«Избегай многословия. Отдавай себе ясный отчёт в том, зачем ты вступил в разговор. Говори просто, чётко и понятно. Избегай однообразия речи. Владей основными правилами культуры языка. Умей находить общий язык. Умей не только говорить, но и слушать. Следуй высоким образцам. Помни, что вежливость и благожелательность – основа культуры речевого поведения. Помни, что ты имеешь право нарушить любую заповедь, если это поможет лучше достичь поставленной цели общения».

Эти десять заповедей Татьяна Григорьевна Винокур, родившаяся 10 августа 1924 года, озвучила в интервью, данном ею корреспонденту, в 2002 году.

Но, кажется, следовала им всю свою творческую жизнь.

«Таня, дочь Григория Осиповича Винокура, великого русского учёного, одного из основоположников «московской лингвистической школы», была увезена в эвакуацию осенью 1941-го. В знаменитом писательском Чистополе она страдала, рвалась в Москву и в итоге сбежала оттуда судомойкой на речном военном пароходе», – писала о ней её подруга и одноклассница, искусствовед Нея Зоркая.

Сбежав в Москву, она поступила на теоретическое отделение Московской консерватории, отучившись на нём два года (1942 – 1943). Наверное, это объясняет красивую модуляцию её голоса, о которой говорят многие (к примеру, академик Ю.С. Степанов), слушавшие её передачи «Беседы о русском языке» на «Радио России».

Она, известный лингвист, доктор филологических наук, сотрудница Института русского языка АН СССР, сама интересовалась и умела заинтересовать читателя проблемами стилистики художественной речи и разговорной речи, умела живо рассказывать в своих книгах об истории русского языка.

«Книжка Ваша многому научила меня, – писал ей Корней Иванович Чуковский, – прочитав книгу Т. Винокур «Древнерусский язык». – Я не знал, что капуста происходит от capitum, что верблюд от готтского ulblandis, что первичное значение ноги – копыто».

Кстати, в том же письме К.И. Чуковский опровергает распространённую версию о Достоевском, обогатившем якобы русский язык словом «стушеваться»: «Слово стушеваться не было новообразованием Достоевского. Оно существовало у чертежников – и было обычным в Инженерном училище, где он обучался. Д.[остоевский] только расширил его применение».

Татьяна Григорьевна трагически погибла под колёсами автомобиля 22 мая 1992 года.

* * *

Мать поэтессы Веры Михайловны Инбер, родившейся 10 июля 1990 года, была двоюродной сестрой Льва Троцкого. Это в дальнейшем во многом определило судьбу поэтессы. Тем более что ещё в 1925 году в своём стихотворном сборнике «Цель и путь» она поместила стихотворение, посвящённое Троцкому «Ни колебаний. Ни уклона…». В нём писала:

Троцкий поспособствовал родственнице укрепиться в литературе, где ей жилось поначалу вольготно. С ней дружат литераторы. Прочитав её строчки: «Ой ты гой еси царь-батюшка, / Сруби лихую голову!», Маяковский отозвался озорной эпиграммой: «Ах, у Инбер, ах, у Инбер что за глазки, что за лоб! / Так всю жизнь бы любовался, любовался на неё б!» Её приглашают принять участие в коллективном романе, который напечатан с подачи кольцовского журнала «Огонёк» под заглавием «Большие пожары». Роман заканчивался оповещением: «Продолжение событий – читайте в газетах, ищите в жизни! Не отрывайтесь от неё! Не спите! «Большие пожары» позади, великие пожары – впереди». Для Инбер великим пожаром оказалось смещение её двоюродного дядю со всех постов и высылка его за границу.

Нужно было очень сильно постараться, чтобы Сталин простил ей факт такого родства. И Вера Инбер очень старалась, что и зафиксировал в своём известном «Лексиконе русской литературы XX века немецкий славист Вольфганг Казак: «Инбер начинала как одарённая поэтесса, но растеряла свой талант в попытках приспособиться к системе. Её безыскусно рифмованные стихи порождены рассудком, а не сердцем; её стихи о Пушкине, Ленине и Сталине носят повествовательный характер. Отличительными особенностями поэм Инбер, посвящённых актуальным темам советской действительности, являются однообразие, растянутость; они далеко не оригинальны».

