В 1978 году «Комсомольскую правду» возглавил Валерий Ганичев, комсомольский функционер, о котором все знали, что он член так называемого Русского клуба, могучей организации ксенофобов и антисемитов, действующей тогда полуподпольно под руководством функционеров из ЦК партии. Сейчас, как и положено бывшему комсомольскому работнику, Ганичев – истовый православный, заместитель главы Всемирного Русского Народного Собора (глава – патриарх Кирилл), автор романа или романов о флотоводце Ушакове, которого церковь с подачи Ганичева канонизировала, председатель мрачного Союза писателей России и т. п. А в 78-м Ганичев привёл в «Комсомолку» своих людей в редколлегию, которые занялись выдавливанием оппонентов из газеты.

Так оказались у нас в «Литературной газете» бывшие звёзды «Комсомольской правды» – Юра Рост, Гена Бочаров, Нелли Логинова. Так оказался нашим сотрудником и Юра Щекочихин, – Юрий Петрович Щекочихин, родившийся 9 июня 1950 года.

В «Литературке» он работал в таком же, как и в «Комсомолке», отделе расследования. В перестройку его возглавлял, стал членом редколлегии.

Повторяю, Щекочихин и в «Комсомолке» был звездой, но именно у нас он в одно прекрасное утро проснулся знаменитым на всю страну.

Это случилось в 1988 году после публикации его статьи «Лев изготовился к прыжку». Формально она имела соавтора – начальника Шестого управления МВД СССР по борьбе с организованной преступностью, коррупцией и наркобизнесом, полковника Александра Ивановича Гурова, который и предоставил Юре убийственные и оглушительные доказательства того, что в СССР существует разветвлённая сеть хорошо организованных бандформирований. Сейчас это, может быть, никого не удивит: только заткнувший уши не наслышан о так называемых ОПГ – организованных преступных группах, действовавших и действующих в России. Но в то время об этом писать не смели. Наличие организованной преступности отрицалось категорически. И вот – выходит «Литературка», где высокий милицейский чин подтверждает наличие в СССР мафии.

А через несколько номеров новая статья тех же авторов «Лев прыгнул»!

Наверняка, благодаря этим статьям в то революционное время оба автора стали народными депутатами: Юра – СССР, Гуров – РСФСР. Оба избрались и в Государственную думу. Щекочихин от фракции «Яблоко».

Я ушёл из «Литгазеты» на два года раньше Щекочихина – в 1994 году. Он перешёл в «Новую газету», там тоже возглавил отдел расследований, стал замом главного редактора.

К этому времени чума бандитизма и коррупции перекинулась на провластную верхушку страны. Расследовать преступления, санкционированные сверху, стало смертельно опасно. Когда Юра занялся расследованием «мебельного дела» (дела «Трёх китов»), затрагивающего интересы силовых структур, последовали анонимные звонки с угрозами.

Что угрозы не были пустым устрашением, показало активное участие Щекочихина в «Общественной комиссии по расследованию взрывов домов в городах Москве и Волгодонске и проведения учений в городе Рязани в сентябре 1999 года», созданной по инициативе позже убитого депутата Сергея Юшенкова. Комиссию возглавил правозащитник Сергей Ковалёв, а Юра стал её активным членом.

Он почувствовал себя плохо. Как депутата, его положили в кремлёвскую больницу. Дальше передаю слово его коллеге по «Новой газете», заместителю главного редактора Сергею Соколову:

«Он умирал стремительно и страшно. За две недели превратился в глубокого старика, волосы выпадали клоками, с тела сошла кожа, практически вся, один за другим отказывали внутренние органы. Врачи в коридорах «кремлёвки» шептались о том, что его отравили; судмедэксперты в частных беседах говорили то же самое. Однако все ставили свои подписи под официальными документами, подтверждавшими естественный характер смерти».

Как писали в военных похоронках, геройски погиб 3 июля 2003 года на своём посту, защищая… кого? Да нас с вами! От кого? Подумайте.

* * *

9 июня 1918 года умерла Анна Григорьевна Достоевская, жена писателя Фёдора Михайловича, урождённая Сниткина (родилась 11сентября 1846 года). Она пришла к нему юной стенографисткой и очень помогла ему уложиться в кабальный срок, продиктованный Достоевскому его издателем. Уговор с издателем был суровым: не уложишься в срок – это существенно скажется на твоём гонораре. Девушка влюбилась в писателя-вдовца.

