Пушкин сумел отделаться от клички «русский Байрон». Несмотря на то, что наделил Онегина любовью к этому английскому поэту, отчасти подражанием его Чайльд-Гарольду.

Но когда друзья стали сравнивать пушкинский роман в стихах с байроновским «Дон-Жуаном», Пушкин отвечал (Бестужеву): «Никто более меня не уважает «Дон Жуана» (первые пять песен, других не читал), но в нём ничего нет общего с «Онегиным»».

Не удивительно, что Пушкин остановился на шестой песне: с неё роман Байрона теряет набранную было энергию и превращается в вязкое повествование, которое, кстати, и сам Байрон не мог окончить.

О Байроне, кажется, всё известно. Он, родившийся 22 января 1788 года, прожил немного: 36 лет. Его мрачному романтизму подражали все европейские писатели (вот почему подозрение в подражании одно время падало на Пушкина!). Его бесчисленные романы с женщинами обсуждались во всех великосветских салонах Европы. О личной его храбрости рассказывали легенды.

А его вольнолюбие, его любовь к свободе выразились в том энтузиазме, с каким Байрон захотел принять участие в греческом восстании, в борьбе греческого народа за независимость от Османской империи. На собственные деньги Байрон купил бриг, припасы, оружие, взял с собой 500 солдат, полностью им экипированных, и отправился в Грецию. Когда же выяснилось, что нужны ещё средства для борьбы, Байрон распорядился продать всё своё имущество в Англии и полученные деньги отдал повстанцам.

Греция в конечном счёте добилась независимости в этой войне, но, увы, до её независимости Байрон не дожил. Лихорадка унесла его в могилу. Последние его слова застенографированы: «Сестра моя! дитя моё!.. бедная Греция!.. я отдал ей время, состояние, здоровье!.. теперь отдаю ей и жизнь!» Было это 19 апреля 1824 года.

* * *

В 1984 году к 50-летию Союза писателей был опубликован указ Черненко, где он весьма щедро раздавал ордена литераторам, в том числе и нескольких произвёл в герои соцтруда. Им, в частности, стал Анатолий Иванов. А вот Петру Проскурину, которого критика привычно ставила рядом с Ивановым, достался орден Ленина.

Одна известная актриса (так рассказывали), узнав, что к какому-то юбилею Малого театра дирекция занимается распределением наград, которые пойдут для оформления в президиум Верховного Совета, пришла к директору театра Царёву с грозным предупреждением. «Михал Иваныч, – сказала она, – учтите, если мне дадут орден Ленина, я восприму это как плевок в лицо!» Похоже, что именно так воспринял свой орден Проскурин. Пьяный, с бутылкой портвейна в кармане, он ходил по нашему двору (мы жили тогда в одном доме), прихлёбывал из бутылки и жаловался каждому встречному: «Тольке, этому кабану поганому, героя, а? Представляешь, Иванов – герой! А он писать-то умеет?»

Через четыре года, уже при Горбачёве Проскурин получил-таки к 60-летию звезду. Так что бушевал он зря. Оказался даже с лишним орденом Ленина. Подобрел. Забронзовел. Телевидение транслировало его творческий вечер. Но тогда, в 1984-м, его обида была понятной: чем он хуже Анатолия Иванова?

Впрочем, хуже он или лучше, но близкий мне человек, работавшая вместе с хорошей нашей знакомой Сашей (Александрой) Васильевой корректором в журнале «Москва», рассказывала, как удивился и поначалу не поверил Пётр Проскурин тому, что Роберт Фальк вовсе не западногерманский художник, как было написано у него в журнальном варианте романа. И если б не корректоры, быть бы у Проскурина Роберту Рафаиловичу Фальку, родившемуся в Москве, уехавшему в 1928 году в Париж, но через девять лет вернувшемуся назад в Россию, западногерманским гражданином.

