Владимир Пяст, стихотворец, обожавший Блока, друживший с ним, написал 2 июля 1916 года вот такое стихотворение:

В последнем пятистишии есть очень неординарное сравнение себя («я» в единственном числе) с детьми («как дети» – во множественном). Зная, как трепетно относился Пяст к Блоку, как следил за каждым его стихотворением, почти убеждён, что он повторяет здесь Блокову находку, обнародованную на год раньше в поэме «Соловьиный сад»:

Это тем более правдоподобно, что именно по стихам Пяста можно уразуметь, что такое символизм и кто такие младосимволисты. Великому Блоку оказалось тесно в рамках определённого литературного направления, он мощно вырастал из него и перерос его. Пяст даже не старался выйти за ограду символизма. Адепт этого литературного течения, он и не мыслил себя в каком-либо другом.

Владимир Алексеевич Пестовский родился 30 июня 1886 года. Первые стихи под псевдонимом Владимир Пяст опубликовал в 1900-м. С тех пор псевдоним стал его литературной фамилией.

Уже в 1906 году, когда он находился в Мюнхене, Пяст предпринял попытку самоубийства. С тех пор не раз предпринимал такие попытки.

В Блока, как я уже говорил, был влюблён. Стал его биографом. Хотя после того, как Блок напечатал поэму «Двенадцать», отношения с ним Пяст порвал.

В Первую Мировую был призван в армию, но комиссован по болезни.

Октябрьскую революцию не принял. Жил внутренним эмигрантом.

Занялся журналистикой и переводами. Перевёл с немецкого несколько поэтов-экспрессионистов для антологии «Молодая Германия», которую составил поэт Григорий Петников.

Разумеется, Пяст не избегнул участи большинства писателей, входивших до революции в экзотические, с точки зрения большевиков, группы и не эмигрировавших. В 1930-м он был арестован, обвинён в контрреволюционной деятельности и сослан на 3 года сперва в Архангельск, а затем в вологодский город Кадников. После окончания ссылки отправлен в Одессу. В Москву вернулся в 1836 году благодаря хлопотам друзей-литераторов.

Жил в подмосковном Голицыне. Умер от рака лёгких (по другим сведениям – покончил самоубийством) 19 июня 1940 года.

* * *

Виктор Аркадьевич Урин, поэт, с которым я был хорошо знаком, представляется мне одним из самых странных людей, которых я встречал в своей жизни.

Он, родившийся 30 июня 1924 года, разделил участь ровесников – был участником Великой Отечественной. Танкист. Был подбит в танке. Рана оказалась хоть и тяжёлой, но несмертельной. В 1946 году выпустил книжку стихов «Весна победителей», которую сразу же обругали за формализм. По Бог весть каким причинам Виктора сравнивали с Хлебниковым: по-моему, ранние стихи Урина никакого отношения к Хлебникову не имеют. Мы говорили об этом с Уриным. Он смеялся.

Он поступил в Литинститут. Посещал семинар Антокольского. Получил от него рекомендацию в Союз писателей. Стал его членом.

Я уже писал в календарной заметке о Светлове, что оказались мы с Игорем Волгиным в квартире Виктора после того как тот на своей «победе» проехал от Москвы до Владивостока с привязанным за капот орлом. Урин договорился с московскими газетами и присылал из каждого города восторженные просоветские заметки, вкрапливая в них только что сочинённые стихи. Их печатали, и хитрый Урин окупил бензин и остался в выигрыше.

Он потом собрал все эти статьи со стихами и выпустил книгу «1001 день в автомобиле». Её издали в Волгограде.

Урин был склонен к экзотике. Однажды решил угостить приятелей шашлыками в своей квартире на «Аэропортовской». Что-то огнеупорное положил на пол и развёл костёр. Соседи, увидев клубы дыма, вызвали пожарную. А пожарники – милицию. Урина оштрафовали. Я удивился, что он так легко отделался. «Знакомство, – важно ответил на моё удивление Урин. – Начальник московского МУРа – мой приятель».

Стихи его печатали охотно. И книг он выпустил немало. Его близкие друзья – Луконин, Солоухин ему покровительствовали. Охотно организовывали так называемые внутренние рецензии для издательств, куда Урин приносил рукописи.

Но Виктор был непоседой. Не сиделось ему на сытном месте поэта. Хотелось чего-то экзотического.

После какого-то партийного пленума или съезда (точно не помню) он печатно обратился к руководителям партии и правительства с предложением создать поэтический штаб по отражению в стихах партийных решений: призывал посылать поэтов в командировки в самые медвежьи уголки страны, чтобы те воспевали положительные изменения, которые принесла в эти уголки Октябрьская революция. «В русле Маяковского», – добавлял Виктор. Начальником такого штаба Урин видел себя. Об этом он не писал, но это подразумевалось.