Да, ранние её стихи с последующими сравнения не выдержат. Исчезла страсть, желание высказаться о том, что тебя действительно волнует. Стихи её и проза стали похожи на старательно выполненные ученические задания.

Сталин это оценил. В первое большое награждение писателей в 1939 году Инбер была отмечена. Поскольку все знали, что награждение шло по трём категориям: высшей (орден Ленина), средней (орден Трудового Красного Знамени») и низшей («Знак Почёта»), Инбер отнесли к низшей: она получила орден «Знак Почёта». Но вряд ли была разочарована. Она приняла участие в создании знаменитой книги, которую заказал писателем НКВД, по чьей командировке они ездили на строительство заключёнными Беломорско-Балтийского канала и описали строителей так, как этого желали чекисты. Разными орденами были награждены все участники.

За поэму «Пулковский меридиан», написанную во время ленинградской блокады, и за блокадный дневник «Почти три года» Вера Инбер получает сталинскую премию. Но не расслабляется. Что, конечно, оценивает Сталин, следящий за родственницей своего врага.

В 1943 году её принимают в партию. И в дальнейшем почти постоянно избирают членом парткома писателей.

Кампания борьбы с космополитами её обошла. Зато она не обошла эту кампанию. Выступала на партийных собраниях, громя безродных гадин.

В 1946 году Анне Ахматовой для гарантии выхода её книги предложили обратиться к Вере Инбер, чтобы та написала вступительную статью. Ахматова решительно отказывается.

Сталин умирает, но маска, некогда надетая Инбер, оказывается сросшейся с её лицом. Инбер принимает участие в травле Пастернака, Лидии Чуковской и других прогрессивных писателей. Получает в награду два ордена Трудового Красного Знамени.

Её проза, её стихи последних лет уступают ранним. Правда, она писала ещё детские стихи и очень хорошие. Но потом перестала. Умерла 11 ноября 1972 года.

* * *

Трудно представить себе, что от одной из самых знаменитых французских книг начала XX века – от романа «В поисках Свана», начавшего серию романов под заголовком «В погоне за утраченным временем» писателя Марселя Пруста, отказывались многие издательства, к которым обращался не слишком известный тогда автор, родившийся 10 июля 1871 года. Тем не менее это так. В конце концов, Пруст нашёл издателя, согласившегося выпустить книгу за счёт автора. Интуиция издателей не подвела. Роман «По направлению к Свану», вышедший в ноябре 1913 года, был встречен публикой более чем прохладно.

Началась Первая Мировая. Пруст на неё не попал. В годы войны он продолжает работать над серией романов. Написал пять. Кроме «По направлению к Свану», это были «Под сенью девушек в цвету», «У Германтов», «Содом и Гоморра» (распавшийся потом на «Пленницу» и «Беглянку»), «Обретённое время».

Отношение к Прусту как к писателю меняется. Крупнейшее французское издательство «Галлимар» в 1919-1927 годах выпускает все тома.

И уже после публикации романа «Под сенью девушек в цвету» Марсель Пруст получает престижную Гонкуровскую премию. Интерес к писателю возрастает. А протяжённость публикации «Галлимаром» во времени объясняется тем, что Пруст постоянно вносил правку в свои романы. До самой смерти не считал их совершенными и правил. Умер он неожиданно. Заболел бронхитом, возвращаясь из гостей. Бронхит перешёл в пневмонию. Она и свела его в могилу 18 ноября 1922 года.

Начатый в 1909 году цикл «В погоне за утраченным временем» состоит из семи романов. Лучшие переводы на русский язык принадлежат Николаю Любимову, выдающемуся мастеру художественного перевода. Он блистательно перевёл шесть романов. Последний – «Обретённое время» выходил дважды в разных переводах – А. Кондратьева и А. Смирновой.

После смерти Пруста Грэм Грин назвал его лучшим романистом XX века. А Сомерсет Моэм сказал, что цикл Пруста – лучшее художественное произведение «на сегодняшний день». Моэм умер, а его оценка как бы пролонгирована во времени: Пруст справедливо считается классиком модернизма в литературе.