Не удивительно, конечно, было встретить подобные ошибки у Проскурина. Помните, как осторожно предполагал один герой «Мастера и Маргариты» о другом, что тот – «конечно, человек невежественный»? А здесь и осторожничать не надо. Примерно в то же время, когда «Москва» печатала роман Проскурина, показали по телевидению его творческий вечер в Останкино, он беседовал с залом о печальном забвении фактов отечественной истории. «Ну кто, к примеру, был первым главнокомандующим Красной армии?» – вопрошал он у зала. И, получив ответ: «Троцкий», – горестно качал головой: «Вот так мы знаем свою историю! Не Троцкий, а Сергей Сергеевич Каменев». Я пожалел тогда, что не нашлось в зале человека, кто встал бы и сказал Петру Лукичу, что Сергей Сергеевич Каменев возглавил Красную армию с августа 1919 года, после отставки её первого главкома Иоакима Иоакимовича Вацетиса, на чём настоял основатель Красной армии Лев Троцкий. Он же поспособствовал Каменеву стать главнокомандующим, против чего выступал Сталин. Каменев командовал полком в Первой мировой войне, а Сталин категорически не соглашался с Троцким, привлекавшим на командные посты в армии бывших царских офицеров. Но в то время мнение Троцкого было намного весомее сталинского.

Не удивительно, повторяю, что Проскурин путался, перевирал факты. Этот писатель был, судя по всему, таким же знатоком отечественной истории, как и знатоком живописи. Где-то что-то слышал, но, увы, не так понял…

Романов он написал много. Они однообразны. Только к концу жизни (родился он 22 января 1928 года, а умер на 74-м году жизни: 26 октября 2001-го) появилась у него в произведениях страсть: гневно ругать тех, чьими усилиями распался Советский Союзе. Этому занятию он предаётся с сладострастным наслаждением в романе «Седьмая стража», «Число зверя», рассказе «Азъ воздам, Господи». Обратите внимание, как записано название рассказа: «азъ» – с ером, тогда почему «воздам» – без ера? Или Проскурин думал, что по дореволюционной грамоте писали только церковнославянские слова? А кроме того: кто это говорит в Евангелии: «Мне отмщение, и Аз воздам»? Христос. Зачем же оповещать Его, что ты нарушишь Его заповедь?

Впрочем, об удручающей неграмотности Проскурина я здесь и написал.

* * *

Георгий Иванович Чулков (родился 22 января 1879 года) был арестован за революционную деятельность в 1901 году и сослан на четыре года в Якутию. В 1903-м после амнистии жил в Нижнем Новгороде под полицейским надзором. Через год переехал в Петербург, где выпустил свой первый сборник прозы «Кремнистый путь». Мережковский пригласил его на должность секретаря журнала «Новый путь», который просуществовал до 1905 года. С 1905-го стал издавать журнал «Вопросы жизни», где печатал Николая Бердяева и Сергея Булгакова.

В 1906 году Чулков выпустил свою известную книгу «О мистическом анархизме», где проповедовал теорию, утверждающую индивидуализм и исповедующую внутреннюю свободу личности, на который не позволено покушаться любым силам, будь они социальные или политические.

Уже в 1911–1912 году Чулков издаёт собрание сочинений в шести томах, куда включает стихи, прозу и философские трактаты.

В 1914-м выпустил роман «Сатана», в 1916-м – роман «Серёжа Нестроев», в 1917-м – роман «Метель».

После революции Чулков не пытался приспособиться к новой власти. Выпустил два сборника прозы «Посрамлённые бесы» (1921) и «Вечерние зори» (1924), сборник «Стихотворения» (1922).

Его мемуары «Годы странствий» (1930) вызвали мощный шквал обвинений в преувеличении Чулковым собственный роли.

В конце жизни занялся литературоведением: составлял и комментировал сочинения Тютчева, издал книги «Жизнь Пушкина» и «Как работал Достоевский», но ощутимого успеха они ему не принесли.

Умер он 1 января 1939 года.

О том, каковы его стихи, можно судить вот по этому стихотворению:

Какая в поле тишина! Земля, раскинувшись, уснула. Устав от солнечного гула, От хмеля терпкого вина. И я дремал, забыв, что ярость Страстей мятежных не прошла. Что не распутать мне узла, Завязанного мной под старость. Очнувшись, вспомнил о тебе, Моя ревнивая подруга, И сердце будто от недуга Запело жалобу судьбе. Но полно! Одолей унылость! Уныние ведь смертный грех: Не для себя живёшь – для всех, И безгранична Божья милость!

