитав Геродота, Фукидида, перечитав древнегреческие исторические памятники, отказывается от этого. Занятия историей представляются ему односторонними. Он соглашается принять должность почётного смотрителя Острожского уездного училища. На этой должности он хочет осуществить такие радикальные меры, как уничтожение телесного наказания в школах, введение в уездных училищах ланкастерской взаимной системы обучения. Но даёт знать о себе быстро развивающаяся болезнь, и он оставляет эти занятия.

В конце 1835 года он возвращается в Москву, где знакомится и сближается с Бакуниным и мечтает о поездке за границу, в Германию, на родину любимых философов Шеллинга, Фихте, Канта и Гегеля. Знакомство с сестрой Бакунина Любовью Александровной быстро переросло в роман, который принёс Станкевичу сильные душевные потрясения. В 1837 году, уже объявив Бакунину своей невестой, он вдруг усомнился в собственных чувствах и не смог ни отказаться от брака, ни согласиться на него. По всей очевидности, Любовь Александровна потрясена была никак не меньше Станкевича. Когда он в 1839 году находился за границей, пришло известие о её смерти.

В 1837 году он выехал на воды в Карлсбад, где прошёл успешное лечение и набрался сил для поездки в Берлин и житья в нём. Он снял квартиру в том же доме, где в это время жили его друзья Неверов и Грановский. Он с энтузиазмом посещал лекции некоторых видных профессоров Берлинского университета, брал приватные уроки по философии.

Помимо научных занятий Станкевич окунулся в театральную жизнь Берлина, посещает его музеи. Выезжает в Дрезден ради знаменитой художественной галереи, едет на родину Гёте и Шиллера в Веймар.

Однако болезнь вновь брала своё, и врачи посоветовали Станкевичу ехать в Италию.

По пути в Италию он остановился в швейцарском Базеле, где узнал о смерти Л.А. Бакуниной.

В Риме он встретился с Тургеневым и сдружился с ним. Тургенев оставил воспоминание об этом периоде жизни Станкевича, о том, как однажды, читая вслух Пушкина, он закашлялся, поднёс ко рту платок: на нём оказалась кровь. Улыбнувшись, он продолжил чтение.

В мае 1840 болезнь обострилась, но в июне Станкевичу стало лучше, и он отправляется во Флоренцию, а из неё – в Милан, до которого не доехал. Ему стало плохо, и 25 июня он скончался.

По признанию многих, Станкевич в своих сочинениях куда менее интересен, чем в своих лекциях, беседах, письмах. Это правда. Я с трудом нашёл у него стихотворение, которое можно было бы процитировать. Оно названо «На могилу сельской девицы»:

* * *

С Ильёй Львовичем Френкелем (родился 9 октября 1903 года) я познакомился в Харькове, куда мы выезжали от Союза писателей для участия в конференции. Меня попросили выступить с группой поэтов, среди которых был Илья Львович, в местной библиотеке.

Френкель удивил меня тем, что прочитал одно только стихотворение и то – очень известное, ставшее популярной песней «Давай закурим».

Он подробно рассказал историю создания песни. Френкель напечатал стихи в «Комсомольской правде». У них был подзаголовок «Песенка Южного фронта». А на Южном фронте вместе с ним воевал Модест Табачников, который сочинил мелодию. Табачников, приехав в Москву в 1942-м, показал песню Клавдии Шульженко, которая включила её в свой репертуар. С тех пор песня стала популярной.

Слушатели просили Илью Львовича прочитать ещё что-нибудь. Но Френкель мягко, но решительно отказался: «Простите, я не в голосе». А мне, который после этого вечера спросил у него: почему он не стал больше ничего читать, со смущённой улыбкой ответил: «Потому что ничего лучше я уже не написал!»

Он выпустил немало сборников стихов. Дарил мне. Я читал их и вспоминал смущённую улыбку Ильи Львовича: «Ничего лучше я уже не написал».

Это так и есть.

Умер Илья Львович 2 марта 1994 года.