* * *

Крупным поэтом Михаил Осипович Цетлин, родившийся 10 июля 1882 года, не был. Его стихи, которые он писал как под своей фамилией, так и под псевдонимом Амари, не вызвали особого интереса у критиков. Хотя, как замечала Н. Берберова, в его стихах можно найти сильные строфы.

Сам Цетлин был невероятно скромен. О своих стихах мнения был невысокого. Но в стихи современников влюблялся. Недаром, находясь в эмиграции, организовал в 1915 году в Москве издательство «Зёрна», где выпустил поэтические сборники М. Волошина и И. Эренбурга. В эмиграции он оказался как член партии эсеров, а главное – как член редакционной комиссии эсеровского издательства «Молодая Россия», заинтересовавшего полицию выпуском книг революционного содержания.

После Февральской революции Цетлин вернулся в Россию, после Октябрьской – перебрался к белым в Одессу, потом в Италию. Из неё – во Францию. Основал и был в 1823-1824 годах главным редактором парижского журнала «Окна». Там же в Париже 20 лет – с 1920 по 1940 – заведовал отделом поэзии в журнале «Современные записки». Вместе с женой Цетлин устраивал в своём доме литературно-музыкальные вечера, на которых бывали Бунин, Алданов, Волошин, Мережковский, Ходасевич, Цветаева, Эренбург, Дягилев, Стравинский.

В ноябре 1940-го Цетлин уехал из оккупированной Франции в Португалию, а оттуда в США. Вместе с Алдановым Цетлин основал нью-йоркский «Новый журнал».

Потомок крупного коммерсанта Цетлин много тратил из доставшегося ему наследства на нужды бедных литераторов.

Умер 10 ноября 1945 года. Оставил замечательную библиотеку с уникальными изданиями, которую его вдова Мария в 1960 году передала в дар Еврейской национальной и университетской библиотеке в Иерусалиме. А кроме того вдова пожертвовала Израилю великолепную коллекции живописи и скульптуры, на основе которой создан Музей русского искусства имени Марии и Михаила Цетлиных.

* * *

В альбом малолетнему сыну Петра Яковлевича Вяземского Павлу Пушкин записал замечательное стихотворение «Князю П.П. Вяземскому»:

(Ох, не могу отказать себе в удовольствии привести комментарий к этим строчкам моего старшего товарища Симона Львовича Соловейчика из его книги «Педагогика для всех»:

«В шести строчках – всё искусство воспитания!

«Душа моя Павел» – люби ребёнка, как душу свою, умей выразить любовь в ласковом слове, в ласковой интонации.

«Павел», «Кн. П.П.Вяземскому» – обращайся с ребёнком как с равным, как со взрослым, невзначай подчёркивай, что он уже большой – Павел! Дети никогда не бывают для себя маленькими, они всегда «уже большие». И как бы ты ни любил ребёнка, будь с ним немножко сдержан, особенно с мальчиком: «Душа моя», но «Павел».

«Держись моих правил» – сначала обзаведись, пожалуйста, своими правилами жизни, убеждениями, принципами – без них к ребёнку лучше и не подходить. И это должны быть свои правила, своею жизнью выработанные, чужие правила детям внушить невозможно. Сколько неудач в воспитании из-за того, что мы пытаемся вбить в детские головы правила, которых сами не придерживаемся! Нет, «держись моих правил» – слово, убедительное для ребёнка своей честностью. И не назидание, а дружеское: «держись». Совет, которым можно и не пользоваться. В необязательном «держись» поучение, необходимое ребёнку, и свобода от поучения. Взрослый направляет, а действует ребенок сам.

«Люби то-то, то-то…» – люби! Всё воспитание держится на одном этом слове: люби! Воспитание – это не запреты, воспитывать – пробуждать способность любить. Где любовь, там и благодарность, там волнение, там доверие, там все лучшие человеческие чувства – люби.

«Не делай того-то» – сказано категорично и без объяснений. Отметим тонкость: «не делай» – относится к автору, взрослому человеку, это ведь из его правил – «не делай», это правило взрослого, а не особое детское правило для маленьких. «Не делай» – закон взрослых, серьёзных, честных людей. Не запрещено, не осудят, не накажут, но не делаю – не в моих правилах. «Не делай» и «люби» – двух этих слов достаточно. Есть поле человеческого поведения. Нижняя граница его твердая: «не делай», а верхней границы нет, она бесконечна – «люби!».