* * *

Об Алексее Ермиловиче Разорёнове известно мало. В основном из некрологов, появившихся в некоторых мелких печатных изданиях, откликнувшихся на смерть Разорёнова 22 ноября 1891 года (родился он в 1819 году). В «Саратовском Листке» (1891. № 25), посвящённом Разорёнову, некий А. К-ский пишет: «В высшей степени оригинально было видеть старика-лавочника в длиннополом (московском) полукафтане, декламирующего из-за прилавка целые монологи из «Гамлета», «Короля Лира», «Ляпунова», «Скопина-Шуйского», «Велизария» и других пьес и с чисто юношеским увлечением произносившего наизусть любимые места из «Демона», «Евгения Онегина», «Бориса Годунова» и «Громобоя»… Отдельным сборником его стихотворения ещё не были пока изданы; в них много искреннего, задушевного чувства; это не плоды фантазии, а песни пережитого и перечувствованного».

В память его кружком Московских самоучек издан был в Москве, в 1896 году, сборник стихотворений «Грёзы», в котором, кроме стихотворений современных самоучек, помещена автобиография, 7 стихотворений А. Е. Разорёнова и его портрет.

«Вся жизнь моя, – пишет Разорёнов в автобиографии, – прошла в тяжёлой борьбе за существование, среди нужды, лишений, тьмы невежества и людей, умом убогих.

Писательские стремления пробудились во мне очень рано, но большинству первых моих опытов не суждено было увидеть печати.

Писал много, печатал мало (в «Грамотее», «Рассвете» (сборник, изданный И. З. Суриковым), «Иллюстрированной Неделе», «Воскресном Досуге», «Радуге», «Московском Листке», «Новостях Дня», «Русском Курьере» и некоторых других), и всё, что было мной написано и напечатано, – всё это явилось прямо из души в такие минуты, когда я чувствовал непреодолимую потребность писать».

Всё это, добавим от себя, увы, исчезло. Кроме одного стихотворения, которое и сейчас известно каждому:

Не брани меня, родная, Что я так люблю его. Скучно, скучно, дорогая, Жить одной мне без него. Я не знаю, что такое Вдруг случилося со мной, Что так бьётся ретивое И терзается тоской. Всё оно во мне изныло, Вся горю я как огнём, Всё немило мне, постыло, Всё страдаю я по нём. Мне не надобны наряды И богатства всей земли… Кудри молодца и взгляды Сердце бедное зажгли… Сжалься, сжалься же, родная, Перестань меня бранить. Знать, судьба моя такая — Я должна его любить!

На это стихотворение сочиняли музыку немало композиторов. Но известным романсом оно стало на музыку Александра Ивановича Дюбюка, чьи песни вошли в репертуар почти всех известных певцов того времени.

Во втором томе антологии старинного русского романса автора-составители Елена и Валерий Уколовы под названием «Романсы московского гуляки» поместили почти весь багаж Дюбюка (1812–1898) – более ста романсов и песен. Особый очерк почти детективного характера авторы посвятили романсу «Не брани меня, родная».

* * *

С Юрой Левитанским мы одно время крепко дружили. Жили в одном доме. Ходили друг к другу в гости. Или вместе в гости к другим.

Я уже тогда понимал, что он поэт незаурядный. Хотя не гремел. Его не знали, как популярных. Думал, что узнают, когда он однажды в «Дне поэзии» выдал изумительные пародии на современных поэтов на сюжет зайчика, который вышел погулять, и охотника, который вышел пострелять. Юра оказался волшебником. Он обладал таким даром перевоплощения, что казалось: он вообще не писал этих стихов. Это писала Ахмадулина, это – Самойлов, это – Окуджава и т. п.

Потом вышла книжка пародий. Я успел написать о ней в «Литературке». Но книжка разошлась и больше не допечатывалась.

Тоже как-то прошла мимо ценителей. По телевизору гомерически хохотали над эпиграммами Александра Иванова, а то, что рядом с ним живёт великий и настоящий пародист, – любители веселиться не усвоили.

То же самое происходило и с его стихами. Юрий Давидович родился 22 января 1922 года. Лейтенантом воевал не только с Германией, но и в Манчжурии. Печатался со стихами во фронтовых газетах.

В Иркутске выпустил первый сборник «Солдатская дорога» (1948). Потом ещё несколько в Москве. Окончил Высшие литературные курсы при Литинституте.

То есть был из поколения Самойлова, Наровчатова, Винокурова, Ваншенкина. Но их знали, а его почти нет.

Есть какая-то тайна, сопровождающая стихи: одни сразу становятся известными читателям, другие – далеко не сразу, третьи – вообще могут стать известными после смерти автора.

