Первый рассказ Георгия Викторовича Адамовича (родился 19 апреля 1892 года) опубликован в 1915 году. А первая книга его стихов в 1916-м. Был близок Гумилёву, входил в «Цех поэтов».

После Октябрьской революции занимался переводами: Бодлер, Вольтер, Эридиа, поэмы Томаса Мура и Д. Байрона.

В 1923 году эмигрировал в Берлин, а оттуда – в Париж. С 1928 года в газете «Последние новости» вёл еженедельное книжное обозрение. Был одним из ведущих авторов журнала «Числа», редактировал журнал «Встречи» (1934).

В эмиграции он пишет мало стихов, но считается основателем группы, известной как «парижская нота». Г.П. Федотов назвал позицию Адамовича, поставившего «поиск правды во главу угла», «аскетическим странничеством».

В сентябре 1939 записался добровольцем на фронт, но после падения Франции был интернирован.

Считается, что Адамович прошёл краткий период увлечением СССР и Сталиным. Основываются на некоторых его статьях в западных просоветских изданиях и книге «Другая родина» (1947), написанной по-французски.

Главное в его литературном наследии – это критика. Адамович считал, что основным в искусстве является не вопрос: «как сделано», а вопрос: «зачем». Он мало кого оценивал до конца положительно. Пожалуй, безоговорочно – одного только Бунина. Молодого Набокова, например, он обвинял в подражании французским авторам. Набоков ему этого не простил: иронически изобразил Адамовича в романе «Дар» под именем Христофор Мортус.

37 лет Адамович сохранял интерес к масонству.

Стихи Адамовича, скончавшегося 21 февраля 1972 года, нерадостны:

Ни с кем не говори. Не пей вина. Оставь свой дом. Оставь жену и брата. Оставь людей. Твоя душа должна Почувствовать – к былому нет возврата. Былое надо разлюбить. Потом Настанет время разлюбить природу, И быть всё безразличней – день за днём, Неделю за неделей, год от году. И медленно умрут твои мечты. И будет тьма кругом. И в жизни новой Отчётливо тогда увидишь ты Крест деревянный и венец терновый.

* * *

«Это мы с Фадеевым его из Иркутска выдернули, в большой секретариат перевели, – говорил нам с Игорем Тархановым, работавшим со мной в «Литературной газете», о Георгии Маркове поэт Алексей Сурков. – Тихий, аккуратный, исполнительный. Мы и взяли его с бумажками возиться. Думали ли мы, что он на самый верх вылезет? – здесь Сурков задумался и начал похохатывать: – А главное, думали ли мы, что он таким доверчивым ослом окажется: ему говорят, что он великий, и он верит в это! Понимаете? Ничтожный, никакой писатель верит, что он большой, крупный, что он – классик, ха-ха-ха!»

Смеялся Сурков напрасно. Подобные Маркову фигуры в российской действительности оказывались наверху довольно часто. Кем был Сталин поначалу? С точки зрения Ленина и его соратников, малозаметной скромной личностью. Потому они преспокойно пропустили его наверх: будет, дескать, опираться на более знаменитых, более известных партии и народу. А Брежнев? Та же история: звёзд с неба не хватает, выберем его, куда он без нас денется, что сможет?

Однажды в начале нулевых в газету «Литература», где я был редактором, прислали из какого-то сибирского городка урок по повести Маркова «Тростинка на ветру». Я удивился: неужели этого литератора до сих пор изучают в школе? Мне ответили, что в обязательном перечне его книг нет. Но учитель волен давать уроки по любому полюбившемуся ему произведению советского периода, начиная с 60-х годов XX века. То, что прислали урок по марковскому произведению, говорит, разумеется, о дурновкусии учителя, но куда больше о том, что прежде объявленного классиком Георгия Маркова в школе изучали, и учитель, не мудрствуя лукаво, обращается к старым наработкам.

