Багдад, 10 апреля 2003 года,

4 часа 15 минут

Того гляди, что из озерных дыр

да и вообще – через любую лужу

сюда полезет посторонний мир.

Иль этот уползет наружу.

Иосиф Бродский, «Сумев отгородиться от людей...»

– Где ты шатался!? – сквозь падающий из коридора свет Дэвид разглядел сидящую на нем Элиз, – в каком прокуренном портовом кабаке тебя научили таким манерам: бросать женщину сразу после секса, оставив лишь какие–то каракули, которые толком ничего не объясняют!

– Ты предпочла бы, чтобы я сбежал до того, как заняться с тобой любовью? – улыбнулся репортер.

Он притянул к себе девушку и захлопнул ногой дверь.

– Я волновалась, – совершенно другим тоном, в котором не было ни намека на агрессию, произнесла Элиз и всем телом прижалась к Дэвиду.

Когда с любовными ласками было покончено, молодой человек оделся и вышел из номера. В парке на набережной было безлюдно. От реки поднимался туман. Его клубы медленно пожирали тускло горящие фонари, мощеные дорожки, разбросанные тут и там в кажущемся беспорядке пальмы.

Утренняя прохлада бодрила. Элиз уснула в его кровати, а ему было не до сна. Столько всего произошло за последние сутки. Надо было как–то структурировать информацию, попытаться выделить главное, отбросить второстепенное и решить, в каком направлении двигаться дальше.

Совершенно очевидно, что ключевой фигурой во всем происходящем, был седой незнакомец из машины. Но кто он, и главное – где его искать? Теперь Дэвид был почти уверен, что видел этого человека раньше. Он помнил это лицо.

Стена тумана вскипела и из нее, разбрасывая в стороны белые клочья, выбежал невысокий, коренастый брюнет в майке, шортах чуть выше колен и спортивных ботинках. Месье Шарль Левандо – корреспондент французского телеканала "TV–V" был известной персоной в пестром журналистском пуле, перемещавшемся из одной горячей точки мира в другую. Во–первых, он всегда бегал. Дважды в день. В любом месте, куда бы его не забрасывала журналистская судьба. Во–вторых, он был патологически, до безрассудства бесстрашен. Едва Левандо появился здесь, в Багдаде, вместе со своей группой, как коллеги поведали Дэвиду целую серию историй о нем.

Рассказывали, например, как во время командировки на российский Северный Кавказ его группа забралась высоко в горы на одну из пограничных застав. Закончить работу вовремя не успели, колонна бронетехники, с которой они прибыли, отправилась в долину без них. Группе предстояло заночевать вместе с пограничниками. Их расположение почти круглосуточно обстреливал снайпер, и уничтожить его все никак не могли.

Левандо произвел переполох, когда выбежал за пределы части и на глазах у изумленных солдат устроил пробежку вдоль минного поля. Прятавшийся где–то в лесу боевик успел сделать два выстрела. Но оба раза промахнулся. Юркий француз не пострадал.

Начальник заставы – капитан, изрядно потрепанный тяготами войны и неумеренным потреблением спиртосодержащих жидкостей, орал так, что сотрясался тент его командирской палатки и звенели стволы артиллерийских орудий.

На следующее утро ситуация повторилась. Едва стало светать, репортер прошмыгнул мимо сонного постового и убежал. Капитан хотел было объявить тревогу, но тяпнув рюмку, решил поступить иначе. Оператор француза наизусть запомнил произнесенную им почти стихотворную абракадабру– "Nazhivtsa–tak–nazhivtsa".

До леса Левандо пробежал без происшествий. Снайпер выстрелил, когда сделавший круг корреспондент вновь показался на опушке. Застава к тому моменту была уже наготове. По месту, где заметили вспышку, ударили из всех орудий, что были в распоряжении пограничников. Бегун, разинув от восторга рот, наблюдал за тем, как стволы деревьев крошатся в мелкие щепки. В считанные секунды пограничники проделали в чаще новую просеку. За тем, что осталось от снайпера ночью сходила группа разведчиков...