Юра, начавший печататься в конце сороковых, становится известным в конце семидесятых. Кажется, с книги «Кинематограф». Но настоящая известность приходит к нему во время и после перестройки. И не только как к поэту.

Левитанский не скрывает своей радости по поводу падения советской власти. Очень рассчитывает, что не повторится больше российская трагедия. С удовольствием окунается в общественную борьбу. Ведёт себя бесстрашно и бескомпромиссно.

Ему вручают Госпремию РФ. Он обращается к вручавшему премию Ельцину с призывом немедленно остановить войну в Чечне.

25 января 1996 года в московской мэрии состоялся «круглый стол» московской интеллигенции против чеченской войны. Юра говорил очень эмоционально. Кончил, откинулся на спинку кресла и умер.

Одно из моих любимых стихотворений Левитанского:

Это город. Ещё рано. Полусумрак, полусвет. А потом на крышах солнце, а на стенах ещё нет. А потом в стене внезапно загорается окно. Возникает звук рояля. Начинается кино. И очнулся, и качнулся, завертелся шар земной. Ах, механик, ради бога, что ты делаешь со мной! Этот луч, прямой и резкий, эта света полоса заставляет меня плакать и смеяться два часа, быть участником событий, пить, любить, идти на дно… Жизнь моя, кинематограф, чёрно-белое кино! Кем написан был сценарий? Что за странный фантазёр этот равно гениальный и безумный режиссёр? Как свободно он монтирует различные куски ликованья и отчаянья, веселья и тоски! Он актёру не прощает плохо сыгранную роль — будь то комик или трагик, будь то шут или король. О, как трудно, как прекрасно действующим быть лицом в этой драме, где всего-то меж началом и концом два часа, а то и меньше, лишь мгновение одно… Жизнь моя, кинематограф, чёрно-белое кино! Я не сразу замечаю, как проигрываешь ты от нехватки ярких красок, от невольной немоты. Ты кричишь ещё беззвучно. Ты берёшь меня сперва выразительностью жестов, заменяющих слова. И спешат твои актёры, всё бегут они, бегут — по щекам их белым-белым слёзы чёрные текут. Я слезам их чёрным верю, плачу с ними заодно… Жизнь моя, кинематограф, чёрно-белое кино! Ты накапливаешь опыт и в теченье этих лет, хоть и медленно, а всё же обретаешь звук и цвет. Звук твой резок в эти годы, слишком грубы голоса. Слишком красные восходы. Слишком синие глаза. Слишком чёрное от крови на руке твоей пятно… Жизнь моя, начальный возраст, детство нашего кино! А потом придут оттенки, а потом полутона, то уменье, та свобода, что лишь зрелости дана. А потом и эта зрелость тоже станет в некий час детством, первыми шагами тех, что будут после нас жить, участвовать в событьях, пить, любить, идти на дно… Жизнь моя, мое цветное, панорамное кино! Я люблю твой свет и сумрак – старый зритель, я готов занимать любое место в тесноте твоих рядов. Но в великой этой драме я со всеми наравне тоже, в сущности, играю роль, доставшуюся мне. Даже если где-то с краю перед камерой стою, даже тем, что не играю, я играю роль свою. И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны, как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны, как сплетается с другими эта тоненькая нить, где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить, потому что в этой драме, будь ты шут или король, дважды роли не играют, только раз играют роль. И над собственною ролью плачу я и хохочу. То, что вижу, с тем, что видел, я в одно сложить хочу. То, что видел, с тем, что знаю, помоги связать в одно, жизнь моя, кинематограф, чёрно-белое кино!

* * *

С Володей Павлиновым меня познакомил Владимир Костров, который работал в «Смене», зазвал меня к себе в кабинет и подарил сборник «Общежитие». Это была коллективная книжка четырёх поэтов, выпущенной «Молодой Гвардией» в 1961 году. Павлинов зашёл к Кострову, когда тот сочинял надпись на книге для меня.

Мы познакомились, и я спросил Кострова: не собираются ли к нему наведаться ещё два автора общежития – Олег Дмитриев и Митя Сухарев? Нет, оказывается, что Павлинов зашёл случайно, а не специально.

Кстати, он был единственный из этой четвёрки поэтов, с кем я до сих пор не был знаком.

Я пообещал «Смене» статью об «Общежитии». Пришёл домой и стал читать книгу. И вот незадача – стихи Павлинова мне не понравились больше других. Там явно выигрывал у всех Митя Сухарев.