* * *

Из открытого письма Валерия Брюсова Андрею Белому по поводу статьи последнего «Апокалипсис в русской поэзии», напечатанной в журнале «Весы» (1912):

«Назвав имена шести поэтов, Некрасова, Тютчева, Фета, Вл. Соловьёва, меня и Блока, ты пишешь: «Только эти имена (после Пушкина и Лермонтова) и западают глубоко в душу; талант названных поэтов совпадает с провиденциальным положением их в общей системе национального творчества». Конечно, лестно оказаться в числе шести избранных, рядом с Тютчевым и Фетом, – но не понадеялся ли ты, Андрей, слишком на свой личный вкус? Я уже не упоминаю о поэтах, значение которых можно оспаривать (напр[имер], А. Толстой, Н. Щербина, К. Случевский), но как мог ты пропустить имена Кольцова, Баратынского, А. Майкова, Я. Полонского, а среди современников – К. Бальмонта? Ты ответишь, что говоришь только о тех поэтах, в творчестве которых сказался «Апокалипсис». Но, как хочешь, поэтов можно мерить только по достоинствам и недостаткам их поэзии, ни по чему другому. Если в глубинах русской поэзии суждено, как ты утверждаешь, зародиться новой, ещё неведомой миру религии, если русская поэзия «провиденциальна», – то наиболее яркие представители этой поэзии и будут представителями «Апокалипсиса в русской поэзии». Если же этими представителями оказываются поэты второстепенные, это значит, что поэзия здесь ни при чём! И неужели Блок более являет собой русскую поэзию, чем Бальмонт, или неужели поэзия Баратынского имеет меньшее значение, чем моя? Ты расцениваешь поэтов по тому, как они относятся к «Жене, облечённой в солнце». Критики 60-х годов оценивали поэтов по их отношению к прогрессивным идеям своего времени. Те выкидывали из своей схемы Фета, ты – Бальмонта. Право, разница небольшая. Оба метода подают друг другу руки. Но ты идёшь до конца, ты говоришь: «только эти имена и западают глубоко в душу» – значит, остальные не западают, не запоминаются . Нет, я решительно отказываюсь от чести быть в числе шести, если для этого должен забыть Кольцова, Баратынского, Бальмонта. Предпочитаю быть исключённым из представителей современной поэзии, вместе с Бальмонтом, чем числиться среди них с одним Блоком ».

Белый, конечно, был слишком самонадеян, напечатав такую статью, но нужно сказать, что и Валерий Яковлевич Брюсов впадал в удивительное невежество, рассуждая, допустим, о творчестве Гоголя:

«Тридцать пять тысяч курьеров», «Были вчера ниже ростом? – Очень может быть», «В один вечер всё написал», «Мы удалимся под сень струй», – это всё не подслушано в жизни, это – реплики, в действительности немыслимые, это – пародии на действительность. Пошлости обыденного разговора сконцентрированы в диалоге гоголевских комедий, доведены до непомерных размеров, словно мы смотрим на них в сильно увеличивающее стекло […]

Но не только в изображении пошлого и нелепого в жизни Гоголь переходит все пределы. Это ещё можно было бы объяснить сознательным приёмом сатирика, стремящегося выставить осмеиваемое им в особенно смешном, в намеренно преувеличенном виде. В совершенно такие же преувеличения впадает Гоголь и тогда, когда хочет рисовать ужасное и прекрасное. Он совершенно не умеет достигать впечатления соразмерностью частей: вся сила его творчества в одном-единственном приёме: в крайнем сгущении красок. Он изображает не то, что прекрасно по отношению к другому, но непременно абсолютную красоту; не то, что страшно при данных условиях, но то, что должно быть абсолютно страшно […]

Сама природа у Гоголя дивно преображается, и его родная Украйна становится какой-то неведомой, роскошной страной, где всё превосходит обычные размеры. Все мы заучили в школе наизусть отрывок о том, как «чуден Днепр при тихой погоде»… Но что же есть верного и точного в этом описании? похоже ли оно сколько-нибудь на реальный Днепр? «И чудится, будто весь вылит он из стекла, и будто голубая зеркальная дорога, без меры в ширину, без конца в длину, реет и вьётся по зелёному миру… Редкая птица долетит до середины Днепра. Пышный! Ему нет равной реки в мире… Чёрный лес, унизанный спящими воронами, и древле разломанные горы, свесясь, силятся закрыть его, хотя длинною тенью своею, – напрасно! Нет ничего в мире, что бы могло прикрыть Днепр». Какой же это Днепр? Это фантастическая река фантастической земли! Под стать ей стоят «подоблачные дубы», под стать ей летит пламя пожара «вверх под самые звёзды» и гаснет «под самыми дальними небесами», под стать ей «неизмеримыми волнами» тянутся степи, о которых Гоголь восклицает: «Ничего в природе не могло быть лучше».