«Кажись, это ясно» – ребёнку и надо внушать, что все наши установления и советы просты, понятны, безусловны, ими весь мир живёт. А ты маленький, умница, ты всё понимаешь с полуслова, ты не нуждаешься в длинных нотациях. Пусть ребенок не понял взрослого – не страшно. Вера в понятливость мальчика постепенно сделает его умнее: люди удивительно быстро умнеют, когда их держат за умных. И с какой лёгкостью говорит поэт с мальчиком о самых важных правилах жизни, с какой лёгкостью! «Кажись, это ясно…» Он открывается перед мальчиком. Он не просто подчёркивает равенство обращением «Павел», он в самом деле чувствует себя равным с мальчиком. Не демонстрирует равенство, а искренне проявляет его тем, что говорит с мальчиком всерьёз, хоть и в шутливой форме, и говорит не заученное, а только что самим открытое.

«Прощай, мой прекрасный» – прощай! Взрослые и не должны слишком много заниматься детьми. Ребятам лучше быть в компании сверстников, отдаваться играм и своим делам. Поиграли, поговорили, объяснились в любви – и достаточно, беги к своим игрушкам, там твой мир.

И словно кольцо замыкается: «Прощай, мой прекрасный». Внушайте ребёнку, что он прекрасен в глазах взрослого! Кто умеет от сердца сказать маленькому: «Мой прекрасный» – тот счастлив в детях и у него счастливые дети. Между двумя этими обращениями, «душа моя» и «мой прекрасный», заключено всё искусство воспитания детей».)

Павел Петрович Вяземский, как и его отец, прожил большую по времени жизнь. Умер Павел Петрович 10 июля 1888 года (родился 15 июня 1820-го). Был блестяще образован. После окончания Петербургского университета работал в русских дипломатических миссиях в Константинополе, Гааге, Карлсруэ и Вене. Тогда же начал собирать предметы искусства XV-XVI веков Германии и сопредельных с ней стран. В своём имении в Остафьеве оборудовал Готический зал, где развесил по стенам уникальные картины, воскрешавшие аромат Средневековья.

После возвращения в Россию работал в Министерстве просвещения. В 1862 году перешёл на работу в Министерство внутренних дел. Был председателем Санкт-Петербургского комитета иностранной цензуры. Почти два года – с апреля 1881 по январь 1883 – работал на посту Начальника Главного управления по делам печати.

Все, знавшие Павла Петровича, отмечают его либерализм на этих цензорских постах. Возможно, поэтому он так недолго возглавлял управление по делам печати.

Литературой Павел Петрович занимался серьёзно. Он написал очень незаурядную работу «Слово о полку Игореве. Исследование о вариантах». Он опубликовал любопытную «Докладную записку о сборном каталоге рукописных житий русских святых М.Н. Барсукова». Его статья «Волк и Лебедь сказочного мира» основана на глубоком знании русской фольклористики. Кроме того, П.П. Вяземский серьёзно изучил архив своего отца и находящихся в нём материалов, связанных с другом отца Пушкиным, так сердечно приветствовавшим мальчика Павла.

* * *

О пшавах Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона сообщает, что это грузины-горцы, большей частью высокорослые. Живут, занимая среднее течение реки Арагви и по оба берега Иоры притока Алазани. В грузинской летописи они известны храбростью, непокорным характером и буйным нравом. Отрезанные от соседей ущельями и труднопроходимым реками, пшавы, в отличие от других грузинских племён, не знали ни сословий, ни крепостной зависимости.

Жили пшавы родами. Один из родов носил фамилию Разикашвили. Первый представитель этого рода Имеда Разикашвили был прославленным храбрым воином. Его сын Бесо тоже был храбрым воином, но отличался буйным характером. Однажды он отрезал правую руку у некоего Пилашвили за то, что тот дотронулся ею до платья жены Бесо. Но самым известным в роду Разикашвили стал его внук Лука Павлович, который под псевдонимом Важа Пшавела (сын из пшавов) вошёл в грузинскую литературу как один из великих её поэтов, её классик.

