Известность Константин Дмитриевич Бальмонт, родившийся 16 июня 1867 года, приобрёл поначалу скандальную после выхода в 1900 году его пятого стихотворного сборника «Горящие здания». С подзаголовком: «Лирика современной души». До этого его книги обратили на себя внимания лишь немногих. Да и стихи в них были во многом подражательные или написанные без особого лирического напряжения – без внятного повода, по которому они не могли не возникнуть.
И вдруг – «Горящие здания»! Посылая этот сборник Л.Н. Толстому, Бальмонт писал: «Эта книга – сплошной крик души разорванной и, если хотите, убогой, уродливой. Но я не откажусь ни от одной её страницы, и – пока – люблю уродство не меньше, чем гармонию».
Человеческая страсть стала главным героем этой книги, о которой много спорили критики. Многое в ней было непривычным: эротические мотивы, уверенное воскрешение в стихах разных эпох и времён – древней Руси, Ивана Грозного, Бориса Годунова, воссоздание исландского, испанского, индийского колорита.
Николай Гумилёв, который пока что не встал во главе нового течения акмеистов, приветствовал книгу Бальмонта как поэтический манифест символистов. В статье «Вожди новой школы» он с восторгом писал о новых – «кинжальных» словах Бальмонта: «…«дьяволы, горбуны, жестокости, извращённости», буйно ворвавшиеся в мирно пасущееся стадо старых слов, всех этих «влюблённостей, надежд, вер, девушек, юношей, цветов и зорь».
Понятно, что Бальмонт услышал в свой адрес и резкую критику, но она не сбила читательскую волну интереса к нему, как к лидеру символистов. И Бальмонт поспешил развить свой успех, дав следующей книге «Будем как Солнце» подзаголовок «Книга символов».
Впоследствии Бальмонта стали называть старшим символистом, объединяя его с В. Брюсовым, Ф. Сологубом, З. Гиппиус, Д. Мережковским.
Конечно, это очень разные поэты. Но в начале века их объединяло отрицание действительности или изображение реальной жизни как уродливой и скучной. Они воспевали мечтательность и красоту. А главное – они стремились передать тончайшие оттенки настроений и впечатлений (как импрессионисты в своих полотнах и в своих мелодиях). Слово их интересует прежде всего своей музыкальной стороной, отсюда любовь того же Бальмонта к аллитерации (ещё в 1894 году Бальмонт написал позже ставшие знаменитыми строчки: «Ветер. Взморье. Вздохи ветра. / Величавый возглас волн. / Близка буря. В берег бьётся / Чуждый чарам чёрный чёлн. / Чуждый чистым чарам счастья / Чёлн томленья, чёлн тревог…» и т. п.).
Ещё несколько книг Бальмонта поддержали его популярность. А после он надоел любителям. Уже о книге 1906 года «Злые чары» Брюсов пишет: «Основной недостаток «Злых чар» – отсутствие свежести вдохновения. Бальмонт повторяет сам себя, свои образы, свои размеры, свои приёмы, свои мысли». Следующую книгу «Жар-птица» критикует М. Волошин: «Одной из ошибок бальмонтовской «Жар-птицы» было то, что синтаксис речи оставался бальмонтовский и обличал подделку».
К тому же на пятки старшим символистам наступали младшие: А. Белый, А. Блок, Эллис, С. Соловьёв, В. Иванов. Они позиционировали себя учениками поэта и философа Владимира Соловьёва, который писал о существовании двух миров: Мира Времени как мира Зла и Мира Вечности как мира Добра. Задача состояла в том, чтобы найти выход из Мира Времени в Мир Вечности. Выход в полном соответствии с учением Соловьёва они видели в воспевании Божественной Красоты, Вечной Женственности, Души Мира, Солнца Любви.
Бальмонта, однако, эти мотивы не интересовали. Время было предгрозовым, революционным. И Бальмонт откликнулся на время не только своими стихами. В марте 1901 года он принял участие в петербургской студенческой демонстрации, которая требовала отмены царского указа, предписывающего отправлять неблагонадёжных студентов на воинскую службу. 14 марта на литературном вечере он прочёл стихотворение «Маленький султан», в котором в аллегорической форме критиковал режим Николая II. Стихи разошлись по спискам. «Особое совещание» постановило выслать Бальмонта из Петербурга и лишить его права проживать в течение трёх лет в столичных и университетских городах. В 1905 году он, по собственным словам, «принимал некоторое участие в вооружённом восстании в Москве, больше – стихами». Он сближается с Горьким, сотрудничает с его социал-демократической газетой «Новая жизнь». В 1906-м уезжает в Париж, считая себя политическим эмигрантом. И только в 1913 году после амнистии политическим эмигрантам по случаю трёхсотлетия дома Романовых он возвращается в Москву.