Она оставила очень интересные мемуары, названные ею «Дневник». Цитирую из него:

«Восьмого ноября 1866 года – один из знаменательных дней моей жизни: в этот день Фёдор Михайлович сказал мне, что меня любит, и просил быть его женой. С того времени прошло полвека, а все подробности этого дня так ясны в моей памяти, как будто произошли месяц назад […]

У нас давно уже повелось, что, когда я приходила стенографировать, Фёдор Михайлович рассказывал мне, что он делал и где бывал за те часы, когда мы не видались. Я поспешила спросить Фёдора Михайловича, чем он был занят за последние дни.

– Новый роман придумывал, – ответил он.

– Что вы говорите? Интересный роман?

– Для меня очень интересен, только вот с концом романа сладить не могу. Тут замешалась психология молодой девушки. Будь я в Москве, я бы спросил мою племянницу, Сонечку, ну, а теперь за помощью обращусь к вам.

Я с гордостью приготовилась «помогать» талантливому писателю.

– Кто же герой вашего романа?

– Художник, человек уже немолодой, ну, одним словом, моих лет.

– Расскажите, расскажите, пожалуйста, – просила я, очень заинтересовавшись новым романом.

И вот в ответ на мою просьбу полилась блестящая импровизация. Никогда, ни прежде, ни после, не слыхала я от Фёдора Михайловича такого вдохновенного рассказа, как в этот раз. Чем дальше он шёл, тем яснее казалось мне, что Фёдор Михайлович рассказывает свою собственную жизнь, лишь изменяя лица и обстоятельства. Тут было всё то, что он передавал мне раньше, мельком, отрывками. Теперь подробный последовательный рассказ многое мне объяснил в его отношениях к покойной жене и к родным.

В новом романе было тоже суровое детство, ранняя потеря любимого отца, какие-то роковые обстоятельства (тяжкая болезнь), которые оторвали художника на десяток лет от жизни и любимого искусства. Тут было и возвращение к жизни (выздоровление художника), встреча с женщиною, которую он полюбил, муки, доставленные ему этой любовью, смерть жены и близких людей (любимой сестры), бедность, долги…

Душевное состояние героя, его одиночество, разочарование в близких людях, жажда новой жизни, потребность любить, страстное желание вновь найти счастье были так живо и талантливо обрисованы, что, видимо, были выстраданы самим автором, а не были одним лишь плодом его художественной фантазии.

На обрисовку своего героя Фёдор Михайлович не пожалел тёмных красок. По его словам, герой был преждевременно состарившийся человек, больной неизлечимой болезнью (паралич руки), хмурый, подозрительный; правда, с нежным сердцем, но не умеющий высказывать свои чувства; художник, может быть, и талантливый, но неудачник, не успевший ни разу в жизни воплотить свои идеи в тех формах, о которых мечтал, и этим всегда мучающийся.

Видя в герое романа самого Фёдора Михайловича, я не могла удержаться, чтобы не прервать его словами:

– Но зачем же вы, Фёдор Михайлович, так обидели вашего героя?

– Я вижу, он вам не симпатичен.

– Напротив, очень симпатичен. У него прекрасное сердце. Подумайте, сколько несчастий выпало на его долю, и как безропотно он их перенёс! Ведь другой, испытавший столько горя в жизни, наверно, ожесточился бы, а ваш герой всё ещё любит людей и идёт к ним на помощь. Нет, вы решительно к нему несправедливы.

– Да, я согласен, у него действительно доброе, любящее сердце. И как я рад, что вы его поняли!

– И вот, – продолжал свой рассказ Фёдор Михайлович, – в этот решительный период своей жизни художник встречает на своем пути молодую девушку ваших лет или на год-два постарше. Назовем её Аней, чтобы не называть героиней. Это имя хорошее…

[…] Художник, – продолжал свой рассказ Фёдор Михайлович, – встречал Аню в художественных кружках и чем чаще её видел, тем более она ему нравилась, тем сильнее крепло в нём убеждение, что с нею он мог бы найти счастье. И однако, мечта эта представлялась ему почти невозможною. В самом деле, что мог он, старый, больной человек, обременённый долгами, дать этой здоровой, молодой, жизнерадостной девушке? Не была ли бы любовь к художнику страшной жертвой со стороны этой юной девушки и не стала ли бы она потом горько раскаиваться, что связала с ним свою судьбу? Да и вообще, возможно ли, чтобы молодая девушка, столь различная по характеру и по летам, могла полюбить моего художника? Не будет ли это психологическою неверностью? Вот об этом-то мне и хотелось бы знать ваше мнение, Анна Григорьевна.