Важа Пшавела, умерший 10 июля 1915 года (родился 26 июля 1861), окончил учительскую семинарию в городе Гори и уехал в Петербург продолжать образование. Но у выпускников семинарии не было права поступать в университет, и Важа Пшавела был в нём вольнослушателем юридического факультета. Проучился год и был вынужден из-за материальных трудностей оставить учёбу и вернуться на родину. Служил сначала домашним учителем детей князя, а потом и сельским учителем.

Его поэзия во многом воссоздаёт социально-этнографическую картину быта горцев. Скажем, действие одной из поэм Важа Пшавела разворачивается вокруг средневекового пшавского обычая, называемого цацлоба.

Пшавы, у которых женщины лишены право голоса и не принимаются всерьёз, тем не менее отстаивают этот обычай, позволяющий незамужней девушке заводить знакомство с мужчиной, разрешая ему всё кроме физической близости. Важа Пшавела считал, что в подобные отношения девушка могла вступить только с кровным родственником. Но некоторые грузинские исследователи проводили параллели между цацлоба и ночами, которые проводили в одной постели Сигурд и Брунхильда. Как известно, чтобы не допустить интимной близости Сигурд клал между собой и Брунхильдой обоюдоострый меч.

Важа Пшавела написал 36 поэм и около четырехсот стихотворений. Кроме того, он писал пьесы и рассказы. Его произведениям присущ антропоморфизм – резко выраженное одушевление природы.

Стихи его, которые на русский переводили Мандельштам, Цветаева, Пастернак, Заболоцкий, в большой степени пронизаны мотивом ускользающей надежды, за которую цепляется лирический герой поэта. Как, например, в «Песне» Важа Пшавелы, переведённой Николаем Заболоцким:

* * *

Очень давно, как говорится, жизнь тому назад, – в самом начале шестидесятых я, тогдашний двадцати-с-небольшим-летний критик опубликовал статью о поэзии своих ровесников. Недавно она попалась мне на глаза: сохранилась в домашнем архиве.

Я не к тому сейчас, что написана она плохо. Не для самоуничижения сообщаю о ней. А к тому, что, проглядывая её, я воскрешал в памяти забытые имена, с горечью повторяя за Пушкиным: «О много, много рок отъял!»

Среди тех иных, кого «уж нет», – Володя Луговой, красавец и жуир, любимец женщин и любивший их, умевший очень эффектно подавать себя во многих разных компаниях, где чаще всего становился их душой.

Он, когда мы жили в уютных домиках в Красной Пахре, приглашённые московским комсомолом на семинар творческой молодёжи, приводил к нам Беллу Ахмадулину, тогдашнюю жену Юрия Нагибина, которая с охотой выслушала стихи и небольшие рассказики обитателей нашего домика и сказал, обращаясь к Луговому: «Не обижайся, дорогой, но настоящее будущее за этим мальчиком» – и приобняла Гришу Горина.

Володя не обижался. Он от души радовался за Гришу.

Приходил он ко мне и в «Литературную газету». Не со стихами. И не с просьбой о рецензии на себя. Он хлопотал за знакомую поэтессу, которая приехала в Москву из провинции, смогла найти для себя уголок в каком-то общежитии, но работу найти не смогла. Так не смогу ли я помочь ей в поисках какого-нибудь заработка? Год потом работала эта поэтесса внештатно при нашем отделе писем – рецензировала стихи графоманов. Работа была трудной: отказывать в печати им нужно было деликатно, не обижая. Но их обижал сам факт непубликации, и никакие сожаления рецензента по этому поводу они не принимали.

Потом эта поэтесса исчезла. А прежде неё надолго исчез Володя Луговой и вынырнул из небытия во время перестройки как сторонник возникшего тогда христианско-демократического движения.

К этому времени я никаких его стихов нигде не встречал, хотя до этого оценил его как детского поэта.

О том, что Владимир Моисеевич Луговой умер 10 июля 2006 года (родился 21 июля 1940-го), я узнал только через несколько лет. Вот как мы отдалились друг от друга! Тогда же я узнал, что его тексты исполняла популярная группа «Весёлые ребята». Ничего удивительного, что я об этом не знал: я не слежу за музыкальными группами.

Я сказал, что оценил Лугового как детского поэта. В моей памяти он остаётся им: игровым, весёлым, неожиданным. Как в этом стихотворении: