Критики неолиберализма все теснее сплачивают свои ряды вокруг фигуры Карла Поланьи, получившего известность благодаря исследованиям начального периода зарождения промышленного капитализма. Использовавшиеся ученым доводы легли в основу и критики новой волны его неолиберальной постиндустриальной формы. Поланьи был одним из представителей выдающегося поколения еврейских интеллектуалов, живших и трудившихся в Вене, пока она не подпала под власть нацистов, после чего ученые вынужденно эмигрировали на Запад. Через Британию и США Поланьи добрался до Канады, где в 1944 г. вышла его книга «Великая трансформация. Политические и экономические истоки нашего времени» – исследование роста капитализма в Англии. Ученый описывает, как появление рынка во время распространения капитализма сначала в сельском хозяйстве, а затем в форме промышленной революции привело к разрушению ткани социальных отношений традиционного общества. Это отнюдь не обязательно означает, что мы должны жалеть о прекращении всех подобных отношений. Ведь среди прочих были разрушены отношения господства местных землевладельцев над крестьянством, по крайней мере часть отношений, обусловливавших подчиненное положение женщин, некоторые аспекты господства церкви. Суть в том, чтобы установить, когда происходит разрушение отношений; ответить на вопрос, что ставит на их место рынок; спросить, способствовало ли это улучшению положения в целом; и в случае, если был дан отрицательный ответ, предложить альтернативы. Сейчас перед нами встают те же самые вопросы, которые были актуальными в конце XVIII столетия. Мы находимся в центре крупной волны маркетизации, когда экспансия рынка ведет к «выкорчевыванию» не только остаточных традиционных практик, но государства всеобщего благосостояния, идей о правах наемных рабочих и других черт социальных компромиссов, определивших своеобразие второй половины XX в. Что было уничтожено в процессе развития и чего удалось добиться? Чтобы ответить на эти вопросы, вкратце остановимся на основных противоречиях между рынками и другими институтами. В обстоятельной дискуссии нет никакого смысла: мы намереваемся использовать примеры для того, чтобы проиллюстрировать дилеммы и сложности и рынков, и попыток решить проблемы, причиной возникновения которых они являются.
Маркетизация и доверие
Начнем с вопроса о доверии. В традиционных обществах, куда не проникли современные рынки, торговые отношения основываются на взаимном доверии сторон. Я заключаю с вами сделку либо потому, что по опыту мне известно: я могу положиться на контрагента, либо потому, что знаю: если вы отступитесь от своего слова, то пострадает ваша репутация в общине. Это не самый надежный способ ведения хозяйства; у сторон имеется ограниченный набор средств принуждения к исполнению договора, что затрудняет развитие, предполагающее необходимость ведения дел с незнакомыми людьми, как это происходит в развитых экономиках. Появление рынка означает изменение ситуации. Люди получают возможность заключать сделки друг с другом (даже с теми, кого они не знают), исходя из веры в функционирование рынка. Исходя из веры в то, что конкурентный процесс приведет к исчезновению с рынка ненадежных, некомпетентных или не заслуживающих доверия акторов. Но даже если части из них удастся удержаться, существует эффективное контрактное право (или адекватные частные средства разрешения споров). Поэтому участники хозяйственной деятельности не испытывают необходимости ни в слепой вере, ни в знаниях о том, насколько честным или компетентным является человек, с которым они ведут торговлю. В большинстве случаев рост рынка сопровождается совершенствованием и усложнением контрактного права, заменяющего собой доверительные отношения между отдельными людьми. Контрактное право характеризуется точно прописанными условиями и определениями того, как следует поступать сторонам в случае несоблюдения условий договора, и четким пониманием возможностей использования закона для разрешения споров, возникающих между сторонами договора. Это является значительным шагом вперед по сравнению с соглашениями, основывавшимися только на доверии, и важным примером того, что разрушение рыночными силами типичных для традиционных обществ институтов становится импульсом к поступательному развитию.
Впрочем, не обошлось и без потерь. Контрактное право приносит с собой очень высокие трансакционные издержки, в основном связанные с институтами, необходимыми для его применения. Что еще более важно, в соответствии с предлагаемым К. Поланьи подходом замещение доверия контрактом способно привести к разрушению институтов, поддерживающих первое. Доверие уже не является необходимым; поэтому оно перестает культивироваться и утрачивает ценность; поддерживавшие его механизмы игнорируются. Люди все чаще обнаруживают, что они уже не могут доверять друг другу и должны во все большей степени полагаться на контракты. Прописанные в последних условия непрерывно усложняются, поскольку необходимо предусмотреть все новые и новые формы нечестных действий. Доверие подрывается даже в тех областях, которые в обычных условиях находились вне сферы рыночных отношений, что способствует введению в них рынка и аналогов контрактов. Это, в свою очередь, еще более ограничивает потребность в доверии.
Важным примером двойственности рассматриваемого нами процесса является усиливающаяся тенденция к увеличению количества судебных исков пациентов больниц, ответчиками по которым выступают их лечащие врачи. Еще несколько десятилетий назад пациенты значительно больше доверяли медикам и верили, что все их действия направлены на благо больных. В наши дни пациенты настроены более скептически. Как представляется, они полагают, что врачи не заслуживают доверия, если им не угрожают возможным судебным иском. Это ведет к увеличению затрат на медицинское обслуживание, так как практикующие врачи нуждаются в приобретении дорогих страховых полисов. Консультируя пациентов или предлагая им то или иное лечение, врачи вынуждены держать в уме не только медицинские вопросы, но и правовые последствия своих действий, что может повлиять на их профессиональные суждения. Одновременно усиливается стремление юристов к расширению диапазона правовых вопросов в медицинской практике, так как это способствует повышению значимости их роли, а также увеличению доходов. В США это приняло крайние формы: в этой экономически развитой стране рынок все глубже и глубже проникает в медицинскую практику, вытесняя отношения, в недавнем прошлом основывавшиеся исключительно на профессиональном кодексе. Ни одна из крайних позиций по этой проблеме не кажется привлекательной. Неприемлемы ни простое «Уж поверьте, ведь я ваш врач», ни ситуация, когда на каждом этапе лечения выдвигаются угрозы и выстраивается сложная система защиты против возможных судебных исков. Ни то ни другое не может служить релевантной основой для отношений между пациентом и врачом. Если чрезмерное доверие, на котором основывалась традиционная модель, законным образом поколеблено, удастся ли нам занять промежуточную позицию, уравновешивающую доверие и более сложные контрактные отношения, прежде чем мы полностью перейдем ко вторым? В мире, не испытывающем потребности в доверии и в его культивировании как ценности, достойным доверия образом ведут себя только простаки; умные люди держат курс по ветру контрактного права, выискивая возможности достичь преуспевания.
Множество важных примеров этого феномена можно найти и в современной финансовой системе. В частности, в национальных банковских системах Германии и Англии некогда доминировали сравнительно небольшие группы, поддерживавшие между собой типичные доверительные отношения, которые основывались на семейных и дружеских связях. Девиз Лондонской фондовой биржи звучит так: «Мои гарантии – это мое слово» (финансовый эквивалент «Уж поверьте, ведь я ваш врач»). Но эти механизмы весьма уязвимы с точки зрения злоупотреблений – мошенники, использующие механизмы доверия, не преминут воспользоваться отсутствием формальностей. К тому же их действие ограничено небольшими по численности элитами, куда очень сложно проникнуть, что затрудняет их рост. В своем исследовании изменений английской и немецкой финансовых систем в условиях начавшегося в 1980-х годах процесса либерализации глобальных рынков, Сюзанна Лутц отмечает, что эти, отчасти неформальные, сетевые системы, сформировавшиеся благодаря накоплению местных традиций, оказались под угрозой, так как перестали соответствовать массовым трансакциям между абсолютными незнакомцами, которые служили одной из важнейших составляющих финансовой глобализации. Им на смену пришел более прозрачный, основанный на правилах подход, позволивший абсолютно незнакомым друг с другом людям проводить финансовые сделки по всему миру. Это потребовало введения новых формальных правил заключения контрактов. На практике (так уж совпало) произошла американизация финансовых отношений: в США как относительно молодой стране, население которой формировалось из выходцев из самых разных частей мира, долгое время использовались финансовые механизмы, не зависевшие от их общего понимания представителями небольших групп. Отсюда и парадокс, заключающийся в том, что глобальная финансовая либерализация означала введение сложных новых правовых систем регулирования, заменивших собой неформальные договоренности.
