Иван Фотиевич Стаднюк (родился 8 марта 1920 года) в 1941 году окончил военно-политическое училище. Воевал, стало быть, как политрук. Но выступал как сотрудник фронтовых газет.
После войны написал несколько повестей и несколько киносценариев. В том числе «Максим Перепелица» (1955).
В 1965–1972 годах работал заместителем главного редактора журнала «Огонёк». Ушёл писать большое эпическое полотно «Война». Написав 3 тома, довёл повествование до июля 1941 года.
Разумеется, он не только писал. Был секретарём Московской писательской организации, членом правления Союза писателей СССР. Возможно, поэтому, не дожидаясь окончания «Войны», ему уже в 1983-м вручили Госпремию СССР. А сразу после перестройки ему стало не до «Войны». Он написал «Исповедь сталиниста» (1993). Хотя мог бы и не исповедоваться: «Война» очень чётко обозначила его пристрастия.
Умер 30 апреля 1994 года.
* * *
Орест Михайлович Мальцев (родился 8 марта 1906 года) участвовал в освобождении Западной Украины и Северной Буковины. В 1941–1945 работал в дивизионной газете. Опубликовал несколько рассказов, повесть «Весенняя свежесть» (1961), романы «Горы тронулись» (1929), «Поход за Дунай» (1960), «Блики на море» (1967).
Можно с уверенностью утверждать, что ни он сам, ни эти его вещи не остались бы в литературе, если б не роман «Югославская трагедия» (1951), отмеченный сталинской премией 2 степени.
То есть, по лживости изложения событий и явно заказному характеру этот роман остаётся не в истории литературы, а в истории литературных скандалов.
Мальцев написал пасквиль. Он оболгал даже партизанское движение в Югославии, представив его сочувствующим фашистам.
Что же до руководителей Югославии Тито, Ранковича, то они действуют как заядлые американские шпионы: ведут двойную игру со Сталиным, который, разумеется, их насквозь видит.
Мальцев умер 26 мая 1972 года. То есть через много лет после нормализации советско-югославских отношений и восстановления исторической правды. Неужели не стыдился своей чудовищной лжи? Или поступал, как один наш редактор-член редколлегии «Литературной газеты», которого в узком кругу упрекнула одна только что познакомившаяся с ним женщина: как он может спокойно относиться к тому, что его отдел публикует откровенное враньё о Солженицыне. «А что я, – заюлил член редколлегии, – я человек подневольный!» И уже через короткое время забыл об этом упрёке.
* * *
Помню недовольство одного нашего общего с Чухонцевым друга, когда Олег прочитал своё двустишие:
Друг не соглашался признавать эти строчки стихами. По его оценке, Чухонцев написал необработанный черновой набросок.
Я и тогда не согласился с ним. И сейчас, перечитав двустишие, не согласен.
Давайте поэкспериментируем – поменяем слова в двустишии местами:
Что-нибудь изменилось? Изменилось. Оказавшись на периферии, выведенное из-под прежней ударности обстоятельство места «во сне» поменяло жанрово-видовой характер высказывания, сделав его прозаической констатацией факта, прозаическим куском, обрубком неоконченной слегка ритмизованной прозы.
Или, если угодно, началом стихотворения. Человек сообщает о своей впечатлительности или лучше сказать – о своей сентиментальности: школа, мимо которой ему довелось проходить во сне, так подействовала на него, что он разрыдался, не в силах сдерживаться. Однако почему школа вызвала нервное потрясение у спящего, он не объяснил. Естественно поэтому ждать, что сообщение будет продолжено.
А двустишие Чухонцева никаких дополнительных мотивировок не требует.
«Во снЕ Я…» – йотированный «я» («йа), продолжающий гласный «е», словно передаёт всхлипывание спящего. К тому же такое продолжение сообщения «во сне» сцепленным с «я» как бы продлевает слезливое состояние спящего, которое, как выясняется, есть борьба героя с самим собой. И борьбу эту, как зафиксировал конец стихотворения, герой проиграл, не смог сдержаться, – «разрыдался». Конечно, видение школы тут очень важно. Как душевный повод, то есть как импульс зародившегося чувства, всю полноту которого – от возникновения до проявления – вобрало в себя двустишие Чухонцева.
На мой вкус, Олег Григорьевич Чухонцев (родился 8 марта 1938 года) является выдающимся писателем современности. С самого начала он не был, так сказать, начинающим. Что отмечали все писавшие в шестидесятых о Чухонцеве. Я имею в виду благожелательные отзывы. И только на журнальные публикации. Потому что первую книжку ему пришлось назвать «Из трёх тетрадей» – и друзья даже по названиям знали, что одна «тетрадь» должна была именоваться «Замысел» (1960), вторая – «Имя» (1966) – вышла эта книжка в 1976-м, когда, наконец, развеялся скандал, затеянный работником ЦК Мелентьевым, который под псевдонимом оповестил литературную общественность, что стихотворение «Повествование о Курбском» на самом деле представляет собой апологию генерала Власова.
Да и вышла книжка «Из трёх тетрадей» сильно урезанная цензурой. Как, впрочем, и следующая «Слуховое окно». Не поленитесь, сравните стихи в них с теми же стихами, но уже не общипанными цензором. Вы убедитесь, что иные стихи отрезаны чуть ли не наполовину.
Только с книги «Ветром и пеплом» (1989) предстал перед читателями настоящий Чухонцев – умный, гуманный, ироничный. Очень, надо сказать, разный. В этом смысле он несколько похож на Пастернака – вроде с каждой новой книгой и он новый. И в то же время не настолько, чтобы не отличить его от старого.
Вот давнее его стихотворение, нисколько не устаревшее. Поэт взял для него эпиграф из «Слова о полку Игореве»: «Что ми шумить что ми звенить давеча рано пред зорями»: