В 1966 году я работал в журнале «РТ-программы» в отделе литературы, которым заведовал Михаил Рощин, уже обозначивший себя в «Новом мире» Твардовского как прозаик и ещё не обозначивший себя как драматург, хотя пьеса «Седьмой подвиг Геракла» уже была им написана.

Собственно в отделе были двое: он да я – обозреватель.

Пришёл Валя Непомнящий, работавший тогда в «Вопросах литературы» и там же напечатавший две интереснейшие статьи о Пушкине. Оставил Валя нам стихи своей знакомой. Миша попросил меня их прочесть. Прочитав, я пожал плечами:

– Не понимаю, что нашёл в них Валя.

– Ну, выбери парочку, – попросил Миша. – Валя сказал, что это очень достойная женщина.

Стихи мы напечатали.

Наверное, это была первая легальная публикация Натальи Евгеньевны Горбаневской, родившейся 26 мая 1936 года. Я не проверял. Потом уже узнал, что её стихи ходили в самиздате. И что её выгнали из МГУ – за распространение листовок против вторжения нашей армии в Венгрию (официально, конечно, за неуспеваемость!).

Больше в Советском Союзе Горбаневскую не печатали. Да и не могли. Очень скоро она показала себя активной правозащитницей. Редактировала самиздатовскую «Хронику текущих событий». Только что, родив второго сына, вышла с ним на руках и с детской коляской вместе с шестью своими друзьями на Красную площадь в августе 1968 года, протестуя против советской интервенции в Чехословакии. Задержанную кормящую мать отпустили, но арестовали в конце следующего года, обвинив её не только в участии в этой демонстрации, но и в распространении якобы порочащих советский строй материалов.

Надо сказать, что в промежутке между демонстрацией и арестом Горбаневская успела написать и передать на Запад документальную книгу о демонстрации 68 года.

Год она провела в Бутырской тюрьме и ещё год в психушке с диагнозом «шизофрения», после чего была выдворена из СССР.

Поселилась в Париже. Работала у Владимира Максимова в журнале «Континент». Потом довольно долго в газете «Русская мысль». Выступала на «Радио Свободы».

В перестройку приезжала в Россию. Приняла участие в юбилейной акции, посвящённой 45-летию той демонстрации «семёрки» на Красной площади. На этот раз на площадь с лозунгом «За вашу и нашу свободу» вместе с Горбаневской вышли ещё 11 человек, из которых 10 были задержаны «за нарушение общественного порядка». Горбаневскую полиция, понятное дело, не тронула.

Демонстрация состоялась день в день с той давнишней – 25 августа 2013 года. А через три месяца 29 ноября Наталья Евгеньевна скончалась.

Она получила «Русскую премию» по итогам 2010 года. В 2011-м вдова президента Наина Иосифовна Ельцина вручила ей награду за книгу «Прильпе земли душа моя. Сборник стихотворений 1956–2010 гг».

Хороши ли её стихи и переводы? Неплохие. Те, ранние стихи мне не понравились. Не скажу, что я стал впоследствии её поклонником, но, объективно признаю: у неё можно встретить стихи с душой. Например:

Ну что, хлопотливая ласточка, куда ты летишь хлопотать? Домой, бесцензурная весточка, привет от меня передать. Скажи, что на пядь под землею и с глоткой, набитой землёй, жива и дышу, замерзаю, но все же не до смерти злой. Скажи, что, глаза растворивши, песку и подзолу набрав, я вижу, я всё ещё вижу, беспамятство смерти поправ. Скажи, что уже не надеюсь на встречу, но, сколько жива, не сдамся и не охладею, и это не просто слова.

* * *

Вот совершенно несправедливо забытое имя: Наталья Григорьевна Долинина, родившаяся 26 мая 1928 года.

У меня есть книги с её дарственной надписью. Занимательное литературоведение: «Прочитаем «Онегина» вместе» (1968), «Печорин и наше время» (1970) и «Просто размышления: Эссе» (1977). Вышли они в Ленинграде, где жила Наталья Григорьевна, в издательстве «Детская литература».

Немало лет проработавшая учительницей в школе, она хорошо понимала детскую психологию и умела заинтересовать ребёнка тем, что было интересно ей самой. Прекрасное качество для детского писателя!

Да, писателя, и она демонстрировала писательское своё умение и в подаренных мне книгах, и в повестях для юности «Мы с Серёжкой близнецы», «Разные люди», и в пьесе «Они и мы», которая шла на сцене московского ТЮЗа, и в сценариях фильмов-спектаклей, написанных в начале 1970-х. Зная психологию подростка, понимая его проблемы, она написала книгу «Дорогие родители», где в частности, поднимала тему сексуального воспитания детей. В то время такая тема была в новинку не в чести!

И всё-таки, наверное, её лучшей книгой является автобиографическая повесть «Отец», пронизанная щемящей тоской по ушедшему безвременно отцу – выдающемуся историку литературы Григорию Александровичу Гуковскому, арестованному во время знаменитой кампании борьбы с космополитизмом и погибшему в тюрьме в 1950 году.

Она и сама прожила недолго – всего 51 год: умерла в 1979-м! Казалось, что её книгам будет обеспечена долгая жизнь, но…

Оборвём фразу и обречённо махнём рукой: кто мог предвидеть, что чтение книг потеряет свою привлекательность для нынешней молодёжи и для их родителей?

* * *

Этот полководец всласть испытал на себе, что такое националистические настроения сограждан.

Незнатный по происхождению, он, начав воинскую службу в карабинерном полку в 1786, через два года произведён в корнеты и только через восемь лет получил следующий чин поручика. В 1788 году стал капитаном, участвовал в главном сражении русско-турецкой войны – штурме Очакова, через год – в битве под Аушанами при взятии Аккермана и Бендер. Получил чин секунд-майора.

Участвовал в русско-шведской войне, отличился, получил премьер-майора. Кстати, в этом чине вышел в отставку Андрей Петрович Гринёв, отец героя «Капитанской дочки» Петруши Гринёва, который был записан сержантом в Семёновский (гвардейский) полк, когда его мать была им беременна. Записан, как сообщает автор, «по милости майора гвардии князя Б., близкого нашего родственника». А не будь в родственниках у Петруши этого князя, Петрушу в сержанты бы не записали. Не говоря уж о гвардии. Записали бы рядовым в какой-нибудь армейский полк. Впрочем, как мы помним, отец Петруши не дал сыну воспользоваться преимуществами так удачно начатой военной карьеры.

Но вернёмся к нашему герою, которого мы оставили в чине премьер-майора, то есть командира батальона, полученного в 1789 году.

Через пять лет в качестве командира батальона принял участие в военных действиях против восставших поляков, за особые отличия под Вильно и близ Гродно награждён орденом Святого Георгия 4-й степени, произведён в подполковники и переведён в Эстляндский егерский корпус, где получил назначение командира 1-го батальона, который при Павле был переименован в 4 Егерский полк, а его командир был возведён в полковники.

В 1798-м уже в чине полковника назначен шефом этого полка и через год за отличное состояние полка произведён, наконец, в генерал-майоры.

А дальше Аустерлицкое сражение. Война с Наполеоном 1806–1807 гг., где с 1807 года командовал дивизией, отличился неоднократно, в том числе и, сдерживая своей дивизией напор почти всей армии Наполеона, давая этим возможность, сосредоточиться рассеянным было русским войскам. Был тяжело ранен, настолько тяжело, что прервал службу для длительного лечения. За эту кампанию получил ордена Святого Георгия 3-й степени, Святого Владимира 2-й степени, и Святой Анны 1-й степени. Возведён в генерал-лейтенанты.

Вернулся после лечения в армию. В русско-шведской войне 1808–1809 года командовал корпусом, с которым в зимнее время совершил переход через морской залив, что заставило шведов вступить в переговоры о мире. В возобновившихся в 1809 года боевых действиях назначен командующим Финляндской армии и произведён в генералы от инфантерии. После заключения мира направляется генерал-губернатором в присоединённую к России Финляндию, награждается орденом Святого Александра Невского.

С декабря 1810-го по август 1812 года занимает пост военного министра, где успешно занимается реформированием армии. Подал Александру I план войны в случае вторжения Наполеона, но Александр план отверг, потому что план предусматривал не только наступление, но и в случае начальной неудачи отступления русских войск до Волги. То есть, заманивал врага в глубь России, что и было сделано уже Кутузовым, ставшим главнокомандующим русских войск в 1812 году.

Пора назвать имя нашего героя: Михаил Богданович Барклай-де-Толли, родившийся в декабре 1761 года и умерший 26 мая 1818-го. Долгим оказался его путь в генералы. Но, став генералом-майором, он уже через девять лет стал генералом от инфантерии. Причём 47-й по старшинству генерал-лейтенант, он обошёл в новом чине 46 своих военных коллег, вызвав их бурное недовольство; некоторые даже в связи с этим подали прошение об отставке.