Тем не менее благодаря финансовому кризису 2007–2008 гг. стало понятно, что доверие по-прежнему играет довольно значительную роль в отношениях между финансовыми трейдерами. Когда банки обнаружили, что продавали друг другу пакеты ценных бумаг, содержавшие то, что получило известность как «токсичные активы», они прекратили кредитовать друг друга. Вслед за этим произошло повышение ставок межбанковского кредита, спровоцировавшее глобальный кризис ликвидности. Согласно одной из интерпретаций, имел место кризис регулирования, и это правильная точка зрения. Правильная, но неполная. Это был еще и кризис доверия. Оказалось, что банки испытывали доверие не только к рыночным механизмам и контрактному праву, способным вроде бы защитить их от злоупотреблений; они, как в старые добрые времена, доверяли и профессионализму друг друга. Осознав, что их доверие было обмануто, банки впали в панику. Как стало известно в 2012 г., обман зашел гораздо дальше, чем считалось. Выяснилось, что несколько трейдеров из числа ведущих банков манипулировали основным механизмом определения процентных ставок, по которым банки кредитуют друг друга (лондонская межбанковская ставка по краткосрочным кредитам, предоставляемым в евровалюте, известная как LIBOR). Эти действия были нарушением английского уголовного права, а несколько позже против нарушителей были поданы иски и в соответствии с гражданским правом США. Но в хоре критических высказываний, набиравших силу по мере развертывания скандала, слышались жалобы не только на незаконность действий банкиров, но и на их аморальность. Другими словами, банкиры были чрезвычайно обеспокоены возможностью злоупотребления доверием. Следовательно, несмотря на все поучения неолиберализма, в соответствии с которыми рынок способен самостоятельно управлять экономическими взаимоотношениями, доверие по-прежнему играет незаменимую роль в человеческих отношениях, даже в такой их области, как чистые финансовые расчеты.
Этот очень важный пример может рассматриваться и как соперничество между тремя источниками общественного строя, каждый из которых потерпел фиаско, – между старым консервативным институтом доверия, неолиберальным институтом рынка (поддерживаемым гражданским правом) и правовым регулированием, которому отдают предпочтение социал-демократы. Максимально возможная маркетизация финансового сектора подорвала и старые, основывавшиеся на доверии механизмы, и правовое регулирование. Остался исключительно чистый рынок, откликнувшийся на кризис и начавший исправлять собственные ошибки только после того, как огромный ущерб уже был нанесен. Очевидно, что и сами участники системы недооценили степень разрушения доверия и регулирования.
Из этой поучительной истории следует, что разрушительная сила рынка огромна. Он способен разрушить гораздо больше, чем мы могли бы себе представить. Следовательно, чтобы предложить эквиваленты для некоторых функций, выполнявшихся более старыми, в значительной степени неявными институтами, мы не должны полагаться только на рынок. Маркетизация разрушила основы доверия в гораздо большей степени, чем смогла заместить их посредством совершенствования расчетов. Для обществ, которые были описаны К. Поланьи и которые находились на начальном этапе экспансии рыночных отношений, непосредственный урок состоял в осознании необходимости публичной политики, включая регулирование, чтобы «бежать» рядом или сразу вслед за маркетизацией, исправляя «поломки» или восстанавливая, если это возможно, механизмы, разрушенные в процессе развития. В общем, единственный способ добиться того, чтобы максимизация прибыли не вступала в конфликт с доверием, – это существование рынков с настолько совершенной прозрачностью, что они не допускают двуличности по отношению к конечным потребителям. Однако данная посылка является более или менее равноценной обмену достоверной информацией между корпорациями и потребителями, отсутствию асимметрии, когда первые лишены возможности продуцирования информации, благоприятной для них самих и неблагоприятной для других групп интересов. Это возможно только в обществе, в котором достигнуто разумное равенство в распределении богатства и власти. Если же небольшое меньшинство способно максимизировать прибыль, используя к своей выгоде простодушное доверие многих, простые призывы к устранению регулирования и развитию доверия только как личной ответственности превращаются в призыв к беспрепятственному усилению эксплуатации.
Доверие – это младенец в «тазике» традиционных обществ. Когда из этого таза собираются выплеснуть грязную воду (поскольку появляются и развиваются рынки, что сопровождается быстрым развитием контрактного права), дитя подвергается серьезной опасности. Мы же хотим избавиться от грязной воды, но сохранить младенца. Следовательно, необходима тщательная проработка маркетизации. Нам не нужны ни неолиберальная крайность чистой экспансии рыночных отношений, ни социалистическое замещение рынков государственным регулированием. Нам необходимы механизмы, которые предусматривали бы сохранение доверия в отношениях обмена между людьми. Тем самым у нас оставались бы сильные стимулы к культивированию всего того, что необходимо для распространения доверия.
