Сильно струхнул Евгений Винокуров, когда ему сказали, что подпись Василя Быкова под коллективным письмом в «Правде» против Солженицына и Сахарова появилась без ведома писателя. Так ведь и он, Винокуров, может оказаться на месте Быкова! «Это легенда, – недоверчиво говорил Винокуров. – Быков её и придумал!» Месяца через два после появления письма я видел Быкова на каком-то пленуме. На нём не было лица. Угрюмый, замкнутый, он недолго просидел за столом президиума, куда его избрали, встал, ушёл за кулисы и больше на пленуме не появлялся.

Через какое-то время в прессе (кажется, опять-таки в «Правде») появилась хвалебнейшая статья Юрия Бондарева о новом романе Быкова, ещё через какое-то Быкову дали Государственную премию СССР, потом – БССР, потом – Народного писателя Беларуси, и, наконец – звезду героя соцтруда.

– Да, видимо, ты был прав, – сказал я Винокурову.

– Конечно, прав, – отозвался он. – Если б Быков письма не подписывал, он нашёл бы способ оповестить об этом. Не сталинское сейчас время!

При Сталине Борис Пастернак отказался подписать письмо с требованием смертной казни Тухачевскому, а назавтра с ужасом обнаружил в газете свою подпись.

Но много позже Алесь Адамович подтвердил мне, что Быков вёл себя так же с теми, кто позвонил ему из Москвы. И что близкие писателя опасались за его психику, когда он увидел, что с ним не посчитались.

– Что же он не протестовал? – удивился я.

– А как бы он это сделал? – спросил Адамович. – Написал бы в «Литературку»? Та бы напечатала?

– Сказал бы любому зарубежному корреспонденту.

– В Минске? – иронически сощурился Алесь.

– В Москве, где я его видел через некоторое время после этого.

– А потом бы вернулся в Минск? – продолжал иронизировать Адамович. – Нет, милый. Москвичу не понять, что такое жить под гнётом не только Москвы, но и своих провинциальных царьков.

Это правда. Не понять. Помню, вычеркнул зам главного редактора «Литгазеты» Кривицкий какие-то очень недурные строчки из ответа Игоря Дедкова на нашу анкету. Звоню Дедкову в Кострому. Говорю ему об этом.

– Ладно, – говорит, – переживу. В кои-то веки позвали в «Литгазету»!

Нет, москвичи Кривицкому так бесцеремонно обращаться с собой не разрешали. Вычеркнул Евгений Алексеевич у Межирова несколько абзацев. Позвонил я Саше. Уговорились: он выезжает, но я ему не звонил, просто он был рядом, зашёл, увидел, возмутился…

– П-ошли в-вм-месте, – предлагает.

Приходим. Межиров приветливо улыбается. Жмёт Кривицкому руку.

– Я, – говорит, – п-принимаю люб-бую критику. Если она п-о д-делу. И вы, – он смотрит любовно на Кривицкого, – п-о м-оем-му, всегд-да от-тличались высок-ким п-профессионализмом.

Кривицкий торжествующе взглядывает на меня.

– Но на эт-тот раз в-вкус вам изменил.

Евгений Алексеевич мнётся. Он говорит Межирову, что в принципе не собирался сокращать его статью. Но на эту полосу нужно поставить какой-то ещё материал. Сокращения вынуждены.

– П-перенесите на д-другую полосу, – предлагает Межиров. – Или д-дав-вайте снимем пока материал, я п-од-дожду.

Нет, снимать Кривицкий не хочет (нужно ещё придумывать что ставить вместо, а это волынка, номер затормозится, будет орать на него Чаковский на планёрке!). На другую полосу переносить, к сожалению нельзя. Так что он просит Александра Петровича…

– И не п-просите, – парирует Межиров. – П-ойти вам навстречу н-не см-могу.

Хорошо. Кривицкий согласен кое-что восстановить.

– Д-данную п-правку, – говорит Межиров, – следует восстановить п-олнос-стью.

Кривицкий согласен. Но при условии, что Александр Петрович сейчас сам наметит что-нибудь для сокращения. Межирову приносят статью до правки. Он в неё углубляется.

