Самый важный вывод, который следует из предыдущей главы, заключается в том, что напористая социал-демократия представляет собой не просто мечту или далекую перспективу, но реальность наших дней. Она действительно существует в небольшой, но важной части мира – на северо-западе Европы. Казалось бы, попытки перехода к этой модели должны предприниматься и в других странах, по крайней мере европейских. Напротив, мы видим, что даже при заметных успехах этих эгалитарных государств всеобщего благоденствия у них появляются характеристики, присущие либо неолиберальной, либо оборонительной социал-демократической модели. Углубляется неравенство в доходах, увеличивается количество молодых людей, вынужденных соглашаться на заключение трудовых договоров о временной работе. Едва ли не повсеместно снижаются показатели членства в профсоюзах, а также степень координации и охвата переговорами о заключении коллективных соглашений. Несмотря на этот отрицательный опыт, европейский северо-запад остается наиболее эгалитарным регионом мира, а его относительное положение изменилось не слишком сильно, поскольку в других странах положение дел еще более ухудшилось. В наши дни местные элиты североевропейских стран уделяют недостаточное внимание положительным аспектам характеристик достигнутого успеха, выдвигая на первый план свою роль в ограничении движения к свободным рынкам и безраздельному доминированию менеджмента в фирмах. И здесь нет ничего удивительного, так как элиты этих государств всегда могут сослаться на пример США и любых других развитых стран мира с их высокими уровнями неравенства во власти и доходах, настаивая на необходимости заимствования «передового» опыта.

Мы столкнулись с парадоксом, который заключается в следующем. В то время как напористая социал-демократия однозначно обладает свойствами, способными в будущем привести к построению более успешного, эгалитарного мира, что позволило бы населению старых постиндустриальных государств добиться повышения конкурентоспособности, сохраняя добытые в прошлом выгоды снижения уровня неопределенности, все более усиливается опасность утраты нового мира до того, как мы успеем вступить в него. Возникновение этого парадокса вызвано комплексом причин. С одной стороны, демографические изменения, и в первую очередь старение населения, ведут к увеличению доли расходов, направляемых государством всеобщего благосостояния на трансфертные платежи (прежде всего пенсии), и у него остается меньше средств для активной политики на рынке труда или для развития инфраструктуры. Для того чтобы избавиться от данной проблемы, достаточно использовать в текущей политике простые и надежные решения. Имеется в виду увеличение официального возраста выхода на пенсию и сосредоточение усилий на максимизации доли взрослого населения в оплачиваемой занятости. Чем больше граждан государства всеобщего благосостояния занято общественно полезным трудом, тем меньше объем социальных пособий и тем шире налогооблагаемая база. Это положение, обсуждавшееся нами в главе IV, было и остается верным. Далее, как уже упоминалось в той же главе, имеет место определенная зависимость между финансированием системы охраны материнства и детства и численностью следующего поколения рабочей силы. Чем лучше такая система, тем больше матерей имеют возможность работать. Чем больше работающих матерей, тем шире налоговая база и тем выше рождаемость. Чем выше рождаемость, тем больше в стране работающих подростков и молодых людей в возрасте 15–20 лет, а значит и налогоплательщиков. Весьма полезным в этом смысле является и приток рабочей силы из других стран, поскольку большинство иммигрантов находятся в трудоспособном возрасте и характеризуются более высокими показателями участия в составе рабочей силы. Это способствует улучшению соотношения между налогоплательщиками и иждивенцами. В то же время высокие показатели иммиграции вызывают стресс у некоторых групп коренного населения. Возникающие опасения и страх эксплуатируются правыми ксенофобскими и националистическими движениями. Очевидно, что в сильных государствах всеобщего благосостояния общество лучше справляется с этими стрессами, поскольку предлагаемые ими «подушки безопасности» снижают уровень тревожности низкоквалифицированных рабочих из числа граждан страны (см. посвященную этой проблеме работу Антонио Мартина и Гульельмо Меарди).

Пожалуй, главные тревоги связаны со снижением показателей членства трудящихся в профсоюзах. Несмотря на это, в некоторых странах, в первую очередь в Германии и Нидерландах, в бесперебойно функционирующих механизмах трудовых отношений сохраняются высокие уровни координации и охвата коллективными переговорами. Однако профсоюзы ожидает немало опасностей в будущем, поскольку они берут на себя ответственность, но теряют силу и власть. До тех пор, пока государство и работодатели признают полезность сильных институтов коллективных переговоров, они будут стремиться к тому, чтобы сохранить их. В то же время признание работодателями права трудящихся на представительство собственных интересов означает, что первые вынуждены нести определенные издержки, поскольку должны делиться информацией со вторыми. Поэтому европейские работодатели постоянно апеллируют к примеру США, где ограничения на обращение с трудящимися существуют лишь в нескольких секторах экономики. Если профсоюзы зависят прежде всего от своих прошлых институциональных достижений, не подкрепляемых властью, которую дает им членство трудящихся в настоящее время, они рискуют утратить все завоеванные когда-то в противостоянии с работодателями права. О том, что так и происходит, свидетельствует растущее количество временных работников не только в государствах Южной Европы, но и в Германии, Нидерландах, а также в Скандинавских странах.

Современные проблемы членства в профсоюзах существенно отличаются от тех, с которыми рабочее движение сталкивалось в 1980-х годах. В то время профсоюзы представляли в основном интересы рабочих-мужчин, трудившихся в переживавших сокращение размеров отраслях обрабатывающей промышленности. В наши дни во всех развитых странах, за исключением Австрии и Германии, большинство членов профсоюзов составляют женщины, а основным сектором является предоставление общественных (государственных) услуг, а не производство товаров. С преобладанием женщин в сфере общественных услуг, особенно на нижних уровнях, тесно связаны следующие аспекты. Прежде всего, профсоюзы остро нуждаются в привлечении новых членов из сектора частных услуг, а также молодежи. Для профсоюзов занятые в государственном секторе служащие представляют собой ценную базу как часть социал-демократического движения, связанного в силу профессиональных интересов их членов с социальной политикой и социальной защитой, находящимися в центре внимания социальной демократии. Однако не следует забывать об опасности, таящейся в этой ситуации. Как правило, социал-демократические правительства обеспечивают устойчивую хорошую занятость и соблюдают права государственных служащих на коллективные переговоры, в то время как в частном секторе эти условия ухудшаются. В результате государственные служащие превращаются в привилегированную cadre guardé социальной демократии, что вызывает недовольство других трудящихся и ослабляет один из важнейших лозунгов «эсдеков». В соответствии с ним социал-демократическое движение занимает позицию морального превосходства, так как выступает против всех и всяческих привилегий за всеобщее равенство в правах. К тому же, как мы убедились в предыдущей главе, сильные профсоюзы играют в рыночной экономике конструктивную роль только в том случае, когда рабочее движение является всеохватывающим.

Ответ неолибералов на эту проблему? Сведение к нулю членства в профсоюзах и резкое ухудшение условий занятости в государственном секторе – в этом состоят важнейшие задачи политики приватизации и заключения контрактов на представление публичных услуг с частными фирмами. Реакция социал-демократии должна состоять в требовании повышения частных стандартов до уровня государственных, включая расширение членства в профсоюзах и их представительства в сфере частных услуг. Необходимо обеспечить представление интересов временных работников, а также тех, кто вытеснен в сферу фальшивой самозанятости или находится в таком же ненадежном положении. Неудача в решении этих задач приведет к тому, что профсоюзы, независимо от того, идет ли речь о государственном или частном секторе, будут представлять лишь относительно привилегированные внутренние группы, оставив на произвол судьбы наиболее уязвимых с точки зрения трудовых отношений, а значит более всего нуждающихся в представлении интересов работников.

Важнейшей причиной того, что профсоюзам не удается привлечь достаточное количество работников, занятых в частном секторе сферы услуг, особенно в тех случаях, когда речь идет об относительно небольших фирмах и ненадежной занятости, является противодействие работодателей. Социал-демократическим правительствам необходимо принять законы, которые защищали бы право людей на вступление в профессиональный союз и признание его требований на их рабочих местах. В данном случае разумным quid pro quo были бы совместные действия профсоюзов и работодателей, направленные на разработку форм координации и охвата, которые обеспечивали бы чувствительность коллективных переговоров к потребностям рынка (см. обсуждение в главе V).

Еще одна проблема заключается в том, что большинство трудящихся критически относятся к организационной форме профсоюзов (как и многих других ассоциаций, начинавших свою деятельность еще в XIX–XX вв.). Имеется в виду объединение, основанное на отношениях формального членства и уплате членских взносов. Выполняя эти требования, участники объединения получают право на участие в дискуссиях, принятии решений и выборах. Объединение само по себе принимает форму бюрократии, которую возглавляют избираемые руководители. Данная модель реально функционирует только в небольших по размерам структурах, способных легко выполнить обещание об участии в деятельности объединения его рядовых членов. На «долгоживущих» производствах членство в профсоюзе является частью культуры рабочего места и отрасли. Гораздо труднее перенести эту модель в новые сектора, появление которых в последние три десятка лет привело к радикальным изменениям в структуре экономики. Молодые поколения рабочих использовали для связи с широкой публичной ареной другие, более гибкие и «короткоживущие» организационные формы, социальные сети и другие электронные средства коммуникаций.

Профсоюзы, как и другие схожие с ними по «устройству» ассоциации, учатся использовать новые средства информации (например, для организации тех или иных кампаний и конфликтных действий). Но это отнюдь не гарантирует увеличение количества членов профсоюзов, регулярно уплачивающих членские взносы. Как ни парадоксально, культурные привычки людей, живущих в начале XXI столетия, возвращаются к формам организационной деятельности, получившим распространение в конце XIX в. среди французских анархо-синдикалистов. В соответствии с этой моделью профсоюз или другая конфликтная организация не нуждается в массовом членстве. Ей достаточно небольшого ядра преданных делу militants (активистов) при условии, что они, в случае если руководство выступит с призывом к действиям, будут способны быстро собрать вокруг себя гораздо большее количество сторонников. Если бы в XIX в. во Франции существовал Facebook, в числе его основных пользователей обязательно были бы анархо-синдикалистские профсоюзы. Однако переход на эту модель не способен решить проблему пополнения рядов плательщиков взносов, что означает отсутствие у профсоюзов серьезных ресурсов. По сравнению с рабочими организациями Австрии, Бельгии, Германии, Нидерландов, Скандинавских стран или Великобритании французские профсоюзы и в наши дни не располагают ресурсами, необходимыми для поддержания на должном уровне технической и организационной деятельности. Они столкнутся с еще более трудными проблемами, если должны будут взять на себя ответственность за исполнение роли, связанной с присутствием на рынке (см. соответствующее описание в главе V). Отсюда несвоевременность лозунга о «возвращении» к свободной организационной принадлежности, провозглашаемого движениями, основывающимися на социальных средствах информации.

Вероятно, решение дилеммы может быть найдено в двух совсем не похожих друг на друга организационных формах, рожденных XIX столетием (хотя эти источники представляются нам маловероятными). Они отражают слабости рабочего движения на начальном этапе его развития; но и в наши дни оно не может похвастаться силой.

Во-первых, рабочим организациям необходимы средства охвата трудящихся, особенно (но не только) молодых, не работающих на крупных предприятиях или в организациях, предоставляющих общественные услуги, в которых профсоюзы традиционно поддерживают коммуникации со своими членами. Новая рабочая сила, вынужденная трудиться в ненадежных условиях (прекариат), занята прежде всего в небольших, зачастую ad hoc организациях, в которых нередко невозможно определить истинного работодателя. Скорее всего, работники будут оставаться в такой организации короткое время. Первые профсоюзы, сталкивавшиеся с подобными проблемами, искали новых членов по соседству, в местных сообществах. В силу противодействия работодателей они не могли организовать коллективные переговоры и представительство интересов работников, но пытались помочь им в удовлетворении других нужд. В частности, в XIX в. профсоюзы поддерживали связи с похоронными обществами, чтобы облегчить беднейшим трудящимся бремя затрат, которые понесли бы их семьи в случае смерти кормильца и при погребении его тела. Современные профсоюзы имеют возможность предоставлять различные услуги, и не только по таким печальным поводам. Например, итальянские профсоюзы уже предлагают помощь в заполнении ежегодных налоговых деклараций. Если одной из важных характеристик современной жизни является стирание границ между миром труда и миром социальной жизни, то вскоре мы, вероятно, столкнемся с такими примерами, как организация профсоюзами ухода за детьми в интересах работающих матерей.

Второй пример – модель Федеральной палаты труда (Австрия) – не имеет почти ничего общего с первым. В ряде континентальных европейских стран фирмам предписывается обязательное членство в общенациональных торговых палатах. Отчасти эта традиция унаследована от немецких торговых гильдий, отчасти она коренится в наполеоновской модернизации и рациональном порядке. Члены таких торговых палат уплачивают соответствующие взносы. Сами же палаты играют важную официальную роль, так как правительство страны обязано консультироваться с ними по вопросам публичной политики. Однако внутреннее управление палат является полностью автономным, а их руководство избирается фирмами-членами. Торговые палаты действуют на местном, региональном и общенациональном уровнях (формируя, тем самым, свой географический базис) и представляют все виды хозяйственной деятельности в своих областях; таким образом, они выражают общие интересы делового сообщества, а не неких особых отраслей (если только сектор не является доминирующим). Они также обеспечивают равные условия игры для всех фирм, а не только возможности оказывать привилегированное влияние немногим избранным, как это происходит в модели корпоративного лоббирования. Неудивительно, что торговые палаты как институт резко критикуются неолибералами. Тем не менее торговые палаты живут и находятся в поиске новых ролей. Одной из них является участие в решении проблем географического дисбаланса в экономическом развитии (см. обсуждение в главе V).

Эквивалент этого института для трудящихся существует только в Австрии, хотя в прошлом возможность заимствования опыта соседей и создания аналогичной палаты в Германии рассматривали немецкие консерваторы, предшественники неолибералов. В обязанности трудовых палат входит представление интересов всех работников физического и умственного труда (Arbeiter und Angestellte). Они привлекают внимание к различным проблемам, а правительство обязано проводить соответствующие консультации. Как и в случае с моделью торговой палаты, источник финансирования трудовых палат – обязательные платежи (в данном случае взносы наемных работников). При этом они являются самоуправляемыми. Палатам не разрешается участвовать в конфликтных действиях или ассоциировать себя с отдельными политическими партиями. Рожденные во времена Габсбургской империи, трудовые палаты рассматриваются левыми критиками как зависимый от государства соперник профессиональных союзов. Их основная задача состоит не в том, чтобы быть застрельщиком забастовочного движения, но в перехвате инициативы у профсоюзов в качестве официальных представителей интересов трудящихся по целому ряду вопросов. В действительности трудовые палаты поддерживают хорошие отношения с австрийскими профсоюзами в рамках своеобразного разделения труда. В то же время большинство специалистов в сфере трудовых отношений рассматривают трудовые палаты как приятный своей стариной типично австрийский анахронизм.

Не пора ли пересмотреть эту точку зрения? Профсоюзы рискуют превратиться в движение, представляющее интересы уменьшающегося в размерах ядра постоянных работников в нескольких секторах экономики. Поэтому создание трудовых палат позволило бы решать проблемы тех работников, кому приходится соглашаться на ненадежную занятость (прекариат). В дополнение к участию в дискуссиях с правительством и работодателями не так давно трудовые палаты начали использовать новые средства обращения к большому количеству молодых работников, находящихся вне сферы надежной занятости, – например, посредством участия в совместной деятельности с альтернативной венской газетой «Der Falter». Примечательно, что в Австрии временная занятость растет не так быстро, как в соседних с ней странах со схожими режимами защиты наемного труда. Заимствование института трудовых палат (что предполагает принятие мер, направленных на недопущение бюрократизации их деятельности и на использование социальных сетей для развития коммуникаций между организациями и работниками), возможно, помогло бы другим странам добиться снижения остроты проблем, с которыми сталкиваются лица, находящиеся вне рынка труда. Трудовые палаты могли бы объединить свои усилия с профсоюзами, дополняя их деятельность с тем, чтобы способствовать устранению имеющихся на рынке труда пробелов в представительстве.

 

Угроза со стороны корпоративного богатства

Помимо демографических и организационных проблем, на пути прогресса напористой социал-демократии стоят политические барьеры. Капиталистические элиты хотели бы сравняться с американскими не только в отношении власти на производстве; они не возражают и против такого же высокого и непрерывно растущего уровня неравенства, как в США, обусловленного экстремально высокими доходами самой богатой части населения и низким уровнем перераспределительного налогообложения. Следствием последнего становится недостаточное финансирование государства всеобщего благосостояния и общественной инфраструктуры. К тому же глобализация открывает самым богатым людям и корпорациям, стремящимся к уменьшению фискального бремени, возможность перемещения в разбросанные по всему миру налоговые гавани. Необходимо обязательно упомянуть и о том, что глобализация отнюдь не означает исчезновения условий для прибыльного производства товаров и предоставления торгуемых в международном масштабе услуг в Северной Европе. Сохранению конкурентоспособности региона способствуют квалифицированная рабочая сила и высококачественная инфраструктура. Иначе смогла бы Германия сохранять положительный торговый баланс с остальным миром, в то время как США имеют огромный торговый дефицит? Крупнейшие американские корпорации и самые богатые люди страны более не желают участвовать в уплате налогов, благодаря которым формируется квалифицированная рабочая сила и создается сильная инфраструктура. И первым, и вторым достаточно того, что они извлекают прибыль из этих свойств, являющихся продуктами гораздо более сильного стремления предшествующих поколений к преодолению рыночных несоответствий и предоставлению общественных и коллективных благ.