Нет, это предложение не прошло, хотя Урин напирал на традиции Маяковского. Но письмо добавило ещё большей благосклонности в отношение властей к Урину.

И вдруг – абсолютно непонятный им поступок: Урин объявляет о создании Всемирного союза поэтов.

Вот когда критикам надо было вспоминать Хлебникова – Председателя Земного Шара. Но про Хлебникова никто не вспомнил. Урина вызвали на заседание секретариата СП СССР и попросили объяснить, что всё это значит.

Урин объясняет: поэтические секции городских и республиканских отделений союза писателей СССР смогут войти в задуманный им Всемирный союз поэтов. Это же здорово: единство всех пишущих стихи на всём земном шаре! Советских поэтов переводят их зарубежные коллеги по союзу. Зарубежных коллег переводят советские поэты. Поэзия обнимает собою весь земной шар: мир, дружба, даже братство по перу!

Секретариат однако вместе с Уриным не порадовался. Наоборот. Ему советуют выбросить эту идею из головы и чем скорее, тем лучше. В противном случае угрожают исключением из Союза писателей СССР.

– Исключайте! – бросает секретарям Урин и достаёт красивый конверт. Вынимает из него письмо, написанное не по-русски. Читает перевод. Письмо от президента Сенегала Леопольда Сенгора, поэта, который благодарит господина Урина за предложение стать вице-президентом Всемирного союза поэтов и предлагает провести первый конгресс в Сенегале. Господину Урину, президенту Всемирного союза поэтов, будет предоставлена достойная его должности резиденция.

Секретари обомлели. Не ожидали, что дело зашло так далеко. Первый секретарь Марков наклоняется к уху оргсекретаря Верченко. Тот выходит. «К вертушке», – рассказывал потом Урин. То есть уходит звонить по спецсвязи («вертушка») в ЦК. Возвращается. Шепчет на ухо Маркову. Марков предлагает решения пока не принимать, а вместо этого предложить секции поэзии московского отделения союза писателей рассмотреть инициативу Урина и высказать своё мнение.

Дальнейшее понятно. Секция поэзии отрабатывает полученное задание: исключить Урина из союза за международную провокацию. Виктор проходит по обычному в таком случае конвейеру: партком – исключение из партии, секретариат московского отделения – одобрение решения секции об исключении из союза, секретариат союза писателей РСФСР – утверждение решения об исключении. Но Витю это не трогает. Он улыбается. Он смеётся. Президент Сенегала Сенгор, узнав о неприятностях президента Всемирного союза поэтов, предлагает господину Урину политическое убежище в Сенегале.

Так просоветский поэт превращается в антисоветского.

Урин делает новый ход. Меняет свою квартиру на «Аэропортовской» на квартиру на площади Свободы в Москве. Даёт интервью по этому поводу иностранным корреспондентам. Подтверждает, что сменил квартиру с подтекстом. Свобода – вот чего жаждет его поэтическая душа.

Он пишет новые стихи, нисколько не похожие на старые. Экспериментирует с формой. Стихи со сплошной рифмой называет «всерифмовником», придумывает «кольцевой акростих». О своих находках через посольство Сенегала сообщает своему другу Сенгору.

Сенгор обращается к Брежневу. Брежнев удивлён: это первый случай, когда советский гражданин просит убежище в Африке. Брежнев не против. Но прежде приказывает психиатрам проверить Урина: нет ли у того отклонений.

Идти к психиатрам Урин отказывается. Официально подаёт заявление в ОВИР с просьбой о выезде на постоянное место жительства в Сенегал. Власть машет рукой: пускай едет!

В последний раз я вижу Витю в ЦДЛ на панихиде по Наровчатову. Наровчатов его товарищ. Перед этим Виктор похоронил Луконина. «Следом за Мишей», – горестно объясняет он мне о смерти Наровчатова. Замечаю то, чего не замечает Урин: многие обходят его стороной. А он этого не видит: радостно бросается к знакомым.

Потом он исчез. Уехал. Добрался ли до Сенегала, не знаю. Но лет через пять услышал по «Голосу Америки», что живёт Виктор Аркадьевич Урин в Нью-Йорке, много пишет, иногда печатается. И слушаю его стихи. Обычные, не сверхноваторские.

О том, что он приезжал в 2002 году, узнаю случайно. Задним числом из газеты «Новые Известия». Она попалась мне на глаза слишком поздно. Навожу справки и узнаю: приезжал в Москву, но уже уехал.

А 30 августа 2004 года его не стало.

* * *

Джон Гей, родившийся 30 июня 1685 года (умер 4 декабря 1732-го), начинал как поэт. В 1711 году он издал сборник хвалебных песен «Современное состояние умов», снискавший ему не только популярность, но и хорошее знакомство с А. Поупом, Д. Свифтом и другими именитыми современниками.