Рынки и нравственность
Серьезное отношение к неолиберализму как к экономическому учению, а также к ролевым моделям наиболее успешных финансовых трейдеров означает, что мы должны будем назначить цену всему, что делаем, любым поддерживаемым нами отношениям; отсюда следует, что мы обязаны отказаться от любых внешних для данной структуры критериев. В результате исчезает всякая необходимость в нравственном или этичном поведении. Рынок аморален в самом строгом значении данного понятия. Обсуждавшийся выше вопрос о доверии может служить примером нравственного поведения, однако оно отнюдь не является необходимым. Когда я говорю, что доверяю своему врачу, поскольку верю, что он хороший, честный человек, то использую понятие «доверие» в нравственном смысле. Если же, по моим словам, я доверяю своему врачу, так как верю, что руководящие в его профессиональной области институты эффективно гарантируют высокие стандарты медицинской практики, то я говорю о доверии другого рода – об институциональном, а не о нравственном доверии. Таким образом, мы должны отдельно рассмотреть вопрос об отношении рынков к нравственности.
Едва ли кто может сравниться по вкладу в исследования последствий аморальности рынков с Майклом Сэнделом, автором книги «Что нельзя купить на деньги: моральные ограничения рынков». Он приводит несколько экстраординарных примеров, показывающих, насколько далеко заходит неолиберальная идея, согласно которой покупки и продажи являются наиболее рациональными и эффективными средствами раскрытия должных для нас действий. По Сэнделу, она простирается настолько далеко, что лишает смысла любые попытки вынесения нравственных суждений. Автор приводит пример с матерью-одиночкой из Юты, нуждавшейся в деньгах для оплаты учебы сына. Как женщина их получила? Одно из интернет-казино заплатило ей 10 000 долларов за то, чтобы она вытатуировала у себя на лбу адрес его сайта. Еще более сложные проблемы возникают, когда речь заходит о рынках человеческих органов, используемых в трансплантационной хирургии. Широко распространены случаи, когда люди проявляют готовность выступить в качестве «подопытных мышей», на которых испытываются новые лекарственные препараты, разрабатываемые фармацевтическими компаниями, где оплата зависит от степени инвазивности процедуры, используемой для тестирования лечебного эффекта, а также связанного с нею дискомфорта. В США частные военные подрядчики, вербовавшие наемников для участия в военных действиях в Сомали или Афганистане, обещали им платить за услуги 1000 долларов в день. Примером несколько иного рода является практика американских школ – в некоторых из них дети получают вознаграждение за каждую прочитанную книгу. Сэндел упоминает и о случаях, когда в США водителям, которые ехали в одиночку, позволялось за определенную мзду пользоваться дорожными полосами, выделенными для автомобилей с пассажирами.
Сталкиваясь с подобными примерами, мы все проводим для себя черту, до которой применение денег и рынков является приемлемым, а за которой – уже нет. Она может быть «привязана» к случаям, когда люди продают свои тела или их части для использования другими; или к ситуациям, когда деньги употребляются как форма компенсации за смертельно опасные условия деятельности; или к случаям, когда деньги позволяют избежать уголовного преследования. По всем этим вопросам обязательно возникнут дебаты и разногласия. Участие в таких дискуссиях требует от нас обращения к истокам нравственных чувств. Некоторые люди могут обнаружить, что вообще не имеют таковых. Но мы обязаны обсуждать эти вопросы, не прибегая к отговоркам «рынок всегда прав» или «всегда неправ». Могут обсуждаться и нравственные суждения. Например, нравственное поведение способно привести к враждебным действиям, направленным против людей с определенными религиозными убеждениями, формами сексуального поведения или этническим происхождением. Моральная слепота рынка спасла многих людей от возможного ущерба или жестокого обращения. В то же время рынок отнюдь не обязательно должен функционировать подобным образом. Если фирма желает осуществлять операции в стране, где распространены глубокие предрассудки относительно людей с определенными чертами, и она может привлечь потребителей только в том случае, если будет действовать сообразно устойчивым предубеждениям, то рынок становится союзником этих предрассудков. Никто и никогда не может полагаться на безнравственность.