 

Проблема ЕС и США

Глобализация играет огромную роль в процессе изменения баланса сил между капиталом и остальным населением. Неудивительно, что левые сталкиваются с искушением заимствовать все более популярную ксенофобию правых с целью поиска возможностей возвращения к национализму и экономическому протекционизму. Одним из важнейших аспектов разбалансированной природы политической деятельности в постдемократических обществах является то, что националистические правые силы во многих случаях становятся реальным или потенциальным политическим партнером неолибералов – идет ли речь о создании коалиций (Нидерланды) или о сосуществовании в рамках одной партии, как в случае с английскими консерваторами или республиканцами в США. Неолибералы – основные инициаторы и активные участники процесса глобализации, и проводимая ими политика подразумевает интенсивное осуществление неограниченных межнациональных взаимодействий, включая обеспечение высокого уровня иммиграции. Таким образом, они не разделяют программу действий ксенофобов, но находят ее полезной, используя как ложную мишень для критики, которая при ее отсутствии могла бы быть направлена на группы, интересы которых представляют неолибералы. Иммигранты и международные организации принимают на себя большую часть обвинений, которые в ином случае могли бы «посыпаться» на глобальные корпорации.

В этих условиях для социал-демократических движений более логичным ответом был бы экономический национализм, но они должны преодолеть такой соблазн. Отчасти потому, что выдвижение обвинений в адрес иммигрантов и иностранцев означало бы «перенос критического огня» на тех, кто не несет ни малейшей ответственности за экономические проблемы наших дней. Кроме того, протекционизм сам по себе является опасной ловушкой, поскольку он предполагает лишение внутренних потребителей доступа к товарам, произведенным за границей, посредством установления либо прямых запретов на импорт, либо высоких ввозных пошлин. Использование подобных инструментов неизбежно влечет за собой ответные действия со стороны торговых партнеров. Таким образом, адвокаты экономического национализма и противники глобализации должны принять во внимание общее снижение объемов международной торговли и неизбежное значительное ограничение потребительского выбора. Внутренние производители обрадуются снижению интенсивности конкуренции. Одновременно будут ослабевать стимулы к инновациям и удовлетворению запросов потребителей. Последние попытаются избежать контроля, препятствующего приобретению ими товаров в странах, в которых качество продукции поддерживается на высоком уровне, что приведет к необходимости создания полицейской сети, обеспечивающей надзор за поведением потребителей. Если внутренние производители принадлежат к частному сектору, то рост пользующихся политическими привилегиями экономических элит (одна из основных проблем реального неолиберализма, рассматриваемых в этой книге) лишь ухудшает ситуацию. Если производство переходит под контроль государства, возникающая монополия еще больше ослабит стимулы к повышению качества продукции и удовлетворению потребителей. Попытка выйти из этой спирали ухудшающегося качества приведет страну к тому, что она столкнется с проблемой, когда производимая в ней продукция должна будет конкурировать с превосходящими ее по качеству товарами из государств, участвующих в процессе глобализации. Скорее всего, внутренние производители столкнутся с глубоким кризисом сбыта, а народное хозяйство в целом окажется под гораздо более сильным воздействием неподконтрольных государству сил, чем прежде, поскольку в различных секторах экономики значительно возрастет доля импортируемой продукции. По существу, этот сценарий был воплощен в жизнь в странах, в которых функционировала социалистическая система производства.

Казалось бы, у нас имеется только два варианта. С одной стороны, мы можем согласиться с неизбежностью глобализации и сопровождающим ее переходом власти и богатства к международной капиталистической элите, находящейся вне пределов демократического контроля. С другой стороны, мы можем сделать выбор в пользу режима национальной защиты, когда власть и богатство передаются местным капиталистическим элитам. Последние предлагают нам товары и услуги низкого качества, и после краха этого режима национальной экономике страны придется иметь дело с еще более жестокой и опасной глобализацией, чем прежде. Однако у нас есть и третья возможность, которой должна воспользоваться социал-демократия, да и любая другая политическая сила, отвергающая и крайний неолиберализм, и возвращение к протекционистскому национализму. Речь идет о создании наднациональных структур, способных представлять интересы, выходящие за пределы воздействий рыночных сил и глобальных корпораций.

Эти структуры уже существуют, но в ослабленной форме. Учитывая доминирующую политико-экономическую силу неолиберального капитализма, они действуют в основном как его агенты, а не как ограничители его власти. Имеются в виду Всемирная торговая организация и МВФ, Всемирный банк (для слаборазвитых стран) и ОЭСР (для экономически развитых стран), а также ЕС (для европейских государств). В главе I мы упоминали о том, что в последнее время некоторые из этих организаций отошли от позиции крайнего неолиберализма, которую они занимали на протяжении 1980–1990-х годов, выступая адвокатами бескомпромиссного вплоть до бессмысленности дерегулирования. Они имеют возможность принять и регулятивную повестку дня, которая выходила бы за границы создания и «поддержания порядка» на рынке. В частности, ОЭСР осуществляет сильную программу противодействия коррупции в отношениях между государством и бизнесом. Социал-демократы и неолибералы из числа сторонников чистого рынка полностью согласны с этой программой, в отличие от приверженцев корпоративной власти, т. е. неолибералов третьего рода. Всемирный банк всерьез занимается проблемами бедности, а также создания и развития инфраструктуры. Более крупной проблемой является ВТО, поскольку эта организация осуществляет чисто неолиберальную программу слежения за соблюдением правительствами практически всех государств мира правил свободной торговли. Право на вступление в ВТО и использование выгод простого и легкого доступа на мировые рынки предоставляется только тем странам, которые сами придерживаются этих принципов. Возможно, ВТО следовало бы добавить к уже действующим критериям членства в организации определенные социальные поправки, направленные на то, чтобы лишить доступа к режиму свободной торговли государства, в которых допускается использование рабского и детского труда, отсутствуют безопасные и здоровые основные условия труда или применяются другие жестокие, бесчеловечные практики.