Война с Наполеоном усугубило отношение к Барклаю, искусно руководимое придворной «русской партией» как к «немцу» и даже как к предателю, поскольку под напором Наполеона Барклай применял «тактику выжженной земли», что особенно возмущало поместное дворянство. Придворная партия добилась своего: главнокомандующим войсками был назначен Кутузов, который, однако, не отступил от плана Барклая, а руководствовался им в своих действиях.

Барклай же де-Толли в Бородинском сражении командовал правым крылом и центром русских войск. И командовал с исключительной личной храбростью: в день битвы под ним было убито или ранено 5 лошадей. Раненый Багратион, который некогда примыкал к русской партии, не пропустившей «немца» в главнокомандующие, просил, когда его уносили с поля, передать Барклаю-де-Толли свои уважение и признательность.

Тем не менее обстановка вокруг Барклая была тяжёлой. Кутузова не обвинили в измене, когда он сдал Наполеону Москву: ему было можно: он – русский!

А «немец» Барклай, несмотря на признание императором правильности своих действий в 1812-м, несмотря на успешное руководство войсками в заграничном походе русской армии, за которое он был возведён в графское достоинство, а после взятия Парижа получил фельдмаршальский жезл, так и не снискал себе особого уважения «русской партии», которая не могла простить фельдмаршалу его нерусской происхождение.

«Его отступление, – писал о Барклае Пушкин, – которое ныне является ясным и необходимым действием, казалось вовсе не таковым: не только роптал народ ожесточённый и негодующий, но даже опытные воины горько упрекали его и почти в глаза называли изменником. Барклай […] останется навсегда в истории высоко поэтическим лицом». Пушкин напечатал это «Объяснение» в 4 (последнем) номере своего «Современника», отвечая на брошюру родственника Кутузова Л. Голенищева-Кутузова, усмотревшего в пушкинском стихотворении «Полководец», восстанавливающего историческую истину, «неприличный вымысел». «Это стихотворение, – отвечал Пушкин, – заключает в себе несколько грустных размышлений о заслуженном полководце, который в великий 1812 год взял на свою долю все невзгоды отступления, всю ответственность за неизбежные уроны, предоставя своему бессмертному преемнику славу отпора, побед и полного торжества».

Этим стихотворением и закончим:

У русского царя в чертогах есть палата: Она не золотом, не бархатом богата; Не в ней алмаз венца хранится за стеклом; Но сверху донизу, во всю длину, кругом, Своею кистию свободной и широкой Её разрисовал художник быстроокой. Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадон, Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жён, Ни плясок, ни охот, – а всё плащи, да шпаги, Да лица, полные воинственной отваги. Толпою тесною художник поместил Сюда начальников народных наших сил, Покрытых славою чудесного похода И вечной памятью двенадцатого года. Нередко медленно меж ими я брожу И на знакомые их образы гляжу, И, мнится, слышу их воинственные клики. Из них уж многих нет; другие, коих лики Ещё так молоды на ярком полотне, Уже состарились и никнут в тишине Главою лавровой… Но в сей толпе суровой Один меня влечёт всех больше. С думой новой Всегда остановлюсь пред ним – и не свожу С него моих очей. Чем долее гляжу, Тем более томим я грустию тяжёлой. Он писан во весь рост. Чело, как череп голый, Высоко лоснится, и, мнится, залегла Там грусть великая. Кругом – густая мгла; За ним – военный стан. Спокойный и угрюмый, Он, кажется, глядит с презрительною думой. Свою ли точно мысль художник обнажил, Когда он таковым его изобразил, Или невольное то было вдохновенье, — Но Доу дал ему такое выраженье. О вождь несчастливый!.. Суров был жребий твой: Всё в жертву ты принес земле тебе чужой. Непроницаемый для взгляда черни дикой, В молчанье шёл один ты с мыслию великой, И в имени твоём звук чуждый не взлюбя, Своими криками преследуя тебя, Народ, таинственно спасаемый тобою, Ругался над твоей священной сединою. И тот, чей острый ум тебя и постигал, В угоду им тебя лукаво порицал… И долго, укреплён могущим убежденьем, Ты был неколебим пред общим заблужденьем; И на полупути был должен наконец Безмолвно уступить и лавровый венец, И власть, и замысел, обдуманный глубоко, — И в полковых рядах сокрыться одиноко. Там, устарелый вождь! как ратник молодой, Свинца весёлый свист заслышавший впервой, Бросался ты в огонь, ища желанной смерти, — Вотще! — … … О люди! Жалкий род, достойный слёз и смеха! Жрецы минутного, поклонники успеха! Как часто мимо вас проходит человек, Над кем ругается слепой и буйный век, Но чей высокий лик в грядущем поколенье Поэта приведёт в восторг и в умиленье!