Многих, конечно, покоробило, когда Черненко дал Маркову вторую звезду героя соцтруда. Всё-таки до этого дважды героями в искусстве были только Уланова и Шолохов. Уланова для всех была явлением бесспорным. «Тихий Дон» – роман выдающийся. Но Черненко обожал Брежнева и подражал ему. Успел в отмеренные ему год и двадцать пять дней правления создать легенду о себе, вообще не нюхавшем фронтового пороха, как о храбрейшем пограничнике (он в начале тридцатых отслужил год в армии). Наградил себя в свой день рождения третьей звездой героя (две других он получил из рук хозяина – Леонида Ильича). И осыпал звёздами земляков-сибиряков. В точности, как Брежнев днепропетровцев. Бюст дважды герою Маркову (родился 19 апреля 1911 года), по его просьбе, устанавливать на его родине не стали. Кажется, умилились его скромности. И, умиляясь, решили сделать Главному Писателю Советского Союза такой подарок, чтобы он никогда не пожалел о бюсте.

Но вот беда – в его биографии ничего героического не нашли: до войны – комсомольский функционер в Новосибирске, редактор сибирских комсомольских органов печати, во время войны – корреспондент газеты Забайкальского фронта, после войны – глава иркутской писательской организации, редактор альманаха. А потом, как и говорил нам с Тархановым Сурков, переведён в Москву, в секретариат Союза писателей.

Ничего героического! Но, как пародийно шутили в Одессе: «Вы хочете песен? Их есть у меня!» На родине Маркова открыли музей охотника-промысловика, где выставили соответствующие экспонаты: вот оружие, с которым промышлял охотник, вот – чучела зверей, которых он промышлял. Штука, однако, состояла в том, что охотник этот не был безымянным. Звали его Мокеем Марковым. Так что пригодились музею его дагерротипы, портреты и фотографии его семьи. Фотографий сына охотника Мокея, Георгия Мокеевича Маркова, разместили особенно много. Вот он на трибуне (сзади вожди ему аплодируют), вот в президиуме какого-то важного съезда (сам вместе с вождями аплодирует кому-то), вот – книги сына, вот – читатели сына, которым он надписывает свои книги. С одной, стало быть, стороны, музей вышел краеведческим. А с другой, он стал прижизненным мемориальным музеем славы дважды героя. Как говорил весёлый карманник Мустафа, чью роль в первом звуковом советском фильме «Путёвка в жизнь» великолепно сыграл мариец Йыван Кырля, погибший позже в сталинском лагере, «ловкость рук и никакого мошенства»!

А сколько книг о себе Марков наполучал при своей жизни! Не говорю уже о том, как часто звучали по радио инсценировки его романов! Или сколько было отснято кинофильмов и телефильмов по мотивам его произведений!

Так совпало, что однажды мы привычной нашей компанией приехали в дом творчества писателей в Дубулты и встретили там сына директора этого дома Вадика Крохина, который работал в «Литературной газете» фотокорреспондентом.

Вадик Крохин показал нам, что про свой дом творчества мы знаем далеко не всё.

Он пригласил нас поужинать на отделанной дорогими породами дерева мансарде. Так мы узнали, что над девятым этажом существует зал для приёмов. Говорили, что Георгий Мокеевич Марков приказывал отцу Вадика Крохина директору дома творчества Михаилу Львовичу Бауману накрывать для себя в этом зале, чтобы не спускаться со всеми в столовую. Во всяком случае, свидетельствую, что оказался однажды в Дубултах, когда туда приехали Марков с женой Агнией Александровной Кузнецовой, тоже писательницей и тоже лауреатом многочисленных премий, и никогда эту супружескую пару в столовой не видел. Хотя прогуливающейся вдоль моря встречал постоянно.

Ну, а уж о таком пустяке, что в Союз писателей приняли обеих его дочек, и говорить не приходится. Другое дело, что каждый член Союза писателей имеет право получить в Переделкине дачу от Литфонда. Ну, целиком дачу давали избранным, но иметь полдома тоже считалось большим везением: вход отдельный, удобства отдельно, мечта!

