Фамилия Александра Сергеевича Грибоедова (родился 15 января 1795 года) являет собой перевод польской фамилии Гржибовский. Эту фамилию носил предок Грибоедова поляк, переселившийся в Россию в начале XVII века.

Уже в шесть лет Грибоедов свободно владел тремя иностранными языками. А в юности, помимо английского, французского, немецкого и итальянского, хорошо понимал латынь и древнегреческий.

В Московском университете он сперва окончил словесное отделение. Потом – нравственно-политическое. И наконец – физико-математическое.

Во время Отечественной войны 1812 года был корнетом Московского гусарского полка под руководством П. Салтыкова. Полк этот, когда французы были в Москве, находился в Казани, а при выдавливании наполеоновских войск последовал в Брест-Литовск присоединиться к разбитому драгунскому иркутскому полку, который и принял название иркутского гусарского.

До 1815 года служил корнетом под командованием генерала от кавалерии Андрея Семёновича Кологривова. В очерке «О кавалерийских резервах» (1814) Грибоедов описал деятельность своего начальника.

В 1815 году Грибоедов приезжает в Петербург, где знакомится с Гречем и драматургом Хмельницким.

Летом 1916 года опубликовал статью «О разборе вольного перевода Бюргеровой баллады «Ленора»» – отзыв на критические замечания Н. Гнедича о балладе Катенина «Ольга»: впервые Грибоедов обозначил свою литературную позицию.

В начале 1817 года стал одним из учредителей масонской ложи «Du Bien». Летом поступил на дипломатическую службу губернским секретарём (с зимы – переводчиком) Коллегии иностранных дел. В это же время знакомится с Пушкиным и Кюхельбекером, пишет совместно с Катениным комедию «Студент», совместно с А.А. Жандром комедию «Притворная нежность» и с А.А. Шаховским и с Н.И. Хмельницким комедию «Своя семья, или Замужняя невеста». Увы, художественной ценности эти вещи не имели.

В 1817 году произошла дуэль, которую спровоцировал Грибоедов. Он привёз в дом своего приятеля графа Завадовского балерину Истомину, где жил с ней два дня. Любовник Истоминой граф Шереметев вызвал Завадовского на дуэль. Она должна была быть «четверной»: то есть сперва стрелялись Шереметев и Завадовский, а потом секунданты Шереметева (корнет Якубович) и Завадовского (Грибоедов).

Но Шерметев получил смертельную рану, и дуэль Якубовича с Грибоедовым была перенесена на год.

В 1818-м дуэль состоялась в Тифлисе, Якубович отстрелил Грибоедову фалангу пальца левой руки. Именно по этой примете оказалось возможным опознать обезображенный труп Грибоедова, над которым глумились религиозные фанатики, разгромившие посольство России в Тегеране.

С февраля 1822 года Грибоедов секретарь по дипломатической миссии при генерале Ермолове, командовавшем войсками на Кавказе.

В начале 1823 года покидает службу и поселяется в Москве. Но в 1825, призванный снова на службу, приезжает на Кавказ. По дороге в Грузию наведался в Киев, где встречался с Бестужеым-Рюминым, Н. Муравьёвым, Муравьёвым-Апостолом и С. Трубецким.

На Кавказе в январе 1826-го был арестован по подозрению в причастности к делу декабристов, привезён в Петербург, но смог оправдаться. Несмотря на это, Николай приказал установить за Грибоедовым негласный надзор.

В сентябре 1826 года вернулся в Тифлис, участвует в заключении выгодного для России Туркманчайского мирного договора (1828), доставляет его текст в Петербург. Назначен министром-резидентом (послом) в Иран, по пути провёл некоторое время в Тифлисе, женился на дочери великого грузинского поэта княжне Нине Чавчавадзе, с которой провести ему было суждено всего несколько недель.

Прибыв в Персию, Грибоедов поехал в Тегеран представляться главе государства Фетх Али-шаху. Во время этого визита во дворец ворвалась толпа религиозных фанатиков, убивших членов русской миссии. Было это 11 февраля 1829 года.

Комедия «Горе от ума» была закончена Грибоедовым в 1824 году в Тифлисе. В Петербурге он оставил авторизованный список своему другу – Фаддею Булгарину. Её долго не разрешали ни к публикации, ни к постановке в театре. Но когда разрешили, она в короткое время стала классическим русским произведениям, введённым в школьные программы.

Будучи ещё и музыкальным сочинителем Грибоедов оставил несколько фортепианных пьес, из которых наиболее известны два вальса для фортепиано.

О романе Ю.Н. Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара» знают все.

Менее известно, что в 1969 году на Ленинградском телевидении режиссёрами Розой Сиротой и Владимиром Рецептером был поставлен спектакль по этому роману. Главную роль сыграл Владимир Рецептер. В спектакле были заняты актёры Большого Драматического театра.

Однако Госкомитет по радио и телевидению пьесу запретил. Единственно, чего добилась протестующая интеллигенция, – это закрытый просмотр фильма-спектакля в музее Бахрушина в Москве. Несмотря на почти единодушие в восторженном приёме телеспектакля, он так и не появился на экранах.

* * *

Я помню ещё «Тетрадь Володи Лапина», которая вышла в 1961 году.

Владимир Петрович Лапин (родился 15 января 1945 года) рано заявил о своём таланте. Ещё Корней Иванович Чуковский включил его стихи в книгу «От двух до пяти». Его детские стихи ценил также Маршак.

Он и в дальнейшем писал стихи превосходные:

По-моему, замечательно. Ни на кого не похоже. Похоже только на Володю Лапина, которого после детских его стихов не стали печатать вообще.

То есть, изредка в каких-нибудь коллективных сборниках. Да и там с одним стихотворением.

Правда, два небольших сборника детских стихов «Верхом» (1976), «По калинку» (1980) всё-таки издали. Но жалели об этом. (Третий детский сборник «Гнездо» не в счёт. Это 1987 год: по стране шла перестройка!)

Отчасти это понятно. Володя был человеком редкой честности и редкого гражданского мужества. Он рано примкнул к диссидентскому движению. А это означало, что заработок будет не всегда и в лучшем случае, если за отзыв на чью-либо рукопись в литературных консультациях.

Гораздо чаще не печатать будут, а вызывать по любому поводу. Быть диссидентом – значит иметь дело с госбезопасностью.

Володе повезло: он не был арестован. Его не ссылали и не гноили в тюремных камерах. Но и жить не давали. Кто бы рискнул из советских редакций печатать его стихи? Или его прекрасные исторические работы? Как много он напечатал во времена перестройки. Сколько журналов сразу обратились к нему, зная, что его стихи украсят их страницы.

Умер он неожиданно. 20 января 2005 года упал на улице и скончался. Не сразу поняли, что он мёртв. Поэтому не сразу и позвонили в «скорую».

Владимир Петрович не был верующим человеком. И всё же писал:

* * *

После того, как большевики уничтожили его отца, бывшего царского генерала, ушедшего служить в Народную армию Комитета членов Всероссийского учредительного собрания (КОМУЧ), Сергею Борисовичу Рудакову вместе с матерью удалось в начале двадцатых годов переехать в Ленинград.

В 1928 году Рудаков поступил на литературное отделение Высших государственных курсов искусствоведения при Институте истории искусств Наркомпроса РСФСР, где читали лекции Тынянов, Шкловский, Эйхенбаум, Томашевский.

Но в 1930-м курсы закрыли. Рудаков устроился чертёжником. На волне репрессий против лиц дворянского происхождения, последовавших после убийства Кирова, Рудакова выслали в Воронеж, где он жил с марта 1935 по июль 1936-го.

Там он сблизился с О.Э. Мандельштамом. Этому помогло прекрасное знание Рудаковым русской поэзии XVIII–XIX веков. Как выразилась Э.Г. Герштейн, Рудаков зачитывал Мандельштама Сумароковым.

После нескольких встреч Мандельштам предложил Рудакову стать возможным своим биографом и комментатором будущего собрания сочинений. Рудаков стал входить в работу. Записал: «Обнаружились большие вещи, им начисто забытые. Вещи порой первоклассные». Эмма Гернштейн свидетельствует о Рудакове, «что по крайней мере 20 блокнотов были им заполнены под диктовку Осипа Мандельштама, дающего «ключ» к своим стихам».

Мандельштам познакомил Рудакова с Ахматовой.

Дружеские отношения поэтов сохранились, и когда Рудаков вернулся в Ленинград. У него хранились некоторые автографы Мандельштама и часть архива Гумилёва, переданного для работы Рудакову Ахматовой. К сожалению, после гибели Рудакова на фронте (15 января 1944 года; родился 21 октября 1909-го) архив, остававшийся в пустой ленинградской квартире был в большинстве своём утрачен.

После возвращения в Ленинград Рудаков участвовал в работе Пушкинской комиссии Академии наук. Его работа «Новые редакции стихов Катенина» была принята к изданию в VII томе «Временника Пушкинской Комиссии», который не вышел из-за начавшейся войны. Позже уже во время войны Рудаков пишет работу о ритмико-синтаксической структуре «Медного Всадника», горячо одобренную Б.В. Томашевским.

В первые дни Великой Отечественной Рудаков призван в морскую пехоту. Тяжело ранен под Невской Дубровкой в ноябре 1941 года. После длительного лечения признали ограниченно годным, и с лета 1942 года он служит в Москве инструктором Всеобуча.

Попытался помочь своему знакомому-толстовцу оформить отсрочку от призыва. Был за это арестован и по его просьбе направлен в штрафной батальон. «Физически чувствую себя убийственно, – написал он Э.Г. Герштейн. – И, не хуже Лермонтова в его последний проезд через Москву, думаю, что с передовой не вернусь».

