Лев Фёдорович Федотов (родился 10 января 1923 года) стал известен благодаря своим дневникам, которые вёл в школе и позже.
Его отец был профессиональным революционером, и они получили квартиру в знаменитом «доме на набережной», как назвал его живший в нём Юрий Трифонов.
Они и учились вместе – в школе имени Белинского на Софийской набережной.
В 1941-м Лёва кончил 9-й класс, в декабре 1941-го уехал с мамой в эвакуации. В Татарию, и несмотря на сильную близорукость и слабое сердце стал обивать пороги военкомата, просясь на фронт.
В апреле 1943-го его призвали, направили под Тулу, но воевать ему не пришлось. 25 июня 1943 года грузовик, в котором ехал Лёва, попал под бомбёжку. Юноша погиб.
О том, что Лёва вёл дневник, знали многие.
Этот дневник оказался в 1980-м в руках у Трифонова, который списал с Лёвы своего персонажа романа «Дом на набережной» Антона Овчинникова.
В дневнике от 5 июня 1941 года Федотов записал: «Я, правда, не собираюсь быть пророком, но все эти мысли возникли у меня в связи с международной обстановкой. А связать их, дополнить помогли мне логические рассуждения и догадки. Короче, будущее покажет».
И будущее показало.
«Хотя сейчас Германия находится с нами в дружественных отношениях, но я твёрдо уверен, что всё это только видимость. Тем самым она думает усыпить нашу бдительность, чтобы в подходящий момент всадить нам отравленный нож в спину…
Рассуждая о том, что, рассовав свои войска вблизи нашей границы, Германия не станет долго ждать, я приобрёл уверенность, что лето этого года у нас в стране будет неспокойным. Я думаю, что война начнется или во второй половине этого месяца, или в начале июля, но не позже, ибо Германия будет стремиться окончить войну до морозов. Я лично твердо убеждён, что это будет последний наглый шаг германских деспотов, так как до зимы они нас не победят. Победа победой, но вот то, что мы сможем потерять в первую половину войны много территории, это возможно.
Честно фашисты никогда не поступят. Они наверняка не будут объявлять нам войну. А нападут внезапно и неожиданно, чтобы путём внезапного вторжения захватить побольше наших земель. Как ни тяжело, но мы оставим немцам такие центры, как Житомир, Винница, Псков, Гомель и кое-какие другие. Минск мы, конечно, сдадим, Киев немцы тоже могут захватить, но с непомерно большими трудностями…
О судьбах Ленинграда, Новгорода, Калинина, Смоленска, Брянска, Кривого Рога, Николаева и Одессы я боюсь рассуждать. Правда, немцы настолько сильны, что не исключена возможность потерь даже этих городов, за исключением только Ленинграда. То, что Ленинград немцам не видать, в этом я твёрдо уверен. Если же враг займёт и его, то это будет лишь тогда, когда падёт последний ленинградец. До тех пор, пока ленинградцы на ногах, город Ленина будет наш!
…За Одессу, как за крупный порт, мы должны, по-моему, бороться интенсивнее, даже чем за Киев.
И я думаю, одесские моряки достойно всыпят германцам за вторжение в область их города. Если же мы и сдадим по вынуждению Одессу, то гораздо позже Киева, так как Одессе сильно поможет море. Понятно, что немцы будут мечтать об окружении Москвы и Ленинграда, но я думаю, что они с этим не справятся.
Окружить Ленинград, но не взять его фашисты ещё могут. Окружить же Москву они не смогут в области времени, ибо не успеют замкнуть кольцо к зиме. Зимой же для них районы Москвы и дальше будут просто могилой…» (запись от 5 июня 1941).
«Вчера из газет я узнал оригинальную новость: в Германии уже бывали случаи, когда высшие охранные политические органы фашистов, то есть известные всем по своей жестокости и отборной кровожадности члены «СС», проводили аресты в штурмовых отрядах. Дело в том, что мировое мнение полно слухами о разногласиях фашистской партии насчёт войны с Россией, считая её безумным шагом, а известно, что штурмовики – это младшие братья по должности самих членов «СС» и так же, как и последние, состоят из отборных фашистских элементов. Таким образом, аресты штурмовиков говорят о непрочности и шаткости фашистской клики.
Я думаю, что, когда фашисты будут задыхаться в борьбе с нами, дело дойдёт в конце концов и до начальствующего состава армии. Тупоголовые, конечно, ещё будут орать о победе над СССР, но более разумные станут поговаривать об этой войне, как о роковой ошибке Германии.
Я думаю, что в конце концов за продолжение войны останется лишь психопат Гитлер, который ясно не способен сейчас и не способен и в будущем своим ограниченным ефрейторским умом понять бесперспективность войны с Советским Союзом; с ним, очевидно, будет Гиммлер, потопивший разум в крови народов Германии и всех порабощённых фашистами стран, и мартышка Геббельс, который как полоумный раб будет всё ещё по-холопски горланить в газетах о завоевании России даже тогда, когда наши войска, предположим, будут штурмовать уже Берлин.
Сегодня сводка с фронта была неплохая: было ясно, что немцы, кажется, остановились; но в их дальнейшем продвижении я не сомневаюсь. Они могут укрепиться на достигнутых позициях и перейти вновь к наступлению. От своих рассуждений, которые я излагал в дневнике 5 июня – в начале этого лета, – я ещё не собираюсь отрекаться» (запись от 11 июля 1941)
«Сегодня мы снова собрались после уроков в комсомольской комнатушке, и, пока я делал заголовок II номера газеты, Сухарева написала краткий текст I. Возились мы часов до пяти. Азаров что-то священнодействовал у стола, а Борька бездельничал и воодушевлял нас стихами.