Второй сборник «Стихотворения на разные случаи» Гей издал в 1720 году и не остался в накладе. Сборник принёс Гею доход, но коммерческие операции не были сильной стороной Гея и, занявшись ими, он деньги потерял.

Правда, успех у читающей публики имел сборник нравоучительных басен, написанных Геем четырёхстопным ямбом.

Что же до его пьес, то поначалу их встречали равнодушно. Но опубликованная в 1728 году социально-политическая сатира «Опера нищего» приумножила славу и состояние автора. И оставила его имя в веках.

Опера многократно перерабатывалась последователями Гея, насыщалась новыми подробностями и служила образцом для новейших подражаний. Позднее именно она легла в основу «Трёхгрошовой оперы» Бертольда Брехта и Курта Вайля.

* * *

Историк Владимир Иванович Герье (скончался 30 июня 1919 года) после женитьбы в 1868 году на 31 году жизни (родился 29 мая 1837 года) на племяннице Н.В. Станкевича – Евдокии Ивановне Токаревой, которой за восемь лет до этого давал частные уроки, задумался об организации женского образования. Дело в том, что университетский устав 1863 года, по всеобщему мнению – самый либеральный из всех, какие когда-либо имела Россия, – о студентках ничего не говорил. Только о студентах. В развитие его появился особый циркуляр Министерства народного просвещения, запрещавший посещение университетских лекций «особам женского пола».

В то время ученицы, окончившие гимназии, могли сдать университетским преподавателям экзамен, чтобы получить диплом домашних учительниц. Герье принимал такие экзамены, видел, что неравноправие полов в обучении во многом надуманно и оскорбительно для способных девушек. И потому оказался в числе 43 профессоров, поддержавших письмо более четырёхсот девушек ректору Петербургского университета с просьбой разрешить женщинам обучение в университете.

Владимиру Ивановичу было поручено подготовить экспериментальный устав Женских курсов. Ознакомившись с уставом, министр народного просвещения граф Д.А. Толстой дал разрешение на открытие таких курсов в Москве. Московские высшие женские курсы (их называли ещё: курсы профессора В.И. Герье) открылись 1 октября 1872 года на Волхонке в здании Первой мужской гимназии. Герье возглавлял их в первый период существования с 1872 до 1888 года, когда министр народного просвещения в правительстве Александра III И.Д. Делянов сперва – в 1886-м запретил приём на курсы, а через два года и вовсе их закрыл. Н.И. Герье, вспоминая об этом, писал: «Слабоумные люди, заправлявшие в 80-х годах, полагали, что одержали большой успех над революцией, запретив приём девиц на Высшие женские курсы. Но десять лет спустя сами убедились в своей ошибке и стали думать о восстановлении курсов».

Добрейший Герье пишет об «ошибке» чиновников, в которой они «убедились». Тогда как очевидно, что следует писать об их сервильной услужливости: в угоду Александру Второму Д.А. Толстой показывал себя либералом, в угоду Александру Третьему – консерватором, критиковал собственные реформы, за что был назначен министром внутренних дел и шефом жандармов.

При Николае II с 1900 года Высшие женские курсы были восстановлены. Герье вновь был назначен их директором. В 1905 году должность директора стала выборной. Герье в это время находился за границей и выбран не был. Избрали Н.И Вернадского. Но не учли, что ставший помощником ректора Московского университета Вернадский не захочет занимать именно эту должность. Состоялись новые выборы. И директором стал С.А. Чаплыгин.

Герье добился того, что на курсах преподавали лучшие учёные того времени.

Я же вспомнил об основателе Высших женских курсов потому, что от них ведёт свою родословную Московский педагогический государственный университет (МПГУ), в котором я преподавал 20 лет. Генеалогическое дерево выглядит так: Высшие женские курсы – 2-й МГУ, Московский педагогический институт имени Бубнова – Московский педагогический институт имени Потёмкина – Московский педагогический институт имени Ленина – МПГУ.

* * *

Роман Борисович Гуль, скончавшийся в Нью-Йорке 30 июня 1986 года (родился 13 января 1896-го), в эмиграцию попал после того как был пленён петлюровцами в Украине, где он, участник Ледяного похода генерала Корнилова, записался в армию гетмана Скоропадского. В начале 1919-го петлюровских пленных немецкое командование вывезло в Германию. Гуль был в лагере для военнопленных, потом в лагере для перемещённых лиц.

Освободившись, Гуль обосновался в Берлине, работал в редакции журнала «Новая русская книга». После отъезда в СССР А.Н. Толстого возглавил газету «Накануне».

