Михаил Яковлевич Геллер, родившийся 31 августа 1922 года, уже в 1950-м был арестован и приговорён к 15 годам лагерей. Освободился в хрущёвскую оттепель, но надолго в России не задержался. Сумел выехать в эмиграцию во Францию.

За границей выпустил книги «Концентрационный мир и советская литература» (Лондон, 1974), «Андрей Платонов в поисках счастья» (Париж, 1981). Наконец, вместе с другим эмигрантом из России историком А. Некричем многотомную «Утопию у власти» – об истории СССР (Лондон, 1982). В соавторстве с Некричем они написали три тома. После смерти Некрича Геллер написал ещё один том.

Много лет в парижской газете «Русская мысль» вёл регулярную хронику, подборка которой была выпущена в России в виде книги «Глазами историка» (1996).

В Париже и умер 3 января 1997 года.

Геллера следует читать хотя бы потому, что он сумел поставить очень точный диагноз России и многое предсказать ей на будущее. Тем более что все его книги у нас, начиная с 1994 года, изданы.

* * *

Виктор Голявкин нашему поколению известен не только как замечательный детский писатель. Но как литератор, спровоцировавший большой скандал.

В декабре 1981 года Брежневу исполнялось 75 лет. В декабрьском номере журнала «Аврора» 1981 года на второй странице был помещён цветной портрет Брежнева работы Д. Налбалдяна с подписью: «75-летнему юбилею Л.И. Брежнева посвящается». А на 75-странице журнала был помещён вот этот рассказ В. Голявкина «Юбилейная речь»:

«Трудно представить себе, что этот чудесный писатель жив. Не верится, что он ходит по улицам вместе с нами. Кажется, будто он умер. Ведь он написал столько книг! Любой человек, написав столько книг, давно бы лежал в могиле. Но этот – поистине не человек! Он живёт и не думает умирать, ко всеобщему удивлению. Большинство считает, он давно умер, – так велико восхищение этим талантом. Ведь Бальзак, Достоевский, Толстой давно на том свете, как и другие великие классики. Его место там, рядом с ними. Он заслужил эту честь! Он сидит передо мной, краснощёкий и толстый, и трудно поверить, что он умрёт. И он сам, наверное, в это не верит. Но он, безусловно, умрёт, как пить дать. Ему поставят огромный памятник, а его именем назовут ипподром, он так любил лошадей. Могилу его обнесут решёткой. Так что он может не волноваться. Мы увидим его барельеф на решётке.

Позавчера я услышал, что он скончался. Сообщение сделала моя дочка, любившая пошутить. Я не скрою, почувствовал радость и гордость за нашего друга-товарища.

Наконец-то, – воскликнул я, – он займёт своё место в литературе!

Радость была преждевременна. Но я думаю, долго нам не придётся ждать. Он нас не разочарует. Мы все верим в него. Мы пожелаем ему закончить труды, которые он еще не закончил, и поскорее обрадовать нас». (Аплодисменты)».

Аплодисменты раздались весьма бурные. Общественность сразу же окрестила этот голявкинский рассказ как «Второй залп «Авроры». Главный редактор «Авроры» Глеб Горышин и ответственный секретарь журнала Магда Алексеева были уволены.

Хотя всё объяснялось простой случайностью. Рассказ Голявкина давно был набран в редакции. И попал в двенадцатый номер потому, что освободилось место. Никто, в том числе и Виктор Голявкин, не думал о Брежневе. Поэтому не стоит полностью верить Википедии, что был распространён всего только слух, что рассказ не имеет отношения к Брежневу. Не имеет, правда. Об этом свидетельствовали и работники журнала, и сам писатель.

Но его герою попадать в нелепые положения не впервой. Виктор Владимирович Голявкин, родившийся 31 августа 1929 года, написал массу замечательных детских рассказов, где герой, как правило, оказывается в нелепом положении. Вот – довольно типичный рассказ Голявкина «Неохота всё время пешком ходить»:

«Прицепился сзади к грузовику и еду. Вот и школа за поворотом. Только вдруг грузовик быстрей пошёл. Будто нарочно, чтоб я не слез. Школу уже проехали. У меня уже руки держаться устали. И ноги совсем затекли. А вдруг он так целый час будет мчаться?

