Вадим Габриэлевич Шершеневич (родился 5 февраля 1893 года) учился много. Сперва в Мюнхенском, затем в Московском университетах на филологическом, потом в том же Московском, но на юридическом и математическом факультетах.

Первый сборник стихов «Весенние проталинки» вышел в 1911 году.

Шершеневич перебрал многие «измы» для подражания. В первой книжке он подражал Бальмонту. Во второй «Carmina» (1913) – Блоку.

В 1913-м он создал группу эгофутуристов «Мезонин поэзии». В 1914-м редактировал «Первый журнал русских футуристов». Оказавшись на фронте, он поступил вольноопределяющим в автомобильную часть. Автомобиль придал скорости и мобильности его поэзии. Не зря он назвал свою новую книгу «Автомобильная поступь» (1816). А в предисловии к ней писал о её абсолютной новизне: «Наша эпоха слишком изменила чувствование человека, чтобы мои стихи были похожи на произведения прошлых лет. В этом я вижу главное достоинство моей лирики, она насквозь современна».

Ещё прежде Бенедикт Лившиц назвал Шершеневича «самовлюблённым графоманом». Похоже, что Шершеневич готов был оправдать эту характеристику.

Хотя во время Гражданской вместе с Маяковским оформлял «Окна РОСТА». Принимал участие в создании Всероссийского союза поэтов. Стал в мае 1919 председателем этого союза.

Однако в 1918 вместе с Есениным и Мариенгофом учредил «Орден имажинистов», декларация, написанная Шершеневичем, заставляет вспомнить о «самовлюблённом графомане»: «Скончался младенец, горластый парень десяти лет от роду (родился 1909 – умер 1919), издох футуризм. Давайте грянем дружнее футуризму и футурью – смерть! Академизм футуристических догматов, как вата, затыкает уши всему молодому. От футуризма тускнеет жизнь…»

И дальше – о своём – «новом»: «Образ, и только образ. Образ – ступнями от аналогий, параллелизмов – сравнения, противоположения, эпитеты сжатые и раскрытые, приложения политематического, многоэтажного построения – вот оружие производства мастера искусства. Всякое иное искусство – приложение к «Ниве». Только образ, как нафталин, пересыпающий произведение, спасает это последнее от моли времени. Образ – это броня строки. Это панцирь картины. Это крепостная артиллерия театрального действия. Всякое содержание в художественном произведении так же глупо и бессмысленно, как наклейки из газет на картине. Мы проповедуем самое точное и ясное отделение одного искусства от другого, мы защищаем дифференциацию искусств…»

И хотя эту декларацию подписали и друзья Шершеневича Р. Ивнев. С. Есенин, А. Мариенгоф, характеризовала она в основном поэзию Шершеневича.

Он печатает стихи в журнале имажинистов «Гостиница для путешествующих в прекрасном», завлекая публику эпатажностью, интересом к гаерству. Состязался с Маяковским в разработке акцентного стиха. Любил тактовик и диссонансную рифму.

Написал книгу об имажинизме «2х2=5» (1920) и книгу-эссе о своих товарищах «Кому я жму руку» (1921).

Последнюю книгу оригинальных стихов назвал «Итак итог» (1926). Она последовательно построена на рифмах-диссонансах. И посвящена своей второй жене, покончившей с собой.

Кроме поэзии Шершеневич работал в искусствоведении. Его книга «Игорь Ильинский» выдержала два издания. Работал в кино, и театре. Переводил на русский язык пьесы Шекспира, Корнеля, Рильке. Перевёл целиком «Цветы зла» Бодлера. Работал над книгой мемуаров «Великолепный очевидец», которую не смог напечатать при жизни.

Умер Шершеневич в эвакуации на Алтае 18 мая 1942 года.

Стихи его в основном экспериментальны. Как этот «Принцип развёрнутой аналогии»:

Вот, как чёрная искра, и мягко и тускло, Быстро мышь прошмыгнула по ковру за порог… Это двинулся вдруг ли у сумрака мускул? Или демон швырнул мне свой чёрный смешок? Словно пот на виске тишины, этот скорый, Жёсткий стук мышеловки за шорохом ниш… Ах! Как сладко нести мышеловку, в которой, Словно сердце, колотится между рёбрами проволок мышь! Распахнуть вдруг все двери! Как раскрытые губы! И рассвет мне дохнёт резедой. Резедой. Шаг и кошка… Как в хохоте быстрые зубы. В дёснах лап её когти блеснут белизной. И на мышь, на кусочек Мной пойманной ночи, Кот усы возложил, будто ленты веков, В вечность свесивши хвостик свой длинный, Офелией чёрной, безвинно — Невинной, Труп мышонка плывёт в пышной пене зубов. И опять тишина… Лишь петух – этот маг голосистый, Лепестки своих криков уронит на пальцы встающего дня… … Как тебя понимаю, скучающий Господи чистый, Что так часто врагам предавал, как мышонка меня!..

* * *

Иван Федорович Варрава (родился 5 февраля 1925 года) ушёл на фронт со школьной скамьи. Получил тяжёлое ранение и контузию. Оставил стихотворную подпись на стене Рейхстага.

Поступил учиться на заочное отделение Киевского университета. Начал печататься. Его стихи оценили Твардовский, Сосюра. По их рекомендации переведён из Киевского университета в Литературный институт, который окончил в 1953 году. В 1954-м вышла первая книжка «Ветер с Кубани», за которую Варраву принимают в Союз писателей.

В конце 1950-х окончил Высшие сценарные курсы.

При участии Варравы был создан альманах «Кубань» и возрождён Кубанский народный хор.

Собирал народные казачьи песни. В 1966-м выпустил сборник «Песни казаков Кубани».

В 1971–1974 – ответственный секретарь Краснодарской краевой писательской организации.

В 2000–2001 годах был заместителем главного редактора альманаха «Кубань».

На стихи Варравы написаны песни профессиональными и самодеятельными композиторами.

По поводу Варравы я прочитал, что современники называли его «кубанским Пушкиным» и «Кубанским Кобзарём».

Мне кажется, что современники сильно преувеличивали возможности кубанского стихотворца:

Красиво мальчики играют В войну, прошедшую давно: Кричат, куражатся, стреляют, Рейхстаг штурмуют, как в кино. Я тоже в канувшие лета В войну такую же играл — Рубал, стрелял из пистолета И города и веси брал. Прошли забавы и гулянки, Мои погодки подросли: Пропели трубы марш «Славянки», И нас по тракту повезли. Мы шли в атаку на ученье, Кричали гулкое «ура!..» Была учёба в ополченье Как повзрослевшая игра. Когда ж сошлись стеной на стенку, Металл куроча о металл, Земляк сердешный Сеня, Сенька… Упал и больше не вставал. А где-то втайне нам казалось, Что всё закончится игрой. От роты горсточка осталась В бою под Лысою горой. Ах, Сеня, Сенька… Сеня, друг мой! Видать, каюк твои дела. Такая кроха, пуля-дура, А жизнь огромную взяла! Ну как же можно, как тут можно?… И у-ух!.. – снаряд по блиндажу, Взрывной волной на землю брошен, В пыли клубящейся лежу. Ещё вчера, призвав нас к норме, Вещал Карпенко, старшина: – Теперь вы все в защитной форме, Война, не игрище… – война! — Свою отковывая ярость, Крепчала воинская рать, Да так, что мальчикам досталось На всё столетье нас играть.

Ну, о каком «Пушкине» тут можно говорить? «Видать, каюк твои дела» – это после того, как сказано: «Упал и больше не вставал»! Зачем же это предположительное «видать»? А рифма: «друг мой-дура»? Вряд ли Пушкин или Шевченко соблазнились бы такой!

Понятно, почему предисловия к книгам Варравы писали Н. Доризо, В. Фирсов, И. Стаднюк. Они, ясное дело, могли называть Варраву, скончавшегося 13 апреля 2005 года, «Пушкиным». Доризо, например, и самого себя Пушкиным называл.