Февральскую революцию Бальмонт приветствовал, а Октябрьскую – нет. За три года проживания после неё в России ему пришлось бедствовать, а на вопрос: почему он не печатается? – отвечать: «Не могу печататься у тех, у кого руки в крови».
Однако написал стихотворение «Песнь рабочего молота» и прочёл его 1 мая 1920 года в Колонном зале в Москве. Он уже стал держаться лояльно по отношению к новой власти: работал в Наркомпроссе, готовил к печати свои стихи и переводы, читал лекции. Но похоже, что этим он пытался усыпить бдительность властей, к которым обратился с письмом с просьбой отпустить семью за границу для лечения жены и дочери.
Получив, благодаря Луначарскому, разрешение временно выехать за границу в командировку, Бальмонт покинул Россию навсегда.
Жизнь в Париже поначалу осложнялась тем, что помнящие иные революционные поступки Бальмонта эмигранты подозревали в нём большевистского лазутчика. Бальмонт с горечью писал о жизни среди чужих. Но постепенно, подписывая антибольшевистские письма, требуя от российских властей восстановления демократических свобод в России, Бальмонт освободился от подозрений эмиграции, вошёл в её круг и продолжил печататься со стихами и автобиографической прозой.
Дело осложнилось психическим заболеванием Бальмонта, который в 1935 году попал в клинику. Гитлеровскую оккупацию семья Бальмонта встретила под Парижем, где в приюте «Русский Дом» поэт скончался 23 декабря 1942 года от воспаления лёгких.
* * *
Лазарь Иосифович Лагин скончался 16 июня 1979 года. Начинал печататься в 1922 году – в 19 лет (родился 21 ноября 1903 года) – со стихами в газетах. Показал стихи Маяковскому. Тот отнёсся к ним благожелательно. Даже интересовался спустя некоторое время при встречах с Лагиным, почему тот не несёт ему стихи.
Но Лагин перешёл на прозу. Написал цикл «Обидные сказки». Учился в Институте красной профессуры. Готовил в его аспирантуре диссертацию, но был отозван в редакцию газета «Правда».
С 1934 года стал заместителем главного редактора журнала «Крокодил».
Первая редакция его самой знаменитой книги «Старик Хоттабыч» была напечатана в 1938 году в журнале «Пионер». Вторая редакция увидела свет в 1955 году.
В годы Великой Отечественной был на фронте корреспондентом газеты «Красный черноморец». Участвовал в обороне Одессы, Севастополя, Керчи, Новороссийска. Закончил войну в составе Дунайской флотилии в Румынии. В 1944 году награждён орденом Отечественной войны II степени.
После войны, кроме работы над второй редакцией «Старика Хоттабыча» и сценарием по этой повести-сказки, написал немало фантастических произведений.
Как скупо сообщает Википедия о Лагине, «в годы борьбы с «безродными космополитами» принял участие в травле театроведа И.Л. Альтмана».
Вот на этом его участии мне бы хотелось остановиться подробней. Благо об этом неоднократно писал в своих книгах мой старший товарищ покойный Бенедикт Сарнов. Большая цитата из Сарнова, главка называется «Голос из хора»:
«Ныне забытый, а тогда знаменитый драматург Анатолий Софронов начинал как поэт. И в одном из своих стихотворений замечательно выразил самое своё задушевное, воспев казачий «ремянный батожок»:
Этим «ремянным батожком» тогда, в 1949-м, он нещадно лупил «безродных космополитов» и «по сусалам, и по глазам», и по прочим чувствительным местам.
Среди многих других «судов Линча», где вовсю гулял этот софроновский «батожок», особенно запомнился мне один. Много раз я пытался изобразить его на бумаге, но у меня ничего не получалось. И вдруг – наткнулся на рассказ о нём в книге Леонида Зорина «Авансцена». Переписываю его оттуда дословно.
«Помню, как партия изгоняла из неподкупных своих рядов несчастного Иоганна Альтмана. Председательствовал, как обычно, Софронов. Он возвышался над залом как памятник, дородный, могучий, несокрушимый, помесь бульдога и слона.
– Мы будем сегодня разбирать персональное дело Иоганна Альтмана, двурушника и лицемера, буржуазного националиста… Цинизм этого человека дошёл до того, что он развёл семейственность даже на фронте. На фронте! И жена его, и сын устроились во фронтовой редакции под тёплым крылышком мужа и папы. Впрочем, сейчас вам подробно расскажут.
На трибуне появляется тощий, с лицом гомункулуса, человечек:
– Всё так и есть, мы вместе служили, я наблюдал эту идиллию. Пригрел и свою жену, и сына.