– Мы здесь такую волынку накрутили, – сказал я, рассматривая 1-ю газету, – что с таким же успехом могли бы обещать ребятам организованного нами полёта на Марс к Новому году!
– Вот-вот! Именно! – согласился Азаров, – ты прав! Мы именно «накрутили»!
– А чем плохая мысль? – сказал Борька, – если бы осталось место, мы могли бы и об этом написать…
– …Только потом добавить, – продолжал я, – что ввиду отсутствия эстакад и гремучего пороха этот полёт отменяется и ожидается в 1969 году в Америке!» (а эта запись – самая ранняя – от 27 декабря 1940 года).
О юноше-пророке было снято несколько телевизионных передач.
Конечно, прорицания Лёвы удивительны. Но удивительны нам сейчас. А в то время вряд ли Федотов был единственным, кто думал подобным образом. Ведь и Лёва поддавался Советской пропаганде:
«Многочисленные враги нашей страны, понимая нашу справедливость, но боящиеся высказать это вслух и бесящиеся от своего ничтожества и от правды, которую несёт Советский Союз, яростно бьются в клеветнических ударах. Они понимают политику СССР, но боятся её, так как они являются врагами коммунизма, так разве они останутся в покое в такие времена? Нет! Они стараются оклеветать, опозорить честь СССР. Не зная, что сказать, они выдумывают глупейшие аргументы против нашей страны, лишь бы показать ей свою ненависть. Они ещё выдумали, что СССР якобы только того и ждёт, чтобы Финляндия напала на него, тогда он под этим предлогом захватит и присоединит её к себе […]
Польша была присоединена к нам только из-за того, что она была вообще покинута своим правительством, и мы не хотели, чтобы её кровные народы погибли под сапогами алчных капиталистов: да и то ведь зап. Украина и зап. Белоруссия были к нам присоединены не по нашей воле, а по воле их жителей. Вот и сейчас СССР не хочет присоединять Финляндию к себе, а хочет только проучить её правителей за угрозу: освободить финнов от ига поработителей, дать свободу им, а потом отозвать свои войска, чтобы народ Финляндии по своему усмотрению устраивал там, какой ему будет угодно строй».
Даже не верится, что это написал умный Лёва Федотов. Но в его «Дневнике советского школьника» мы встретим немало сочувственных повторений клише советских пропагандистов. Так что вместе с истиной он исторгал из себя ложь, которую тоже считал истиной. Поэтому его «Дневник» следует читать, отделяя зёрна от плевел и восхищаясь тем, что удалось отделить.
* * *
С Вольфгангом Казаком мне повезло. Я пришёл работать в газету «Литература» (Издательский дом «Первое сентября») и через некоторое время взял на работу Сергея Дмитренко. Выяснилось, что Серёжа не просто знаком с Казаком, но дружит с ним, выполняет все его поручения (а в этом смысле Казак не церемонился). Ездил по приглашению Казака и ждёт его в Москву.
Он познакомил меня с Казаком, который оказался удивительно интеллигентным и очень обязательным человеком.
Прежде всего, уезжая, он вёз большую подшивку нашей газеты, которую мы ему собрали, и он через некоторое время прислал нам большую рецензию, которую опубликовал в университетском немецком издании.
Я заказывал ему статьи. И никогда не разочаровывался, получая их. Во-первых, он очень хорошо писал по-русски. А во-вторых, он очень хорошо ощущал нашу аудиторию, которой поэтому его статьи были интересны.
Я ведь слышал о нём ещё задолго до прихода в «Литературу». В тамиздате выходил «Лексикон русской литературы XX века», который, естественно, нельзя было напечатать при советах, поскольку Казак не пропускал ни одного эмигранта, ни одного диссидента, занимавшихся литературой.
Судьба его была непростой. В восемнадцать лет он оказался на Восточном фронте и почти тут же попал к нам в плен. А из плена, естественно, в наш лагерь. Казак с благодарностью отзывался о каком-то особисте, который его пожалел. Пожалел, когда Казак, говоря на лагерном языке, стал доходить. То есть, слабнуть на почве голода и тяжёлых работ. Вот от этого его и спас особист. Казак выучился языку и, вернувшись из плена, поступил на кафедру славистики.
Потом его послали в Москву, в посольство ФРГ, работать синхронным переводчиком. Так Казак познакомился с многими сильными мира сего.
Любопытно, что из его отца, писателя Германа Казака, наши хотели сделать председателя союза писателей Восточной Германии. Но Герман из Западного Берлина сумел выехать вместе с семьёй в Западную Германию. И пришлось советской администрации на вакантное место брать поэта Иоганесса Бехера.
А Герман Казак был избран президентом немецкой Академии языка и литературы.
Вольфганг Казак после синхронного перевода в посольстве сменил работу: стал преподавать. И дошёл до должности заведующего кафедры славянской филологии и директора института славистики Кёльнского университета.
В этом университете он провёл научную конференцию-презентацию нашей газеты.
Казак был человеком с большими связями. Фонд, в который он обратился, согласился оплатить нам с Дмитренко месячное путешествие по Германии. Поездка была сказочной. Именно тогда Германия мне понравилась больше любой другой зарубежной страны.
«Лексикон» Казака был издан у нас после перестройки, пополнив семью словарей, обязательных для тех, кто занимается русским литературоведением.
Мы часто переписывались с Казаком по электронной почте.
Поэтому смерть его 10 января 2003 года (родился 20 января 1927) оказалась полной неожиданностью. Он не болел, был женат на женщине-преподавательнице йоги, сам занимался йогой. И вдруг известие о смерти!
Вечный мир и покой замечательному человеку!