Удивительно! Неужели Брюсов не читал роман Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль»? Или «Путешествия Гулливера» Джонатана Свифта? Он что – всерьёз воспринял обжорство героев Рабле, поверил в существование Лилипутии и Великании?

А ведь брюсовский текст – это доклад, прочитанный на заседании Общества любителей российской словесности в 1909 году под названием «Гипербола и фантастика у Гоголя». Это в печати он стал называться «Испепелённый». Да и в том извлечении из текста, которое мы цитировали, Брюсов показывает, что задумывался о гиперболе как о художественном приёме «сатирика, стремящегося выставить осмеиваемое им в особенно смешном, в намеренно преувеличенном виде». Почему же он отказывает Гоголю в праве называться таким сатириком? В праве встать вровень с Рабле и Свифтом в гротесковом изображении жизни? Ведь все эти преувеличения – оружие сатирика, его увеличительное стекло, с помощью которого он показывает мельчайшие проявления пошлости, глупости, подлости – всего того, что он должен, как говорил Зощенко, вымести «железной метлой сатиры».

А что до природы, которой любуется Гоголь, то здесь налицо демонстрация сильнейшего преувеличения, которое придаёт явлениям чрезмерно важное значение, – ещё одна весьма существенная черта гоголевской поэтики.

Брюсов этого не понял. Увы, он не понял многого и в Пушкине, публикуя в составленном им пушкинском избранном стихи, не имеющие никакого отношения к Пушкину.

Ну, и хватит. В конце концов, литературоведение не было главным коньком творчества Брюсова. Он стоял у истоков российского символизма. Он воспитал немало хороших литераторов. Именно к нему обращался Пастернак, когда писал:

Впрочем, к лести Пастернака надо отнестись с большой осторожностью. Поэзия Брюсова не была оптимистической по своей сути. Во всяком случае, лучшие его произведения лишены оптимизма. Разве только такого, какой он выразил в «Грядущих гуннах», – оптимизма, так сказать, ущербного (вспомним название пьесы «Оптимистическая трагедия»; «Грядущие гунны» словно вывернули такое словосочетание наизнанку: трагедийный оптимизм!). Я люблю это его стихотворение, которое повторял не раз в своей жизни, повторяю и сейчас:

Скончался Валерий Яковлевич Брюсов 9 октября 1924 года (родился 13 декабря 1873-го.

* * *

Виталий Александрович Закруткин сталинскую премию 3-й степени получил уже после войны в 1951 году за роман «Плавучая станица».

А до этого он заведовал кафедрой в Ростовском государственном педагогическом институте (теперь университет). В 1937 году его арестовали. Но благодаря обращению Шолохова к Сталину выпустили. Так что во время Великой Отечественной войны он находился на фронте. Был корреспондентом армейской и фронтовой газет. Демобилизован в чине майора.

Литературной деятельностью занялся с 1933 года. Писал очерки, статьи в периодические издания. Сочинял рассказы.

В 1940-м выпустил повесть «Академик Плющов», в 1941-м – книгу «Коричневая чума». Фронтовые впечатления о боевых действиях на Кавказе запечатлел в «Кавказских записках» (1947). Три книги романа «Сотворение мира» (1-я – 1955–1956, 2-я – 1967, 3-я – 1979), воспевающие советскую новь, получили государственную премию СССР, а повесть «Матерь человеческая» (1969) – госпремию РСФСР имени М. Горького.

По киноповести Закруткина «Без вести пропавший» (1957) снят одноимённый фильм. Экранизирована и «Матерь человеческая».

Увы, несмотря на свои премии, большим писателем Закруткин не стал. Его книги отмечены неприкрытым подражанием Шолохову.

Умер 9 октября 1984 года. Родился 27 марта 1908 года.

