Тем временем в галерее «Артекториум» продолжались нешуточные дебаты. Феликс в который раз пытался добавить в свою инсталляцию новые формы и идеи, пришедшие к нему намедни, а именно, что помимо обгоревших поленьев, покрытых темным мхом, белоснежными примулами и тонкими кустиками розового вереска, необходимо найти десяток-другой мелких лесных животных вроде белок, бобров и диких зайцев и распустить их по залу, что еще краше должно было символизировать возрождение природы. Однако, судя по высказываниям, у пана Вишцевского данная идея энтузиазма не вызвала, зато породила яркие и незабываемый образы, как вышеупомянутые бобры разбредаются по всей галерее, с вдохновением пожевывая все, что покажется им занимательным, и какой впечатляющий затем разговор получится с достопочтенным профессором, который на дух не переносил любых лесных обитателей после не самого приятного знакомства с ними на своей даче.
В какой-то момент к галантной джентльменской беседе подключился Литтон, с горем пополам сумевший переубедить Феликса доводами о последующей реакции защитников природы, которые с весьма высокой вероятностью не дополнили бы подобную творческую мысль хвалебными отзывами.
— Максим, вы все поняли, что я сказал? Вы вообще меня слышите?
Раздраженный голос Эрнеста Львовича дошел до Макса не сразу. Почему «Экзопулус» одновременно находился и дома с Феней, и на стене галереи? Самым логичным предположением было то, что они с Феней стащили копию, которую планировали вывесить для показа вместо оригинала, ибо полотно являлось очень ценным для галереи. Вполне себе разумное объяснение, практиковавшееся в музеях для отдельных случаев, в качестве бонуса сулило большие проблемы с майором, о которых очень не хотелось думать. С другой стороны, в тот день, когда разгружали картины, Макс не заметил ничего подозрительного. Альтернативная версия о массовом галлюциногенном синдроме была пусть и маловероятной, зато намного более обнадеживающей…
— Да… да… я немного отвлекся…
— Вы и Елисей поедете с Литтоном, он будет вас координировать по закупкам для выставки. Строительный рынок. Нужны будут доски и кругляк… Примерный список мы составили. Кое-что нужно приобрести про запас, на всякий случай.
— Я не согласен на строительный рынок! — выпалил Феликс. — Старые, переработанные, неизвестно где найденные бревна. Может, их на свалках находят! Отвратительно! Для настоящего искусства нужна настоящая энергетика, а не эта мерзость! Я не собираюсь довольствоваться дешевым мусором!
— Может, мне еще частный самолет заказать? Слетаете до Сыктывкара, выберете себе деревья с сильной энергетикой. Потом можно еще в Алтайский край заглянуть для комплекта, что уж тут мелочиться.
— О, наверное, это будет идеально, — вдохновился Феликс. — Да! Идеально!
— Вы, молодой человек, ко мне в кабинет загляните вечерком, я специально список самых идеальных для вас мест составлю, — послышался голос Кожедубова-Брюммера из-за угла. — Якутск, Норильск, Воркута, Верхоянск…, признаюсь, выбор непростой, но я уж ради такого дела постараюсь. Поживете в каждом годик-другой, поработаете с местным населением, природу оцените, а там, кто знает, вдруг вам и на пользу пойдет.
— Вы, Ефим Иосифович, что здесь делаете? — Пан Вишцевский сделал шаг навстречу. — У вас есть работа, занимайтесь ею. Или вы хотите присоединиться к обсуждению вопросов оформления выставки «Новый Феникс»?
— Полноте вам, Эрнест Львович, не до такой я степени еще нагрешил, чтобы для меня десятый круг ада персонально резервировать.
— Тогда что?
Кожедубов-Брюммер подошел ближе и негромко, чтобы было слышно только директору и Полине, сообщил:
— Думал, вам, Эрнест Львович, покажется занятным, что только что была осуществлена новая попытка испортить полотно режущим предметом. К сожалению, неудачная. Мальчишка испуганно сбежал, завидев посетителя, а вот бездарное творение желто-коричневого цвета по-прежнему позорит собой Северный зал.
— Черт возьми, как они достали уже! — выругался пан Вишцевский. — Полина, посмотришь по камерам, может, кого-то узнаем.
— Обязательно, спасибо вам, Яков Юрьевич.
