Мой гений О, память сердца! Ты сильней Рассудка памяти печальной И часто сладостью твоей Меня в стране пленяешь дальной. Я помню голос милых слов, Я помню очи голубые, Я помню локоны златые Небрежно вьющихся власов. Моей пастушки несравненной Я помню весь наряд простой, И образ милый, незабвенный, Повсюду странствует со мной. Хранитель гений мой – любовью В утеху дан разлуке он; Засну ль? – приникнет к изголовью И усладит печальный сон.

Это стихотворение в 1915 году написал один из гениальных предшественников Пушкина, бывший вместе с Жуковским главой романтической школы в России – Константин Николаевич Батюшков, родившийся 29 мая 1787 года.

Как известно, Пушкин отметил строчку батюшковского стихотворения «К другу»: «Любви и очи и ланиты», восхищённо приписав на полях: «Звуки итальянские! Что за чудотворец этот Батюшков».

«Чудотворец» имел счастье выражать себя недолго. В 1817 году вышла наиболее полная его книга «Опыты в стихах и прозе», которая изумила любителей литературы не только совершенством вошедших в неё произведений, но логически безукоризненно выстроенной её композицией. А через пять лет его логика отказалась ему служить, и он прекратил писать из-за наследственной болезни, доставшейся Батюшкову от рано умершей матери, – безумия.

Жизнелюб, каким он предстал в лучших своих стихах, он написал последнее своё стихотворение в 1821 или в 1822 году, показав, что от его любви к жизни ничего не осталось:

Ты знаешь, что изрек, Прощаясь с жизнию, седой Мельхиседек? Рабом родится человек, Рабом в могилу ляжет, И смерть ему едва ли скажет, Зачем он шел долиной чудной слез, Страдал, рыдал, терпел, исчез.

Написал и замолчал: его болезнь обострилась. Он неоднократно пытался кончить жизнь самоубийством. Император Александр I выделил средства на его лечение, на них его поместили в саксонское психиатрическое заведение Зоннштейн, где он провёл четыре года и откуда в одном из писем 1826 года прислал стихи в подражание римскому поэту Горацию (а точнее – в подражание нашему Державину, перепевавшему того же римлянина), показывающие, как сильно угнетён болезнью был его некогда ясный ум:

Я памятник воздвиг огромный и чудесный, Прославя вас в стихах: не знает смерти он! Как образ милый ваш и добрый и прелестный (И в том порукою наш друг Наполеон), Не знаю смерти я. И все мои творенья, От тлена убежав, в печати будут жить: Не Аполлон, но я кую сей цепи звенья, В которую могу вселенну заключить. Так первый я дерзнул в забавном русском слоге О добродетели Елизы говорить, В сердечной простоте беседовать о боге И истину царям громами возгласить. Царицы царствуйте, и ты, императрица! Не царствуйте цари: я сам на Пинде царь! Венера мне сестра, и ты моя сестрица, А кесарь мой – святой косарь .

«Страшно желать кому-нибудь смерти, а тем более человеку, которого душою любишь, с которым вместе проводил лучшие дни своей жизни, а между тем – лучше смерть, нежели то состояние, в котором находится Батюшков…», – писал приятель Батюшкова по «Арзамасу» Дмитрий Васильевич Дашков, навестивший поэта в Зоннштейне. Четыре года, проведённые в Германии, не вылечили больного, но подавили его желание покончить с собой. Возвращённый в Россию, он формально считался пребывающим на службе, но в 1833 году всё-таки был уволен в отставку и помещён в Вологде в дом своего племянника. И вот – парадокс: Дашков, родившийся на год позже Батюшкова, скончался в 1839 году, а Батюшков ещё 22 года прожил в Вологде и умер от тифа 19 июля 1855-го.

Ничего не дошло до нас от этого вологодского периода, кроме этих страшных четырёх строчек:

Премудро создан я, могу на свет сослаться; Могу чихнуть, могу зевнуть; Я просыпаюсь, чтоб заснуть, И сплю, чтоб вечно просыпаться.

* * *

Полу-милорд, полу-купец, Полу-мудрец, полу-невежда, Полу-подлец, но есть надежда, Что будет полным наконец.

Думаю, что все знают, на кого написана Пушкиным эта эпиграмма 1823 года. Конечно, на Михаила Семёновича Воронцова, пушкинского непосредственного начальника в Одессе. Считается, что отношения с Воронцовым у Пушкина испортились благодаря жене Воронцова Елизавете Ксаверьевне, которой увлёкся Пушкин.

Так или иначе, но Воронцов действительно обращался к императору с просьбой убрать от него Пушкина. Чтобы не быть уволенным за нерадивую службу, Пушкин опережает ответ императора Воронцову – подаёт прошение царю об отставке. Александр её принимает, но, накладывая на поэта опалу: Пушкин должен жить в имении матери в Михайловском Псковского уезда под личным надзором его отца.