* * *

Исайя Григорьевич Лежнёв ушёл в революцию подростком в 1905 году. В 1907–1909 отбывал административную ссылку. В 1910-м уехал в Европу. В 1910–1914 годах был вольнослушателем философского факультета Цюрихского университета. В 1914-м вернулся в Россию, где работал в разных газетах. После Февральской революции сотрудничал в петербургской газете Леонида Андреева «Народная воля». После Октябрьской перешёл в большевистскую печать.

В 1922 году стал издавать журнал «Новая Россия». Со второго номера её попытались закрыть, но вмешался Ленин, и журнал оставили, сменив заглавие. Он стал называться «Россия».

В марте 1926 года журнал всё-таки закрыли, а Лежнёва арестовали. Обвинили в участии в контрреволюционном заговоре и выслали за рубеж, в Эстонию на три года. Но с сохранением советского гражданства и должности в берлинском торгпредстве. Из чего, по-моему, не без основания полагают, что Лежнёв сотрудничал с ОГПУ. В 1933-м возвратился в Россию и по рекомендации Сталина принят в партию.

В 1933–1939 годах работал в «Правде» – корреспондентом, замом зава отдела критики и библиографии, завом отдела литературы и искусства.

И дальше во всех описаниях его биографии – некий провал. Скороговоркой сообщается, что, уволившись из «Правды», он занялся литературной деятельностью. С началом войны находился в Ташкенте. И в самом конце рассказа о нём – неожиданное: «Реабилитирован в 1993 году».

Но всё разъясняется, если прочитать автобиографические записки Р.В. Иванова-Разумника «Тюрьмы и ссылки». Автор рассказывает, что уже после расстрела Ежова встретил в тюрьме Лежнёва, о котором отзывается весьма нелестно. Встретились мимоходом. Больше о Лежнёве у Иванова-Разумника ничего нет. Но ясно, почему пришлось реабилитировать Лежнёва в 1993-м, почему не сделали это при Хрущёве. Очевидно, он был взят в тюрьму, как сексот.

Да, во время войны он находился в Ташкенте, был вторым секретарём президиума Союза писателей Узбекистана. Выпустил там в 1942 году книгу «Правда о Гитлере». С 1943 года работал в Совинформбюро по германской тематике.

А после войны насытил многими подробностями свою краткую брошюру 1941 года «Михаил Шолохов: Критико-биографический очерк». В 1948-м выпустил в «Советском писателе» толстый том «Михаил Шолохов». В 1958-м тоже толстый том в том же издательстве «Михаил Шолохов: Творческая биография».

Умер 9 октября 1955 года. Родился 6 марта 1891 года.

Добрых высказываний о нём я не встречал. Дурных – много. Михаил Булгаков: «Хитрая веснушчатая лиса, не хочется мне связываться с Лежнёвым». Иванов-Разумник в указанной мной книге назвал Лежнёва «подхалимом, ради выгоды переметнувшимся к большевикам и покорно лизавшим их пятки».

* * *

Я хорошо знал Владимира Александровича Лифшица, который нередко приходил в «клуб 12 стульев» в «Литературной газете», где периодически в разных жанрах печатался Евгений Сазонов – любимец читателей, имя и фамилия которого был коллективным псевдонимом разных юмористов и сатириков, в том числе и Лифшица.

Я знал его как детского поэта: любил ребёнком его стихи. Например, «Шинель»:

Позже прочитал его книгу «Избранные стихи», изданную «Советским писателем» в 1974 году. И оценил его как поэта. Не только как детского. Его стихи грустны и лиричны:

Знал Владимира Лифшица как юмориста и пародиста. Со времён освобождения врачей по их знаменитому делу сразу же после смерти Сталина по Москве пошли гулять такие куплеты:

Любопытно, что по Москве эти стихи ходили ещё с такими строками:

Я хорошо помнил этот вариант из четырнадцати строк. И Бенедикт Сарнов в своей книге «Перестаньте удивляться» тоже цитирует приведённые мной строчки. Но я списал стихи без двух строк из воспоминаний сына Владимира Александровича – тоже прекрасного писателя Льва Лосева. Похоже на то, что куплеты Лифшица ушли в фольклор и вырастали там.

А пародия Лифшица на оду – «На смерть Хрущёва»? Точнее, не совсем на оду. Просто две первых строчки напоминают о стихотворении Чарльза Вольфа в переводе Ивана Козлова:

Знал я Владимира Александровича и как автора песен к кинофильмам «Карнавальная ночь», «Девушка без адреса» и некоторым другим.

