С Варламом Тихоновичем Шаламовым, родившемся 18 июня 1907 года, меня познакомил в журнале «Юность» Олег Чухонцев. Это был 1965 год. Я внештатно работал в журнале «Семья и школа». И помогал ответственному секретарю журнала Петру Ильичу Гелозонии делать литературные страницы. С Петей Гелазонией мы оказались единомышленниками и быстро подружились. Петя горел желанием сделать журнал известным и потому жаждал заполучить в него хороших авторов. Главный редактор к Гелазонии благоволил. Поэтому одно время у меня оказалась такая возможность – печатать стихи и прозу авторов, которые тогда печатались в «Новом мире» и в «Юности» – лучших журналах того времени, или не печатались, но снискали известность у любителей литературы.

У Олега Чухонцева я стихи уже взял. Сейчас я попросил стихи у Варлама Тихоновича. Он отнёсся к моей просьбе очень серьёзно. Мы договорились, что он придёт со стихами ко мне домой.

Придя ко мне и усаживаясь, он улыбнулся и спросил: знаю ли я, чем знаменита типография, расположенная напротив моего дома. Я ответил: мне известно, что некогда она носила имя Бухарина и что нынешнее имя «Искра революции» она получила позже. (Сейчас дом, где она находилась, надстроили, и типографию из него вышвырнули.)

– В ней было напечатано завещание Ленина съезду, – сказал Шаламов. – С этого я начал мотать свой срок.

Оказалось, что, учась в МГУ на факультете права, Варлам Тихонович подрабатывал корректором и вычитывал в типографии гранки письма Ленина XIII съезду РКП(б), названного завещанием Ленина, потому что к открытию съезда в 1924 году Ленина уже не было в живых. Сталин добился, чтобы ленинское письмо было прочитано делегатами приватно. О публичном его обсуждении на съезде не упоминалось. Не было его и в опубликованных материалах съезда. Но перед XV съездом в ноябре 1927 года ленинское завещание напечатали в «Дискуссионном листке» – приложении к газете «Правда» и в бюллетене съезда ВКП(б). И то и другое было сделано вопреки решению XIII съезда: ленинского письма не публиковать. Репрессии последовали в год великого перелома, когда Сталин ломал хребет стране, – в 1929-м. Всех, так или иначе причастных к появлению письма, арестовали. Беспартийного Шаламова обвинили в участии в подпольной троцкистской группе и в распространении письма. Рассматривающее его дело Особое совещание при ОГПУ имело в то время право приговаривать к заключению в лагерь до трёх лет. Три года Шаламов и получил. Отбывал наказание в Вишерском лагере на Северном Урале.

В 1932-м Варлам Тихонович вернулся в Москву, работал в органах печати. Писал рассказы и стихи. Опубликовал свой первый рассказ «Три смерти доктора Аустино» в 1936 году в журнале «Октябрь».

Но в январе 1937 года он, уже имевший клеймо «троцкиста» был вновь арестован «за контрреволюционную троцкистскую деятельность», приговорён к пяти годам и послан на тяжелейшие работы в лагерь на Колыме. Лесоповал, прииски – всё это приводило к тому, что Шаламов неоднократно оказывался на больничной койке.

Во время войны заключённых не освобождали. Дела тех, у кого вышел срок, рассматривало опять-таки Особое совещание при НКВД (позже – в связи с переименованием ведомства – при МВД). 22 июня 1943 года Шаламов получает новый срок за «антисоветскую агитацию», выразившуюся в том, что в частном разговоре Шаламов назвал писателя-эмигранта Бунина классиком.

Но, как рассказывал Варлам Тихонович, ходить в троцкистах было неизмеримо опасней, чем в антисоветских агитаторах: никакой работы, кроме самой тяжёлой, троцкисты получить не могли.

А по новой статье заключённого могли послать и на более лёгкие работы, Этим воспользовался лагерный врач А.М. Пантюхов, с которым подружился Шаламов. По рекомендации Пантюхова Шаламов окончил восьмимесячные фельдшерские курсы и работал фельдшером в Центральной больнице для заключённых на левом берегу Колымы.

Варлам Тихонович рассказывал мне, как написал из лагеря Пастернаку, которого ценил как поэта. Пастернак не просто откликнулся, но присылал заключённому денежные переводы. «По тем временам это был очень смелый поступок», – говорил Шаламов. Освободившись из лагеря в 1951 году, Шаламов получил разрешение уехать с Колымы только в 1953-м.

