А помните забавы у запруды —

Обилье вин, и сладкой пищи груды,

И гладь кристальная речного лона —

Как будто во дворце у Соломона?

Я помню свежесть этих тихих вод,

Я помню звонких чаш круговорот…

Ибн Зайдун, «Ни адха и ни праздник разговенья...»,

пер. Ю. Хазанова

Внизу, возле лодки стояли два здоровенных араба в камуфляже. Один представился Абдуллой и заявил, что Дэвиду придется поехать с ними. Второй не произнес ни слова. Был еще и третий, щуплый, одетый в гражданское, он колдовал над мотором в утлом суденышке.

Сопровождающие разместились ближе к носу. Оружие они положили на колени, но Дэвид, который сидел посередине, понимал, что любая попытка к бегству сейчас обречена на провал. Репортеру ничего не оставалось, как разглядывать похитителей. Посмотреть было на что.

Никогда ранее он не видел, чтобы подобным образом экипировали иракских солдат. Это не были паркетные пехотинцы в парадных одеждах, которые по праздникам маршировали перед диктатором, или доходяги с винтовками в серых кителях, что стояли еще сутки назад на всех перекрестках города.

Человек, назвавшийся Абдуллой, и его напарник носили бронежилеты поверх светло–коричневой униформы. На каждом – хорошо подогнанная разгрузка. Из застегнутых на заклепки карманов для запасных магазинов к автоматам у каждого торчало по небольшому кольцу. Очевидно, рассудил журналист, шнуры от них ведут к донным частям рожков. Дергаешь, и через секунду обойма – в руке. Рукоятки ножей, притороченных к поясу, плотно обмотаны парашютными стропами. Мушки и целики на автоматах с тыльной стороны светились в темноте. Вероятно, они были подкрашены чем–то, содержащим в себе фосфор. Так удобно прицеливаться в темноте. Наручные часы у обоих спрятаны в чехлы на липучках, чтобы не бликовали в самый неподходящий момент. Каски в тон камуфляжа одеты поверх темно–коричневых куфий. Из–под ткани выглядывали гарнитуры радиостанций, а справа крепились фонари с красными фильтрами.

Дэвид посмотрел назад. Правивший лодкой гражданский старался держать ее ближе к берегу. Время от времени он черпал забортную воду и поливал кожух двигателя.

– Горячий, – пояснил лоцман на ломанном английском, затем поднял указательный палец вверх и добавил, – самолет видеть.

Ясно, – сообразил Дэвид, – боится, что разогретый двигатель заметят сверху. Быстро же они учатся. В инфракрасном диапазоне катера с нагретым мотором – легкая мишень. Дэвид вспомнил, как будучи студентом, смотрел репортаж из Югославии об ошибочном ударе с воздуха по колонне с беженцами. Пилоты в ходе ночного налета приняли сгрудившиеся на обочине трактора за сербскую бронетехнику. Не успевшие остыть двигатели на экране инфракрасных локаторов выглядели точь в точь, как танковые. Был нанесен удар. Погибли десятки ни в чем неповинных людей. Позже ошибку признали.

Сейчас оставалось только надеяться на хитрость туземца и на то, что сверху их обветшалую посудину не примут за флагманский линкор флотилии Саддама. Небо, затянутое черным дымом, на миг осветилось яркой вспышкой. Справа что–то громыхнуло. Раздалась беспорядочная стрельба.

Впереди показались пилоны подвесного моста. Дэвид еще в Лондоне, изучая карту Багдада, удивился названию этого строения – «Мост 14 июля». Выяснилось, что к Великой французской революции это никакого отношения не имеет. 14 июля 1958 года в Ираке произошла революция. При Саддаме дата отмечалась как общенациональный праздник.

На мосту ближе к левому берегу, вдоль которого шла лодка, стоял танк. Рядом с ним дежурила пара солдат. Один из них поднес к глазам что–то похожее на армейский бинокль или прибор ночного видения и стал разглядывать приближающееся судно. Затем оба замахали руками, требуя остановиться. Лодка, напротив, стала быстро набирать скорость.