За свой роман о Савинкове «Генерал Бо» попал в 1933 году в гитлеровский концлагерь как русский эмигрант, написавший книгу о русских террористах. Но сумел освободиться и эмигрировал в Париж, где опубликовал документальное повествование «Ораниенбург. Что я видел в гитлеровском концентрационном лагере».

С 1950 года жил в США. Печатался в «Новом журнале», стал его главным редактором с 1966 года и пребывал на этом посту до своей смерти.

Он написал немало исторических романов. Особую известность приобрёл как автор мемуаров в трёх книгах «Я унёс Россию. Апология эмиграции».

Я вспомнил его ещё и потому, что он протежировал моему сокурснику Юрию Даниловичу Кашкарову, эмигрировавшему в США в конце 70-х годов.

Кашкаров прислал в «Новый журнал» рассказы. Роману Борисовичу они понравились. А потом понравился и их автор, которому он предложил работу в редакции. Завещал Совету попечителей «Нового журнала» назначить Юру главным редактором, что и было сделано. Юрий Кашкаров умер в 1994 году, пробыв главным редактором «Нового журнала» восемь лет. Напечатал там и мою маленькую повестушку.

* * *

Галина Иосифовна Серебрякова, умершая 30 июня 1980 года (родилась 20 декабря 1905 года), была арестована НКВД в 1936 году вслед за арестом мужа – наркома финансов Григория Сокольникова, выслана в середине 1937-го в Семипалатинск с матерью и двухлетней дочерью, а там в конце 1937 года снова арестована и в 1839-м как жена врага народа приговорена к 8 годам заключения. В 1945 году освободилась, жила в городе Джамбуле, где работала фельдшером.

В 1949-м арестована повторно и приговорена к 10 годам лагеря. В 1955 году освобождена и отправлена в ссылку в Джамбул. В 1956-м реабилитирована и восстановлена в партии.

Для Серебряковой это восстановление было очень важным. Потому что в Гулаге она осталась преданной коммунисткой. Став гражданской женой вертухая, она оплакала его гибель в армии, куда его призвали в Великую Отечественную.

В СССР была известна прежде всего как автор трилогии о Карле Марксе. От своего документального романа «Смерч», рассказывающего о жизни в советском концлагере, Серебрякова отреклась публично, после того как его напечатал на польском языке в 1967 году парижский журнал.

Выступала на знаменитой встрече писателей с хрущёвской верхушкой – нападала на мемуары Ильи Эренбурга.

Осталась в памяти этим своим выступлением. И тем ещё, что неизменно поддерживала партийную линию на всех этапах того отрезка советской жизни, который был прожит Серебряковой

* * *

С Гавриилом Николаевичем Троепольским, скончавшемся 30 июня 1995 года (родился 29 ноября 1905-го), мне довелось встретиться в Воронеже в 1970-м, куда приехал по командировке «Литературной газеты».

Он ещё не был автором повести «Белый Бим Чёрное ухо», которая его прославила, но был довольно известным публицистом, писавшим правдивые очерки на сельские темы.

В отличие от некоторых других воронежских писателей, держался скромно, не жаловался, как другие, на невнимание «Литературной газеты» к его творчеству, показал себя очень трезво мыслящим человеком. Мы расстались довольные друг другом.

И продолжали дружить. Он опубликовал свою знаменитую повесть о приключениях пса Бима в поисках хозяина, который попал в больницу; о том, сколько разных – хороших и плохих – людей встретилось Биму; о гибели Бима – жертвы людской жестокости. При встрече я высказал Гавриилу Николаевичу своё восторженное отношение к его повести. И добавил: «Наверное, я ничего нового Вам не наговорил: Вы привыкли к такой оценке». Троепольский улыбнулся: «Кашу не испортишь даже большим количеством масла!»

А после кончины Советского Союза воронежское отделение приняло решение остаться в составе Союза писателей России. Троепольский был единственным писателем, кто проголосовал против, и вышел из этого союза, вступив в другой – в Союз российских писателей. Но другой почему-то не был признан новыми воронежскими властями, и Гавриил Николаевич фактически остался без пенсии – писательский стаж ему не засчитывали. Пришлось Троепольскому снова проситься к воронежцам в их отделение.

Меня поразила жестокость его воронежских коллег. Они не захотели восстановить Троепольского в Союзе, но потребовали, чтобы он вступал вновь. То есть, просить у них рекомендации (их нужно взять у трёх писателей), пройти бюро прозы, потом правление отделения, потом утверждение на секретариате СП РСФСР. И это ему, который на голову был и остаётся выше любого из них!

Я не работал уже в «Литгазете», когда прочитал об этом. Помочь мне было ему нечем. Хотя я и побуждал к этому наш Союз писателей Москвы. Там тоже развели руками.

Думаю, что этот эпизод сильно укоротил жизнь Гавриила Николаевича.