8 июня 1879 года скончалась Анна Петровна Керн (родилась 11 февраля 1800 года), женщина, навсегда увековеченная Пушкиным, его муза.
Циничные любители совать нос в чужие письма козыряют цитатой из письма Пушкина к Соболевскому: вот, дескать, какова на самом деле была любовь Пушкина! Но любовь, как говорил Пушкин, есть самая своенравная страсть. Она может неожиданно вспыхнуть и так же неожиданно исчезнуть. Встречу с Керн Пушкин пережил как ярчайшую вспышку любви, которую зафиксировал в прекрасном своё стихотворении «Я помню чудное мгновенье».
Восприятию этого гениального пушкинского стихотворения несомненно мешает неизбежно звучащая при его чтении гениальная музыка Глинки, подменившая собой пушкинскую мелодию.
Понятно, что Глинку мы за это винить не будем: он сделал то, что должен был сделать, и сделал превосходно – выразил себя, свои ощущения в своём романсе, написанном на пушкинский текст.
Заявил о своих ощущениях с самого начала:
«Помню» – вот что особо подчеркнёт исполнитель романса, растягивая это слово, ставя на нём по воле композитора интонационное ударение. А потом через некоторое время, пропевая:
– сделает ударение на слове «забыл», нимало не смущаясь тем, что поначалу речь вроде бы шла о настоящем, а не о прошедшем времени. И нас это не смутит: ведь мы имеем дело с романсом, а его логика далеко не всегда подчиняется нормативной грамматике: логика романса очень часто обусловлена обнажённой эмоцией. В данном случае слово «забыл» эмоционально усилено грустным сознанием тягостности существования «без божества, без вдохновенья, / Без слёз, без жизни, без любви». И наоборот – торжествующая жизнь словно возвращает в романс слово «помню». Его нет больше в пушкинском тексте, нет, разумеется, и в романсе Глинки, но оно мощно напоминает о себе в ликующей, патетической концовке:
Но, повторяю, такая тональность романса мешает восприятию смысла пушкинского стихотворения.
В его первой строчке главное смысловое ударение падает не на «помню», а на слово «чудное», которое поэт как правило употреблял не в современном значении, синонимическом «прекрасному» или «замечательному», а в самом что ни на есть прямом – в том, в каком оно связано с чудом, с волшебством. Пушкин и здесь, в этом стихотворении, невероятно точен в передаче смыслового оттенка слова:
Не «возникла», не «очутилась», но именно – «явилась», не оставляя сомнения в том, что речь идёт о явлении героини герою, пусть и кратковременном:
– но по длительности вполне достаточном, чтобы сполна его оценить, чтобы запечатлеть его таким, каким оно пронзило и поразило душу:
Как давно уже замечено, «гений чистой красоты» заимствован Пушкиным из стихотворения Жуковского. Скорее всего, потому, что в стихотворении Жуковского «Я Музу юную, бывало…» понятие «Гений чистой красоты» интерпретировано в совершенно определённом смысле – как божество, стоящее над жизнью, над поэзией, или, точнее, вбирающее в себя их. Вспоминая о своей юности, о юной своей Музе, наполнявшей его ощущением, что «Жизнь и Поэзия – одно», сетуя на то, что «дарователь песнопений / Меня давно не посещал», боясь не встретиться с ним больше, Жуковский тем не менее не падает духом:
Он не падает духом именно потому, что «дарователь песнопений» приобщил его к «Гению чистой красоты», который (Жуковский верит в это) пребудет с ним вечно:
Заимствуя образ, Пушкин явно апеллировал к читателю, у которого стихотворение Жуковского было на слуху (оно напечатано незадолго до того, как Пушкин сел писать «Я помню чудное мгновенье…»). Но с другой стороны, этот образ живёт в пушкинском стихотворении и независимо от своего создателя, живёт вместе со стихотворением Пушкина, едва ли не будучи его смысловым центром.
Ведь недаром у женщины, которая олицетворяет для Пушкина «гения чистой красоты», черты – «небесные». Недаром исчезнув, её «мимолётное виденье» лишило жизнь поэта полнокровности, обесценив его существование именно тогда, когда особенно обостряются ощущения прочности или непрочности связи человека с жизнью, с миром, – «в глуши, во мраке заточенья…» В данном случае герою стихотворения пришлось напрягать все свои душевные силы, чтобы выйти из того летаргического состояния, в котором очутился герой «без божества, без вдохновенья / Без слёз, без жизни, без любви».
Но такова великая сила его потребности во всём этом, что он сумел вырваться из порочного круга сумрачности своего существования, сумел прорваться к свету:
Собственно, ради этого и написано стихотворение: пробудившейся душе снова («опять») явилась та, кто олицетворяет собой «гений чистой красоты», воскрешающий для человека «и божество, и вдохновенье, / И жизнь, и слёзы, и любовь». Оцените смысловой ряд некоего катрена, который составили рифмы двух заключительных четверостиший: «пробужденье – виденье – упоенье – вдохновенье». Этот катрен как бы стал итогом стихотворения, его выводом, запечатлев состояние человеческой души, соприкоснувшейся с величайшей ценностью – с «гением чистой красоты»!
* * *
Аврора Дюдеван (в девичестве Дюпен) умерла 8 июня 1876 года будучи известной французской писательницей, выступавшей под мужским псевдонимом Жорж Санд (родилась 1 июля 1804-го).
Я читал на пороге детства и юности её роман «Консуэло», и он показался мне сентиментальным.
Значительно позже я прочитал книгу Андре Моруа «Лелия или жизнь Жорж Санд» и устыдился тому, что из-за детских своих впечатлении не захотел читать другие романы французской писательницы, которых оказалось невероятно много. Однако чтение других произведений Жорж Санд у меня, что называется, не пошло. Я не смог дочитать её «Индиану». Не дочитал её роман «Мопра».
Тем не менее, зная, что на родине её почитают и что у нас есть немало её поклонников, склоним головы перед памятью этой писательницы, оказавшейся невероятно плодовитой: одних только романов у неё больше пятидесяти!