В Москве бывшие заключённые проживать не имели права. Шаламов только и успел побывать у жены с дочерью и у Пастернака.

– От жены я ушёл в тот же день, как вернулся, – рассказывал мне Варлам Тихонович, – как только услышал от неё: «А всё-таки Сталин был великим человеком!».

А Пастернак ему помог: снабдил деньгами, дал к кому-то (не помню) рекомендательное письмо в Калининской области, куда направился на постоянное место жительства Варлам Тихонович. Он работал там мастером на торфоразработках, агентом по снабжению и писал свои знаменитые «Колымские рассказы», которые после того, как я напечатал в «Семье и школе» его подборку и мы подружились, давал мне читать.

Я запамятовал, написав в своих мемуарах, что мне удалось напечатать один из его рассказов в журнале «РТ-программы», где я недолго работал в 1966 году. Не удалось. Удалось только набрать рассказ «Академик», и Варлам Тихонович вычитывал его в полосе. Ошибся, потому что за недолгое время нам с Михаилом Рощиным (моим завом отдела) удалось напечатать много хороших вещей, и полоса с рассказом Шаламова отложилась в памяти, как опубликованная.

Мы сблизились. Гуляли по городу. Варлам Тихонович приходил ко мне домой или в «Литературную газету». Выяснилось, что он не любит Солженицына. Не признаёт даже его первой, поразившей всех вещи – повести «Один день Ивана Денисовича».

– Что он знает о лагере? – отмахивался Шаламов на моё недоумение. – Где он сидел? В шарашке? Лично он этого не пережил. Потому и вышла вещь подсахаренной.

Я удивлялся: «Что же в ней сладкого?» «А что горького? – парировал Варлам Тихонович. – В лагере не до интеллигентных разговоров о фильме Эйзенштейна. Лагерь не шарашка. Там одно только занимает, как бы тебе сегодня не сдохнуть!»

Шаламов знал, о чём говорил. Сталинские коллеги нынешней властной верхушки вывернули ему на допросах руки, порвали сухожилия, отчего ему, скособоченному, трудно было попасть рукою в рукав. Чекисты били его по ушам, повредив барабанные перепонки, – а слышал он плохо с детства: потому и били по самому больному. Он отплатил им за это сторицей. Его «Колымские рассказы» – натуральные физиологические очерки о ГУЛАГе воспроизводят такой кошмарный звериный быт, который недурно бы дать ощутить тем, кого зовут назад в советское прошлое. «Это наша история», – объясняют энтузиасты такого возврата. Что ж, пусть подталкиваемые ими люди, особенно молодёжь, почувствуют на примере непридуманной прозы Шаламова, какова была наша история! Хотел бы Солженицын, чтобы «Колымские рассказы» вошли в сознание читателей так же, как его «Архипелаг ГУЛАГ»? Не уверен. Войнович в книге «Портрет на фоне мифа» написал, что для Запада был Александр Исаевич невероятно авторитетен и что поэтому мог бы поспособствовать широкому изданию «Колымских рассказов». Мог бы, но делать этого не стал…

Я и сейчас не согласен с тем, как оценил Шаламов «Ивана Денисовича». Лично меня эта небольшая повесть перевернула. Очень сильное художественное произведение. По-моему, одно из лучших у Солженицына.

Писал Солженицын о том, как отрёкся от своих «Колымских рассказов» Варлам Шаламов, как напечатал отречение в «Литературной газете». Сломали? С одной стороны, несомненно. Но как ломали? Кажется, в нью-йоркском «Новом журнале» и в журнале «Грани» были напечатаны первые два или три его рассказа. Варлам Тихонович получал инвалидную пенсию – 80 рублей в месяц. Её задержали. А когда у Шаламова кончились все деньги, объяснили, что их у него и не будет, пока не подпишет он это написанное чекистами письмо. А не подпишет, пусть подыхает от голода. А не подохнет, ещё раз посетит знакомые места, где он провёл почти двадцать лет жизни. Махнул рукой Варлам Тихонович: пёс с вами, печатайте! Пенсию ему вернули. Приняли в Союз писателей, благодаря которому он провёл последние три года жизни в литфондовском пансионате для инвалидов и престарелых в Тушине, где и умер.