Но и полдачи дают, разумеется, далеко не всем. Очередь в Литфонде большая, многие стоят в ней всю жизнь, да так и не дожидаются дачного рая.

Но сами понимаете, что, имея такого мощного отца, даже подумать о том, чтобы встать в очередь смешно. У супругов Марковых – секретарей и лауреатов – две дачи рядом. Изловчились. Недалеко от родителей поселили и дочек. Имеют право: члены Союза писателей!

Умер Марков 26 сентября 1991 года. И это оказалось единственным его невезением. По его номенклатурному положению (уровень зампреда Совмина) ему полагалось Новодевичье. Но прошёл всего только один месяц с поражения путчистов. Позже номенклатура оправится, вернёт себе свои права. А в тот момент приходилось ужиматься. Вот почему лежит Марков на Троекуровском. Будем надеяться, что большие любители возвращать снятые было почётные доски на старые места, не потревожат прах крупного литературного номенклатурщика. Хотя, кто его знает: погоня за былыми привилегиями сейчас нешуточная!

* * *

Похоже, что Иван Ефимович Фролов (родился 19 апреля 1918 года) на Алтае стал чем-то вроде ударного маяка, какие делали из Стаханова, Демченко, Чкалова и пр. На этот раз маяк был избран литературный.

После службы во время войны на Дальнем Востоке он работал в алтайских краевых газетах. Его первая книга стихов вышла в 1950 году. Посылают на Второе всесоюзное совещание молодых писателей 1951 года, где, видимо, и решили продвигать его в маяки. Принимают в Союз писателей. Он – ПЕРВЫЙ НА АЛТАЕ член Союза писателей. А через несколько месяцев, когда после скоропалительного приёма в союз ещё нескольких человек создают Алтайскую писательскую организации, Фролов – её ПЕРВЫЙ ИЗБРАННЫЙ СЕКРЕТАРЬ. Организация начинает издавать альманах «Алтай». Фролов – его ПЕРВЫЙ редактор.

Умирает он через семь лет после выхода своей первой книжки – 5 ноября 1957 года в 39 лет.

Вот типичное для него стихотворение «Родильный дом»:

Этот дом приземистый, негулкий, Просто неприметен вдалеке, В тридевятом скромном переулке, В тридесятом сельском тупике. Вот сюда придёт подруга ваша, Полежит неделю, а потом — На прощание рукой помашет И, быть может, позабудет дом. И не видим, пробегая близ, мы, Что вот здесь с утра и до утра Золотые кадры коммунизма Принимает на руки сестра. Все они в большой моей Отчизне, В трудовой шеренге дней и лет Продолженьем будут наших жизней, Наших дел, свершений и побед. В этом самом рядовом из зданий Суждено подругам получать Самое великое из званий, Самое святое имя – мать! Не за них ли тосты поднимают, Славят песней, ордена дают, Поздравляют, жарко обнимают, Задушевно за столом поют. Человек рождается! Об этом Говорят в любом конце страны, Сессии Верховного Совета Этому в Москве посвящены…

Ну, и хватит. Оборвём стихи на этом. По-моему, их ценность уже ясна: как же было не принять за подобные строки человека в Союз писателей? Не сделать главой регионального писательского объединения? В родильных домах с их золотыми кадрами коммунизма этого бы не поняли!

* * *

Саша Ткаченко (родился 19 апреля 1945 года) – все, кто его знали, подтвердят: добрый и твёрдый человек.

Я с ним был знаком давно. Он ко мне приходил в ялтинский дом творчества, когда я туда приезжал, и мы бродили с ним по побережью.

В перестройку он оказался настоящим молодцом. А в ПЕНе, по-моему, настолько мужественного человека уже и нет.

Вот только стихи его мне нравились далеко не всегда. Одни явно были написаны под влиянием Вознесенского, другие в нынешнем модерновом стиле.