Что поделать? Как воспринял, так и написал.

А потом ещё долго Владимир Константинович Павлинов (родился 22 января 1933 года) был сух со мной при встрече. Одно время мы в «Литературной газете» сидели в кабинете вместе с поэтом Анатолием Жигулиным, которого полюбил и всячески опекал Павлинов. Мне он кивал, входя к Толе и уходя вместе с ним (обычно в ЦДЛ). На этом наше общение заканчивалось.

Я не помню, кто в «Литературке» положительно отрецензировал книгу Павлинова «Лицо». Помню только, что он пришёл ко мне в кабинет с женщиной (очевидно, с женой), и та вытащила из сумки бутылку водки. «Это вам», – сказала она. «За что? – удивился я и сказал: – уберите бутылку назад!» «За доброту вашу», – сказала женщина, а Володя, набычившись, предложил: «Может, мы её махнём на троих?» и достал из портфеля хлеб и колбасу.

Наверное, я не стал бы пить, но дверь моего кабинета распахнулась, и вошёл мой дружок, с которым мы выпивали часто, сотрудник международного отдела Лёва Токарев. «А вот он я! – сказал Лёва, – глядя на бутылку. – За что предлагаете?»

Так наши отношения с Павлиновым вошли в норму.

Нет, друзьями мы не стали. И отношение к нему, как к поэту, я не поменял. Но по-человечески он стал мне симпатичен. Узнав его поближе, я понял, что это был порядочный, честный человек. Понял я и то, что он живёт в плохо устроенном быту.

При жизни он выпустил шесть книжек. Какие-то его стихи стали песнями. Да и я, очевидно, был слишком уж строг к Володе. Была-была у него своя интонация. Это я обнаружил, увы, после его смерти (а он умер раньше всех своих товарищей по «Общежитию» 22 марта 1985 года), когда взял его книжки и стал их неторопливо читать. Как же я не заметил такого абсолютно самобытного стихотворения?

Ты так нежно и так несмело В час, когда засыпал залив, Отдала мне всё, что имела, Ничего взамен не спросив!.. Режут тени наискосок Рыжий берег в полосках ила. Я готов целовать песок, По которому ты ходила. Старый пруд затянула ряска, Укатилась волна, звеня, Но твоя голубиная ласка До сих пор убивает меня. Я брожу по песку годов, Болью полный, любовью полный, Но не вижу твоих следов: Их, наверное, смыли волны.

А ведь он и был таким, Владимир Константиновичем, благодарным, не забывающим добра, всегда старавшийся дать понять тебе, что помнит об этом!

* * *

Виссарион Михайлович Саянов оказался в Сибири с пяти лет, куда проследовал за родителями, осуждёнными на каторгу, а потом на вечное поселение в Иркутской губернии. Детство писателя прошло на знаменитых Ленских приисках. Да и псевдоним он, чья настоящая фамилия Махнин, взял в честь Саянского хребта.

В 1922 году союз горнорабочих откомандировал Саянова в Петроградский университет.

Саянов был активным участником пролетарского литературного движения. В 1923 году вошёл в ленинградскую ассоциацию пролетарских писателей (ЛАПП), был членом правления РАПП и ЛАПП, членом редколлегий выпускаемых этими ассоциациями журналов.

Его первый сборник «Фартовые года» (1926–1927) был хорошо принят литераторами и публикой. Всем нравился его язык с элементами блатной лексики.

Другие сборники встречали не такой горячий приём, но за Саяновым утвердилась слава певца комсомольской молодёжи, героики гражданской войны.

Вместе с тем Саянов пишет и литературоведческие книги, в которых оценивает современную ему литературную ситуацию. «Современные литературные группировки» (1928), ««От классиков к современности» (1929), «Очерки по истории русской поэзии XX века» (1929), «Начала стиха» (1930).

Поэмы, за которые взялся было Саянов, оказались ему не по плечу. И он оставляет большую стихотворную форму ради большой прозаической формы. В 1930-е годы вышли книги повестей Саянова: «Подруга верная моя» (1930), «Остров Мадагаскар» (1932), «Олегов щит» (1933), «Две реки» (1936), «Страна отцов» (1937), «Детство на Негаданном» (1938).