Умер 9 октября 1978 года. Родился 5 ноября 1913 года.

* * *

Очень хорошо знал Льва Израилевича Лондона. Он так часто бывал в «Литературной газете» в отделе экономики у Паши Волина и Толи Аграновича (Левикова), что, казалось, он у нас работает в штате. И на страницах «Литературки» выступал очень нередко. Со статьями о строительстве того или иного объекта, о головотяпстве и разгильдяйстве – очень частых спутников производства в советское время.

Помню, он приглашал меня в театр Гоголя на спектакль «Быть инженером» по его повести «Как стать главным инженером». Не помню, почему я так и не сумел посмотреть этот спектакль.

Кажется, за эту повесть он получил премию Союза писателей СССР и ВЦСПС.

У него вышло несколько так называемых «производственных» (на тему производства) книг. «Трудные этажи», «Дом над тополями», «Случайный экзамен», «Строители». Но, несмотря на тему, они запомнились. Лондон оказался отличным бытописателем Москвы семидесятых годов. Конфликты в его произведениях, как правило, немудрёные и предсказуемые, но людей Лев Израилевич описывал хорошо.

Кстати, он и от нашей «Литературки» получил премию в 1980 году за напечатанные в газете статьи.

Умер 9 октября 1995 года. Родился 27 марта 1910 года.

* * *

У Дмитрия Николаевича Овсяннико-Куликовского выходило собрание сочинений в девяти томах в 1923–1924 годах. У меня есть из него всего один том, посвящённый Пушкину. Случайно купил в букинистическом в восьмидесятых годах.

Это был очень разносторонний учёный. Санскритолог, лингвист, литературовед.

Он вообще одним из первых в России исследовал санскрит и ведийскую литературу.

В лингвистике он был учеником А.А. Потебни. Развивал его положение об изначальной образности языка, которая является первоисточником поэтического мышления, об аналогии слова и художественного произведения. Разработал понятие грамматической формы, основным способом проявления которой является, по Овсяннико-Куликовскому, грамматическое предицирование, то есть сказуемость, то есть сосредоточение внимания в мысленном акте на признаке, действии – на сказуемом. Исследовал проблему взаимосвязи сознательного и бессознательного в языковом субъекте.

Надо сказать, что понятие бессознательного введено Овсяннико-Куликовским для прояснения позиции Потебни, который утверждал, что язык есть самопорождение духа, а факты языка есть отвердевший индивидуальный дух. Вводя понятие бессознательного, Овсяннико-Куликовский уточняет сферы ответственности психики за те или иные составные элементы языка. Бессознательная сфера отвечает за оперирование грамматическими формами слов.

Проблема соотношения объективного и субъективного решается в философско-лингвистической концепции Овсяннико-Куликовского на основе позитивизма. С одной стороны, предметы, вещи, с другой стороны, свойства, качество этих предметов – и то и другое несут в себе субъективное содержание. Так уж устроено наше мышление, – пишет Овсяннико-Куликовский, – «что мы неудержимо стремимся представить себе вещи таковыми, какими они нам кажутся». А представляем мы их такими или иными в зависимости от «устройства наших органов чувств и нашей нервно-мозговой системы», и «в силу веками сложившихся форм и привычек мысли».

Подобная трактовка понятия объективного и субъективного лежит в основе психологии творчества, которую активно разрабатывал Овсяннико-Куликовский. Субъективное есть то, что выстроено автором, основывающимся на собственном опыте, а объективное – то, что взято из чужого. Литературовед Овсяннико-Куликовский в своих анализах художественных произведений сосредотачивался на выяснении субъективного – того, что принадлежит индивидуальному миру творца. Ясно, что проблема типического в искусстве при таком анализе игнорируется.

Наиболее внятно эта теория выражена в книге «Психология мысли и чувства. Художественное творчество». Позитивизмом пронизан главный труд учёного «История русской интеллигенции».

Читать монографию Овсяннико-Куликовского «Н.В. Гоголь», его книги «А.С. Пушкин», «И.С. Тургенев», «Л.Н. Толстой» интересно и познавательно. Они написаны доступным, порой даже художественным языком.