Напарник Абдуллы выхватил гранату и подбросил ее в воздух. В последнюю долю секунды перед взрывом Дэвид вдруг понял, что оба араба на носу лодки отвернулись и зажмурились. Яркая вспышка озарила все вокруг. Их суденышко вильнуло в сторону, и репортер повалился на дно. Пролетая под мостом, одним из бортов они ударились об опору. Тут же послышалась еще пара взрывов.

Когда зрение вернулось к журналисту, он увидел, что и часть реки позади них, и часть моста, на которой стоял танк, затянуты дымом. Абдулла достал из кармана широкую повязку и протянул ее журналисту. Жестом показал — надо надеть на глаза. Вновь пришлось повиноваться.

Они плыли еще, по меньшей мере, час, а затем минут десять шли пешком. Когда повязку сняли, то первое, что увидел Дэвид, было бескрайнее черное небо с миллиардами звезд. Не осталось никаких признаков ни песчаной бури, которая бушевала над городом в последние дни, ни смога от горящих вокруг него нефтехранилищ.

Чистый влажный воздух пронизывал аромат закипающего кофе. К нему примешивался едва уловимый запах жасмина и жареного кунжута. Урчащий на песке жаровни изящно изогнутый, приземистый кофейник своей формой напоминал лампу Аладдина из «Тысячи и одной ночи». Все остальное тоже было сказочным: окруженный камышами пруд, притулившийся к нему шатер, пылающие светильники на воткнутых в землю бронзовых пиках. Того и гляди раздастся размеренный перестук дарбуки  , нежные тонкие пальцы в серебряных наперстках коснутся струн кануна  , а из темноты выплывут затянутые в полупрозрачные шелковые вуали грациозные одалиски.

Вместо прекрасных наложниц из темноты пружинистой, немного хромающей походкой стремительно вышел одетый в строгий темный сюртук араб. На вид ему было немного за пятьдесят: небольшой шрам над правой бровью, высокие скулы, прямой нос, широкий лоб, энергичный подбородок с легкой щетиной, напряженный, сосредоточенный взгляд и сеточка расходящихся веером морщин от частого прищуривания. Вдумчивый и дотошный человек, привыкший повелевать, – сделал вывод Дэвид.

– Прошу прощения за то, что мы подвергли вас опасности, – на хорошем, беглом английском проговорил он, – не предполагали, что мост так быстро возьмут под охрану. Путь из города по реке казался самым безопасным. Зовите меня Барзани.

– Черт с ней, с опасностью. Ваши люди стреляли в американцев. Как журналист я, конечно, сохраняю нейтралитет, но мои симпатии целиком и полностью на стороне союзников, а не на стороне здешнего режима.

– Нет больше никакого режима. Саддам бежал, его министерские крысы попрятались кто куда. Для нас война закончилась. Мои люди ни в кого не стреляли, а лишь бросили несколько светошумовых гранат и поставили дымовую завесу, чтобы скрыться. Уверяю вас, что никто не пострадал.

Барзани опустился в мягкое кресло и жестом пригласил журналиста последовать его примеру.

– То есть ваши люди раньше воевали. Кто они?

– Бойцы одного из подразделений, которое уже расформировано. Я – их командир. Мы занимались военной разведкой. Самые верные остались со мной.

– Допустим, – кивнул Дэвид, также присаживаясь в кресло, – но к чему весь этот маскарад? Нельзя было устроить встречу где–нибудь в городе без всех этих скаутских игр?

– Можно, но время слишком дорого. Тема, о которой я хотел поговорить, не терпит отлагательств. Вы ведь были возле музея во время нападения на него, а я знаю, что именно украл тот юноша, что взорвался на ваших глазах.

– Знаете, так говорите, – по–прежнему с вызовом произнес репортер.

– Он вынес из здания артефакт, который представляет огромную историческую и культурную ценность. Знаю, что во многих других странах этим не принято гордиться, но у нас, на Востоке все иначе. Так вот, я – патриот. Вас я позвал по двум причинам. Во–первых, в обмен на мою информацию, мне хотелось бы узнать, что видели вы. А во–вторых, мне понадобится ваша помощь.