В 1939-м Саянов вместе с армией участвует в военных походах в качестве корреспондента «Ленинградской правды» в Западную Украину и в Западную Белоруссию. В финской войне работает корреспондентом газеты ленинградского военного округа «На страже Родины». А в Великой Отечественной он в группе писателей при политуправлении ленинградского фронта.

В годы войны он выпускает книгу «Фронтовые стихи» (1941), почти удавшуюся ему поэму «Повесть о Кульнёве» (1942), много современной и исторической прозы. В качестве корреспондента «Ленинградской правды» Саянов присутствует в Нюрнберге на судебном процессе над фашистскими преступниками, пишет об этом «Нюрнбергский дневник» (1948).

Саянов активен в своей общественной деятельности: входит в редколлегии «Библиотеки поэта», «Литературная учёба» (1931–1933), возглавляет журнал «Ленинград» (1944–1946).

Как известно, этот журнал попал под знаменитое постановление ЦК 1946 года о журналах «Звезда» и «Ленинград».

Выступая на заседании, решавшем судьбу журналов и их редакторов, Сталин сказал: «Я бы хотел, чтобы Саянов остался в качестве главного редактора, если он берётся, если у него хватит мужества действительно руководить боевым таким журналом. Бывает так, что журнал – это почтовый ящик, всё что приносят в почтовый ящик – принимают. Чем отличается журнал от почтового ящика? Тем, что плохое откладывает, а хорошее пускает. Если тов. Саянов способен вести дело так, чтобы «Звезда» не превратилась в почтовый ящик и в складочное место, а чтобы «Звезда» был журналом, руководящим писателями, которые пишут, и давал бы ведущую линию направления, я бы выступил за Саянова».

Тем не менее вместо Саянова главным в «Звезду» назначают партийного работника Еголина. Правда, в отличие от главного редактора «Ленинграда», получившего выговор, Саянов обходится без наказания. И на следующий день пишет Сталину: «Дорогой Иосиф Виссарионович! Невозможно найти слова, которые достаточно полно выразили бы чувство благодарности Вам, живущее в моём сердце. Добрые Ваши слова – самое большое счастье моей жизни. Я не могу, да и до конца дней моих не смогу, вспоминать о них без радостных слёз. Вы спрашивали у меня, есть ли у меня мужество и воля, чтобы вести дальше редакционную работу. Я так был взволнован на собрании, что ничего не смог ответить на Ваш вопрос. Позвольте же теперь сказать, что силы для выполнения порученного дела я найду и, если это потребуется, всем своим опытом, знаниями и практической черновой работой буду помогать новому редактору «Звезды». Преданный Вам В.Саянов».

Такая сервильность приветствуется и вознаграждается. Тем более что Саянов дорожит перепиской с вождём. Пишет ему новое письмо, едва закончив прозаическую вещь: «Буду счастлив, если до Вас дойдёт прилагаемая к настоящему письму книга, которую я передал через окошко Кремлёвской комендатуры. Два года назад на заседании в ЦК, во время обсуждения вопроса о «Звезде», Вы оказали мне незабываемую моральную поддержку. Ваши слова были особенно дороги для меня, потому что дали мне возможность работать над завершением трёх монументальных романов о нашем времени, которым я отдал почти двадцать пять лет упорного и непрерывного труда. «Небо и земля» – первый (и самый меньший по объёму) из этих трёх романов. В ближайшие четыре года я закончу два других романа. У каждого писателя своя судьба и свои мечты, я же всегда мечтал только об одном – о счастье трудиться в родной литературе, перед которой Вы поставили такие великие цели. Мне хочется, чтобы Вы знали, что на решение ЦК я ответил так, как ответил бы на моём месте каждый советский человек, – неустанным и напряжённым трудом. С чувством глубочайшей преданности и сердечной благодарности В.Саянов – 15.6.1948 г.».

Нетрудно догадаться, что «Небо и земля» уже в следующем 1949 году получит сталинскую премию. Правда, 3 степени.

После смерти Сталина Саянов работает над расширением романа. Но хорошей вещи из него не получилось.

Умер Саянов 22 января 1959 года (родился 16 июня 1903-го).

* * *

За свою жизнь Александр Александрович Шаховской написал более ста драматических произведений (комедии, водевили, дивертисменты, оперы), большинство из которых до сих пор не опубликовано.

Но из того, что опубликовано и поставлено, видно, что он был человек, весьма одарённый. Пушкинское в «Онегине»: «Там вывел колкий Шаховской / Своих комедий шумный рой» появилось не зря: комедии Шаховского действительно были событиями тогдашнего русского театра.