Но настроение он, скончавшийся 6 декабря 2007 года, удерживать в строке умеет:

Одиночество бродит по улицам словно бык прощённый в корриде опустивший рога волоча за собой равнодушные взгляды в зеркалах отражаясь то гигантом то карликом набиваясь в любовники или с надписью «Sale» восставая в кварталах дешёвых… Одиночество среди всех одиночеств одиночество проходящих деревьев и прохожих с пустыми глазницами Я бы взял мастихин или кисточку Беличью и подправил бы грусть или грубую радость на лицах ушедших в себя и не знающих как одиноки однорукая Сена сахарная головка Нотр-Дам облепленная муравьями туристов Я бы мог разделённых размытых, тень и солнце собрать, уходящих вернуть старикам всем печальным проституткам простаивающим птицам в клетках как смерти ждущих продажи сказал бы – я с вами если это бродило по улицам одиночество не моё и не нужное никому…

* * *

Василию Дмитриевичу Фёдорову удалось поступить в Новосибирский техникум, где на литературном конкурсе этого заведения он получил первую премию. Друзья посоветовали отправить их в газету «Большевистская смена».

Но там ему рекомендовали учиться слову и на время бросить писать стихи.

С 1938 Федоров работает в Иркутском авиационном заводе. И печатает в его многотиражке стихи.

С 1941 работает на Новосибирском авиационном заводе. Стихи Фёдорова начинает печатать журнал «Сибирские огни». 9 стихотворений вошли в коллективный сборник молодых «Родина».

В 1944 поступает на заочное отделение Литературного института. На следующий год переводится на второй курс очного.

В 1947 выходит первая книга стихов «Лирическая трилогия».

В дальнейшем Фёдоров прочно дружит с Кочетовым, С.В. Смирновым, И. Шевцовым и другими подобными литераторами. К его услугам журналы «Октябрь», «Молодая гвардия», «Огонёк».

Начиная с середины шестидесятых годов у Фёдорова почти ежегодно выходит по новой книге. Среди них и поэмы: «Проданная Венера», «Третьи петухи», «Седьмое небо», «Женитьба Дон-Жуана», «Золотая жила».

Он пишет и прозу: повести «Зрелость», «Добровольцы», «Светлый залив».

Но язык поэзии и прозы Фёдорова беден. Автор склонен к назидательности и ригоричности.

Вот – типичное для него стихотворение:

Не бойтесь гневных, Бойтесь добреньких; Не бойтесь скорбных, Бойтесь скорбненьких. Несчастненькие Им под стать. Всегда с глазами смутно-красными, Чтоб никому не помогать, Они прикинутся несчастными. Заметив Слезный блеск в зрачках, Не доверяйте им Ни чуточку… Я, попадавший к ним на удочку, Порвал все губы На крючках.

Поэтому и невозможно поверить Википедии, называющей Василия Дмитриевича Фёдорова великим поэтом и сравнивающей его с Маяковским, Есениным, Твардовским. Это всё равно, что сравнить Кукольника с Пушкиным. Василий Дмитриевич, скончавшийся 19 апреля 1984 года (родился 23 февраля 1918-го), не был не то что великим, но даже средним поэтом.

Да, он получил Госпремию СССР в 1979 и Госпремию им. Горького РСФСР в 1968-м. Но получил не как поэт, а как поэт-номенклатурщик: член всех правлений Союзов писателей, секретарь республиканского Союза.

Некогда в 1955 году он написал самое известное своё стихотворение:

Всё испытав, Мы знаем сами, Что в дни психических атак Сердца, не занятые нами, Не мешкая займёт их враг, Займёт, сводя всё те же счёты, Займёт, засядет, Нас разя… Сердца! Да это же высоты, Которых отдавать нельзя.

Стихотворение настолько понравилось иным критикам, что не так уж редко появлялись на моей памяти статьи примерно с таким названием: «Высоты отдавать нельзя». Но ведь ничего особенного в этих стихах нет. Опять – назидание, опять – наставление и никакого подлинного эмоционального чувства.