– Почему же невозможно? Ведь если, как вы говорите, ваша Аня не пустая кокетка, а обладает хорошим, отзывчивым сердцем, почему бы ей не полюбить вашего художника? Что в том, что он болен и беден? Неужели же любить можно лишь за внешность да за богатство? И в чём тут жертва с её стороны? Если она его любит, то и сама будет счастлива, и раскаиваться ей никогда не придётся!

Я говорила горячо. Фёдор Михайлович смотрел на меня с волнением.

– И вы серьёзно верите, что она могла бы полюбить его искренно и на всю жизнь?

Он помолчал, как бы колеблясь.

– Поставьте себя на минуту на её место, – сказал он дрожащим голосом. – Представьте, что этот художник – я, что я признался вам в любви и просил быть моей женой. Скажите, что вы бы мне ответили?

Лицо Фёдора Михайловича выражало такое смущение, такую сердечную муку, что я наконец поняла, что это не просто литературный разговор и что я нанесу страшный удар его самолюбию и гордости, если дам уклончивый ответ. Я взглянула на столь дорогое мне, взволнованное лицо Фёдора Михайловича и сказала:

– Я бы вам ответила, что вас люблю и буду любить всю жизнь!

Я не стану передавать те нежные, полные любви слова, которые говорил мне в те незабвенные минуты Фёдор Михайлович: они для меня священны…»

По-моему, этот отрывок чудесно выражает сущность Анны Григорьевны, прожившей с любимым мужем очень непростую жизнь. У Достоевского была эпилепсия, и Анна Григорьевна выучилась помогать больному. Достоевский обладал воистину разрушительным для семьи пороком: он был неистовым игроком, игроманом. Он играл в карты, играл в рулетку, проигрывал последние деньги, и Анна Григорьевна неизменно спасала его, продавая вещи с себя, закладывая их в ломбард, занимая, умоляя заимодателей подождать с возвращением долга. И при этом она никогда ни в чём не упрекала мужа.

Такое её поведение потрясло моего старшего товарища, поэта Владимира Корнилова, написавшего о ней чудесное стихотворение. Прочтите его:

* * *

О Юрии Владимировиче Манне, моём друге, выдающемся литературоведе, родившемся 9 июня 1929 года, лучше всех рассказывает он сам в своей очень интересной книге воспоминаний «Память-счастье, как и память-боль…». Книга вышла в 2011 году в издательстве РГГУ. Очень рекомендую приобрести: Манн – рассказчик живой, с юмором, много запомнивший людей и событий и щедро поделившийся тем, что ему запомнилось с читателем.

Его первая книжка «Комедия Гоголя «Ревизор» (1966) стала событием в гоголеведении. Доступная, занимательная, проникающая в сердцевину замысла Гоголя, открывающая в его комедии немало нового, незамеченного дотоль, она чётко просигналила: её автор – человек с талантом, её автор – незаурядный учёный, от которого можно ожидать и в дальнейшим побед и открытий.

Уловивших этот сигнал Манн не разочаровал. Его Гоголиада – это и превосходный анализ гоголевских произведений, и великолепно написанная трёхтомная биография писателя, которую читаешь как увлекательный роман.

Юрий Манн по праву считается одним из крупных, а из ныне живущих – крупнейшим специалистом по Гоголю. Не зря именно он является главным редактором ныне выходящего академического полного собрания Гоголя в 23 томах. Но интересы Юрия Владимировича одним Гоголем не ограничиваются. Одна из его книг носит значимое название «Тургенев и другие». Да, не только произведения Тургенева попали в сферу художественного исследования Манна, но и Пушкина, и Лермонтова, и Баратынского, и Надеждина, и Станкевича, и Аксаковых…

Его теоретические работы названы достаточно научно: «О гротеске в литературе», «Поэтика русского романтизма», «Динамика русского романтизма», «Русская философская эстетика (1820-1830-е гг.)». Но и за этими, так сказать, диссертабельными названиями скрываются увлекательные повествования, способные увлечь за собой даже не слишком подготовленных читателей.