Необходимость этого шага обусловливается тем, что требования ВТО исключительно о соблюдении принципов свободной торговли поощряют фирмы и страны к использованию неудовлетворительных трудовых и экологических практик как наиболее простых способов достижения успеха в конкурентной борьбе. В данном случае нейтралитет невозможен – либо международный регулятивный режим отвергает важность всех рыночных несоответствий и внешних эффектов, настоятельно требуя чистого рынка, либо он признает, что рынки способны не только творить благо, но и нести с собой зло. Один из способов решения этой задачи состоит в том, чтобы ВТО дополнила свои критерии членства в организации соблюдением в странах трудовых кодексов, одобренных Международной организацией труда (МОТ), в которой представлены не только национальные правительства (как в ВТО), но и работодатели, а также профсоюзы. По мнению Гая Стандинга, в последние годы под давлением неолиберальных стандартов многие соглашения МОТ в значительной степени игнорируются, но сам механизм функционирует. Не хватает лишь политической воли, так как под влиянием ведущих корпораций правительства многих стран мира расслабленно наблюдают за тем, как крупный бизнес извлекает прибыли из человеческих страданий. Важно отметить, что данная проблема носит чисто политический, а не технический характер. Имеются все необходимые инструменты, и, если правительства стран мира озаботятся этой международной проблемой, они способны организовать взаимодействие и с толком использовать их. Возможность этого наглядно проявилась после террористической атаки на Нью-Йорк в сентябре 2001 г. В наши дни в качестве одного из инструментов борьбы с терроризмом используется такое жесткое регулирование межгосударственных финансовых трансакций, которое в обычных условиях или когда речь заходила об уклонении от налогов, правительства большинства стран мира, включая США, считали невозможным.

Рассмотрим в этом контексте роль Европейского союза в подготовке соответствующей программы действий. В качестве основной цели европейской интеграции всегда провозглашалось создание рынков; в то же время в Европе оставалось место для четко выраженной (хотя, быть может, игравшей и подчиненную роль) социальной политики, направленной на исправление внешних воздействий. На начальном этапе осуществления проекта создания общего рынка в 1950-х годах основные усилия его участников были направлены на устранение торговых барьеров между странами. Таким образом, это был проект маркетизации. Однако в нем «звучали» и темы социальной политики, выражавшиеся в общей приверженности «невиданному ранее профсоюзу» и сельскохозяйственной политике, вращавшейся вокруг проблем благосостояния фермеров. Следует упомянуть, что на общеевропейском уровне осуществлялись одна-две программы, направленные на предотвращение «сваливания» в нисходящую спираль социальной политики, которое могло быть вызвано обострением международной конкуренции. Вот, пожалуй, и все. В общем, социальная политика оставалась прерогативой государств – членов Европейского экономического сообщества. Необходимость такого решения была обусловлена тем, что эти страны находились на этапе построения государств всеобщего благосостояния и должны были добиться демократической легитимности в глазах своих граждан.

В начале 1990-х годов в рамках проекта по созданию общего европейского рынка происходит значительное усиление амбиций в области социальной политики, совпавшее по времени с пребыванием у власти в ЕС Жака Делора и Романа Проди. Перед нами классический пример действий, целесообразность которых отстаивается в этой книге: проект, направленный на усиление рынка, сопровождался социальной политикой, основные меры которой были направлены на уравновешивание определенных ограниченных экстерналий и недопущение «гонки на выживание». По сравнению с предшествовавшими сорока годами в социальной сфере был достигнут впечатляющий, но в конечном итоге ограниченный прогресс. Это может объясняться тем фактом, что начиная с середины 1990-х годов в стратегии создания и поддержания рынка произошли значительные изменения, а у ее исполнителей появились новые, гораздо более «острые», чем раньше, инструменты. Теперь основное внимание уделяется рынкам труда и связанной с ними социальной политике. Последняя предусматривает не предотвращение, но поощрение «гонки на выживание». Стратегический поворот был вызван обеспокоенностью европейцев проблемой конкуренции с США, с их ограниченными трудовыми правами, слабыми профсоюзами и слаборазвитым государством всеобщего благосостояния. Одновременно начался массовый прием в ЕС новых стран-членов, прежде всего из Центральной и Восточной Европы. Во многих из них и правительства, и новые зарождавшиеся элиты стремились как можно дальше уйти от любых возможных ассоциаций с моделью государственного социализма, для чего использовали нерегулируемую маркетизацию в очень крупных «дозах». В ЕС начался новый этап движения к маркетизации, включавший масштабную приватизацию в секторе общественных услуг. Предполагалось, что приватизация создаст условия для дальнейшей межгосударственной конкуренции в этой сфере.