Если следовать строгим правилам неолиберального мышления, то мы должны предпринимать действия, стоящие нам тех или иных усилий, только тогда, когда мы положительно отвечаем на вопрос «что это даст мне?». В данном случае имеет место полное отрицание этического подхода. Таким образом неолиберальный подход к жизненным рискам разрушает основы добровольных и спонтанных благородных действий, несмотря на то что они выполняют функцию «смазки» социальных взаимодействий. Впрочем, очень немногие из тех, кто, в общем, принимает неолиберализм, готовы заходить настолько далеко. В частности, консерваторы, находящиеся в оппозиции к социал-демократическому государству всеобщего благосостояния и перераспределительному налогообложению, с готовностью присоединяются к сторонникам неолиберальной программы «малого государства», но при этом не приемлют безнравственности и пренебрежения гражданским обществом, вытекающих из строгого рыночного подхода. Они не желают мириться с мыслью о возможности любых отрицательных последствий функционирования рынка или деятельности частных корпораций. Поэтому консерваторы вынуждены изобретать мудреные обоснования того, почему государство всеобщего благосостояния обязано нести ответственность за все неприятные им аспекты современного общества.
Например, на Рейтовских чтениях 2012 г., которые проводятся при поддержке телерадиокорпорации BBC (названы так в честь ее первого директора Джона Рейта), часть из этих проблем затронул в своем выступлении британский консервативный мыслитель Найл Фергюсон. Он выразил сожаление в связи с тем, что США, по мнению ряда социологов, столкнулись со снижением уровня добровольной гражданской активности. Как полагает Фергюсон, умаление личной ответственности и гражданского общества обусловлено сильной ролью государства в современном обществе. Это довольно странное заявление, поскольку по размерам государства всеобщего благосостояния современные США значительно уступают большинству западноевропейских стран, хотя и здесь начиная со второй половины 1970-х годов роль государства устойчиво снижается. Задача поиска исследований, которые позволили бы рассмотреть опыт США в сравнительной перспективе, является довольно трудной. В частности, попытка измерить качество жизни в странах – членах ОЭСР была предпринята в рамках проекта этой организации «Инициатива лучшей жизни» («Better Life Initiative»). Наиболее близким к затронутой Фергюсоном теме является, пожалуй, раздел «Общество» этого проекта. В частности, в нем используется такой показатель, как доля в общей численности населения людей, уверенных в том, что, оказавшись в беде, они могут рассчитывать на помощь родственников, друзей или соседей. Оказалось, что в большинстве стран значение данного индикатора является очень высоким; например, для США оно составило 92 %. Однако такие же высокие показатели имели место и в странах с более сильным государством всеобщего благосостояния: их значения варьировались от 92 % во Франции и Швеции до 95 % в Германии и 96 % в Дании и Англии. По-видимому, ни рынку, ни государству не удалось подорвать часть базисных элементов гражданского общества.
Как бы то ни было, анализ воздействий рынков на другие сферы жизни людей не способен ответить на наши нравственные дилеммы. Его ценность заключается в наглядной демонстрации ущерба, наносимого рынками традиционным институтам. Но он не дает нам оснований для автоматической односторонней отрицательной критики роли рынков. По крайней мере, их у нас не больше, чем поводов, которые мировые рынки дают для вынесения односторонних нравственных суждений.
Карл Поланьи и внешние эффекты
Чем шире и глубже маркетизация, тем больше возникает рыночных несоответствий. Это особенно верно в отношении третьего и четвертого набора несоответствий, рассмотренных нами в предыдущей главе: общественных благ и экстерналий. Первые два набора – несовершенная конкуренция и неполная информация – являются гораздо более «податливыми» с точки зрения применения к ним технических решений. Пожалуй, лучший способ понять аргументацию Поланьи, переведя ее на язык современной экономической теории, заключается в том, чтобы представить ее как наиболее полное описание рыночных экстерналий. Все положительные и отрицательные черты общества, разрушаемые и не замещаемые рынком, полностью охватываются идеей внешних эффектов. Как и в случае со всеми экстерналиями, мы можем спорить о том, позволяют ли полученные выгоды компенсировать утраченное. Поэтому в центре нашего обсуждения будут находиться внешние эффекты, набравшие силу в результате подъема современной волны маркетизации, а также вопрос о готовности социал-демократии предложить те или иные подходы для того, чтобы справиться с этими экстерналиями. Это довольно не обычная форма выражения вклада социал-демократии. Обычно внимание ее защитников сосредоточено на общественных благах, на хорошо знакомой проблеме соотношения индивидуального и общественного (или коллективного). Я не «отрекаюсь» от общепринятого позиционирования, но хотел бы сделать акцент на ценности социал-демократии, заключенной в ее противостоянии внешним эффектам рынка. Но прежде чем обратиться к ним, необходимо еще раз признать неизбывную важность вопросов, связанных с предоставлением общественных благ.