– Г-геннадий, – зовёт он меня. – М-мне к-кажется, что в-вот здесь, – он показывает, – надо бы сделать с-совсем н-неб-ольшую вставочку.

– Что? – Кривицкий в ужасе. – Никаких вставок я сделать вам не позволю.

– В т-таком с-случае, – Межиров говорит невероятно сожалеющим тоном, – б-будем печатать так, к-как есть.

– Не будете сокращать?

– П-оверьте, Евгений Алексеевич! С удовольствием с-ократил бы. Но не вижу что! Над эт-той статьёй я работал к-как никогда долго. Она отполирована.

– Ну, может быть, вот этот кусок?

– В-вы м-меня удивляете, – Межиров поднял брови. – Вы же п-отрясающий профессионал! В-ведь ради этого куска в-всё и написано.

Словом, уходим после того, как намечаем абзацы, которые переберут более мелким шрифтом – петитом. Для экономии места.

– Ну к-как? – хвастает Межиров, когда мы остаёмся одни. – К-класс?

Так что прав Адамович: москвичи жили свободнее других.

– Ну, не знаю, – говорю я ему. – Сразу после этого письма Быкову дают государственную премию. Потом республиканскую. Потом героя, ленинскую премию. Что это? Коготок увяз?

– Да это его панцирь, – отвечает Алесь. – Если б ты знал, какие осы над ним вились.

Винокуров, впрочем, так никогда и не верил, что Быков не подписывал письма.

– Сам подумай, – говорил он. – Ему звонят. Он отказывается. Как, по-твоему, доложат об этом верхам?

– Не сомневаюсь, – отвечаю.

– Ну вот! Те приказывают: не обращать внимания, подписать за него. Так?

– Ну да, – говорю.

– И сразу герой, лауреат, депутат! Ради чего? Ради того, чтоб не выболтал? Подписал он, не сомневайся!

Я и сейчас не знаю точно, как всё-таки обстояло дело.

Да, я допускаю, что какой-нибудь ненавидевший Василя Быкова Севрук, работавший тогда в ЦК (потом был идеологом у Лукашенко и продолжал покойного Быкова люто ненавидеть), предложил не обращать внимание на отказ писателя и поставить его подпись под гнусным письмом. Но время на дворе стояло не сталинское. А для Быкова даже не лукашенковское. Впрочем, я в таких переделках не оказывался. Судьёю Быкову быть не могу. Да и не хочу.

Василь Владимирович Быков родился 90 лет назад 19 июня 1924 года. Как большинство из его поколения, оказался на фронте во время Великой Отечественной. И, как это же большинство, был тяжело ранен, а после лечения вновь отправлен на фронт.

После демобилизации рано – с 1947 года – начал печататься. Работал в редакции «Гродненской правды» Но с 1949 по 1955 гг. снова служил в армии. Демобилизовался майором. Снова работал в «Гродненской правде». В Гродно выпустил две книги на белорусском языке. Принят в Союз писателей. С 1972 по 1978 гг. работал секретарём Гродненского отделения Союза писателей Белоруссии. В 1978 году переехал в Минск.

В 1961 году стал известным всесоюзному читателю благодаря своей повести «Третья ракета». Дальше известность ещё более укрепляется: одна за другой выходят «Альпийская баллада», «Мёртвым не больно», «Круглянский мост», «Сотников», «Обелиск», «Дожить до рассвета», «Пойти и не вернуться». Так что, с читательской точки зрения, награждать Быкова было за что. Другое дело, что мнение ценителей литературы в СССР далеко не всегда совпадало с мнением властей…

В перестройку с головой ушёл в общественную деятельность. Стал одним из учредителей Белорусского народного фронта. Избран народным депутатом СССР. Вошёл в межрегиональную депутатскую группу. Был президентом белорусского Пен-клуба. В октябре 1993 года подписал знаменитое письмо 42-х, призывающее Ельцина принять все меры для того, чтобы блокировать и искоренить коммунистическую и шовинистическую заразу в России. Письмо это тогда же вызвало (и нынче вызывает) истерическую волну протеста в патриотических кругах, с мнением которых, как теперь уже понятно, очень считался Ельцин. Именно его нежелание следовать курсу, предложенному авторами письма, и привело страну к обретённому ныне движению вспять.