Но это, как я сказал, с одной стороны. «Мы так и поняли, – объяснял Солженицын поступок Варлама Тихоновича в сноске того тамиздатского «Архипелага ГУЛАГа», который я читал, – умер Шаламов» (в новом издании, которое стоит на моей полке, я не нашёл сноски. Может, Солженицын её снял?). А я так это не понимал. «Колымские рассказы» уже были переданы на Запад и жили своей жизнью. «Что бы ни заставили меня о них написать, – говорил Шаламов, – они есть. И читатели их когда-нибудь прочитают».

Что ж. Не было у Шаламова мировой известности. Не мог он поэтому не только диктовать свою волю палачам, но хотя бы вернуть себе те несчастные 80 рублей, чтобы не помереть с голоду. Гласно отрёкся от «Колымских рассказов», как некогда отрекался от Нобелевской премии его кумир Борис Леонидович Пастернак. Но тайно ждал, что их продолжат публиковать.

Кстати, отношения с Пастернаком у Шаламова ухудшились как раз после отречения Бориса Леонидовича от Нобелевской премии.

О письме в «Литературную газету» мне хотелось поговорить подробней, потому что, когда Варлам Тихонович встретился с Ириной Павловной Сиротинской и переехал к ней, поползли слухи, что Шаламов сам сочинил и отнёс в редакцию это письмо. И что вообще – Шаламов терпеть не может оппозиционно настроенной к власти интеллигенции, презрительно называет её «прогрессивным человечеством».

Недавно на одном из вечеров, посвящённом Варламу Тихоновичу, я снова услышал эту легенду. Мне кажется, что её сочинила Сиротинская.

Доказательств у меня нет, но убейте меня! – я никогда не поверю, что это сам Варлам Тихонович своей рукой написал: «Проблематика «Колымских рассказов» давно снята жизнью…»! Слишком ответственно относился Шаламов к своему творчеству, чтобы его опорочить! Слишком трезво смотрел он на окружающую его жизнь, чтобы предстать перед людьми неизлечимым оптимистом, ничего в ней не понимающим!

Да и презирал он притворяющихся, актёрствующих в жизни: «Хитрожопость – вечная категория. Хитрожопые есть во всех слоях общества. Думают самодовольно: «А я вот уцелел – в огонь не бросался и даже рук не обжёг». Омерзительный тип. Да ещё думает, что никто не видит его фокусов втихомолку. Хитрожопый – вовсе не равнодушный. Уж как равнодушен Пастернак – хитрожопым он не был, не «ловчил».

Сиротинская много сделала для публикации наследия Шаламова. Но, думаю, что для пользы дела она распускала такие слухи. Наверное, ей казалось, что власти охотно будут печатать человека, уверяющего в своей лояльности к ним. Расчёт был (если, конечно, был, но я в его существовании уверен) – от непонимания, что такое для советской власти разрешить публикацию «Колымских рассказов». Она и не разрешала. Публикация их появилась только в годы перестройки, до которой Варлам Тихонович, увы, не дожил. И очень значительно: он умер 17 января 1982 года.

* * *

Об Иване Александровиче Гончарове, родившемся 18 июня 1812 года, авторе «Обрыва», «Обломова», «Обыкновенной истории», существует огромная исследовательская и критическая литература. И справедливо. Гончаров по праву считается классиком русской литературы.

Обращали внимание и на то, что Гончаров родился раньше Лермонтова. А умер, пережив всех писателей пушкинского периода и многих, явившихся в литературу позже. То есть дожил до вступления на литературную арену Фофанова, Случевского, – поэтов нереалистического направления, которое, правда, Гончарову было не по душе.

Но мне хотелось бы обратить внимание не на эти известные не только специалистам факты.

Гончаров умер 27 сентября 1891 года. А за два года до смерти пишет статью-завещание «Нарушение воли».

«…защищаю […] самого себя против посягательств на издание каких-нибудь моих посмертных бумаг», – провозглашает в этой статье Гончаров и Христом-Богом просит:

«Завещаю и прошу прямых и не прямых моих наследников, и всех корреспондентов и корреспонденток, также издателей журналов и сборников всего старого и прошлого не печатать ничего , что я не напечатал или на что не передал права издания и что не напечатаю при жизни сам, конечно, между прочим, и писем. Пусть письма мои остаются собственностью тех, кому они писаны, и не переходят в другие руки, а потом предадутся уничтожению ».

