Елизавета Александровна Дьяконова, родившаяся 27 августа 1874 года, думаю, сейчас известна немногим. А жаль. Её «Дневник русской женщины» В.В. Розанов назвал «одной из самых свежих русских книг конца XIX в.». Дневник не только фиксирует внутреннюю жизнь автора, но и даёт представление о жизни молодёжи, студенчества в конце позапрошлого века.

Среди записей попадаются и такие, посвящённые литературным событиям:

«Читаю теперь Надсона. Модный поэт, его любит, кажется, вся молодёжь; начитавшись критических этюдов Буренина, я смотрю на него с предубеждением. В сущности, Надсон не повинен в своей славе, раздутой десятками его поклонниц из маленького огонька в большой костёр, и, так как вся его жизнь сложилась неудачно, – он был бы без неё несчастлив: получив плохое образование, он не знал корифеев иностранной литературы, был болен, беден, не особенно развит умственно – и среди всех этих несчастий ему протянула руку фортуна, он стал знаменитостью. Его смерть оплакивали тысячи, и долго, может быть, в глухих захолустьях России будут увлекаться таким поэтом. Надсон – калиф на час; час его пока ещё не пробил, конец, может быть, ещё не близок, но время сделает своё дело. […] Мастерски написанное одно стихотворение Полонского – «На смерть Надсона» – лучше всей поэзии поэта; читая это произведение одного из Мафусаилов современной русской поэзии, чувствуешь не рифмованное нытьё, а глубокое сожаление старца о даровитом юноше».

Или:

«Я помню, когда читала «Анну Каренину», то зачитывалась ей до того, что всё забывала: мне казалось, что я не существую, а вместо меня живут все герои романа. Такое же ощущение испытывала я, читая «Крейцерову сонату», она притягивала меня к себе, как магнит. Это чисто физическое ощущение. «Крейцерова соната» не только не произвела на меня «ужасного» впечатления, а наоборот: я и прежде любила произведения Толстого, теперь же готова преклоняться пред ними. Многие писатели описывали и семейную жизнь и стремились дать образец народной драмы – и никто из тысячи писателей не создал ничего подобного «Крейцеровой сонате» и «Власти тьмы». Я жалею, что моё перо не может ясно выражать моих мыслей. Я могу сказать, но не написать; говорить легче… Пока жив Толстой, пока он пишет, – нельзя говорить, что наша литература находится в упадке: Толстой сам составляет литературу. Теперь то и дело раздаются сожаления: талантов нет, посредственностей много, ничего хорошего не пишут. Ну и пусть талантов нет и посредственностей много: гений один стоит всех талантов и посредственностей. Оттого-то они и редки. В нашей литературе в один век явилось три гения; явится ли столько же в будущем столетии? – Навряд ли. – Так имеем ли мы право жаловаться? – Нет, нет и нет… Может быть (!), я буду иметь случай прочесть «Исповедь» Толстого. Вот бы хорошо».

Дьяконова не расшировывает, какие, по её мнению, три гения явились в XIX веке. Что же до «Исповеди» Толстого, то она распространялась в списках до 1906 года, когда был снят цензурный запрет на эту вещь.

Словом, я к тому, что можно остаться в литературе и своим «Дневником», как Елизавета Дьяконова, скончавшаяся 11 августа 1902 года.

* * *

Цезарь Самойлович Солодарь, родившийся 27 августа 1909 года, был в советское время очень известным фельетонистом и публицистом.

Это был любимый автор софроновского «Огонька», где почти в каждом номере в шестидесятых-семидесятых годах печатались так называемые антисионистские (читай: антисемитские) материалы. Самое забавное было в том, что автором большинства этих материалов был еврей Цезарь Самойлович Солодарь.

Он владел многими жанрами. Писал сатирические очерки, статьи, рассказы, пьесы, спектакли, сценические постановки. И его, так сказать, сатирическое жало было направлено на неблагодарных евреев, так или иначе стремящихся улизнуть на историческую родину.