В 1994 году президентом Беларуси избирается Лукашенко. В стране стремительно нарастает попрание демократических свобод. Оппонентов окорачивают, выдавливают из страны. Василь Быков с 1997 года становится политическим эмигрантом. По приглашению Пен-центра Финляндии живёт в этой стране. По приглашению Пен-центра Германии переезжает в ФРГ. Затем живёт в Чехии. Он интенсивно работает. Появляются новые его произведения: «Афганец», «Волчья яма», «Болото». Но постоянные переезды и нервное истощение подорвали здоровье Быкова. Развивается онкологическая болезнь. За месяц до смерти писатель вернулся в Беларусь. Умер в госпитале под Минском 22 июня 2003 года. В Минске и похоронен.

* * *

Один из теоретиков литературной группы «Перевал» Абрам Захарович Лежнёв родился 19 июня 1893 года. Критиком был довольно противоречивым. С одной стороны, выступал против теории социального заказа. А с другой, обрушивался на тех, кто не признавал педагогической функции искусства. Первым проанализировал художественные искания Бориса Пастернака. Признал недюжинный талант поэта. Писал о творчестве своих современников. Его книги «Два поэта. Гейне, Тютчев» (1934) и «Проза Пушкина: Опыт стилевого исследования» (1937) не устарели до сих пор.

Лежнёв считается литературоведом, первым показавшим, что Шолохов не может быть автором «Тихого Дона».

Хорошо знавший языки и, в частности, французский, Лежнёв в качестве переводчика сопровождал Андре Жида в его поездке по СССР. Возможно, это и сгубило Лежнёва, потому что, вернувшись во Францию, Андре Жид, ранее благоволивший к родине Октябрьской революции, издал книгу «Возвращение из СССР» (1936), тут же запрещённую в Советском Союзе. «Это была земля, где утопия становилась реальностью», – писал Жид, о том, какой виделась ему страна Советов перед тем, как он решил её посетить. И вот его впечатление от поездки: в СССР «всеобщее счастье достигается обезличиванием каждого. Счастье всех достигается за счёт счастья каждого».

Не только, наверное, его работу переводчиком А. Жида поставили работники госбезопасности в вину А. Лежнёву, арестованному в ноябре 1937 года. Некогда до Октября Лежнёв примыкал к меньшевикам. Хватило на обвинение в контрреволюционной деятельности, за которую Абрама Лежнёва по приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР расстреляли 8 февраля 1938 года.

* * *

Павел Петрович Свиньин, родившийся 19 июня 1787 года, писатель, издатель, журналист, художник, географ, историк, остался в истории литературы благодаря своим знакомцам Пушкину и Вяземскому.

Из письма Пушкина Вяземскому 10 августа 1825 года: «…да нет ли стихов покойного поэта Вяземского, хоть эпиграмм? Знаешь ли его лучшую эпиграмму: «Что нужды? говорит расчётливый etc». Виноват! я самолично сделал в ней перемены, перемешав стихи следующим образом: 1, 2, 3–7, 8–4, 5, 6. – Не напечатать ли, сказав: «Нет, я в прихожую пойду путём доходным», если цензура не пропустит осьмого стиха, так и без него обойдёмся: главная прелесть: «Я не поэт, а дворянин»! и ещё прелестнее после посвящения «Войнаровского», на которое мой Дельвиг уморительно сердится».

Речь в письме идёт об эпиграмме Вяземского на Свиньина, напечатавшего в журнале «Сын отечества» в 1818 году статью «Поездка в Грузино». Грузино – это имение Аракчеева и центр военных поселений. Открывал статью стихотворный эпиграф, сочинённый Свиньиным:

Эти подобострастные перед Аракчеевым стихи и обыграл в своей эпиграмме Вяземский. Пушкин пишет о раннем варианте эпиграммы:

Понравившийся Пушкину стих «Я не поэт, а дворянин» и есть «посвящение «Войнаровского» – думы Рылеева, курьёзное обыгрывание рылеевского гражданского стиха «Я не поэт, а гражданин».

«Пушкин, – вспоминает Вяземский, – очень смеялся над этим стихом. Несмотря на свой либерализм, он говорил, что если кто пишет стихи, то прежде всего должен быть поэтом; если же хочет просто гражданствовать, то пиши прозою».