Тем более что в современных обществах эти проблемы приобретают угрожающие размеры. Прежде всего имеются в виду общественные блага, непосредственно определяющие устойчивость образа жизни людей. Данные вопросы в значительной степени пересекаются с проблемой экстерналий, связанных с ущербом окружающей среде и изменениями климата. При рассмотрении этих кризисов как внешних эффектов в первую очередь на ум приходит роль человеческих действий в их создании. Большая часть ущерба, наносимого окружающей среде, является результатом совершенных примеров экстерналий: выпуск предназначенных для рынка товаров, когда сопутствующий экологический ущерб не учитывается в расчетах издержек фирм-производителей (хотя мы всегда должны помнить о том, что вклад государственной экономики советского блока в загрязнение природы превышал ее долю в мировом производстве). Признание и правильная оценка роли человеческого фактора в изменении климата позволили бы изменить наш образ жизни и создать стимулы, которые отличались бы от тех, что порождает рынок сам по себе.
Борьба с теми, кто отрицает изменение климата – в первую очередь с богатыми американскими корпорациями, продолжающими извлекать прибыль из методов производства и товаров, причиняющих ущерб природе, – имеет огромное значение. В то же время, когда мы размышляем об экологической устойчивости с точки зрения не рыночных внешних эффектов, а общественных благ, мы не испытываем ни малейшей потребности в такого рода доводах. Но независимо от того, какое количество причин вызывает изменение климата, оно непосредственно угрожает устойчивости человеческой жизни. Признаем, что человечеству не под силу полностью справиться с этой угрозой. Но часть наших экономических процессов усугубляет проблему, даже если они и не являются ее непосредственной причиной. Для того чтобы противостоять изменению климата, необходимы действия, которые выходят за пределы рынка, поскольку на кону стоят общественные блага. Классический их пример – атмосфера Земли, воздух, которым мы дышим. Никто не способен получить ее в полную собственность, и никто не может быть исключен из числа ее потребителей. Поэтому ни у кого нет стимулов к извлечению денег из того, чтобы «приглядывать» за атмосферой. В некоторых аспектах рынок может помочь нам в достижении экологической устойчивости; например, удорожание невозобновляемых источников энергии означает повышение жизнеспособности разработок, направленных на коммерческое использование солнечной энергии. Однако рынок сам по себе реагирует на подобные вызовы со значительным отставанием во времени. Рыночные цены изменяются только тогда, когда отрицательные последствия экологического ущерба начинают ощущаться в повседневной жизни людей. Это промедление может оказаться решающим. Вероятно, заставить государство действовать способны только «тревожные группы», являющиеся частью гражданского общества, которые требуют от правительства незамедлительных действий. Самые же масштабные проблемы, связанные с защитой будущего нашей планеты, остро нуждаются в действиях, которые могут предполагать и использование рынка. Но они должны основываться на более широком диапазоне самых разных мер. Прежде всего речь идет об использовании государственной власти, а также о готовности к уплате налогов и определенном сокращении частного потребления.
В своей совокупности эти проблемы образуют крупнейший единый, вероятно крупнейший мыслимый пример политики неолиберальных обществ: есть те, кто готовы признать ограниченность рыночных решений и действовать с учетом этого; и есть те, кто, исходя из интересов групп, которые они представляют, стремятся раздвинуть границы рынка и отказываются признавать его несоответствия. В наши дни только социал-демократия имеет за спиной давнюю политическую традицию, позволяющую ей искренне отстаивать набор позиций первого рода. «Зеленые» партии и экологические движения полностью осознают масштабы проблемы и становятся жизненно важными союзниками социал-демократов, но они являются более слабыми политическими силами. Все остальные политические движения нашего времени ушли слишком далеко по дороге неолиберализма и в огромной степени зависят от поддержки крупных корпораций. Поэтому мы не имеем права доверять им в вопросе устойчивости человеческой жизни на нашей планете. Нас может спасти только коалиция социал-демократов и «зеленых» движений. Однако она должна приобрести более широкий международный характер, так как изменение климата не признает даже самого жесткого пограничного контроля со стороны государственной политики той или иной страны.