Когда при Брежневе был создан официальный Антисионистский комитет советской общественности, Цезарь Солодарь стал одним из активнейших его членов.

Помните трагедию Мюнхенской Олимпиады – убийство арабскими террористами 9 израильских спортсменов. Весь мир был в ужасе. Но только не Цезарь Солодарь. Ссылаясь на болгарскую газету, которая напечатала письмо в чрезвычайно антисемитском духе, – дескать, люди погибли из-за нежелания правительства Израиля освободить товарищей арабов, захвативших спортсменов, он писал: «Присланное в болгарскую газету «Вечерни новини» письмо потрясает доказательствами чудовищно провокационной роли, которую сыграло израильское правительство в финале разыгравшейся на мюнхенской Олимпиаде кровавой трагедии… Тель-авивские правители не очень-то, мягко говоря, дорожили жизнью израильских спортсменов… Голда Меир отказалась не только освободить двести пленных палестинцев, но вообще вести какие бы то ни было переговоры об условиях спасения девяти человеческих жизней.

…Прав автор письма в Софию, утверждая, что «правда, в конце концов, обязательно всплывёт на поверхность». Непременно всплывёт, какой бы чудовищной и бесчеловечной она, как это можно сейчас предполагать, ни оказалась!»

Вот таким он был сатириком – Цезарь Солодарь, скончавшийся 15 ноября 1990 года!

* * *

Александр Иванович Одоевский тот самый поэт-декабрист, который от имени своих товарищей ответил на стихотворное послание Пушкина: «Во глубине сибирских руд / Храните гордое терпенье». Одоевский отвечал: «Струн вещих пламенные звуки / До слуха нашего дошли, К мечам рванулись наши руки, / И – лишь оковы обрели».

Хотел оборвать на этом ответ Одоевского, заметить, что он всем известен. Но вспомнил, что не всем.

Например, помню, чуть ли не дебют поэта Егора Исаева в роли постоянного председателя Пушкинского праздника в Михайловском. Большой любитель длинных речей, он и сейчас впился в микрофон, уснащая свой разговор с публикой всяческими псевдонародными шутками да прибаутками. И вот, так сказать, квинтэссенция его речи, то, отчего его, Егора Исаева, бросает в дрожь. «И, по правде сказать, – кричит в микрофон Исаев и его голос гремит над огромной поляной, многократно усиленный мощными ретрансляторами, – дрожь берёт, когда подумаешь, что именно на этой земле родились бессмертные строки, который так любил великий Ленин: «Из искры разгорится пламя»! Чего не Пушкина? – возмущённо орёт с трибуны Егор какому-то зрителю. – Ты, мил-человек, – продолжает орать Егор, – когда придёшь сегодня домой, полистай Пушкина. Может, он и декабристам не писал?» – хитро сощурившись, похохатывает председательствующий, а за ним и другие, сидящие в президиуме.

Так что, наверное, следует всё-таки доцитировать ответ Одоевского Пушкину:

Но будь покоен, бард! – цепями, Своей судьбой гордимся мы, И за затворами тюрьмы В душе смеёмся над царями. Наш скорбный труд не пропадет, Из искры возгорится пламя, И просвещённый наш народ Сберётся под святое знамя. Мечи скуём мы из цепей И пламя вновь зажжём свободы! Она нагрянет на царей, И радостно вздохнут народы!

Александр Иванович Одоевский после десятилетней каторги в Сибири, по приказу царя, был отправлен рядовым в действующую армию на Кавказе, где сблизился с Лермонтовым. Умер Александр Иванович 27 августа 1839 года (родился 8 декабря 1802 года) от малярийной лихорадки там, где ныне расположен микрорайон Лазаревское в городе Сочи. Лермонтов оплакал друга в известном своём стихотворении «Памяти А. И. О.».