Он не ошибся.

* * *

Юра Варшавер, мой коллега по «Литературной газете», свои материалы печатал под псевдонимом Юрий Щеглов. Я поздно узнал о его смерти 15 января 2006 года (родился 6 декабря 1932-го). Он оказался в Москве после того, как долго жил в Киеве, был женат недолгим браком на поэтессе Юнне Мориц, а потом поступил почему-то в Томский университет на историко-филологический. Оттуда сумел перейти в МГУ и его окончить.

Я не помнил его повести «Когда отец ушёл на фронт», напечатанной в «Новом мире» Твардовского в 1969 году. Он дал мне её почитать. Она мне понравилась.

Он часто приходил ко мне в кабинет. Я тогда начал заниматься Пушкиным. Оказалось, что он тоже занимается этим временем. Брал у меня нужную ему литературу, рекомендовал то, чего у меня не было, что я не читал.

Был он добродушным, даже добрым человеком, умевшим радоваться за другого. Помню, как понравилась ему одна моя заметка в «Литературке», и как он сиял от возможности высказать мне, что она ему понравилась.

Он рассказывал, как сумели они с матерью, сестрой и с подругой сестры буквально бежать из Киева, когда с противоположной стороны в город входили немцы. Эвакуировались в Уфу, потом в Семипалатинск и Ташкент. Помогла с эвакуацией младшая сестра матери, которая тогда была женой Корнейчука.

А вот про мытарства своего отца не говорил. Я не знал даже, что Юра – не Юрий Маркович Варшавер, а Юрий Маркович Гальперин. Фамилию Юра взял материнскую, потому что все Гальперины были уничтожены советской властью.

Белыми они, конечно, не были, но занимали крупные инженерные посты. Каждый был обвинён в контрреволюционной деятельности.

Жаль, что он не успел кончить роман «Украденная жизнь» – он там всё это описал.

А при мне он выбирался из полосы непечатания, которая наступила после того, как его опубликовал Твардовский. В 1976 году у него вышла, наконец, книжка, куда вошли две повести «Когда отец ушёл на фронт» и «Пани Юлишка». В 1978 году вступил в Союз писателей. И написал те две повести о пушкинских временах, детали которого нам приходилось обсуждать: «Святые горы» и «Небесная душа» (обе 1989).

А вообще он писал быстро и напечатал много. Лично я выделил бы его исторический цикл «Непопулярные люди», куда входят «Сиятельный жандарм» – о Бенкендорфе, «Вельможный кат» о – Малюте Скуратове и «Верноподданный» – о Константине Леонтьеве.

Не читал я его «В окопах Бабьего Яра», который напечатал «Континент» (2002). А литературно-философский роман «Еврейский камень, или Собачья жизнь Эренбурга» (2004) прочёл. Это очень достойная вещь. Вот цитата из романа:

«Нынешние русские националисты, считающие, что национализм им послан Богом, и мнящие себя интеллектуалами, клянутся: мы, дескать, ничего не имеем против евреев, обьясняющихся или пишущих на идише или иврите, посещающих синагогу и занимающихся еврейской проблематикой – в чём бы и как бы она себя, проблематика эта, не выражала, но евреи по происхождению, вмешивающиеся в русский культурный процесс и частично олицетворяющие его – в добавок непропорционально количеству населения – и только на том основании, что имеют соответствующую прописку и говорят на «нашем» языке, вызывают резкий отпор, граничащий с нацизмом и по угрожающему тону напоминающий о нюрнбергских законах. Вот кто для них представляет опасность! Закон крови нельзя преступить! Разве рождённый в России еврей способен выразить русскую душу?! Да не в жисть! Россия неотделима от православия, только православный имеет право называться русским, Россия неотделима от русских, и никто не вправе перешагнуть раз и навсегда проведённую природой и Богом черту: ни атеисты, ни евреи, ни немцы, ни поляки… Россия не Америка, Россия не тигель, где перемешиваются народы! Эренбургу и Гроссману, Маршаку и Слуцкому, Фальку и Неизвестному претят столь наивные формулы. Среди евреев нашлось много настоящих немцев. Рождённые и воспитанные в Германии, они чувствовали себя немцами и долго не могли понять, что, собственно, от них хотят? Урок они получили в Освенциме. Среди евреев оказалась масса французов. Рождённые во Франции, они сражались и умирали за неё. Скажут: почему евреям такая привилегия? Они и немцы, и французы, и русские, и американцы… Пусть националисты угомонятся: евреи не обладают никакими привилегиями. Еврею ощущать по-настоящему своей родиной Россию и одновременно мыслить себя вне России зачастую очень тяжело и мучительно. И русские евреи не обладают никакими привилегиями, насколько я имею возможность судить по собственному опыту».