Всё это очень известные факты.

Известно и что Лев Толстой в своём «Хаджи-Мурате» вывел совсем другого Воронцова – не «полу-подлеца», а умного, решительного, смелого военачальника.

Кто прав? Разумеется, Толстой. У него не было личной неприязни к графу, возведённому в княжество, к человеку, много сделавшему для России на всех должностях, которые ему приходилось занимать.

Михаил Семёнович Воронцов родился 29 мая 1782 года. С юности принял участие в военных кампаниях. В 21 год он на Кавказе, где едва не погиб. Получил свой первый орден Святого Георгия 4 степени за мужество и храбрость при отражении персидских вылазок во время осады крепости Эривань. Переброшен в шведскую Померанию. В 1806 году сражался под Пултуском, в 1807-м – под Фридландом. В 1809-м он, командир Нарвского пехотного полка, воюет в Турции. В 1810-м послан на Балканы, занял Плевну, Ловеч и Сельну.

В марте 1812-го получает второго Св. Георгия. На этот раз 3 степени.

В Отечественную войну 1812 года был сначала при армии Багратиона, воевал под Смоленском. В Бородинской битве он командует дивизией, получает рану в штыковом бою, отправляется к себе в имение для лечения, куда забирает с собой 50 раненых офицеров и более 300 рядовых, которые обеспечиваются заботливым уходом. По излечению был переведён в Северную армию, воевал под Лейпцигом.

В 1814 году в битве у города Краоне сражался против войска самого Наполеона, за что получил Св. Георгия 2 степени.

Под Парижем со своим особым отрядом занял предместье Ла-Вилетт.

В 1815-м году назначен командиром оккупационного корпуса, находившегося во Франции до 1818 года. Представлял Россию на Аахенском конгрессе стран-победителей Наполеона 1818 года.

Вернувшись в Россию, командует 3 пехотным корпусом и в 1823 году назначается новороссийским генерал-губернатором и полномочным наместником Бессарабской области. При Воронцове расцветает Одесса, где им учреждается общество сельского хозяйства, немало поспособствовавшее благосостоянию города и окрестностей, развивается и усовершенствуется виноделие в Крыму, построен Воронцовский дворец в Алупке и шоссе, окаймляющее южный берег Крыма, начинается разведение тонкорунных овец и возникает пароходство по Чёрному морю.

В 1828 году заменил раненого князя Меншикова, командующего войсками, осадившими Варну. Воронцов принял командование в августе, а через месяц крепость сдалась. В 1829 году много сделал для того, чтобы чума, занесённая из Турции, не проникла вглубь Российской империи.

В 1844 году назначен главнокомандующим войсками на Кавказе и кавказским наместником с неограниченными полномочиями. В 1845-м потерпел неудачу: направился с войсками к временной резиденции Шамиля – аулу Дарго, но Шамиль успел уйти, а Дарго было сожжено ещё до подхода Воронцова с войсками. Отставший русский обоз был уничтожен, а отступление Воронцова привело к большим потерям. Тем не менее за поход к Дарго генерал-адъютант М.С. Воронцов возведён в княжеское достоинство. А в 1852-м году после побед в Дагестане князю Воронцову присвоен титул светлости, то есть он стал светлейшим князем Российской империи.

В 1853 году Воронцов просит об отставке: он начинает слепнуть, его одолевает старческая немощь. Николай I соглашается. Вошедший на престол Александр II в день своего коронования 7 сентября 1856 года жалует Воронцова чином генерала-фельдмаршала. А через два месяца – 18 ноября – Воронцов скончался.

Это был широко образованный человек. В частности, он занимался собирательством книг. После его смерти осталось несколько обширных библиотек – в Тифлисе, в Одессе, в Петербурге, в Алупке и за границей. Одесская библиотека сохранилась, будучи переданной наследниками университету в Одессе. Алупкинская частично сохранена во дворце-музее.

* * *

29 мая 1892 года родился русский писатель Иван Сергеевич Соколов-Микитов.

Он много путешествовал ещё до Первой Мировой войны. Устроился матросом на торговое судно, с которым побывал во многих городах Европы и Африки. Во время Первой Мировой вместе с русским лётчиком Глебом Алехновичем совершал боевые вылеты на прославленном самолёте «Илья Муромец».

В 1920 году торговое судно «Омск», где Соколов-Микитов уже год работает матросом, было арестовано в Лондоне и продано с торгов. Соколов-Микитов вынужден год прожить в Англии, откуда перебирается в Германию, где в 1922 году встречается с Горьким, который помог ему вернуться на родину.

После возвращения участвует в арктических экспедициях, возглавляемых Отто Шмидтом. В экспедиции по спасению ледокола «Малыгин» он принимает участие как корреспондент «Известий».

Во время Отечественной войны он был спецкорреспондентом «Известий» в Молотове (так тогда называлась Пермь).