– Salut! – Шарль издалека помахал Дэвиду рукой и затрусил в сторону развернутой неподалеку ПТС–ки телеканала "TV–V".

Задние двери фургона были распахнуты, а тарелка на крыше, как и положено, направлена на юг. Рядом возились коллеги Левандо – его техник и оператор. Эта передвижная телевизионная станция прибыла в Багдад своим ходом с первыми союзническими танками. Она позволяла почти мгновенно передать отснятый материал через спутник в любую точку мира или выйти с последними новостями в прямой эфир.

Дэвид подошел к фургону. Внутри находилась аппаратура для монтажа – маленький телецентр на колесах. Оператор Шарля собирал отснятый материал. Его пальцы быстро скользили по кнопкам и вращали шаттл. На записанные заранее слова корреспондента накладывались видеокадры.

– Слышали о взрыве на рынке позавчера? – спросил Левандо у Дэвида.

– Это где погибли 20 человек? – отозвался Дэвид.

– Двадцать два. Американская бомба. Якобы промахнулись. Мы копнули эту историю. Целью был бункер одной из саддамовских спецслужб, который находится через дорогу. Так вот – он целехонький до сих пор.

– Может, опять напутали с картами, – предположил Дэвид, – как тогда в Белграде с китайским посольством  .

– А вот и ничего подобного! Мои источники утверждают, что иракцы намеренно ставили радио–помехи. Может получиться un reportage très intéressant – очень интересный репортаж!

Левандо скорчил довольную гримасу.

Долгое пребывание в горячих точках делает журналистов циниками, – подумал Дэвид и мельком взглянул на мониторы. На левом изображение ускоренно двигалось: архивная съемка еще довоенного Багдада, по улице мимо шлагбаума проезжают белые внедорожники, на бортах крупные буквы "UN". На репортера снизошло озарение. Он вспомнил, где видел раньше седого европейца.

По–приятельски хлопнув Шарля по плечу, юноша бросился к стоянке такси.

В здание багдадского телецентра по журналистскому удостоверению его пустили незамедлительно. Из его аппаратных транслировали теле–сигнал для местных телезрителей. Кроме того при прежних властях отсюда в другие страны перегонялись все материалы зарубежных телекомпаний.

От бомбардировок комплекс почти не пострадал. Несколько выбитых стекол – не в счет. Точечным ударом была уничтожена лишь телевизионная вышка по соседству. После этого эфирное вещание саддамовского ТВ прекратилось.

Дэвиду был нужен архивный отдел на четвертом этаже. На уходящих за горизонт полках в пластиковых коробках здесь хранились все материалы, которые когда–либо снимали местные корреспонденты. Отдельное помещение было отведено под записи, которые иностранные репортеры передавали в свои страны. Никакой предварительной цензуре эти репортажи не подвергались, так как авторитарный режим всячески старался задобрить зарубежную прессу, но все они так или иначе просматривались местными спецслужбами.

В это сложно было поверить, но буквально за сутки Ирак превратился из одной из самых закрытых в информационном плане стран в одну из самых свободных. За пару фунтов теперь можно было получить доступ к чему угодно. Пожилой работник видеотеки порылся у себя в компьютере, распечатал длинное полотно с тайм–кодами и исчез в чреве хранилища. Вернулся он с горой коробок.

Дэвиду повезло. Нужные ему кадры нашлись при просмотре пятой по счету кассеты: в выезжающем из багдадской штаб–квартиры ООН внедорожнике сидел седой европеец. Его квадратный подбородок был чисто выбрит, но не было никаких сомнений, что это именно тот человек, которого репортер видел в машине возле музея. Журналист промотал запись чуть дальше: вот он в окружении своих коллег идет по какому–то производственному цеху – стройный, высокий, широкоплечий. Незнакомец снял очки: светло–голубые, как у лайки, почти прозрачные глаза, маленькие черные зрачки. Скандинав, может быть немец. Потомок викингов – сильный, коварный и должно быть неглупый.