Профессор развернулся, чтобы побрести обратно, но буквально через несколько шагов его остановил клич Феликса:
— Что вы им сказали? Какую-нибудь гадость про меня, да? Конечно, что же еще!
Кожедубов-Брюммер внимательно оглядел Феликса с головы до ног.
— Поражен вашей проницательностью. В жизни не думал, что смогу встретить когда-нибудь подобного явления, однако ж встретил. Вам бы, молодой человек, в экстрасенсы, что ли, податься, мысли на расстоянии читать дорогого стоит. Еще и денег подзаработаете, все лучше, чем это…
— Истинного творца не интересуют бренные монеты. И во имя искусства я готов сносить любые лишения.
— Сносить лишения допустимо, лишь занимаясь настоящим искусством, — небрежно произнес профессор. — Шедевры можно создавать в бедности и уединении, а то, что я вижу вокруг себя, хотя бы должно приносить прибыль, чтобы подобное занятие могло себя хоть как-то оправдать. Подумайте над этим.
— Может быть, я тоже создаю шедевры, — Феликс с вызовом поднял голову. — Классику я уважаю, но в чистом виде она меня не привлекает.
— Судя по вашему выступлению, наиболее привлекательным для вас является ваше чрезмерное самолюбие, к которому стоило бы добавить немного знаний, если вы собираетесь продолжать заниматься живописью. Посоветую вам учесть в будущем, что в силу вашего юного возраста, провокационного образа и определенных благоприятных обстоятельств вам может сопутствовать удача, но без внутренней опоры в виде знаний любые амбициозные планы могут рухнуть в одночасье. Ибо в любом виде творчества важна сильная основа, чтобы создавать нечто стоящее среди бессмысленного подражания. Difficile est proprie communia dicere. И поработайте над понятием вежливости, оно у вас сильно страдает.
— Так, давайте вернемся к главному. Мы оформляем выставку, закупаем деревянные брусья и начнем наконец-таки придерживаться здравого смысла, тем более, повторюсь, у нас очень мало времени и решить все нужно сейчас, — вступила Полина, переведя тему разговора как раз в тот момент, когда Феликс собрался продолжить ожесточенную дискуссию с профессором. — Феликс, я не договорила тогда, но поверьте мне, в этой выставке главными экспонатами будут ваши полотна. Поэтому для декорирования строительный рынок может вполне подойти. Там большое разнообразие форм и материалов, которые очень трудно найти. Даю слово, что мы будем ориентироваться только на качественных поставщиков.
— Феликс, пожалуйста, прошу от себя, нужно успеть все оформить в срок, — спешно вставил Литтон. — Инсталляция потребует немало времени. Вам нужно поберечь силы.
С одной стороны, Феликс действительно на дух не переносил громоздкие рынки и супермаркеты, предпочитая им небольшие, но выверенные магазинчики, которые он со страстью разыскивал в каждом городе в поиске редких и необычных товаров, с другой стороны, работы действительно было предостаточно.
Феликс демонстративно скрестил руки на груди и надулся, краем глаза посматривая на профессора, который неодобрительно качал головой, потирал лоб, что-то ворча себе под нос, однако ж не уходил, и это сильно мешало принятию решения.
— Хорошо, я согласен, — нехотя протянул он.
— Вот и договорились, — пан Вишцевский махнул рукой. — Будем действовать оперативно. Выезжайте прямо сейчас. Чем быстрее, тем лучше. Полина пока обзвонит магазины садоводов и флористов. Ефим Иосифович, а вы пойдемте со мной, обсудим детали.
— Уже едем, — выпалил Макс, и в содружестве с сэром Фарнсуортом и Елисеем направился к выходу.
Для поездки Эрнест Львович выделил свой второй автомобиль, к которому он относился с особым трепетом, — видавший виды УАЗ «Патриот» верой и правдой служил ему уже лет пятнадцать для «исключительных случаев» и был пропитан брутально-романтичным духом дальних поездок, непроходимых чащоб, диких трав и воодушевляющих воспоминаний. Кроме того, четырехколесный друг был верным союзником для нужд галереи в «рабочей обстановке». Общим советом было решено, что самые необходимые материалы надобно поместить в багажник, а оставшееся отправить на доставку днем спустя прямиком на пустырь, где можно было без особой опаски разжечь костер под инсталляционные нужды.