* * *

9 июня 373 года скончался великий учитель Церкви IV века, христианский богослов и поэт Ефрем Сирин (родился в 306 году). В его наследии церковным прихожанам особенно известна великопостная молитва:

«Господи и Владыко живота моего, духъ праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми.

Духъ же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему.

Ей, Господи Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко Благословенъ еси во веки вековъ. Аминь».

Невероятно поэтичная, эта молитва вдохновила Пушкина на её переложение:

Стихотворение написано за полгода до гибели поэта. Приходилось читать в научной литературе о Пушкине выговор поэту: как, дескать, он посмел переложить текст святого! А почему бы он не мог этого сделать? Восхищаясь молитвой Ефрема Сирина, основываясь на ней, он создаёт произведение не религиозной, а художественной литературы. Прекрасное произведение, на мой вкус!

* * *

Генрих Иоганн Фридрих – вот настоящее имя Остермана, которого в России стали называть Андреем Ивановичем. В России он, родившийся 9 июня 1687 года, оказался в 1704 году, быстро выучил язык и уже в 1710-м стал секретарём Петра Первого. Много полезного для России сделал Остерман под руководством Петра, за что получил баронское достоинство и множество земель. Пожалованное императором село Красный Угол Рязанской губернии стало родовым гнездом Остерманов.

В царствование жены Петра Екатерины Первой назначен вице-канцлером и членом Верховного Тайного Совета. Убеждённый сторонник союза с Австрией, он способствовал заключению такого союза в 1726 году. Официально считался воспитателем Петра II, но не имел особенного влияния на наследника. Впрочем, тот, став императором и сослав Меншикова, фаворита матери, Остермана не тронул, оставил на всех постах, которые высокий чиновник занимал при Екатерине.

«Верховнику» Остерману удалось не просто уклониться от подписания письма другими членами Верховного Тайного Совета будущей императрице Анне Иоанновне с изложением условий, на которых она должна взойти на престол, но стать вместе с Феофаном Прокоповичем во главе партии, враждебной «верховникам» и даже давать советы в письмах к будущей императрице.

За что она, взойдя на престол, возвела Остермана в графское достоинство. Он стал советником могущественного Бирона. По подсказке Остермана был учреждён кабинет министров, через который тот проводил все важнейшие решения тех лет: сокращение дворянской службы, уменьшение податей, меры к развитию торговли, промышленности и грамотности, улучшение судебной и финансовой частей и другие. Во внешней политике он уладил персидский и голштинский вопросы, при его помощи были заключены торговые договоры с Англией и Голландией. Противник войны с турками, он добился заключения с ними Белградского мира.

Анна Леопольдовна сделала Остермана генерал-адмиралом. Он был назначен председателем Воинской морской комиссии, которая много сделала по реформе флота и кораблестроения в России.

У Остермана через своих шпионов были неопровержимые доказательства заговора сторонников Елизаветы Петровны, желавших свергнуть Анну Леопольдовну. Но та не пожелала вникать в предостережение генерал-адмирала.

А Елизавета Петровна через своих шпионов наверняка знала об этих действиях Остермана, потому что сразу после её воцарения он был арестован, предан суду и приговорён к смертной казни через колесование.

Сохранилось свидетельство современников о том, как невероятно мужественно вёл себя Остерман на плахе. Правда, некоторые историки подозревают, что ему была известна клятва Елизаветы в день восхождения на престол отменить смертную казнь. Елизавета Петровна его казнь действительно остановила и приказала сослать навечно в Берёзово, в которое ещё Петром II был сослан Меншиков.

В ссылке Остерман и умер 31 мая 1747 года.

Его сын, Иван Андреевич, был назначен императором Павлом на высший пост государственного канцлера Российской империи.

Потомки Андрея Ивановича Остермана отличились во многих отраслях науки и хозяйства России.

В доме одного из потомков Андрея Ивановича – прославленного генерала Отечественной войны 1812 года графа Остермана-Толстого на Галерной, где жил его адъютант, будущий писатель Иван Иванович Лажечников, была предотвращена дуэль Пушкина с неким Денисевичем, которого Лажечников уговорил извиниться перед Пушкиным за назидательные замечания в театре, какие поэт счёл для себя оскорбительными.