В 1952 году поселился в собственноручно построенном доме в Тверской (тогда Калининской) области, в селе Карачарове Конаковского района.

В Карачарове его навещали друзья-писатели А. Твардовский, К. Федин, В. Солоухин, В. Некрасов, приезжали дружившие с ним художники и журналисты.

Но похоронить свой прах Соколов-Микитов завещал в Гатчине, где он жил с 1929 по 1934 годы, где у него гостили тот же К. Федин, Е. Замятин, В. Шишков, В. Бианки.

Воля скончавшегося 20 февраля 1975 года Соколова-Микитова была исполнена.

Его произведения исследователи связывают с традициями Тургенева, Мельникова-Печёрского – то есть с почвенно-этнографическими. Он по праву считается живописцем русской природы в своей прозе, великолепным знатоком, хранителем в ней русских нравов и обычаев, писателем, запечатлевшем современный ему быт крестьянина, оставившем много прекрасных портретов своих крестьянских героев. Недаром его проза печаталась в «Новом мире» А.Т. Твардовского – лучшем журнале послевоенного времени.

* * *

Мне не раз доводилось писать о Юрии Осиповиче Домбровском, моём старшем товарище, жизнь и творчество которого вызывали у меня и моих друзей уважение и восхищение.

Он умер 29 мая 1978 года, не дожив год до своего семидесятилетия: родился 12 мая 1909 года. Он пережил четыре (!) ареста в 1933, 1936, 1937 и 1949-м годах. Причем уже в 1943-м его освобождали по инвалидности. Но не посчитались с этим, когда забирали в 1949-м как «повторника». В перерывах между тюрьмами и лагерями он опубликовал первую часть романа «Державин», написал книги «Обезьяна приходит за своим черепом» и «Смуглая леди», читал лекции о Шекспире и работал в театре.

Ему довелось сидеть в страшных лагерях на Колыме, на севере страны и в знаменитом Озерлаге, заключённые которого строили участок БАМа Абакан-Тайшет.

Он обладал энциклопедическими знаниями и поражал ими нас, порой почти буквально воспроизводя целые страницы Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона. Был он ещё великолепным устным рассказчиком. Удивительно ли, что у Юры было много друзей?

И в «Хранителе древности», которого напечатал Твардовский в «Новом мире», и в продолжении этого романа «Факультет ненужных вещей», который уже было невозможно напечатать на родине, и он вышел за границей, Домбровский, помимо прочего, подробно описывал методику деятельности спецслужб – вербовщиков советских граждан в стукачи.

Собственно, он и арестован был по доносу стукачки, которую описал в «Хранителе», а позже раскрыл её имя – писательница Ирина Ивановна Стрелкова, которую он встретил после первого ареста в ссылке в музее Алма-Аты и которая поспособствовала его второму и третьему аресту.

Разоблачённая Стрелкова не была подвергнута общественной обструкции. Наоборот. Её продолжали издавать и ввели в редколлегию журнала «Наш современник». Умерла она в 2006 году.

У Домбровского есть стихотворение довольно известное:

Меня убить хотели эти суки, Но я принёс с рабочего двора Два новых навострённых топора. По всем законам лагерной науки Пришёл, врубил и сел на дровосек; Сижу, гляжу на них весёлым волком: «Ну что, прошу! Хоть прямо, хоть просёлком…» – Домбровский, – говорят, – ты ж умный человек, Ты здесь один, а нас тут… Посмотри же! – Не слышу, – говорю, – пожалуйста, поближе! — Не принимают, сволочи, игры. Стоят поодаль, финками сверкая, И знают: это смерть сидит в дверях сарая: Высокая, безмолвная, худая, Сидит и молча держит топоры! Как вдруг отходит от толпы Чеграш, Идёт и колыхается от злобы. – «Так не отдашь топор мне» – «Не отдашь?!» — «Ну сам возьму!» – «Возьми!» – «Возьму!..» — «Попробуй!» Он в ноги мне кидается, и тут Мгновенно перескакивая через, Я топором валю скуластый череп И – поминайте как его зовут! Его столкнул, на дровосек сел снова: «Один дошёл, теперь прошу второго!» И вот таким я возвратился в мир, Который так причудливо раскрашен. Гляжу на вас, на тонких женщин ваших, На гениев в трактире, на трактир, На молчаливое седое зло, На мелкое добро грошовой сути, На то, как пьют, как заседают, крутят, И думаю: как мне не повезло!

Не повезло ему больше, чем он тогда думал. Суки (так называемые органы) не простили Домбровскому своих описаний. После появления его «Факультета», изданного парижским «Имка-Пресс», Юру очень жестоко избили в фойе Центрального дома литераторов. Били с расчётом, что он уже не поднимется. Расчёт оправдался. Юрий Осипович от полученных ран умер на больничной койке.

Суки его убили!