Аполлон Григорьев – любимец Блока, который особенно оценивал его «цыганщину», критик и теоретик литературы, вслед за Белинским публиковавший ежегодные обзоры современной литературы, глава так называемой «молодой редакции «Московитянина», где особой любовью окружил А.Н. Островского, которого считал русским гением, наконец, активный литературный и театральный критик журнала «Время» братьев Достоевских, какой через несколько лет стал называться «Эпохой». Кажется, нет такой новинки, привлёкшей внимание публики, на какую не откликнулся бы Григорьев.

И в то же время читающая публика, потянувшаяся было к Григорьеву, быстро охладевала: его зажигательные статьи оказывались похожими и однообразными. Аполлон Александрович Григорьев, родившийся 28 июля 1822 года, называл свою критику «органической», противопоставляя ей революционно-демократическую Добролюбова и Чернышевского и «эстетическую» Дружинина. Но, в отличие от тех и других, был как бы бессистемен, мог легко бросить начатую было мысль, чтобы переключиться на другую, редко его работы оказывались логически выверенными.

В то же время эстеты упивались высказанными им мыслями. Он, тяготевший поначалу к славянофилам, оставил в своих кумирах одного только Хомякова, который не просто преклонялся перед народным русским духом, что Григорьева стало тяготить, но совмещал это преклонение с верой в безграничность жизни. А подобная вера по Григорьеву и есть питательная среда искусства.

Григорьев выступал против провозглашения в искусстве абстрактной голой истины. Он считал, что художник выражает истину цветную – справедливую для данного национального характера. Именно такую истину ищет и находит Григорьев в «Капитанской дочке» Пушкина и в «Герое нашего времени» Лермонтова. Понятно, что лермонтовского Максим Максимыча Григорьев превозносит как яркую фигуру национального характера, а Печорина – ненавидит, считая этого персонажа воплощением всего заимствованного, чуждого национальному.

Мне, по правде сказать, Григорьев-теоретик никогда не был ни близок, ни интересен. Но его поэзия меня трогала и трогает до глубины души. Ведь это он, Григорьев, умерший 7 октября 1864 года, написал «Цыганскую венгерку», которую придётся резко сократить: очень длинновата в цитировании:

Две гитары, зазвенев, Жалобно заныли… С детства памятный напев, Старый друг мой – ты ли? Как тебя мне не узнать? На тебе лежит печать Буйного похмелья, Горького веселья! Это ты, загул лихой, Ты – слиянье грусти злой С сладострастьем баядерки – Ты, мотив венгерки! […] Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка, С голубыми ты глазами, моя душечка! Замолчи, не занывай, Лопни, квинта злая! Ты про них не поминай… Без тебя их знаю! В них хоть раз бы поглядеть Прямо, ясно, смело… А потом и умереть – Плёвое уж дело. […] Шумно скачут сверху вниз Звуки врассыпную, Зазвенели, заплелись В пляску круговую. Словно табор целый здесь, С визгом, свистом, криком Заходил с восторгом весь В упоенье диком. Звуки шёпотом журчат Сладострастной речи… Обнажённые дрожат Груди, руки, плечи. Звуки все напоены Негою лобзаний. Звуки воплями полны Страстных содроганий… Басан, басан, басана, Басаната, басаната, Ты другому отдана Без возврата, без возврата… […]

Ей-Богу, так и хочется, прочитав это, процитировать Аверченко, хотя он писал по другому поводу: «Отчего же вы не пьёте ваш херес! Камин погас, и я не вижу в серой мгле – почему так странно трясутся ваши плечи: смеётесь вы или плачете?»

Блок обожал эти стихи. И я их очень люблю.

* * *

Однажды Фёдор Иванович Тютчев написал:

Эти бедные селенья, Эта скудная природа - Край родной долготерпенья, Край ты русского народа! Не поймёт и не заметит Гордый взор иноплеменный, Что сквозит и тайно светит В наготе твоей смиренной. Удручённый ношей крестной, Всю тебя, земля родная, В рабском виде Царь Небесный Исходил, благословляя.

Стихи эти попались на глаза Василию Степановичу Курочкину, родившемуся 28 июля 1831 года, который написал насмешливый ответ поэту:

Как не вскрикнуть тут с поэтом: Край родной долготерпенья! Если розги в крае этом Лучший метод просвещенья? Ладно всё. Отец не спорит И нисколько не в обиде, Хоть всю школу перепорет Кроткий пастырь в пьяном виде.

Конечно, не сравнишь по силе поэтического воздействия с великими стихами Тютчева! Но сатирик Курочкин не случайно учуял слишком высокий пафос Фёдора Ивановича. И, так сказать, спустил его на землю.

О Курочкине, умершем 27 августа 1875 года, стоит вспомнить ещё, что он вместе с карикатуристом Николаем Александровичем Степановым основал журнал «Искра», в короткое время ставший очень популярным.

