25 мая 1941 года родился один из любимейших моих актёров Олег Даль.
Он умер на 40-м году 3 марта 1981-го после ужина с Леонидом Маркиным – актёром, с которым Даль пробовался в одну картину. По словам Маркина, Даль сказал ему: «Ну, всё. Пойду к себе умирать» Так возникла версия о самоубийстве: дескать, «зашитый» от алкоголя Даль нарушил категорический запрет врачей. И нарушил сознательно.
Но вдова его, Елизавета Алексеевна, этой версии не подтверждала: Даль с детства жил с больным сердцем, которое остановилось во сне.
Близкий друг Даля, актёр Михаил Козаков, друживший с моими друзьями и бывший мне товарищем, соглашался с вдовой, вспоминал, как часто жаловался на своё сердце Олег Иванович, рассказывал, что Даль порой выходил на сцену, превозмогая сердечную боль.
Был Олег Иванович Даль актёром, очень трудным для режиссёров: соглашался играть только те роли, которые ему нравились, и так, как считал нужным только он. В результате возникали серьёзные разногласия, способствовавшие тому, что Даль мог уйти, так и не закончив работы над киноролью, которую начинал воплощать на съёмках, мог не прийти на спектакль, не извещая об этом ни режиссёра, ни театрального администратора, – причина? – он устал воплощать на сцене этого персонажа, он не видит для себя возможности совершенствоваться в этой роли!
Конечно, при таком характере и здоровое сердце может не выдержать, не то что больное!
И при этом Олег Даль остался в памяти людей выдающимся актёром, любимым многими.
Я люблю его тончайшую психологическую игру, его невероятное умение вживаться в роль и избегать повторений.
В заключение скажу, что был он правнуком (по побочной линии) автора «Толкового словаря живого великорусского языка» Владимира Ивановича Даля, а жена его, Елизавета Алексеевна Апраксина – внучкой известного литературоведа Бориса Михайловича Эйхенбаума.
* * *
«Политика должна быть не более и не менее, как прикладной историей. Теперь она не более как отрицание истории и не менее как её искажение».
Хорошо сказано, правда. Очень современно, и аккурат в пику политике нынешних российских властей. А, учитывая репрессивный характер этой политики, не озаботиться ли нам судьбою автора этих слов?
Нет, за автора тревожиться не стоит: его никто уже не достанет и не потребует к ответу. Выдающийся русский историк Василий Осипович Ключевский умер 25 мая 1911 года (родился 28 января 1841-го).
Ученик другого выдающегося историка Сергея Михайловича Соловьёва Ключевский после смерти учителя продолжил дело Соловьёва – читал лекции по русской истории в Московском университете. Параллельно с университетом он читал лекции в Московской духовной академии и на Московских женских курсах В.И. Герье, которые в будущем превратятся во 2-й МГУ и по цепочке преобразований дойдут до МПГУ, заставив его вести свою родословную от женских курсов.
Не стану излагать суть новизны исторического учения Ключевского. О ней доступно писал философ Г.П. Федотов в своей работе «Россия Ключевского».
И всё же одну цитату из Федотова я здесь приведу. Она относится не столько к Ключевскому-историку, сколько к Ключевскому-стилисту:
«Ключевский, как художник, – прямое отрицание шестидесятых годов. Как писатель, он совершенно одинок – до самого XX столетия. Его поколение, порвав с великой карамзинско-пушкинско-гоголевской традицией, размотало все формальные достижения русского слова, разболтало и развинтило синтаксис, засорило словарь. Даже Толстой и Достоевский, в своей свободе и беззаконии, не могут быть учителями безукоризненной русской речи. Ключевский был не только образным и ярким писателем (эти качества не были утрачены и в 60-х годах), но и строгим, чеканным, изысканным мастером. Его искусство граничило с искусственностью, не допускало ни малейшей вольности. Каждая острота отшлифована, правится годами, получая классическую отточенность».
К этому добавлю, что Ключевский был любителем и ценителем русской классической литературы. И охотно выступал с речами о ней на каких-нибудь собраниях, посвящённых той или иной знаменательной литературной дате. Скажем, на заседании Общества любителей российской словесности, отмечавшего 50 лет со дня смерти Пушкина, он прочитал яркую речь, которая была напечатана под заглавием «Евгений Онегин и его предки».
Таков уж великолепный стиль этого человека, что, начав его читать, вы не оторвётесь. Но, читая, не забывайте, что Василий Осипович не литературовед, а историк. «Поэтому, – передаю ему слово, – я не введу вас в недоумение, когда буду говорить об отце, дяде и прадеде Онегина».
* * *
Не знаю, как кому, а мне трудно отделаться от собственного первого впечатления, которой сложилось от прочитанной книги.
Книгу Евгении Соломоновны Гинзбург, умершей 25 мая 1977 года (родилась 20 декабря 1904-го), «Крутой маршрут» я прочёл, как многие из моего поколения, в самиздате, и она меня потрясла. Я и до этого и позже читал повествования бывших лагерников, но потрясение испытал лишь трижды – от «Архипелага Гулага», от мемуаров Евфросинии Керсновской и от «Крутого маршрута».