Он нападал на «арзамасцев» будучи членом «Беседы любителей русского слова». Подозревают, что в комедии «Липецкие воды» Шаховской под именем Фиалкина вывел Жуковского. «Арзамасцы» отомстили язвительными эпиграммами, которыми владели лучше, чем члены «Беседы».

Фактически, начиная с 1802 и по 1826 год, Шаховской руководил петербургскими театрами. Но в 1826-м, поссорившись с директором Императорских театров, вышел на пенсию, принялся за написание мемуаров.

Всё-таки жаль, что далеко не всё из наследия Шаховского опубликовано. Он иногда достигал в своих вещах больших высот. И кто знает, что лежит сейчас под спудом в его архиве?

Он умер 22 января 1846 года (родился 24 апреля 1777-го).

* * *

Его фамилия известна прежде всего по знаменитой иронической цитате Пастернака: «Бедный Пушкин! Ему следовало бы жениться на Щёголеве и позднейшем пушкиноведении, и всё было бы в порядке. Он дожил бы до наших дней, присочинил бы несколько продолжений к «Онегину» и написал бы пять «Полтав» вместо одной».

Так отреагировал Пастернак на довольно скандальную книгу Павла Елисеевича Щёголева «Дуэль и смерть Пушкина» (1916, 1917, 1936).

Я тоже считаю, что не следовало Щёголеву выставлять напоказ публике пушкинское грязное бельё: книга Щёголева грешит пересказом сплетен.

Обидно за Щёголева. Учёный он очень крупный. Много сделал хорошего и как историк. И как архивист.

К примеру, он после Февральской революции был членом Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства и разбирал архивы царской полиции.

После Октябрьской революции – один из организаторов Петроградского историко-революционного архива. Один из создателей Музея революции в Петербурге.

Его широкий диапазон научных интересов получил воплощение в более 6000 написанных им работ – от истории декабристов до петрашевцев, до изучения и возвращения на родину архивов царских эмигрантов. Ему мы обязаны почти восстановлением архива Владимира Печерина.

Был крупнейшим библиофилом своего времени. В 1919 году часть своего собрания Щёголев передал публичной библиотеке.

Умер 22 января 1931 года (родился17 апреля 1877-го). После его смерти вдова и сын распродали бóльшую часть библиотеки. Так что около 1200 томов, проданных вдовой, попало через ленинградскую «книжную лавку» в библиотеку дома писателей имени В. Маяковского.

* * *

Дебютировал Борис Константинович Зайцев в 1901 году рассказом «В дороге». С 1907 года стал членом Общества любителей российской словесности.

В августе 1917 года болел воспалением лёгких. В 1922 году был избран председателем московского отделения Всероссийского Союза писателей.

Революцию и гражданскую войну воспринял трагически: были убиты племянник и пасынок писателя. Сам он был арестован за активное участие в Помголе (организация помощи голодающим), затем едва не умер от сыпного тифа.

В июне 1922 года Зайцев с семьёй переезжает в Берлин. В сентябре 1923-го переезжает в Италию, в декабре – в Париж, живя в котором, одновременно с октября 1925 стал редактором рижского журнала «Перезвоны».

С 1925 по 1929 Зайцев публикует в разных журналах первую часть дневниковых записей «Странник».

Занимался подборкой биографических материалов Тургенева, Чехова, Жуковского. Впоследствии опубликовал о каждом из этих писателей книги.

Продолжает публиковать дневниковые записи и во время войны. В 1947 его избирают Председателем союза русских писателей во Франции.

Очень плодовитый писатель. Уже первое его собрание сочинений, изданное в Москве в 1916–1919 годах, насчитывало семь томов.

В 1923-1925-м опубликовал роман «Золотой узор».

Написал «Алексей Божий человек» (1925), «Преподобный Сергий Радонежский» (1925), издал книги путевых очерков «Афон» (Париж, 1928), «Валаам» (Таллин, 1936). Совершил паломничества в монастыри в 1927 и в 1935.

Автор биографической тетралогии «Путешествие Глеба» (1 – 1937, 2 – 1948, 3 – 1950, 4 – 1953).

В 2009 году в России издан его «Дневник писателя».

Умер Борис Константинович 22 января 1972 года (родился 10 февраля 1881-го).