Всеволод Владимирович Крестовский в 1886 году вступил унтер-офицером в 14 уланский Ямбургский полк, расквартированный в Гродно. И уже в 1873-м выпустил «Историю 14 уланского Ямбургского полка» и был в 1874 году переведён в гвардию. По предложению Александра II составил «Историю л. – гв. Уланского Его Величества полка» (1876). Принимал участие в качестве журналиста, прикомандированного правительством к штабу действующей армии в русско-турецкой войне 1877–1878. В 1880–1881 секретарь при начальнике Тихоокеанской эскадры, с 1882 года – чиновник особых поручений при туркестанском генерал-губернаторе. С 1892 года и до конца жизни (умер 30 января 1895 года; родился 23 февраля 1840-го) был редактором газеты «Варшавский дневник».

В литературу вошёл своим романом «Петербургские трущобы» (отдельное издание в 4 томах вышло в 1867 году). Роман повествует обо всех слоях жизни российской столицы. При выходе был очень популярен. Лесков, например, считал этот роман «самым социалистическим романом на русском языке».

В прошлом веке в девяностых годах роман Крестовского как бы выплыл из забвения. По мотивам романа в 1994 году был снят сериал «Петербургские тайны». Правда, сильно видоизменённый по сравнению с романом. Авторы фильма использовали только начало романа, переписали сюжетную канву и характер действующих лиц. В 1998 году к уже отснятым 48 сериям прибавили ещё 12 под названием «Развязка «Петербургских тайн»», где авторы дали полную волю фантазии, сняли трагический конец романа, поменяв его на хеппи-энд, и ещё более изменили характер действующих лиц романа.

Но в то время, когда роман печатался, он был чрезвычайно актуальным для современников.

Крестовский писал и до романа. Начинал со стихов, которые, правда, критики не одобрили. Хотя некоторые стихотворения Крестовского стали популярными романсами: «Под душистою ветвью сирени», «Прости, на вечную разлуку». А баллада «Ванька-ключник» сделалась известной народной песней.

Крестовский – автор либретто оперы Н.А. Римского-Корсакова «Псковитянка» по одноимённой драме Л. Мея.

Физиологические очерки Крестовский издал в 1865 году в трёх книгах: «Петербургские типы», «Петербургские золотопромышленники» и «Фотографические карточки петербургской жизни».

Писал Крестовский антинигилистические романы «Панургово стадо» (1869) и «Две силы» (1874), которые в совокупности составили дилогию «Кровавый пуф. Хроника о новом Смутном времени Государства Российского» (в 4 томах, 1875).

И наконец, позорная страница в творчестве Крестовского. Точнее, позорное завершение его творчества. Он пишет антисемитский роман-трилогию под условным названием «Жид идёт»: «Тьма египетская» (1888), «Тамара Бендавид» (1890) и «Торжество Ваала» (оставленный незаконченным в 1891 году).

Даже консервативное критика отметила падение мастерства Крестовского в этих романах. «Сухо, скучно, книжно, – писал В.Н. Буренин, – и отдаёт посредственностью».

Нет, наверное, недаром многие русские писатели отвернулись от Крестовского в 90-х. Достоевский, например, указывал на способность Крестовского «к дурным поступкам». А Аполлон Григорьев – на «разврат ума», которым «пересиливается его прекрасное и мягкое сердце».

* * *

Слуцкий писал о нём:

Это Коля Глазков. Это Коля, шумный, как перемена в школе, тихий, как контрольная в классе, к детской принадлежащий расе. Это Коля, брошенный нами в час поспешнейшего отъезда из страны, над которой знамя развевается нашего детства. Детство, отрочество, юность — всю трилогию Льва Толстого, что ни вспомню, куда ни сунусь, вижу Колю снова и снова. Отвезли от него эшелоны, роты маршевые отмаршировали. Все мы – перевалили словно. Он остался на перевале.

На войну Николай Иванович Гладков, родившийся 30 января 1919 года, не попал по медицинским показателям. Сейчас появились публикации, намекающие, что Глазков просто «откосил» от армии. Но я знал его лично. «Откосить», то есть обмануть кого-то Коля был не способен. Да, совершенно определённо он был с психическими отклонениями.

Всю войну он зарабатывал себе на хлеб тем, что рубил дрова москвичам. О чём писал в стихах:

Живу в своей квартире Тем, что пилю дрова. Арбат, 44, Квартира 22.

Физической силы он был огромной. Любил её демонстрировать: предложить кому-нибудь выжать как можно бóльшую цифру на динамометре, а потом выжать самому намного больше.

Моё знакомство с его поэзией началось с четверостишия:

Я на мир взираю из-под столика Век двадцатый – век необычайный Чем столетье интересней для историка Тем для современника печальней.

Не помню уж, в какой из московских газет в конце пятидесятых бомбили самиздатовский журнал «Синтаксис». Но эту цитату я запомнил сразу. И с Сашей Ароновым через некоторое время посетили Глазкова, с которым я и познакомился.

Коля оглушил феерической иронией своих стихов. «У меня их много», – предупредил он и читал весь вечер. «Заходите, – сказал он, провожая нас, – продолжим чтение».

Я любил бывать у него. Всегда среди уже знакомого находилось у Коли что-то новое, мною не слышанное. Не скажу, что всё написанное им, мне нравилось. У него было много трухи. Кстати, именно её печатали чуть позже, когда стали выпускать его книги. Но я всё прощал ему за его лучшие вещи.

За:

Господи, вступися за Советы, Сохрани страну от «высших рас», Потому что все твои заветы Нарушает Гитлер чаще нас.

За:

Мне говорят, что «Окна ТАСС» Моих стихов полезнее. Полезен также унитаз, Но это не поэзия.

За:

От моря лжи до поля ржи Дорога далека.

За:

И неприятности любви В лесу забавны и милы: Ее кусали муравьи, Меня кусали комары.

За:

Тает снег, лежащий на крыше, Ибо так установлено свыше.

Но чувствую, пора остановиться. Долго ещё можно цитировать. Много ещё можно цитировать. Глазков это предвидел. Потому и писал:

Поезд едет ду-ду-ду, Чрезвычайно скоро. Он везёт не ерунду, А стихи Глазкова. И за будущие дни Я не беспокоюсь, Потому что искони Верю в этот поезд.

Умер Николай Иванович Глазков 1 октября 1979 года.