Но ЕС не полностью отказался от логики, предполагавшей сочетание маркетизации и компенсации воздействий рынка. В значительной степени интерес к активной политике на рынке труда был обусловлен успехами Дании и Голландии, которым удалось совмещать усиление маркетизации труда с развитием определенных трудовых прав. В то же самое время и другие международные организации, активно проповедовавшие необходимость маркетизации (особенно ОЭСР и Всемирный банк), начали откликаться на логику необходимости мер, противодействующих экстерналиям. Отчасти это было вызвано их стремлением к повышению устойчивости рыночной экономики, включая попытку сдержать все более растущее неравенство. Однако, как мы видели в главе I, после начала кризиса в Греции и других странах Южной Европы Европейская комиссия, ЕЦБ и МВФ незамедлительно вернулись к политике крайней маркетизации. На разрушение социальной политики были нацелены и решения Европейского суда, ограничивающие роль коллективных действий на рынке труда. ЕС вновь превращается в силу, направленную на маркетизацию, но гораздо более агрессивную, чем прежде. В прошлом он допускал возможность социальной политики на уровне государств – членов ЕС, в наши дни пытается воспрепятствовать попыткам защиты социальной политики на этом уровне, а о ее развитии на общеевропейском уровне нет и речи.

Как и следовало ожидать, оказавшись под воздействием ускоренного движения к маркетизации, трудящиеся отрицательно отреагировали на этот процесс. От Греции до Швеции начались поиски возможностей защиты институтов национальной социальной политики от посягательств европейской бюрократии. Эта реакция носила исключительно оборонительный характер, так как разработка новой политики, направленной на защиту интересов трудящихся на национальном уровне, означает бегство от реальностей глобализации. Разделение программ маркетизации и смягчения ее последствий на общеевропейском и национальном уровнях, соответственно, отрицательно повлияет на разработку сбалансированной политики в Европе. «Кости брошены», и выпавшие на них числа предрекают неудачу попыток создания сбалансированной стратегии – практически во всех европейских странах нарастает социально-экономическое и политическое неравенство. Социал-демократия, уже вынужденная вести оборону в условиях нарастания нового неравенства, сталкивается с опасностью перехода к обороне на национальном уровне, что никак не кончится добром.

Проблема еще более усложняется из-за того, что глобальное организованное сообщество состоит не только из национальных государств и ряда слабых регулятивных институтов. Оно включает также и США. Это не просто одно из государств. Это держава, институты которой располагают властью, выходящей далеко за пределы того, что можно было ожидать исходя из размеров экономики страны и численности ее населения. Чтобы понять причины огромной власти США, мы должны ввести понятие внешних эффектов еще одного типа – сетевых экстерналий, которое обычно применяется к конкуренции между фирмами. Представьте себе две фирмы, разрабатывающие во многом схожие друг с другом новые продукты. Но одна из этих фирм владеет близкой к монополии распределительной сетью, которой она воспользуется для продаж нового продукта. Товар ее конкурента не имеет шансов на успех на рынке, даже если его качество будет находиться на самом высоком уровне. Этому продукту слишком трудно попасть в места продаж. Владение сетью – сетевая экстерналия – является более важной, чем качество товара.

Применим это понятие к отношениям между странами. США обладают рядом важнейших преимуществ сетевой экстерналии:

• Доллар является единственной глобальной валютой; когда одно из рейтинговых агентств сообщило о планах снижения кредитного рейтинга страны, администрация США ясно дала понять, что она имеет возможность решить все долговые проблемы, включив «печатный станок», поскольку большинство государств мира держат свои активы в долларах. Таким образом, США располагают средствами устранения экономических дисбалансов, недоступными ни одной из других стран капиталистического мира.

• Английский язык является единственным глобальным языком. Это имеет не только важнейшее деловое и культурное значение; данное обстоятельство оказывает воздействие и на научную репутацию. Университеты и ученые оцениваются исходя из количества публикаций в определенных, так называемых высокорейтинговых научных журналах. Все они печатаются на английском языке, подавляющее большинство этих изданий редактируются в США и «гнездятся» в американских сетях. Поэтому большинство ученых вынуждены представлять часть своей работы национальной аудитории, часть – международной. Для американских исследователей (а также британских и ученых из других англоязычных стран) в этом нет никакой проблемы, но остальным ученым приходится мириться с тем, что части их научной деятельности как будто не существует.

• США имеют возможность использовать свою военную мощь едва ли не в любой части мира. Особая роль производства вооружений в американской экономике открывает для государства множество возможностей по оказанию помощи отраслям оборонной промышленности и применению к ним протекционистских подходов. Однако эта государственная помощь и поддержка не рассматривается как вмешательство в экономику, и американское правительство считает себя вправе читать остальному миру лекции о важности свободной торговли и отказа от субсидирования народного хозяйства.

• На массовом рынке США получают признание культурные продукты, а также формируются повсеместно распространяющиеся модные течения. Тем самым значительно повышаются шансы, что потребитель выберет американскую продукцию, а не товары, произведенные на более узкой национальной основе, независимо от их качества.

• Американские корпорации, находящиеся в самом сердце финансового сектора, устанавливают стандарты ведения бухгалтерского учета в остальном мире. Три финансовых рейтинговых агентства из Нью-Йорка превратились в мощную частную форму регулирования деятельности правительств разных стран мира. При этом используемые ими критерии оценок полностью соответствуют принятым в США воззрениям. Не имеет никакого значения, превосходят ли продукты этой системы «выпуск» других систем или уступают им, – доминирующие позиции американской сети гарантируют успех «сделанного в США». Благодаря тяжелому уроку, преподанному нам в 2008 г., когда США занимали господствующие позиции на финансовых рынках, мы знаем, что они предлагают очень плохие продукты. Но остальному миру приходится мириться с этим, дожидаясь, пока правительство США не примет решение об изменении правил. Очевидно, что ни малейших шансов поставить их под сомнение не имеют ни отдельные европейские страны, ни другие государства мира.