Дмитрий Николаевич слегка пережил октябрьскую революцию. Он скончался 9 октября 1920 года. Родился 4 февраля 1853 года.

* * *

Виктор Григорьевич Тепляков – один из тех немногих поэтов, которые удостоились печатной похвалы их стихам самого Пушкина. «…уже с первых стихов поэт обнаруживает самобытный талант», «Тут есть гармония, лирическое движение, истина чувств!», «Элегия «Томис» оканчивается прекрасными стихами…», «Элегия «Гебеджинские развалины», по мнению нашему, лучшая изо всех. В ней обнаруживается необыкновенное искусство в описаниях, яркость в выражениях и сила в мыслях» – всё это – выписки из большой рецензии Пушкина на книгу Теплякова «Фракийские элегии».

Не перехваливал ли Пушкин Теплякова?

Судя по концовке тепляковской элегии «Гебеджинские развалины», не перехваливал. «Это прекрасно! Энергия последних стихов удивительна», – писал о ней. Пушкин. И действительно – стихи прекрасны и удивительно энергичны:

Лично с Тепляковым Пушкин познакомился только в конце 1835 года. Но после прочтения стихотворения «Странники», напечатанного в «Литературной газете» (она, напомним, была закрыта в июле 1831 года), Пушкин посылал его автору через издававшего вместе с Дельвигом газету О.М. Сомова поклон.

Тепляков при жизни выпустил две стихотворных книжки. Второй были те самые «Фракийские элегии» (1836). Первая «Стихотворения Виктора Теплякова» вышла в 1834 году. Кроме них, Тепляков, много путешествовавший по миру, особенно по Европе, получивший из-за этого прозвище Мельмота-Скитальца, издал в 1833 году «Письма из Болгарии», которые начал печатать тоже в «Литературной газете» Дельвига и Сомова.

Кстати, эту свою страсть к путешествию он выразил в стихотворении «Странники», которое понравилось Пушкину: «Блажен, блажен, кто моря зрел волненье, / Кто Божий мир отчизною назвал, / Свой отдал путь на волю провиденья / И воздухом вселенной подышал! / Бродячей жизни бред счастливый, / Ты, как поэта сон игривый, / Разнообразием богат! / Сегодня – кров убогой хаты, / Деревня, пашни полноты, / А завтра – пышных зданий ряд, / Искусств волшебные созданья, / Священный гения завет, / Чудес минувших яркий след, / Народов песни и преданья!»

Издать все книги Виктору Григорьевичу помог состоятельный родной брат Алексей Григорьевич.

Больше ничего Тепляков не издавал. Стихов не писал вообще. Умер, в путешествии в Париже 9 октября 1842 года. Родился 26 августа 1804 года.

* * *

О Михаиле Матвеевиче Хераскове известно прежде всего, что он автор огромной эпической поэмы «Россиада», читать которую нынче всё-таки затруднительно. Менее известно, что именно Херасков создал университетский благородный пансион, где позже учились В. Жуковский, Ф. Тютчев, М. Лермонтов и другие литераторы.

Херасков был очень плодовитым литератором. Кроме «Россиады» он написал ещё три героических поэмы, три эпических и одну дидактическую. Написал девять трагедий, две комедии, пять так называемых «слёзных драм» (то есть драм в виде сентиментальных трагедий или комедий), издал ещё два сборника лирических стихотворений, книгу басен и три романа.

Именно Херасков автор масонского гимна «Коль славен наш Господь в Сионе» (музыка Бортнянского).

Карамзин сказал: «Мы ещё бедны писателями. У нас есть несколько поэтов, заслуженных быть читанными: первый и лучший из них – Херасков».

А Пушкин выбрал из «Россиады» для эпиграфа к одной из глав «Капитанской дочки» стихи, которые вполне можно считать одними из лучших стихотворений своего времени:

Михаил Матвеевич умер 9 октября 1807 года. Родился 5 ноября 1733 года.