Внук смоленского крестьянина, расстрелянного в 1938-м по сталинской разнарядке, я уже был подготовлен моим дядей, старшим сыном репрессированного деда, к восприятию Сталина как убийцы невинных людей, и потому не горевал, как другие, когда (мне было тринадцать лет) Сталин умер. Потому и одобрил расстрел Берии и доклад Хрущёва на партийном съезде. По правде сказать, XXII съезд меня обрадовал ещё больше, чем XX-й. Там Хрущёв заставил делиться воспоминаниями о преступлениях Сталина всех своих соратников – Брежнева, Подгорного, Микояна, Косыгина, Шелепина. И они рассказывали такие подробности, от которых пропадала вера в Сталина даже упёртых коммунистов. Впрочем, мне тогда казалось, что пропадала. Никак не ожидал, что такие монстры политбюро, как Лигачёв, Строев, Долгих, нынче обнажат то, что пришлось им скрывать, – тоску по Сталину.
От «Крутого маршрута» веяло (простите за тавтологию) крутой правдой. Что его автор – мать Василия Аксёнова я узнал тогда же. Позже, в Дубултах, Вася рассказывал, что у матери был более откровенный и беспощадный вариант. Но как-то, испугавшись ареста, она его сожгла. Потом по памяти восстановила тот, что мы все читали.
– Вася! – сказал драматург Э., – А ведь её проза, пожалуй, посильней твоей будет!
Аксёнов не принял хамской шутки:
– Вот уж чьё мнение меня никогда не интересовало, так это твоё! – сказал он жёстко.
Сильней ли проза матери прозы сына? По-моему, так вопрос ставить нельзя. У Аксёнова есть удивительные удачи, с которыми он остаётся в литературе. «Крутой маршрут» тоже в ней остаётся. Перечитал и убедился, что первое впечатление меня не подвело: проза Евгении Гинзбург – настоящее явление в искусстве.
* * *
Что вы знаете о поэте Александре Алексеевиче Крестинском, родившемся 25 мая 1938 года? Я помнил его по журналу «Костёр», где он работал почти 10 лет с 1960-го, печатался там как детский поэт под псевдонимом Тим Добрый. Неплохие игровые стихи.
В 1969 году вышла книга «Туся» (повесть). С тех пор я знал, что Крестинский не только поэт, но и очень неплохой прозаик.
А потом он как-то исчез с моего горизонта. Не печатался.
И вдруг я узнал, что он уже в солидном возрасте в 2000 году уехал в Израиль, где прожил пять лет до смерти 5 октября 2005 года. В 72 года поменял место жительства!
Притом, что был христианином и похоронен на христианском кладбище в Израиле.
Гадать, почему он вдруг сорвался в таком возрасте и поменял страну, не стану. Хотя догадываюсь: 2000 год очень значимый в России.
Чтобы составить о нём представление, приведу цитату из воспоминаний о нём его друга Марка Вейцмана. Цитата большая из-за стихотворения Крестинского, но убирать его жалко:
«…Однажды в издательстве дали Крестинскому на рецензию рукопись книги молодого, никому не известного автора Олега Григорьева. Саша сразу почувствовал, что перед ним стихи поэта редкого дарования. Он рукопись пересоставил и собственноручно перепечатал. Разумеется, рекомендовал её к опубликованию.
Григорьев оказался не только превосходным поэтом, но и одарённым художником. По мировоззрению и стилистике примыкал к группе «Митьки». За пьяную потасовку с милиционером Олега посадили. Александр Крестинский стал его общественным защитником. После одного судебного заседания уговорил судью и присяжных уделить ему 10 минут, в течение которых просто почитал им стихи Олега.
Голодная тюремная диета, которую испытал на себе Григорьев, связалась в воображении Крестинского с блокадным голодом. Он написал тогда стихотворение, посвящённое Олегу, и передал его в камеру. Вот оно (в сокращении):
На заключительное судебное заседание журналистов не пускали, но ребята из «Пятого колеса» всё-таки прорвались. Выступление Крестинского попало в телерепортаж. Потом ему звонила Белла Ахмадулина, спрашивала, чем может помочь Олегу. В судьбе Григорьева пытался принять участие и Эдуард Успенский.
Олега освободили прямо в зале суда. Саша хотел его обнять, но тот отстранился: «У меня вши»…
А ещё Крестинский помогал престарелому писателю Пантелееву, автору знаменитой «Республики «Шкид», прояснял обстоятельства эвакуации на Кавказ школьников во время войны. А ещё… Да мало ли чего ещё!
В давнем стихотворении «Опыт биографии рода», посвящённом бывшей узнице Вильнюсского гетто Марии Рольникайте, он написал:
По приезде в Израиль заявил: «Эту землю, как судьбу, приемлю». На вопрос «Как дела?» ответил: «Поят, кормят, работаю – чего же ещё!» Определил раз и навсегда: «Господь привёл меня сюда не гостить, а жить». Жаль только, что прожить здесь ему довелось прискорбно мало – всего пять лет».