И ещё следует поставить в заслугу Курочкину, что он явился одним из первых русских переводчиков француза Пьер Жана де Беранже. Помните Фёдора Ивановича Шаляпина, распевающего песню А. Драгомыжского «Старый капрал»? Она написана на слова Курочкина, точнее, на его перевод Беранже.

* * *

Помнят ли сейчас о Вадиме Васильевиче Шверубовиче, родившемся 28 июля 1901 года, сыне Василия Ивановича Качалова и Нины Николаевны Литовцевой, актёров Художественного театра?

Шверубович и сам был работником МХАТа, имел право на броню. Но ушёл в ополчение и попал в плен под Вязьмой. Однако сумел не просто бежать из фашистского лагеря, но через альпийский перевал Сен-Ботард пробраться в Италию, в горный монастырь бенедиктинцев. Смог участвовать в движении Сопротивления, став командиром партизанского отряда. Победителем вернулся на родину, где его, разумеется, тут же арестовали и заключили в концлагерь. И, возможно, он бы разделил участь многих узников Гулага, если б не вмешался МХАТ, если б не великий отец Вадима Васильевича, благодаря просьбам которого Шверубович был освобождён.

Он написал несколько книг о себе, о семье, о МХАТе, которые читаются легко и с интересом: Шверубович писатель с несомненным даром.

Но мне хотелось бы процитировать не из этих его работ, а из небольшой статьи, которая называется «Добротворение, – радость немедленная и длительная»:

«Делание добра даёт радость, и немедленную, так как радостен самый процесс добротворения, и даёт радость длительную, создавая радостный и светлый строй жизни всей окружающей среды, создаёт атмосферу любви и заботы друг о друге, как бы жестоки ни были обстоятельства жизни. А иногда тем любовнее, чем тяжелее и пограничнее со смертью жизнь. Любовь и добро заразительнее, чем зло, и распространяются быстро и прочно. Они распространяются по спирали, захватывая всё большие и более широкие круги людей.

Добро в отношении к человеку выражается в самой мелкой и повседневной заботе о нём, начинается с пустяков – с уступки лучшего места: если холодно – того, где меньше дует, если жарко – того, где прохладнее, но под каким-нибудь предлогом, чтобы тот, кому уступаешь, не чувствовал «благодеяния»; уступки части пищи тому, кто особенно голоден, – под предлогом, что сыт. Между прочим, я проверил, что, лишив себя 20 граммов хлеба от ста, от этого с голоду не умрёшь, а удовлетворение от своей выдержки получишь большое и сил моральных, а от них и физических прибавится больше, чем от нескольких десятков граммов пищи. А силы нужны не только, чтобы выжить, а чтобы спасти и помочь выжить другим. Надо иметь силы для сознательного «захвата» худшего места, худшей пищи, более тяжёлой работы – это не может не вызвать подражания, это непременно заразит окружающих, и таким образом распространится стремление всех заботиться о каждом, каждого обо всех. Самое замечательное, самое ценное, что группа, ячейка, заражённая такими взаимоотношениями, питается лучше, чем та, где люди, как волки, рвут друг у друга пищу. Если налажен общий стол, образуются остатки, которые перетирались бы в карманах жадных. Труд спорится, так как каждый старается сработать больше, чтобы не переработал его друг; спится теплее и уютнее, так как все укрываются всеми шинелями. Люди становятся здоровее, выносливее, добрее и счастливее. И понимают причину этого. Группа делается ведущей, образцовой. Ей стремятся подражать, и, таким образом, добро и вера (первоначально в качестве понимания блага любви) распространяются всё шире…»

Хороший был человек, правда?

Скончался Вадим Васильевич 13 июня 1981 года.

* * *

Елизавету Ауэрбах я помню по её концертам, которые показывали по телевидению в моей юности. То есть, по её номерам в концертах. А таким номером, как правило, было чтение своей сатирической миниатюры, написанной как бы ребёнком, от его имени.

Правда, читала она не только детские рассказы, но мне запомнились именно они, исполненные очень артистично – с наивной детской верой во всё хорошее, которая на поверку утрачивает наивность и наоборот обрастает основательностью.

Однажды я увидел её в кино. Она сыграла одного из персонажей фильма «Чудак из пятого «Б» по сценарию моего знакомца Владимира Железникова.

Скончалась Елизавета Борисовна Ауэрбах 28 июля 1995 года (родилась 13 августа 1912-го). Жаль, если не будут переизданы её детские книги «Мои рассказы», «Маленький ансамбль». Нынешним детям не помешало бы их прочитать.

* * *

Из ранних впечатлений моих просмотров в Госкомитете по кинематографии СССР, где я недолго работал, особенно врезался в память кинофильм «Утренние поезда», где мне особенно понравились Валентина Малявина и Анатолий Кузнецов, тогда молодые ещё актёры. Фильм представлял один из режиссёров Фрунзе Довлатян (другим был Лев Мирский). Были на просмотре и сценаристы Авенир Зак и Исай Кузнецов.