* * *

Любопытный эпизод из жизни писателя Александра Александровича Щербакова рассказывает в предисловии к его сборнику фантастических повестей и рассказов «Змий» (1990) критик А.Д. Балабуха: «Свой первый литературный гонорар Щербаков получил в двенадцать лет, причем в довольно своеобразной форме. Это было в сорок четвёртом, в эвакуации, в Самарканде. Ему позарез хотелось прочесть «20 000 лье под водой» Жюля Верна, вернее дочитать – собственная книга была, но без начала и конца. А счастливый владелец целой книжки требовал за аренду пищи духовной вполне реального хлеба. Того, что по карточкам. Где же его взять? И родилась идея. Щербаков предложил равноправный обмен: за Жюля Верна – Алексея Толстого. «Аэлиту». Но не ту, что в книге, а другую – продолжение. Которого у него, правда, нет. Но которое он читал, помнит и может записать. Сделка состоялась. И продолжение «Аэлиты» написано. Оно не стало, правда, фактом литературы, хотя впоследствии Щербаков вернулся-таки к «Аэлите» в рассказе «Тук!».

В 1936 году отца и мать Щербакова арестовали. Отца расстреляли, а мать всласть хлебнула лагерной жизни. Освобождена в конце войны.

Это отозвалось Александру Щербакову, когда он со своими стихами поступал в Литературный институт в 1959 году. Его не приняли из-за противодействия скрытных сталинистов.

Самостоятельно выучив польский и чешский языки, он стал заниматься в семинаре переводчицы Татьяны Гнедич. И в 1962 году выступил как переводчик в печати. С тех пор перевёл он много и многих. Самая знаменитая его работа – перевод «Алисы в стране чудес» и «Алисы в Зазеркалье». Специалисты считают этот перевод очень добротным, не уступающим переводу Демуровой.

В 1972 году он выступает с первым фантастическим рассказом «Операция «Звезды». В 1974-м на семинаре фантастов, которым руководит Борис Стругацкий, Александр Щербаков читает свою первую фантастическую повесть «Змий». Опубликовав её в 1976 году, он обрёл известность. С тех пор напечатал два сборника фантастических повестей и рассказов и отдельно – 18 повестей и рассказов этого литературного жанра.

В последнее десятилетие перед смертью переводил зарубежных фантастов Р. Хайнлайна, Ф. Фармера, Д. Макдональда, Н. Готорна.

Получил две премии «Еврокона» – в 1983-м за лучшую книгу 1982 года (сборник «Сдвиг») и в 1895-м как лучшему переводчику фантастики на русский язык». За перевод романа Ф.Х. Фармера «Грех межзвёздный» отмечен премией имени Александра Беляева, а перевод романа Р. Хайнлайна «Луна жёстко стелет» отмечен двумя премиями – «Странник» и той же имени Александра Беляева.

Умер 9 октября 1994 года. Родился 28 июня 1932 года.

* * *

Памятник Мигелю де Сервантесу поставлен поздно – больше чем через 200 лет после смерти. Он стоит в Мадриде, изваянный Антонио Соло. На пьедестале две надписи на латинском и испанском языках: «Мигелю де Сервантесу Сааверде, царю испанских поэтов. Год M.D.CCC.XXXV».

Но жизнь Сервантеса никак не подтверждает, что современники его считали царём поэтов.

Его день рождения даётся предположительно – 29 сентября 1547 года. Точно известна дата его крещения 9 октября 1547-го.

Вообще в ранней жизни Сервантеса много сомнительного. Одни биографы полагают, что он учился в университете Саламанки, другие – что учился Сервантес у иезуитов в Кордове или Севилье.

Почему он уехал в Италию, тоже не ясно: то ли бежал от правосудия за какой-то студенческий проступок, то ли скрылся от ордера на арест за дуэль, на которой он ранил Антонио де Сигура. Во всяком случае Рим многое дал молодому испанцу, полюбившему античное искусство.

В 1570-м он зачислен солдатом в полк морской пехоты Испании, который был расположен в Неаполе. В сентябре 1571-го он отплыл в составе галерного флота Священной лиги, который нанёс поражение Оттоманской флотилии в битве при Лепанто в Патрасском заливе. Он получил три огнестрельные раны: две в грудь, одну в предплечье. Рана в предплечье лишило его левую руку подвижности.

Существует и другая версия потери левой руки. Якобы, будучи сыном бедных родителей, Сервантес вынужден был воровать и на этом попался. Из-за этого его лишили руки. Но версия эта почти неправдоподобна. В это время руки ворам не рубили, потому что отсылали на галеры, где требовалось две руки.

Полгода Сервантес находился в госпитале, пока не зажили его раны. Вернулся в Неаполь, где служил до 1575 года.

Но в сентябре 1575-го Сервантес с братом на галере возвращался из Неаполя в Барселону. Галера была атакована алжирскими корсарами. Многие испанцы погибли. Остальных (в том числе Сервантеса и его брата) алжирцы увезли к себе в плен. В плену Сервантес провёл 5 лет. Четырежды пытался бежать, но безуспешно.

Его отец, выкупивший из плена другого сына, денег для нового выкупа не имел. Мать начала собирать деньги, но для выкупа собранного было мало. По ходатайству воевавшего с самого начала вместе с Сервантесом боевого товарища, король даёт семье, уже собравшей 1000 дукатов ещё тысячу, требуемую для выкупа Сервантеса.

После освобождения Сервантес служил в Испании, где его ждало новое несчастье. Он поступает в интендантскую службу. Ему поручают закупить провиант для «Непобедимой Армады», потом назначают сборщиком недоимок. Доверив казённые деньги знакомому банкиру, сбежавшему с ними, он в 1597 году попадает в тюрьму по обвинению в растрате. Снова пятилетнее заточение.

«Царь испанских поэтов» живёт вовсе не по-царски.

Но несмотря на такую ужасную жизнь он находит время писать. Вещи, написанные до «Дон Кихота», внимания публики не привлекли. Известно, как насмешливо отозвался о нём его современник Лопе де Вега: «Нет писателя хуже Сервантеса». Однако, вышедшая в 1604 году первая часть его романа «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» сразу же обрела читателей. В несколько недель разошлось первое издание, а до конца года их вышло четыре. Последовали переводы романа за границей. Но материального положения Сервантеса это не улучшило. То есть, он получил, конечно, деньги, на которые мог жить. Но оказался непрактичным автором. В то время было принято посвящать свои произведения каким-нибудь богатым современникам, которые в благодарность щедро одаривали автора. Но Сервантес посвятил «Дон Кихота» маркизу Бежару, давнему знакомому, оказывавшему Сервантесу небольшие услуги. Однако роман Бежару не понравился, и он не отозвался на посвящение.

Вторая часть «Дон Кихота появилась между 1604 и 1616 годами. В это же время вышли его «Назидательные новеллы», драматические произведения, поэма «Путешествие на Парнас» и завершена работа над романом «Персилес и Сихизмунда», напечатанном после смерти Сервантеса от водянки 23 апреля 1616 года.

Любопытно, что 23 апреля 1616 года умер другой гений Шекспир. Но его дата смерти указывается по Юлианскому календарю, тогда как в Испании действовал Грегорианский календарь.

Похоронили Сервантеса в Мадриде и – снова ирония судьбы – на его гробнице не оставили никакой надписи. Естественно, что могила затерялась. Только совсем недавно в марте 2015 года останки великого писателя были найдены и идентифицированы. В июне 2015-го они были захоронены.

Сервантес остался в памяти людей глубоким аналитиком человеческой природы. В его романе во всей своей полноте предстают идеализм и реалистичность. Задуманный как пародия на рыцарский роман, «Дон Кихот» перерос эти жанровые рамки. Недаром некоторые критики писали о сакральном безумии Дон Кихота, восходящем к посланию апостола Павла, писавшего о единоверцах как о «безумных Христа ради». В этом наблюдении есть рациональное ядро, если учесть набожность Сервантеса, который перед смертью принял постриг.

В заключение – несколько афоризмов писателя:

«Во всём мире существуют только две семьи – имущие и неимущие.

В доме повешенного не говорят о верёвке.

В душах трусливых нет места для счастья.

Делать добро дуракам – всё равно, что подливать воду в море.

Сядь на своё место, и тебя не заставят вставать.

Ничто не обходится нам так дёшево и не ценится так дорого, как вежливость.

Всё хорошо в жизни, даже смерть.

Где играет музыка, там не может быть ничего плохого.

Чужая голова не болит.

Лживых историков следовало бы казнить как фальшивомонетчиков.

Всё на свете можно исправить, кроме смерти.

С утратой здоровья мы теряем многое; с утратой друга ещё больше, но с утратой мужества мы теряем всё».