Дэвид распечатал фотографию. Еще через минуту ее копия с написанной от руки просьбой найти все, что есть в открытых источниках об этом человеке, медленно выползала из факсимильного аппарата на шестом этаже редакции – здания из стекла и бетона в одном из районов Лондона.

История тянула на сенсацию. Один из международных наблюдателей, работавших в стране перед началом войны под эгидой ООН, использовал служебное положение в личных, преступных целях. Ведь кто такие были ооновские наблюдатели? Это несколько десятков, а в отдельные годы – и сотен человек, которые совершали инспекционные поездки, пользуясь неограниченными полномочиями. Мандат давал им право совать свой нос, куда угодно. Достаточно было лишь за пару часов уведомить власти о том, в каком направлении они едут. Никто не мог им помешать. Миссия искала оружие массового поражения. Иракский режим утверждал, что его у него нет. Обратное доказано не было, но война началась именно под предлогом уничтожения этих, так пока и не найденных арсеналов.

На выходе из телецентра Дэвида окликнули. Фарух сидел в своем "Форде" на противоположной стороне улицы.

– Дожидаешься клиентов? Здесь, в такую рань? – спросил журналист, садясь в машину.

– Дожидаюсь тебя.

Выяснилось, что помощник узнал, где искать Дэвида у знакомого таксиста, который и подвозил его сюда.

– А способ съездить в этом городе куда–нибудь так, чтобы об этом тут же не растрезвонили всему Багдаду, есть? – поинтересовался репортер.

– Конечно, есть: ездить со мной.

– Именно за это я тебе и плачу, но тебя не было возле "Палестины".

– И по уважительной причине. Я был в морге.

– А выглядишь, как живой.

– Я был в том морге, куда отвозили останки Латифа, перед тем, как передать их родственникам. Ты сказал, что парень прижимал то, что оказалось взрывным устройством, к груди. Я рассудил, что хотя бы часть одежды могла уцелеть. Он носил форменные брюки охранника.

– Продолжай.

– В брюках, как правило, бывают карманы, – не торопясь продолжил явно довольный собой помощник.

– Это я знаю, – нетерпеливо выпалил журналист, – но мы же не на курсах кройки и шиться. Что ты нашел?

– Записку. Точнее обрывок записки. Почти вся она сгорела, но можно различить подпись.

Фарух открыл бардачок и достал оттуда пакет с обугленным клочком бумаги.

– Заглавная "Р", затем "у" и "д". Последняя буква – "ф", – прочитал Дэвид.

– Рудольф, – выдвинул версию помощник, – от фамилии уцелела только заглавная "К".

– Отличная работа.

– За отличную работу полагается отличная оплата. С тебя – шестьдесят фунтов. Десятка – сторожу в морге, полтинник – мне на восстановление расшатанных нервов. Копаться в окровавленных тряпках – то еще удовольствие.

Спутниковый телефон ожил, когда они уже подъезжали к гостинице. Звонила Мия Бэйли. Она работала в отделе, который занимался поиском и проверкой фактов. Несмотря на молодость (ей не было еще и тридцати) девушка считалась одним из лучших специалистов в этой области. Дэвид подозревал, что мисс Бэйли неравнодушна к нему. Несколько раз она строила репортеру глазки и даже пыталась заигрывать. Ему же постоянно было некогда, и дальше обычного флирта дело у них все никак не заходило.

– Не верю своим глазам? – сходу начала Мия. – Решил сбежать к мухоморам? Будешь оттачивать перо с этим старикашками–черепашками.

"Мухоморами" в редакции называли группу журналистов, специализировавшихся на некрологах и на нуднейших статьях о престарелых юбилярах. Авторы, пишущие на эти темы, и правда, все были в возрасте и отличались от вечно куда–то спешащих сотрудников других отделов тем, что перемещались по кулуарам с почтительной, истинно похоронной неспешностью. Им – респектабельным певцам вечного покоя и ваятелям прижизненных памятников торопиться было некуда. Это, подозревал Дэвид, еще и оттого, что некрологи и дифирамбы на почти всех политиков, артистов, бизнесменов были ими написаны заранее и лежали в столах, дожидались своего часа.

– Я тоже рад тебя слышать, – отозвался репортер в трубку, – хочешь сказать, что человек, который меня интересует, либо слишком известен, либо уже умер.

– И то и другое, красавчик. Его звали Рудольф Кельц. Бельгиец и барон. Солдат и аристократ. Миллионер и меценат. Сплошное два в одном. "Крем де ля крем" осиротевшего ныне европейского бомонда.

– И когда же он умер?

– Два месяца назад. Кормит теперь рыб в альпийском озере.

– Уверена?

– Абсолютно, красавчик. Если он, конечно, в придачу к своим рыбьим глазам не отрастил жабры.

– Он утонул?

– Нырял с аквалангом. Сказал адьё этому миру на глазах у десятков свидетелей в озере Лаго–Маджоре. Это на границе Италии и Швейцарии. Предполагают сердечный приступ.

– И тело не нашли?

– Да ты прям–таки ясновидец. Нет, конечно. Там глубина больше тысячи футов и само озерцо длиной почти сто миль. Плюс подводные течения.

– Когда точно это случилось?

– 14 февраля.

– Пришли мне все документы.

– Уже. Все подробности – у тебя на почте. Чао, красавчик. И поменьше там ухлестывай за восточными красавицами. Слышала, у них на редкость ревнивые мужья. Отрежут еще чего нужное, а ты мной любим целиком таким, какой ты есть. Целую–обнимаю.

Копии газетных вырезок, рассказывающих о жизни и смерти Рудольфа Кельца, дополнялись фотографиями его служебных документов. Мия еще раз доказала, что не зря получает жалование.

Незаконнорожденный отпрыск древней дворянской фамилии при более удачных обстоятельствах мог бы носить титул герцога. Бастард рано потерял отца, но унаследовал все его состояние, которое сейчас оценивалось в 70 миллионов евро. Начальное образование получил в школе ордена Иезуитов. Ревностный католик. С детства страстно увлекался историей античности. Изучал юриспруденцию в Сорбоне, где защитил диссертацию по древнеримскому праву. Затем неожиданный поворот – Кельц записался в ряды французского Иностранного легиона. Службу закончил в звании майора в Ливане в 1980 году в возрасте 33 лет. Был награжден за доблесть во время спасательной операции на море. Вернулся на родину, пользовался успехом у женщин, много путешествовал по Ближнему Востоку. Занимался благотворительностью: спонсировал археологические раскопки в Турции, Сирии и Ливане; перечислил несколько миллионов долларов иракским архиепархиям различных католических церквей.

В одной из заметок говорилось о назначении известного общественного деятеля в международную комиссию по контролю за исполнением решений ООН в Ираке. Автор крайне комплиментарного материала выражал уверенность, что "любимец общества и Славный Волк  достойно послужит делу мира на нашей такой неспокойной планете".

По всему получалось, что покойник был чрезвычайно достойным человеком. Многочисленные статьи, посвященные его гибели, мало чем дополняли друг друга. Везде содержался рассказ других участников погружения, двое из которых видели, как пятидесятилетний бельгиец схватился за сердце, сорвал с себя маску и пошел ко дну. Воздух из его кислородных баллонов еще какое–то время поднимался на поверхность. Во всех статьях шеф полиции кантона выражал соболезнование родным и друзьям погибшего. Он также заверял прессу, что поиски тела будут продолжены, как только прибудет специальное оборудование.

Многие издания также поместили официальную биографию покойного, в которой говорилось, что он всего лишь за неделю до ужасного происшествия счастливо и впервые женился на некой двадцатипятилетней иммигрантке из Восточной Европы.

Всех интересовало, какую сумму из многомиллионного состояния унаследует безутешная вдова, а какая, согласно завещанию, будет направлена на благотворительность. В том, что в последней воле усопшего содержится пункт о пожертвовании средств на благое дело, никто не сомневался.

Одна газета опубликовала короткое интервью с хозяйкой отеля, в котором останавливалась группа дайверов. Сентиментальный бельгиец, по ее словам, накануне злополучного дня попросил женщину отправить молодой жене открытку ко дню всех влюбленных. Дама не удержалась и прочла текст на обратной стороне, хотя теперь–то понимает, что этого не следовало делать. Ей стыдно и она надеется, что на том свете Рудольф Кельц простит ее.

Ознакомившись со всеми материалами, Дэвид почувствовал досаду. Очевидно, он стал жертвой намеренной подмены. Это был ложный след. Преступник использовал чужое имя и, вероятно, свое внешнее сходство с человеком, который действительно работал в Ираке. Это давало ему возможность, например, официально попасть в страну, обманув спецслужбы, которые тщательно изучали биографию каждого въезжающего.

Действительно, что стоило злоумышленнику, который заставил Латифа пойти на ограбление, изменить внешность так, чтобы походить на Рудольфа Кельца. Парик и черные очки – весьма запоминающийся образ. Все материалы о бельгийце можно было почерпнуть из открытых источников, ровно также, как это сделала Мия.

Дэвид встал из–за стола и подошел к окну. Туман давно растаял, изумрудная набережная утопала в солнечном свете. Но что–то беспокоило его. Было во всем им прочитанном какое–то противоречие, какая–то нестыковка.

Журналист схватил телефон.

– Как раз хотела тебе звонить, – раздался в трубке радостный голос Мии, – с твоим бельгийцем не все так просто, как кажется.

– Милая Мия, ты просто повторила заготовленную мной фразу.

– Неужели! – репортеру показалось, что телефонная линия вибрирует от восторга. – Ты назвал меня милой!

– Если сделаешь то, о чем я попрошу, то еще и расцелую, когда увидимся, – постарался обратить все в шутку Дэвид, – но говори, что удалось узнать?

– Я попыталась навести справки о молодой жене Кельца. Чисто женское любопытство. Хотелось поглазеть на дамочку, которая заграбастала кучу денег, так удачно овдовев сразу после свадьбы. И знаешь, что? Эту малышку никто никогда не видел. Запись в книгах в церкви в городе Турне есть, и в ратуше тоже есть. Сообщений о свадьбе завидного холостяка, на которого засматривались все молодящиеся европейские клячи, – полно. А вот информации о самой избраннице нет. Ни фотографий, ни каких–либо других следов.

– А свидетели на церемонии бракосочетания? Без них ведь никак...

– Эти есть. Пара увальней, приглашенных в буквальном смысле слова с улицы. С обеими я поболтала по телефону. Им показалось, что невеста не знала очередности действий на церемонии. Они списали это на волнение, а я думаю, что она просто не католичка.

– Как ее зовут?

– По документам Ритта Холландер. Теперь, стало быть, Ритта Кельц. Только она такая же Холландер, как я донна Паола, королева Бельгии. Ни одного упоминания о ней, прежней, найти невозможно. До свадьбы ее как будто не существовало. Девушка родилась якобы в Теплице в Чехии. Но там разыскать какие–либо сведения о родителях или месте учебы мне не удалось, а это, ты меня знаешь, может означать только одно – ее биография от начала и до конца выдумана.

– Свидетели смогли ее описать?

– Стройная, рост выше среднего – это все.

– Цвет волос, глаз, форма носа...

– Дамочка носила такую вуаль, что разглядеть ее они не смогли. Я могу еще поговорить со священником, но, думаю, результат будет тот–же.

– Что с наследством? Его уже переоформили?

– Пока нет. Там по закону требуется какое–то время на ожидание – вдруг объявятся другие претенденты. Это не так быстро все делается. Думаю, твой бельгиец пошел на дно не по собственной инициативе. Кто–то помог этому кабальеро откинуть ласты.

– Либо он до сих пор жив, а смерть в озере – постановка. Нужно выяснить, сколько процентов составляет ставка налога на наследство в Бельгии.

– Дай мне минуту, красавчик.

В трубке послышалось, как Мия щелкает клавишами.

– От 5 до 68 в зависимости от степени родства, – произнесла она.

– Тогда это все объясняет. Предположим, Кельцу нужно быстро исчезнуть, и фиктивный брак ему понадобился, чтобы сохранить контроль над состоянием. В документах, что ты прислала, говорится, что он владел недвижимостью, акциями, предметами искусства. Перевести это в наличные в короткий срок невозможно. К тому же это вызвало бы подозрение. Страна маленькая, а он – слишком заметная фигура. Жена – ближайший родственник. Ставка налога минимальна. Уверен, что эта женщина – подставное лицо.

– Мне версия с коварной дамочкой, укокошившей престарелого муженька нравится больше.

– Но факты против этого.

– И какие же?

– Валентинка. Убежденный католик, воспитанник иезуитов, спонсор ближневосточных церквей, увлекающийся археологией, знаток античности и древнеримских реалий никогда бы не послал валентинку.

– Не понимаю тебя. Влюбленный старый пень, молодая жена, послание в форме сердечка – в моей картине представлений о мире здесь нет никаких противоречий.

– Вспомни, Мия, кто такой этот самый Валентин: римский священник, о котором сложена масса легенд и который был исключен Католической церковью из списка святых. Сейчас он таковым не считается. Кельц, как человек воспитанный иезуитами, не мог не знать об этом.

– Слабоватый аргумент, – не согласилась Мия, – миллионы католиков отправляют друг другу валентинки.

– Пусть так. Но Кельц, как специалист по истории Древнего Рима, не мог не знать, откуда пошел это обычай – посылать друг другу любовные послания. Вот, послушай. В Древней Греции лист плюща, очень похожий на нынешнее изображение сердца, был одним из символов Диониса – бога виноделия, безудержного веселья, и естественно, любовных утех. Изображение листа плюща помещали в первую очередь над входом в публичные дома. Обычай этот переняли римляне, и схематическое изображение листа плюща появилось и над их лупанариями  . Дети волчицы, как известно, вообще чрезвычайно свободно относились к изображению мужского детородного органа. Они его рисовали повсюду. Над входом в дом их изображения помещали также, как в средневековой Европе подковы – отгоняли злых духов.

– И при чем тут валентинки? – голос Мии вновь приобрел игривые интонации.

– При том, что римляне, оправляя понравившимся им женщинам записки на кусках пергамента или папируса рисовали на них вовсе не сердца, а ровно тоже самое изображение, которое висело над входом в их дома. Но, конечно, не с целью отогнать злых духов, а как символ желания. Ну подумай сама, откуда им было знать, как выглядит анатомическое сердце. Да и разве оно похоже на то, что сейчас изображают на валентинках. Просто мы привыкли, что это изображение сердца. Для древнего римлянина похожий рисунок прочитывался как символ совсем другого органа.

На противоположном конце линии весло захихикали.

– Теперь понимаю. Ты полагаешь, что человек, защитивший диссертацию по древнеримскому праву, не мог не знать, о том, откуда пошла традиция посылать валентинки, и что, в понимании тех, кто ввел эту традицию, на самом деле на них изображено. Поэтому он не мог отправить ее своей молодой жене, или кем она там ему приходится на самом деле.

– Почему же не мог. Он оправил. Только к любовному посланию это не имеет никакого отношения. Достань мне текст. И как можно скорее. Вытряси его из той совестливой отельерши, чего бы это не стоило.

– Сделаю, жди звонка.