Если нет у вас на полке, допустим, восьмитомного издания Гончарова, выпущенного «Художественной литературой», сходите в библиотеку, попросите 8-й том, откройте его, и вы найдёте статью «Нарушение воли», замыкающую первый раздел «Статьи, заметки, рецензии». А вслед за этой статьей идёт второй раздел, озаглавленный: «Письма»! Нарушили волю писателя. Зря он надеялся, что к нему прислушаются потомки.

* * *

Владимира Фёдоровича Матвеева, замечательного педагога, родившегося 18 июня 1932 года, я узнал, когда он работал заместителем главного редактора журнала «Пионер». Время тогда было брежневским, не способствующим какому бы то ни было новаторству, но среди материалов, которые печатал «Пионер», нет-нет, да и попадались нетривиальные, полезные для тех, кто имеет дело с детьми.

Десять лет после «Пионера» Владимир Матвеевич работал главным редактором «Мурзилки».

Но, получив в 1983 году «Учительскую газету», став её главным редактором, Матвеев сотворил чудо. В короткое время газета стала свободной трибуной учителя, на которой выступили многие замечательные педагоги. Вместе с Симоном Соловейчиком Матвеев в своей газете создал так называемую «педагогику сотрудничества», объединив вокруг газеты учителей-экспериментаторов и педагогов с большим стажем работы.

«Учительская газета» тогда была министерским органом, но министерство оказалось бессильным противостоять новаторской педагогике, прорвавшей затхлую плотину скучных рутинных поучений и предписаний. Однако ретрограды не сдавались и добились своего: «Учительская газета» была преобразована в издание ЦК КПСС. Владимир Фёдорович был назначен заместителем главного редактора, а главным редактором – небезызвестный Геннадий Селезнёв, ставший впоследствии главным редактором «Правды» и спикером Государственной Думы.

Ясно, что возникла ситуация, которая давно описана классиком: «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань». Матвеев практически лишался газеты, газета переставала быть матвеевской.

Правда, в это же время Владимира Фёдоровича избирают председателем Творческого союза учителей СССР, одним из инициаторов которого он был сам. В оргкомитет нового союза вошли такие легендарные творческие личности, как С. Соловейчик, Д. Лихачёв, И. Бестужев-Лада, Ю. Рюриков, А. Тубельский.

Но мне кажется, что фактическое отстранение Матвеева от руководства «Учительской газеты» подорвало его жизненные силы. Правда, он ездил и на Чернобыльскую АЭС в самый разгар её катастрофы. На председательство союзом учителей сил уже не хватило. Через год – 21 октября 1989 года – Владимир Фёдорович скончался.

С именем Матвеева навсегда связаны революционные подходы к образованию, способствующие формированию толерантной личности, развитию мышления учеников и развитию их коммуникативности. Увы, нынешнее руководство страны, повернувшее вспять её развитие, обеспечило и отход педагогики от завоёванных ею с помощью таких энтузиастов, как Владимир Фёдорович Матвеев, вершин.

* * *

«Солдаты, офицеры и генералы Советской Армии! Русские люди и братья! К вам обращается Александра Толстая – дочь Льва Толстого и президент Международного Толстовского фонда… На чьей вы стороне? На стороне мужественного венгерского народа, который, презрев террор и лишения, страдания, муки и даже смерть, с голыми руками выступил против своих поработителей, точно так же, как во время второй мировой войны русский герой генерал Власов боролся против кремлевских душителей? Или вы с врагами и палачами русского народа, которые заставили вас пролить кровь героев-венгров, борющихся за свою и вашу свободу?»

Этот призыв Александры Львовны Толстой, родившейся 18 июня 1984 года и умершей 26 сентября 1979 года, прозвучал на «Радио Свобода» в ноябре 1956 года, в то время, когда советские танки вошли в Будапешт, чтобы подавить народное восстание в Венгрии. С грустью думаешь о теперешних потомках Льва Николаевича, оказавшихся на политической сцене России.

* * *

Алексея Максимовича Горького, умершего 18 июня 1936 года (родился 28 марта 1868-го), уместно, наверное, почтить просмотром посвящённой ему серии фильма «Кремлёвские похороны». Её легко найти в Интернете.