Преимущества этих сетевых внешних эффектов помогают объяснить относительно высокие экономические результаты США. Впрочем, экономисты, стремящиеся увидеть в них оправдание отсутствию в США трудовых прав и слабому государству всеобщего благосостояния, едва ли задумываются об этом. Международные сравнения, с результатами которых вы познакомились в предыдущей главе, показывают, что США в большинстве случаев занимают крайние позиции: предельно высокая степень неравенства, предельно слабые профессиональные союзы, предельно декларативные законы о защите занятости и предельно низкий уровень пособий по безработице. Это единственный случай, когда страна с подобными крайними характеристиками одновременно демонстрирует сильные результаты в хозяйственной деятельности. Другие государства со схожими институциональными характеристиками, как правило, не располагают глубоко укорененными демократическими институтами и не могут похвастаться большими экономическими успехами. Отчасти Sonderweg (особый путь) США объясняется монополией страны на целый ряд сетевых экстерналий.

В тех случаях, когда выгоды от сетевого доминирования извлекают корпорации, мы ищем защиту у антимонопольных органов. Но глобальный экономический режим не предусматривает функционирования органов власти, способных воспрепятствовать тому, что США, занимающие господствующие позиции в мире, единолично определяют правила международной экономики. Поэтому мы должны искать возможности создания и развития альтернативных сетей – так, чтобы страны мира получили хотя бы небольшую свободу выбора, чтобы ни одна из сетей не могла занять мировые доминирующие позиции. Основным кандидатом на исполнение данной роли является Европейский союз, и социал-демократия чрезвычайно заинтересована в том, чтобы развитие пошло по этому пути. Правда, основатели ЕС отнюдь не собирались создавать сеть, которая стала бы потенциальным соперником США. В то время европейцы очень сильно зависели от США и были благодарны американцам за военную и экономическую поддержку. Немногие европейцы, за исключением, возможно, французов, осознавали все потенциальные последствия подразумевавшегося согласия с доминированием американской сети. Но с течением времени и в значительной степени случайно Европейский союз создавал и развивал свои собственные глобальные сети, особенно в таких областях, как антимонопольная политика и принятие общих стандартов. Тем не менее пока он остается младшим партнером США. В настоящее время ситуация стала еще более сложной, поскольку сложились условия для создания новых сетей все более усиливающимися государствами с растущими экономиками. В первую очередь к ним относятся Китай и Россия. Не следует забывать и об Индии и Бразилии, способных нарастить экономическую мощь быстрее, чем европейские страны, поскольку они начинают свой путь как уже существующие политические образования, а не как группа чрезвычайно пекущихся о своем суверенитете национальных государств. Начиная соответствующее движение, названные выше страны способны продемонстрировать более высокие результаты, чем те, которых в прошлом добились страны ЕС. Однако следует помнить, что эта группа стран, за исключением, возможно, Индии и Бразилии, отстоит от ценностей социальной демократии гораздо дальше, чем США.

Важнейшим шагом на пути к глобальному присутствию европейской сети стало введение в обращение единой валюты. Вот пример того, как автономия государства-нации приносится в жертву ради превращения страны в часть глобально эффективной Европы. Однако в первоначальном договоре недооценивалась степень необходимых жертв, так как правительства стран – членов ЕС были рады поверить в чрезмерно упрощенные экономические выкладки, согласно которым ЕЦБ достаточно было наблюдать за динамикой агрегированных показателей объема и структуры денежной массы в Европе в целом. Многие специалисты указывали на несоответствие этой функции реальным потребностям. По их мнению, рано или поздно обязательно должна была возникнуть необходимость в более пристальном отслеживании налогово-бюджетной политики в отдельных европейских странах. Это время пришло. Мы отнюдь не имеем в виду, что теперь ЕЦБ должен стать поборником повсеместной строгой фискальной дисциплины и жесткой экономии. В предшествующих главах мы пытались объяснить, что в наши дни основные проблемы налогово-бюджетной и денежно-кредитной политики состоят совсем не во всемерном ограничении инфляции и tout court контроле над государственными расходами. Речь идет об использовании государственных расходов и государства всеобщего благосостояния, о том, какое количество стран способно создать государства всеобщего благосостояния и социальных инвестиций. Вне всяких сомнений, существует необходимость в том, чтобы воспрепятствовать национальным правительствам использовать государственный долг как средство долгосрочного финансирования государственных расходов в отсутствие должной организации сбора налогов. В то же время нельзя забывать и потребности в поощрении релевантного финансирования расходов в соответствии с моделью социальных инвестиций. Данная альтернатива надзору с целью осуществления жесткой экономии означает, что отслеживание деятельности национальных правительств должно осуществляться еще более тщательно и на бо́льшую глубину, чем в настоящее время. Однако результатом этого будут более сильный евро, более сильная Европа, а значит и более сильные национальные экономики, способные не допускать хронической задолженности и осуществлять важные программы государственных расходов. Предлагаемая альтернатива состоит не в «возвращении» государственного суверенитета, но в подчинении глобальной экономике, в которой доминируют «чужие» сети (в наши дни и ближайшем будущем – сеть, созданная США, впоследствии – сети, «сотканные» другими государствами мира). Переход из мира, в котором правят национальные государства, в мир, управляемый глобальными экономическими отношениями, неизбежно будет сопровождаться жертвами в форме избавления от былых привычек и стереотипов. Но у нас имеется возможность выбора того, чем именно мы готовы пожертвовать. Проблема заключается практически в полном отсутствии общенациональных политических форумов, участники которых (те, кто контролирует демократические дебаты) честно и откровенно обсуждали бы условия различных вариантов выбора.