– С чего вы взяли, что похитив человека, можно рассчитывать на его помощь.

– Да, тысяча злых джинов, никто вас не похищал. Вы свободны. Можете идти куда хотите. Одно ваше слово, и мои люди тут же доставят вас обратно в город. Но вам ведь, как журналисту, должно быть свойственно некоторое любопытство. Неужели не хотите узнать то, что известно мне?

– Хочу.

– Тогда, предлагаю построить беседу в форме интервью. Я задаю вопросы, вы отвечаете. Затем наоборот. А просьбы и пожелания оставим на потом.

– Идет, – кивнул Дэвид, – но я начну первый.

Барзани жестом предложил журналисту начинать. Подошел успевший переодеться в гражданское Абдулла и разлил кофе по пузатым фарфоровым стаканчикам.

– Откуда вы узнали о моем существовании и о том, где меня искать? – спросил журналист.

– Люди рассказали. Вас видели на похоронах, а то, что иностранные журналисты в большинстве своем живут в «Палестине», известно всем.

– То есть, у вас есть свои осведомители?

– Скорее, друзья. Они мне сообщили, что вы были рядом с погибшим парнем.

– Что вы знаете о нем?

– Он работал в музее. Это все.

– Что именно он вынес из здания?

– Табличку. Очень древнюю.

– Табличку? – переспросил репортер.

– Ну да. Никогда не слышали?

– Табличку, подобную тем, которые использовались для письма в древнем Вавилоне. На мягкой глине выдавливали клинописные символы.

– Их же найдены тысячи, – возразил Дэвид, – эта чем–то отличается от других?

– Безусловно. Прежде всего, тем, что она – не из глины. Она – из золота. Вес – чуть больше девятисот граммов, с действительно нанесенными на нее символами. Но это не клинопись. Это буквы греческого алфавита. По документам она проходила, как «Объект хранения № 1255».

– Греческого? Получается, что она относится к эпохе эллинизма — периоду, который начался здесь, в Месопотамии в третьем веке до нашей эры.

– Даже чуть раньше. Считается, что ее отлили во времена завоевания Персидской империи Искандером Двурогим.

– Александром Великим, – поправил Барзани журналист.

Дэвид часто замечал за собой, что в периоды напряженных размышлений о чем–либо автоматически исправляет ошибки или упущения в речи собеседников, даже не отдавая себе в этом отчета. Также он иногда и комментировал услышанное.

– Это для вас, европейцев, он – великий. Здесь, на Востоке им до сих пор детей пугают.

– Оставим дефиниции ученым, – быстро произнес репортер, который вдруг ясно представил себе, что сейчас узнает о сказочных сокровищах Междуречья, – продолжайте.

– Не исключено даже, что речь идет о последней воле этого, бесспорно, выдающегося, но крайне жестокого завоевателя.

– Невероятно. И факт существования такого документа до сих пор скрывали от науки?

– Ну, это не совсем факт. Скорее, предположение. Сложность заключается в том, что текст выглядит полной абракадаброй. Это, вероятно, шифр, разгадать который никто до сих пор не смог. Отчасти, наверное, потому, что и попыток было предпринято не так много.

– В это трудно поверить.

– И, тем не менее, это так. Возможно, все станет понятнее, когда я расскажу историю обнаружения таблички и то, как она, в конечном счете, попала в музей. Ее нашли немцы из экспедиции Кольдевея  .

– Того самого, который открыл Древний Вавилон, – опять же механически произнес Дэвид.

– Да не было никакого открытия, – раздраженно парировал Барзани, – все это байки, которыми вас кормят на Западе. Любой здешний крестьянин с рождения знает, где находился этот город. И не потому, что кто–то его якобы открыл. Да там даже один из холмов издревле называется Бабил. Лет за тридцать до того же Кольдевея начать раскопки пытались и ваши соотечественники, но не оценили весь масштаб работ.

– Пусть так. Не будем спорить, дальше…

– Немцы подошли к делу с размахом. Собрали полмиллиона золотых марок. Бешеные деньги по тем временам. И это только на первый этап работ: узкоколейку проложили для вывоза грунта, речную пристань построили. Мечтали о сказочных богатствах.

– Но ни золота и ни драгоценностей так и не нашли, – согласился Дэвид.

– Раскопали одни руины, в том числе и обломки ворот Иштар. Нашли основание Вавилонской башни, амфитеатр, место, где стояли сады Семирамиды и, в общем–то, все.

– Кольдевей в письмах домой жаловался на воровство со стороны местного населения, которое нанимали для работы на раскопках, – припомнил репортер деталь, о которой читал, будучи студентом.

– Я бы назвал это попытками патриотов сохранить исторические ценности и не дать их вывезти из страны.

– И снова – не будем устраивать дебаты. Что с табличкой?

– Ее обнаружили в начале 1917 года. Самого Кольдевея тогда на месте не было. Он уехал в Багдад, решать какие–то технические вопросы. Руководили всем его помощники. В тот день в лагере царило невероятное оживление. Еще бы — такая сенсация: годы работы, одни кирпичи да черепки. И вдруг такое! Табличку положили в сейф в палатке, где жил сам Кольдевей. Охранять его вызвались четыре человека, считай, все руководство экспедиции, а на утро их нашли убитыми. Ходили слухи, что погибли они все по–разному, но какой–то жуткой смертью. Табличка пропала.

– Одну минуту. То, о чем мы сейчас говорим — это из разряда легенд? Откуда вам все это известно?

– Один старик рассказал. О нем – чуть позже.

Кофе давно был выпит, и Абдулла принес кальян. Одну трубку протянул Барзани, тот с наслаждением затянулся. Дэвид от предложения покурить отказался.

– Описание таблички никто не успел сделать. И даже сегодня нет ни фотографий, ни рисунков. Она не была занесена ни в один из археологических справочников, о ней не писали в газетах и не упоминали другие участники раскопок.

– Убийцу не искали вовсе?

– Шла же Первая мировая. Англичане начали наступление с юга, и немцы были вынуждены спешно свернуть работу. Табличку похитили представители одного из племен, которое кочевало в пустыне к западу от Евфрата. Еще года через три был образован Ирак – государство в тех границах, в которых оно существует и по сей день. Вождь племени, назовем его, скажем, Али, мог расплавить золотую вещицу, но не стал этого делать. Тогда повсюду наблюдался невероятный патриотический подъем: Великое арабское восстание, освобождение Сирии. Потом мы прогнали османов, которые веками здесь хозяйничали. У нас появился свой король.

– Фейсал Первый, – произнес Дэвид, но не для того, чтобы поддержать разговор, а чтобы Барзани понял: его собеседник в курсе истории страны, в которую приехал с журналистским заданием. Незначительные детали можно просто опустить.

– В новом короле видели основателя будущей династии, – не понял намека араб.

– На престол он взошел не без помощи Британии, – не смог тем временем удержаться от реплики репортер.

– Верно. И его так опекали ваши вездесущие соплеменники, что на коронации за пробковыми шлемами трудно было разглядеть монаршую куфию. Вскоре был открыт Багдадский музей.

– Опять не обошлось без моих, как вы выразились, соплеменников. Основала его Гертруда Белл  . Великая женщина.

– Великая шпионка, – парировал Барзани. – Вождь племени подумывал о том, чтобы передать реликвию властям, но начались смутные времена. То и дело вспыхивали стычки между шиитами и суннитами. Тогда еще музей находился прямо в королевском дворце. Это позже было построено отдельное здание.

– Вы так говорите, будто этот Али только и дожидался того, чтобы передать табличку властям. Зачем тогда было ее похищать?

– Иначе ее бы просто вывезли из страны. Кольдевей умудрился украсть ворота Иштар. Их по фрагментам вывезли в Германию, и я что–то ни разу не слышал от немцев даже извинений за это. Что уж там говорить о небольшом предмете, тем более сделанном из золота.

– И как же табличка попала в музей?

– Вскоре мы подойдем к этому. После Второй мировой войны наконец–то появился шанс на национальное примирение и спокойную жизнь. Все с надеждой смотрели на юного короля Фейсала Второго. Но тогда ему едва исполнилось десять лет, и страной фактически правил его двоюродный брат — регент Абдаль–Иллах. Подходящее время для того, чтобы расстаться с реликвией, как считал вождь племени, настало в 53–м году. Это был день совершеннолетия нового монарха, день его восхождения на престол. Али нарядился в свои самые лучшие одежды и отправился в летнюю королевскую резиденцию. Больше живым его никто не видел.

– То есть человек просто пропал?

– Тело нашли через несколько дней со следами пыток в сточной канаве.

– Не самый гуманный поступок для только что усевшегося на трон монарха, – прокомментировал Дэвид.

– Фейсай Второй был к этому непричастен. Единственный сын вождя, назовем его, скажем, Али–младший, служил тогда в армии. Он провел собственное негласное расследование. Нашлись люди, которые видели, как его еще живого отца на привязи возили по пустыне за спортивным кабриолетом. Такая машина в Багдаде была только одна и принадлежала она регенту. Али–младший, будучи лейтенантом, как ни в чем не бывало, продолжил службу, но думал, естественно, только о мести. В середине 50–х он вступил в тайную организацию «Свободные офицеры» – союз заговорщиков, которым была небезразлична судьба их страны и которые окончательно разочаровались в монархии. Организация революционных ячеек, вербовка сторонников, выпуск подпольных газет — чего в те времена только не было. К 58 году Али–младший дослужился до майора.

– Регент, наверняка, пытался расшифровать текст на табличке, – произнес журналист.

– Этого мы не знаем. Возможно, он вообще не отдавал себе отчета в том, что получил в свои руки вещь огромной исторической ценности. Абдаль Иллах носил титул наследного принца, был фельдмаршалом и командовал ВВС. Он купался в роскоши. Что ему какой–то там кусок золота с древними письменами.

– И, тем не менее, вождя, который ему его принес, он убил, – напомнил Дэвид.

– Такой это был человек. Все приближенные ненавидели его. Когда утром 14 июля две бригады восставших вошли в Багдад и оцепили королевский дворец, именно Али–младший первым проник в здание. Бывшего регента он убил лично, вышвырнул тело во двор, привязал к пикапу, провез по всему городу, под крики толпы подвесил труп за ноги на одной из центральных площадей и разделал, как тушу барана на бойне.

– Остальной королевской семье, получается, повезло больше, – поморщился юноша, – их ведь просто расстреляли.

– Началась новая эпоха в жизни страны.

– В которой было еще больше крови.

– Что поделать, это – Восток.

– А табличка? – спросил Дэвид.

– Лежала среди других сокровищ в дворцовых кладовых. Али–младший забрал ее оттуда и хранил затем долгие годы.

– Так этот мясник–мститель еще жив? Ему сейчас должно быть за 80.

– Я вижу, вы ему ничуть не симпатизируете, – отозвался Барзани.

– В этой вашей истории все такие милые, что трудно сразу вот так решить, кто же достоин большего восхищения, – съязвил Дэвид.

– Али–младший мстил за отца. Я его не осуждаю. Он был моим армейским наставником и близким другом. Три года назад, 28 апреля 2000 года вновь был открыт для посетителей Национальный музей Ирака. В этот день по почте в адрес музея пришла посылка с золотой табличкой и кратким письмом, в котором рассказывалось, где и когда она была найдена. Али–младший умер вскоре после этого. Он покинул этот мир, зная, что исполнил свой долг. Справедливость восторжествовала. И так продолжалось до тех пор, пока несколько часов назад какой–то никому неизвестный ночной сторож не вынес древнюю реликвию из музея.

– Судя по тому, что я видел, там много всего было украдено.

– Именно так, и я хочу разобраться, почему это произошло и, по возможности, вернуть похищенное. Это, если хотите, и мой долг тоже. На этом все. Теперь мне хотелось бы узнать, что точно видели вы. Возможно, отыщется какая–то зацепка.

– Минуту. Еще пара вопросов. Была ли эта табличка самым ценным из того, что можно было похитить в музее?

– Конечно, нет. Там хранилось много поистине бесценных вещей.

– То есть тот, кто завладел артефактом, охотился только за ним.

– Именно так.

– Пока у меня вопросов больше нет, – произнес журналист, – можете приступать к опросу, но все, что видел, я уже рассказал имаму.

– Опишите человека в машине.

– Седая шевелюра, такая же борода — возможно накладная. Европеец. Темные очки. Широкие плечи. Вообще, торс очень мощный. Мышцы под рубашкой с короткими рукавами прям–таки переливались. Сильный физически человек. И совсем не старый. Лет 45–50. Может чуть меньше.

– Как он двигался, как вел себя, какие–нибудь еще приметы. Любая информация, которая позволила бы опознать этого человека.

– Он не выходил из автомобиля. Смотрел на происходящее спокойно, даже несколько флегматично.

– А машина?

– Белый пикап. Такие тут часто встречаются.

– Номер?

– Я не обратил внимание.

– Фары круглые, большая радиаторная решетка?

– Верно.

– «Симург»  , иранского производства.

– В честь птицы? – уточнил Дэвид.

– Ага. Старье–старьем.

Последнее, понял репортер, относились к автомобилю, а не к мифическому существу, которое у древних иранцев было принято изображать в виде соколицы с львиными лапами и с девичьей грудью. Собеседник журналиста о чем–то напряженно думал, потирая лоб.

– О помощи, – напомнил Дэвид.

– Что?

– Вы говорили, что собираетесь просить меня о помощи.

– Ах, да, – Барзани нахмурил брови, как бы собираясь с мыслями, – понимаете, из музея были похищены тысячи экспонатов. У нас народ здесь не слишком искушенный. Вряд ли мародеры даже осознают, что попало им в руки. Американцам плевать на все. Надо поднять эту тему, надо кричать во весь голос о произошедшем! Пусть начнут шевелиться, пусть обратятся к людям с просьбой вернуть награбленное в обмен на отказ от преследования или за небольшое вознаграждение. Поверьте, многие согласятся.

– Так что вы от меня хотите?

– Чтобы вы делали свою работу. Напишите об этом.

– Я и так занимаюсь этим делом, так что статья непременно появится. Большего обещать не могу.

– Вот и чудно. Замечательно. Еще хотел спросить, с вами ничего необычного в последние часы не случалось?

Дэвид припомнил, что происходило с ним в последние часы, и мысленно растянулся в блаженной улыбке.

– Ничего, что могло бы относиться к этому делу, – наконец сухо ответил он.

– А если вы еще раз увидите этого человека, то сможете опознать?

– Думаю, да. Вы, я вижу, собираетесь приложить все усилия к его поиску. Что такого в этой табличке? Все дело ведь в зашифрованном тексте? Там сокрыта какая–то важная информация?

– Откуда мне знать. Али–младший верил, что это какие–то древние заклинания, иначе, зачем использовать столь ценный материал. Обычное письмо или договор выдавили бы на глине.

Барзани поднялся с кресла.

– Мои люди довезут вас до гостиницы. Также по реке. На этот раз, уверен, все пройдет гладко. Рацию оставьте у себя. Вдруг разузнаете что–то новое. Если понадобится связаться – частота вам известна. Канал шифруется автоматически, так что можете говорить, не опасаясь быть подслушанным. Со своей стороны обещаю делиться информацией, которую добуду, и которая может представлять интерес для вашей статьи.

Дэвид холодно поклонился. Руки пожимать друг другу не стали.

Барзани был прав. Обратное путешествие действительно прошло без происшествий. Первую часть пути Дэвид проделал с повязкой на глазах. Ее сняли, как только лодка снова оказалась в черте города. «Мост 14 июля» был пуст.

В гостиницу репортер вошел, когда на часах было начало пятого. Он поднялся к себе в номер и открыл дверь. Едва Дэвид протянул руку к выключателю, как кто–то стремительно бросился на него и повалил на пол.