Пришлось в кузов забраться. А в кузове мел был какой-то насыпан. Я в этот мел и упал. Такая пыль поднялась, что я чуть не задохся. Сижу на корточках. За борт машины держусь руками. Трясёт вовсю! Боюсь, шофёр меня заметит – ведь сзади в кабине окошечко есть. Но потом понял: он не увидит меня – в такой пыли трудно меня увидеть.

Уже за город выехали, где дома новые строят. Здесь машина остановилась. Я сейчас же выпрыгнул – и бежать.

Хотелось всё же в школу успеть, несмотря на такой неожиданный поворот дела.

На улице все на меня смотрели. Даже пальцем показывали. Потому что я весь белый был. Один мальчишка сказал:

– Вот здорово! Это я понимаю!

А одна девочка маленькая спросила:

– Ты настоящий мальчик?

Потом собака чуть не укусила меня…

Не помню уж, сколько я шёл пешком. Только к школе когда подходил, все из школы уже выходили».

Это даже главная манера прозаика Виктора Владимировича Голявкина, скончавшегося 34 июля 2001 года, – описывать всякие нелепые ситуации, в какие попадает его герой!

* * *

Кто не знает знаменитого радищевского «Я взглянул окрест меня – душа моя страданьями человечества уязвленна стала»? Это кредо Александра Николаевича Радищева, родившегося 31 августа 1749 года. Оно выражено в анонимной публикации своего «Путешествия из Петербурга в Москву» (1790).

Радищев писал прозу и стихи. О публикации всего «Путешествия» задумался после победы американской революции и последующей за ней французской. Общественная атмосфера показалась Радищеву вполне благоприятной для восприятия тех идей, которые вкладывал писатель в «Путешествие». И он решился. В 1789-м завёл у себя на дому типографию. А через год напечатал в ней «Путешествие из Петербурга в Москву».

Книга быстро вошла в моду: её раскупали. Екатерина, прочитав её, отозвалась, что автор – «бунтовщик, хуже Пугачёва».

Радищева арестовали. Отдали сыскных дел мастеру Шешковскому, «домашнему палачу Екатерины», как называл его Пушкин. Уголовная палата приговорила Радищева к смертной казни. Екатерина согласилась с приговором. Но «по милосердию и для всеобщей радости» заменила казнь десятилетней ссылкой в Илимский острог, в Сибирь.

Император Павел I, отменявший все указы ненавистной матери, отменил и этот. Вернул Радищева из Сибири, предписав жить в своём имении Калужской губернии – в сельце Немцове.

А Александр I вызвал Радищева в Петербург и назначил членом комиссии для составления законов. Существовала версия о самоубийстве Радищева, напуганным якобы председателем комиссии графом П.В. Задовским. Тот, дескать, покритиковав Радищева за мысли, которые он высказывает, напомнил, чем для того они обернулись при Екатерине. Но версия не подтверждается церковным документами, которые засвидетельствовали, что умер Радищев естественной смертью от чахотки 24 сентября 1802 года.

Влияние Радищева на последующие поколения было велико. Своим учителем его называли декабристами. Даже Пушкин, написав оду «Вольность», подражал одноимённой оде Радищева, о чём прямо писал в черновом варианте своего стихотворения «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». Там была строчка «Что вслед Радищеву восславил я Свободу». Но зачеркнул он её не из опасений цензуры. Пушкин сложно относился к Радищеву. Написал и оставил в бумагах незаконченной почти пародию на радищевское «Путешествие». Пушкинисты подчеркнули пародийность, назвав пушкинское сочинение «Путешествием из Москвы в Петербург». Кроме того, для третьего тома своего «Современника» Пушкин подготовил статью «Александр Радищев», которую запретили по распоряжению министра народного просвещения С.С. Уварова и напечатали только в 1857 году.