Я не участвовал в обсуждении – не имел на это право. Высказывались только члены сценарной коллегии. И меня, совсем ещё молодого человека, бесили их вялые, принуждённые отзывы, словно не чудо было только что сотворено на наших глазах, а унылое действо из жизни молодых рабочих московского завода. Почему-то члены коллегии только на это и обратили внимание и разглагольствовали, насколько тот или иной образ соответствует привычному в ту пору образу молодого советского рабочего. Выходило, что в фильме далеко не все соответствуют этому образу.

Тем не менее фильм приняли. Высшую категорию ему не дали, но, кажется, что и режиссёр и сценаристы были довольны. И всё-таки я, выходя из зала вместе с Исаем Константиновичем Кузнецовым, высказал ему, что думал о своих коллегах. Сказал и что думаю о фильме сам.

Исай Константинович приостановился и сказал: «Не ожидал встретить в этих стенах! Кажется, молодое чиновничество способно будет спасти репутацию этого отстойника динозавров!»

Наверное, всё-таки надежды Кузнецова не сбылись. Из чиновничьего мундира я выпрыгнул довольно скоро. И судьбою бывших своих коллег не интересовался.

Да и уже потом, по рассказам того же Исая Константиновича, видел, что этот репрессивный аппарат в кино – Главная сценарная коллегия Комитета – только усиливает свои репрессии.

Подружились же мы с Исаем Константиновичем позже – встретились в доме творчества писателей в Дубултах, повспоминали прошлое, посидели в латышских подвальчиках-пивнушках и уже не возвращались к той моей ранней службе.

Его биография меня увлекла. Написал до войны вместе с Галичем и сыном Багрицкого Всеволодом пьесу «Дуэль». Репетиции спектакля по пьесе прервала война.

Прошёл всю войну солдатом. Только в Германии получил сержанта. Демобилизовался старшим сержантом с орденом Красной Звезды.

Принял приглашение Плучека – стал ассистентом режиссёра в Московском гастрольном театре. Но в 1949-м попал под колёса разогнавшейся кампании борьбы с космополитизмом – был уволен из театра.

Встретился с Авениром Заком. С ним написано много пьес и сценариев. Пьеса Зака и Кузнецова «Два цвета» была второй (после пьесы В. Розова), с которой начался театр «Современник».

За сценарий фильма «Москва-Кассиопея» они с Заком получили Госпремию РСФСР. Правда, больше ничем их за кино не награждали.

Прожил Исай Константинович большую жизнь. Не помню, чтобы на что-нибудь сетовал. С ним всегда было уютно. Потому, мне кажется, что он обходился тем, что есть, и не прожектёрствовал. Вот почему в одном из интервью, взятом по поводу его 90-летия, он сказал: «Сильного давления со стороны властей мы с Авениром не ощущали. Когда нас просили заменить какие-то фразы, мы легко меняли формулировку, но сохраняли смысл. Это всех устраивало: редакторская работа формально проведена, правка внесена. Возможно, цензорам не хотелось портить наши сценарии. Мы находили способ высказываться так, чтобы наши мысли прошли цензуру и дошли до зрителя».

Умер этот мудрый художник 28 июля 2010 года (родился 30 ноября 1816-го).

* * *

Борис Викторович Шергин (родился 28 июля 1893-го) был весьма разносторонним художником. Он окончил Строгановское центрально-промышленное художественное училище. Научился писать иконы в поморском стиле, расписывать утварь, ещё в школьные годы записывал северные народные сказки, былины, песни.

Познакомился с пинежской сказительницей М.Д. Кривополеновой, с фольклористами – братьями Соколовыми. В 1916 году познакомился с академиком А.А. Шахматовым. По инициативе Шахматова получил от Академии командировку в Шенкурский уезд Архангельской губернии, где исследовал местные говоры и записывал фольклор.

Первая книга Шергина «У Архангельского города, у корабельного пристанища» (1924) составляют записи шести архангельских старин с нотаций мелодий.

Вторая книга «Шиш московский» (1930) – «скоморошья эпопея о проказах над богатыми и сильными». Здесь Шергин уже выступил писателем, обработавшим народные сказки, и имел колоссальный успех.

Третья книга «Архангельские новеллы» (1936) вобрала в себя новеллы, стилизованные под переводные «гистории» XVII-XVIII веков. Шергин уже не так зависим от фольклорного источника, хотя по скромности непременно его указывает.

В 1934 году Шергин принимает участие в Первом съезде советских писателей, становится членом Союза писателей.

После войны он выпустил книгу «Поморщина-корабельщина», которая была подвергнута резкой проработочной критике с вульгарно-социологических позиций. Стиль писателя был назван «грубой стилизацией», его обвиняли в «Извращении народной поэзии». Десять лет книги Шергина были недоступны читателю.

Но в 1955-м общественность добилась организации творческого вечера писателя в ЦДЛ, после которого издательство «Детская литература» выпустило его сборник «Поморские были и сказания» (1957).

Наиболее полное прижизненное издание Шергина «Запечатлённая слава» вышло в 1967 году.

Умер писатель 30 октября 1973 года.