Великобритания, вероятно, является европейской страной, которая более других верит в жизнеспособность национального суверенитета. Но, несмотря на националистические одежды, в которых обычно предстает ее еврофобия, в действительности Великобритания пытается заполучить долю побольше в американской сети глобального доминирования. И в некоторых отношениях она может рассчитывать на достижение этой цели. Как известно, родиной английского языка является Англия. Ее участие в военных предприятиях США не подвергается сомнению. Обе страны исповедуют общий подход к нерегулируемым финансовым рынкам. Тем не менее Великобритания не имеет никаких прав на совместное с США определение режима правления за исключением некоторых английских аудиторских фирм, которые вместе с американскими «коллегами» разрабатывают правила, направляющие глобальное корпоративное руководство на высшем уровне. Несмотря на то что данный взгляд на проблему разделяют очень немного английских политиков и банкиров, позиция, которую занимает Британия (пребывание на «обочине» и непрерывный поиск разного рода лазеек с периодическими угрозами выхода из ЕС), означает, что она жертвует ролью, которую могла бы сыграть в формировании общеевропейской системы (если бы она в полной мере участвовала в деятельности европейских институтов), ради пассивного участия в некоторых компонентах сети глобального доминирования США.

Многим социал-демократам трудно рассматривать США иначе как олицетворение сил добра, хотя бы в силу исторического происхождения этой страны как земли свободы и равенства (по крайней мере, для белых людей), ее важнейшей роли в защите свободы от тирании нацистских и социалистических государств в XX столетии, ее борьбы с экстремистскими и фанатичными исламскими движениями по всему миру, а также репутации государства, поддерживающего различные прогрессивные идеи (как в случае с феминизмом). Но ход истории неостановим. Важнейшим политическим фактом, касающимся США в XXI в., является то, что в институтах, задающих направление развитию страны и осуществляющих руководство государством, доминируют корпоративные лобби. Несмотря на то что Демократической партии удалось выиграть президентские выборы даже с такой фигурой, как Барак Обама, она в значительной степени зависит от денежных средств, поступающих от корпораций и самых богатых американцев. В отсутствие поддержки с их стороны невозможно выиграть ни президентскую гонку, ни выборы в Конгресс США. Не случайно попытки президента Обамы реформировать финансовый сектор и улучшить предоставление государственных медицинских услуг – два краеугольных камня его предвыборной платформы – были безнадежно скомпрометированы еще до начала осуществления преобразований. Планы президента наталкивались на сопротивление буквально везде – от советников из числа бывших сотрудников финансовых корпораций в самом Белом доме до корпоративных лобби в Конгрессе. США всегда будут находиться в авангарде движений, выступающих против регулирования безответственной банковской деятельности или ограничения экономической деятельности с целью извлечения прибыли, способной привести к экологическим катастрофам. США будут оставаться застрельщиком и мировым лидером движения за ликвидацию государства всеобщего благосостояния, снижение трудовых стандартов, а также выступать с нападками на профсоюзы, представляющие интересы трудящихся. В стране будут сохраняться наивысший в развитом мире уровень неравенства в доходах и регрессивная система налогообложения.

Если бы США были просто одним из многих государств мира, все эти факты (кроме сопротивления участию в борьбе с экологическим кризисом) можно было бы рассматривать как прискорбные для граждан страны и ее прогрессивных сил. Остальной мир это волновало бы не слишком сильно. Но доминирование США, обусловленное преимуществами сетевых экстерналий, и «дурной пример», который они подают элитам другим государств, означают, что резкий дисбаланс политических сил в этой стране имеет важное значение для всех нас. Условием продвижения социал-демократических ценностей является использование альтернативных источников глобальных сетевых внешних эффектов. Единственный потенциально приемлемый кандидат на эту роль – Европа. Вот почему, несмотря на очень сильное смещение современной политики ЕС в сторону неолиберализма, английские правые совершенно справедливо всегда относятся к европейской интеграции как к потенциальному вызову со стороны левых сил, – вызову, направленному против политической власти богатства, на страже которой стоят США. Расширение и упрочение сетевых экстерналий ЕС имеет существенно важное значение для перехода к новой стадии социал-демократического движения; это означает потребность в сильном евро, налогово-бюджетном федерализме и трансцендентности национальной автономии. Между тем европейские капиталистические элиты по-прежнему находятся в поиске способов, используя которые они могли бы добиться приближения своих государств к американской модели «нового неравенства». По этой причине борьба за выбор направления социальной политики ЕС имеет фундаментальное значение для будущего социальной демократии.

Осознание того, что в мире доминируют интересы одного-единственного государства, позволяет глубже понять суть претензий неолиберализма на роль политического движения, определяющего жизненный выбор всех остальных. Это господство ведет к систематическому ограничению многообразия подходов к социальным и экономическим проблемам, разрабатываемых и используемых в других странах. Предполагается, что рынок обеспечивает многообразие, но в условиях давления со стороны современной ортодоксии происходит сужение рынка подходов к самому рынку. На рынках исчезает рынок. Тем самым открывается возможность проактивной социал-демократии, предлагающей альтернативу неолиберальной ортодоксии, но в контексте капиталистической экономики. Альтернативы действительно существуют и продолжают развиваться в некоторых странах и в некоторых секторах, но они пока скрыты под завесой общей ортодоксии. Процесс возрождения социал-демократии в значительной мере состоит в том, чтобы привлечь внимание к имеющимся альтернативам.

 

Литература

Butzbach O. Varieties within Capitalism? The Modernization of French and Italian Savings Banks, 1980–2000. Unpublished PhD thesis. Florence: European University Institute, 2005.

Frank R. H. The Darwin Economy: Liberty, Competition, and the Common Good. Princeton: Princeton University Press, 2008 (Фрэнк Р. Дарвиновская экономика. Свобода, конкуренция и общее благо. М.: Изд-во Ин-та Гайдара, 2013).

Martin A., Meardi G. Inmigración, Bienestar y Actitudes ante el Compromiso Igualitario. Unpublished GUSTO paper. 2012.

Standing G. The ILO: An Agent for Globalization? // Development and Change. 2008. Vol. 39. No. 3. P. 355–584.