Кстати, посылая этот же вариант эпиграммы своему приятелю А.И. Тургеневу, Вяземский писал: «У вас под носом режут и грабят; Свиньин полоскается в грязи и пишет стихи, и ещё какие, а вы ни слова, как будто не ваше дело».

Советы Пушкина Вяземский учёл, несколько изменив эпиграмму и переставив стихи:

Эта эпиграмма не могла, разумеется, быть напечатанной в 1825-м при всесильном Аракчееве. Она опубликована в «Русском архиве» в 1866 году.

Что же до самого Пушкина, то и он отдал дань Свиньину. В своей оставшейся неопубликованной «Детской книжке», пародически обыгрывая штампы тогдашней литературы для детей, он поместил на Павла Свиньина памфлет «Маленький лжец»:

«Павлуша был опрятный, добрый, прилежный мальчик, но имел большой порок: он не мог сказать трёх слов, чтоб не солгать. Папенька его в его именины подарил ему деревянную лошадку. Павлуша уверял, что эта лошадка принадлежала Карлу XII и была та самая, на которой он ускакал из Полтавского сражения. Павлуша уверял, что в доме его родителей находится поварёнок-астроном, форейтор-историк и что птичник Прошка сочиняет стихи лучше Ломоносова. Сначала все товарищи ему верили, но скоро догадались, и никто не хотел ему верить даже тогда, когда случалось ему сказать и правду».

Кстати, самим названием памфлета «Маленький лжец» Пушкин напоминал читателю о басне Александра Ефимовича Измайлова «Лгун», высмеивающей того же Павла Петровича Свиньина:

Современники без труда узнавали здесь Свиньина, который, как вспоминал мемуарист той эпохи, хорошо знавший её литераторов, Дмитрий Николаевич Свербеев, «для каждой книжки своего журнала создавал… какого-нибудь русского гения-самоучку», какой «сам по себе собственным трудом доходил до решения задач, давно уже известных и одним им только неведомых». В.В. Стасов назвал такую черту Свиньина «беспокойно-преувеличенным патриотизмом». Можно сказать, что этим Павел Петрович предвосхитил многих деятелей культуры моего сталинского детства.

А сами по себе произведения Свиньина художественной ценности не представляют. Хотя он трудился, что называется, в поте лица во всех жанрах. Но остался со своим ликом в произведениях сатирических писателей.

Умер 21 апреля 1839 года.

* * *

Юрий Тимофеевич Галансков, родившийся 19 июня 1939 года, активно участвовал в поэтических чтениях у памятника Маяковского в 1958–1961 годах. В 1961 году выпустил одно из первых изданий самиздата – литературный и общественно-политический альманах «Феникс». Он подготовил издание ещё одного «Феникса» в 1966-м.

Хотел создать пацифистскую организацию, разработав проект программы Всемирного союза сторонников всеобщего разоружения. Был одним из организаторов первых митингов против подавления свободы в СССР – 5 декабря (день советской конституции) 1965 и летом 1966 на Пушкинской площади в Москве. В это же время сблизился с Народно-трудовым союзом.

Ясно, что такая деятельность безнаказанной оставаться не могла. В январе 1967 года Галансков был арестован. Год, пока длилось следствие, находился в Лефортовской тюрьме. Он был тяжело болен – воспаление язвы кишечника. Несмотря на болезнь, его приговорили к 7 годам строгого режима и отправили в посёлок Озёрный (Мордовия).

Тяжёлая работа, недостаточная медицинская помощь, невозможность лечебного питания были чекистскими средствами умерщвления узника. Тюремщики своего добились. Юрий Тимофеевич умер после операции в Центральной больнице Дубровлага 4 ноября 1972 года.

После смерти Галанскова в 1980 году во Франкфурте-на-Майне издательство «Посев» выпустило книгу «Галансков», включив в неё некоторые статьи, обращения, письма, часть стихов и неоконченную повесть. В 1994 году книга с дополнениями была переиздана в Ростове-на-Дону.

В 2006 году в Москве друг Галанскова Геннадий Кагановский подготовил и издал книгу «Хроника казни Юрия Галанскова в его письмах из зоны ЖХ-385, свидетельствах и документах».