Мне думается, что концовка пушкинской статьи окончательно оформила мнение Пушкина о Радищеве:

«Путешествие в Москву», причина его несчастия и славы, есть, как уже мы сказали, очень посредственное произведение, не говоря даже о варварском слоге. Сетования на несчастное состояние народа, на насилие вельмож и проч. преувеличены и пошлы. Порывы чувствительности, жеманной и надутой, иногда чрезвычайно смешны. Мы бы могли подтвердить суждение наше множеством выписок. Но читателю стоит открыть его книгу наудачу, чтоб удостовериться в истине нами сказанного.

В Радищеве отразилась вся французская философия его века: скептицизм Вольтера, филантропия Руссо, политический цинизм Дидрота и Реналя; но всё в нескладном, искажённом виде, как все предметы криво отражаются в кривом зеркале. Он есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему, – вот что мы видим в Радищеве. Он как будто старается раздражить верховную власть своим горьким злоречием; не лучше ли было бы указать на благо, которое она в состоянии сотворить? Он поносит власть господ как явное беззаконие; не лучше ли было представить правительству и умным помещикам способы к постепенному улучшению состояния крестьян; он злится на ценсуру; не лучше ли было потолковать о правилах, коими должен руководствоваться законодатель, дабы с одной стороны сословие писателей не было притеснено и мысль, священный дар Божий, не была рабой и жертвою бессмысленной и своенравной управы, а с другой – чтоб писатель не употреблял сего божественного орудия к достижению цели низкой или преступной? Но всё это было бы просто полезно и не произвело бы ни шума, ни соблазна, ибо само правительство не только не пренебрегало писателями и их не притесняло, но ещё требовало их соучастия, вызывало на деятельность, вслушивалось в их суждения, принимало их советы – чувствовало нужду в содействии людей просвещённых и мыслящих, не пугаясь их смелости и не оскорбляясь их искренностью. Какую цель имел Радищев? чего именно желал он? На сии вопросы вряд ли бы мог он сам отвечать удовлетворительно. Влияние его было ничтожно. Все прочли его книгу и забыли её, несмотря на то, что в ней есть несколько благоразумных мыслей, несколько благонамеренных предположений, которые не имели никакой нужды быть облечены в бранчивые и напыщенные выражения и незаконно тиснуты в станках тайной типографии, с примесью пошлого и преступного пустословия. Они принесли бы истинную пользу, будучи представлены с большей искренностию и благоволением; ибо нет убедительности в поношениях, и нет истины, где нет любви».

Я бы обратил внимание на «представителя полупросвещения». В конце XIX века Достоевский напишет о полунауке, которая станет отличать радикальных революционеров и которая погубит цивилизованное общество. И погубила. Ни советское, ни постсоветское общество цивилизованным не назовёшь.

* * *

О Евгении Захаровиче Воробьёве остаётся память в фильме Александра Зархи «Высота», сценарий которого написал Михаил Папава по одноимённому роману Евгения Воробьёва. Там хорошо играют Николай Рыбников и Инна Макарова.

Увы, больше ничего от него, автора более 30 книг, в литературе не остаётся. Он не обладал ярким стилем, не увлекал читателя развитием сложной интриги. Он был добросовестным журналистом, автором многих документальных повестей. Те же его повести и романы, которые не были обозначены как документальные, несли в себе всё-таки признаки именно этого жанра. Воробьёву не слишком удавались портреты персонажей или их характеры. Зато, описывая течение событий, их видоизменение и значение в жизни героев, писатель чувствовал себя куда увереннее.

Но сиюминутная публицистика хороша, как ложка к обеду. И только!

Скончался Евгений Захарович Воробьёв 31 августа 1990 года. Родился 29 ноября 1910 года.

* * *

Всеволод Александрович Рождественский, выпустивший первый сборник стихов ещё в 1914 году, считался младшим акмеистом. И, надо сказать, сохранил на всю жизнь это умение дать точное описание картины действительности.