Рынки и устранение свойственных им недостатков: комплексные взаимоотношения
Из всех этих примеров следует один важный положительный урок: маркетизация должна сопровождаться – но не замещаться – мерами, позволяющими сдерживать ее негативные последствия. На протяжении последних 150 лет сторонами великих социально-экономических и политических противостояний, своего рода игр с нулевой суммой, выступали те, кто стремился к как можно более широкому рынку, и те, кто выступал за их сдерживание. В действительности эти взаимоотношения должны и могут приносить положительную сумму. Процесс маркетизации, разрушающий один комплекс нерыночных институтов – во многих случаях с положительными результатами, – должен сопровождаться (возможно, с некоторым отставанием во времени) созданием новых институтов, способных исправлять свои собственные недостатки, поддерживая важные для людей ценности, которым рынок, по всей вероятности, скорее всего только навредит (как в случае с доверием или с чувством уверенности), а в лучшем, если их не удастся коммерциализировать, отодвинет на задний план. Следует признать, что предпринимаемые в некий момент времени меры, направленные на защиту от рынка более слабых групп, иногда становятся защитой привилегий некоторых, исключая других. Это может потребовать принятия дополнительной «дозы» маркетизации или вмешательства в некоей другой форме с целью недопущения такого рода защиты – помимо прочего это была рутинная проблема периода развития человечества, предшествовавшего Великой трансформации, о которой писал Поланьи. Позиция, основанная на принятии множества выгод, ассоциирующихся с экспансией рыночных отношений, но предполагающая поиск действий, направленных на компенсацию ущерба и достижение целей, подрываемых в процессе маркетизации, является установкой тех, кто принимает неолиберализм второго рода, но настороженно относится к неолиберализму первого рода. С этой позицией неолибералов второго рода прекрасно согласуются едва ли не все призывы социал-демократии, что может стать основой для формирования общей позиции. Призывы к гражданству, солидарности, сострадание к бедным и обездоленным, требование о сокращении уровня неравенства – все эти лозунги могут быть вновь подтверждены, если мы зададимся вопросом о выгодах и издержках маркетизации. Но как быть, если вторые перевешивают первые? В то же время данная позиция позволяет рассматривать давние проблемные вопросы в русле современного экономического мышления.
Нам часто удается добиться положительных исходов в отношениях между рынками и мерами, которые предпринимаются для компенсации их воздействий. Однако во многих случаях они достигаются отнюдь не в результате последовательного планирования. Скорее, они становятся результатом разрешения конфликтов и противостояний по причинам, которые были рассмотрены нами в предыдущей главе. Интенсификация рынков и меры защиты от нее, как правило, соответствуют интересам отличных друг от друга групп, характеризующихся различными уровнями доходов и благосостояния. Если положение вещей не изменится, конфликты и споры, вероятно, будут способствовать повышению наших шансов на нахождение новых решений – тем самым мы избежим прихода к власти великодушных диктаторов, утверждающих, что они будут действовать во благо всем нам. Основная идея этой книги состоит в том, что социал-демократы и «зеленые» имеют наилучшие шансы для того, чтобы обеспечить жизненно важное многообразие, проистекающее из признания отсутствия в мире какой-либо определенности. Но прежде чем мы перейдем к изучению этой темы, нам необходимо подробнее рассмотреть основную классическую область социальной политики, в которой мы можем увидеть в действии созидательное напряжение между маркетизацией и мерами, позволяющими компенсировать ее отрицательные последствия, – социальную политику в части ее воздействия на рынок труда.
Литература
Ferguson N. The Reith Lectures 2012: The Rule of Law and its Enemies. L.: BBC, 2012.
Lütz S. Convergence within National Diversity: A Comparative Perspective on the Regulatory State in Finance. MPIfG Discussion Paper 03/7. Cologne: Max Planck Institute for the Study of Societies, 2003.
OECD 2012. The Better Life Initiative. Paris: OECD, 2012.
Polanyi K. The Great Transformation. N.Y.: Rinehart, 1944 (Поланьи К. Великая трансформация. Политические и экономические истоки нашего времени. М.: Алетейя, 2014).
Sandel M. What Money Can’t Buy: The Moral Limits of Markets. L.: Allen Lane, 2012 (Сэндел М. Что нельзя купить на деньги: моральные ограничения рынков. М.: Манн, Иванов и Фербер, 2013).