Зал: Позор! Ни стыда, ни совести! Гнать из партии! Таким в ней не место!
Альтман пытается объясниться:
– Я прошу слова. Я дам вам справку.
Общий гул: Нечего давать ему слово! Не о чем тут говорить! Позор!
Альтман едва стоит. Он бел. Капли пота стекают с лысого черепа. Вдруг вспоминаешь его биографию: большевик, участник Гражданской войны. Статьи, которые он писал, были не только ортодоксальными, но и фанатически истовыми. Я вижу растерянные глаза, готовые вылезти из орбит, – он ничего не понимает.
Голос: Была жена в редакции?
Альтман: Была.
Голос: Был сын?
Альтман: Был и сын.
Рёв: Всё понятно. Вон с трибуны!
Альтман: Две минуты! Я прошу две минуты…
Наконец зал недовольно стихает. Альтман с усилием глотает воздух, глаза в красных прожилках мечутся, перекатываются в глазницах. Голос срывается, слова не приходят, он точно выталкивает их в бреду:
– Жена должна была ехать в Чистополь… С другими жёнами писателей… Но ведь она – старый член партии… Она стала проситься на фронт… Настаивала… Ну что с ней делать? Сорок шесть лет, кандидат наук… Всё-таки пожилая женщина. Поэтому я её взял в редакцию… Она работала там неплохо… даже получила награды… Возможно, ей надо было поехать вместе с другими жёнами в Чистополь. Возможно… Она не захотела… Я взял её в редакцию. Верно.
Он снова вбирает воздух в пылающее пересохшее горло.
– Теперь – мой сын… Когда война началась, ему было только пятнадцать лет. Конечно, он тут же сбежал на фронт. Его вернули. Он снова сбежал. Опять вернули. Опять он пытался. Он сказал: папа, я всё равно убегу. И я понял – он убежит. Что делать – так уж он был воспитан. Тогда я и взял его в редакцию. Просто другого выхода не было. И вот в возрасте пятнадцати лет четырёх месяцев, исполняя задание, мой сын был убит. Мой сослуживец, который сейчас говорил о семейственности, вместе со мной стоял на могиле моего мальчика… вместе со мной…»
Прочитав этот рассказ в книге Зорина, я подумал, что это, может быть, единственный случай, когда история, давно живущая в моей памяти и настойчиво требующая, чтобы я её записал, изложена так, что мне совсем не хочется переписать её по-своему. Лучше и точнее, чем это сделал автор «Авансцены», мне не написать. Но кое-что к тому, что вы только что прочли, я всё-таки хочу добавить.
– Этот человек… Он вместе со мной стоял на могиле моего мальчика… вместе со мной… – сказал Альтман. И замолчал.
Зал, битком набитый озверевшими, жаждущими свежей крови линчевателями, тоже молчал. И в этой наступившей вдруг на мгновение растерянной тишине как-то особенно жутко прозвучало одно короткое слово – не выкрикнутое даже, а просто произнесённое вслух. Не слишком даже громко, но отчётливо, словно бы даже по слогам:
– Не-у-бе-ди-тельно…
Слово это скрипучим своим голосом выговорил Лазарь Лагин, автор любимой мною в детстве книги «Старик Хоттабыч». И оно, как говорится, разбило лёд молчания.
Суд Линча продолжился».
Вспоминая о Лазаре Иосифовиче Лагине, не забудем ему этот эпизод. Никакой «Старик Хоттабыч» его не искупает.
* * *
«Декамерон» был написан не просто набожным, но художником, не мыслящим своей жизни без Веры, комментатором Дантовой «Божественной комедии» Джованни Боккаччо.
Кстати, Данте своё произведение оставил безымянным. Название – «Божественная комедия» – принадлежит Боккаччо, родившемуся 16 июня 1313 года.
Он дружил с Петраркой до самой смерти великого поэта, собирал, как тот, библиотеку, собственноручно переписал многие редкие рукописи, которые, увы, погибли во время пожара в монастыре. Кстати, он узнал, что в одном из монастырей монахи вырывают из древних манускриптов листы пергаментов, соскабливают текст на них и изготовляют псалтири и амулеты, зарабатывая на этом. Так что нечего удивляться его сатирическим портретам монахов в «Декамероне»: Боккаччо нетерпим к лицемерам, надевшим монашескую тогу.
Его недаром называют первым гуманистом эпохи Раннего Возрождения. Он написал множество произведений и трактатов. И если самым известным из них является «Декамерон», то потому что он оказал большое влияние на последующих писателей разных стран. Из «Декамерона», в частности, брал Шекспир сюжеты для своих произведений.
Умер Боккаччо 13 сентября 1375 года.