Пуста и уныла пустыня. Гудит негодующий ветер, Белёсых песков подвигая сухие, сыпучие груды. Кругом поглядишь – только небо, да жёсткий кустарник, да эти Уныло одним за другими идущие к югу верблюды. Когда-то на дне котловины бродило зелёное море И плакались жалкие чайки, дивясь вековому раздолью, Но схлынули воды и ныне на жёлтом сыпучем просторе Холмы, нанесённые ветром, чуть блещут расплавленной солью. Ты едешь и день и неделю, а всё нет конца Кара-Кумам. Ни дыма, ни юрты киргиза, – густеет вся кровь в человеке, - И месяц отрезком арбуза стоит в саксауле угрюмом, И к морю добраться не в силах, в песок зарываются реки. Но будь терпеливым и скоро, глаза прикрывая ладонью, Увидишь далёко, далёко, где туч раздвигается лента, Верблюжьи отроги Тянь-Шаня, покрытые дымчатой солью, Пристанище всем караванам, зелёный оазис Ташкента.

Это стихотворение было включено Рождественским в книгу, изданную в 1929 году. Тогда так неторопливо писать было не принято. Но поэта удерживает школа, которую он окончил, и менять приобретённые в ней навыки не спешил.

Другое дело, что описательность стала его основной поэтической манерой.

Вот – стихотворение 1965 года:

Просторная веранда. Луг покатый. Гамак в саду. Шиповник. Бузина. Расчерченный на ромбы и квадраты, Мир разноцветный виден из окна. Вот посмотри – неповторимо новы Обычные явленья естества: Синеет сад, деревья все лиловы, Лазурная шевелится трава. Смени квадрат – всё станет ярко-красным: Жасмин, калитка, лужи от дождя… Как этим превращениям всевластным Не верить, гамму красок проходя? Позеленели и пруда затоны И выцветшие ставни чердака. Над клёнами всё так же неуклонно Зелёные проходят облака. Красиво? Да. Но на одно мгновенье. Здесь постоянству места не дано. Да и к чему все эти превращенья? Мир прост и честен. Распахни окно! Пусть хлынут к нам и свет и щебет птичий, Пусть мир порвёт иллюзий невода В своём непререкаемом обличьи Такой, как есть, каким он был всегда!

Кажется, что между 1929-м и 1965-м нет никакого долгого временного промежутка. Если читать подряд книги стихов Всеволода Рождественского (а при жизни поэта их вышло больше пятнадцати), может действительно показаться, что время в них не движется. Овладев описательной манерой стиха, поэт не овладел умением насытить картину психологическим содержанием. Поэтому нет в его стихах той самой тайны, о которой любила говорить Ахматова.

Но помимо стихов Всеволод Александрович Рождественский, скончавшийся 31 августа 1977 года (родился 10 апреля 1895-го), оставил две книги воспоминаний «Страницы жизни» и «Шкатулка памяти». Их стоит прочесть.

* * *

Марину Ивановну Цветаеву мне бы хотелось вспомнить её стихотворением, где она предсказывала собственные похороны:

Настанет день – печальный, говорят! Отцарствуют, отплачут, отгорят, – Остужены чужими пятаками – Мои глаза, подвижные как пламя. И – двойника нащупавший двойник – Сквозь лёгкое лицо проступит лик. О, наконец тебя я удостоюсь, Благообразия прекрасный пояс! А издали – завижу ли и Вас? – Потянется, растерянно крестясь, Паломничество по дорожке чёрной К моей руке, которой не отдёрну, К моей руке, с которой снят запрет, К моей руке, которой больше нет. На ваши поцелуи, о, живые, Я ничего не возражу – впервые. Меня окутал с головы до пят Благообразия прекрасный плат. Ничто меня уже не вгонит в краску, Святая у меня сегодня Пасха. По улицам оставленной Москвы Поеду – я, и побредёте – вы. И не один дорогою отстанет, И первый ком о крышку гроба грянет, И наконец-то будет разрешён Себялюбивый, одинокий сон. И ничего не надобно отныне Новопреставленной болярыне Марине.

Марина Ивановна писала это в 1916 году, в 24 года, упиваясь своей властью – мёртвой над живыми, которым придётся подчиниться принятому у людей обряду.

Как же она ошиблась!

Никто и не подумал отнестись к ней по-человечески, когда она голодала в Елабуге, тщетно мечтая устроиться на любую работу, хоть посудомойкой.

А ведь окружали её писатели, их жёны. Страшная судьба, завершившаяся самоубийством 31 августа 1941 года. Родилась она 8 октября 1892-го.