Сэр Фарнсуорт оказался за рулем методом исключения — опыт вождения у Макса был небольшим и запомнился преимущественно штрафами ГИБДД за превышение скорости и неправильную парковку, а Елисей боялся водить в принципе, вуалируя данный факт путаными рассуждениями о неоспоримых достоинствах общественного транспорта.
— Какой серьезный автомобиль, — осторожно произнес Литтон, внимательно изучая приборную панель. — У меня не такой большой опыт с леворульными экземплярами, поэтому постараюсь ехать не очень быстро.
— Думаю, с учетом пробок, это оптимальное решение, — Макс постучал пальцем по стеклу смартфона, на котором отображалась карта, украшенная желтыми и красными полосками. — Особо погонять не получится, даже если захочется.
— Лучше не надо, — Елисей нервно заерзал на заднем сидении, — просто доедем, купим все и вернемся.
Автомобиль неспешно тронулся с места в сторону темно-серого шоссе, аккуратно пробираясь в плотном потоке в направлении строймаркета. Сонливое молчание перебивалось только безучастными монотонными сообщениями навигатора и редкими комментариями о погоде и дорожных знаках. Усталость изрядно мешала сосредоточиться, однако никто не хотел признаваться в этом ни другим, ни даже самому себе.
— Какой-то сумбурный день, — попытался разрядить обстановку Макс.
— Да и вообще вся неделя, — протянул Елисей. — Особенно после пресс-конференции — журналисты бегают, что-то пишут, какие-то вопросы: что делаем, что не делаем… Все перемешалось, я уже ничего не понимаю. Вот у тебя было что-то похожее? Там… я не знаю… с выставками? Я просто не очень хорошо знаком с особенностями работы в интерьерном дизайне, как там у вас все происходит?
— Ну да… — Макс немного замешкался, — разумеется, в интерьерном дизайне очень любят выставки. Без них никуда, все дизайнеры постоянно ими занимаются, как же без этого. Как говорят в наших кругах: «Где дизайнер, там и выставка». Денег просто не всегда дают на такие мероприятия, но, честно сказать… была бы возможность, каждый месяц бы делали.
На этих словах Литтон чуть не подавился воздухом, еле сумев сделать глубокий вдох.
— С вами все в порядке? — спросил Елисей.
— Да, все хорошо, спасибо. Извините. Я просто немного перенервничал.
— С учетом последних событий вполне логично, — Макс поудобнее расположился на сидении, наблюдая за глухой пробкой, поджидавшей их в наиболее обозримом будущем, — хотя, как по мне, интересная работа часто получается неспокойной. Ну, и наоборот.
Литтон проводил взглядом птицу, осматривающую плотную полосу автомобилей под ней, настойчиво летая кругами, и будто подсмеивающуюся над странным громоздким пазлом из разноцветных металлических деталек. Внешне птица напоминала ворона, хотя знание орнитологии у сэра Фарнсуорта было очень далеко от приемлемого уровня.
— На самом деле Феликс не такой плохой, каким кажется, — медленно проговорил он. — Многие считают, что капризность и экспрессивное поведение — единственные черты, которые могут его охарактеризовать. Но он намного более глубок и намного более уязвим, как и любой другой человек. Каждый человек без исключения заслуживает понимания и интереса к себе, но не все способны позволить приблизиться к себе настолько, чтобы другие люди смогли увидеть в них настоящие чувства.
— Вы о чем? — не понял Елисей.
— Феликс прекрасный художник с великолепной техникой; он не умеет общаться с людьми, но умеет говорить через картины. Не спорю, эмоциональность нередко мешает спокойно и размеренно продвигаться к успеху, наращивая опыт и подчеркивая предыдущие достижения, но отнюдь не снижает интерес к его творчеству. Что получается далеко не у каждого, и публика ждет его работ несмотря ни на что.
— Публика никого не ждет… — Елисей всплеснул руками и отвернулся. — Публике нужно то одно, то другое, то третье… Вы знаете, сколько талантливых художников я знаю? Тех, кто мог бы составить конкуренцию любому классику в мастерстве живописи. И где они все? Я сам был одним из лучших на курсе, я учился у самых уважаемых профессоров, и знаете, что мне предложили после этого? Расписывать дачи у отставных генералов, цветочки гжели на потолке рисовать…
— Возможно, для начала карьеры…
— Одному вот захотелось у себя на стене фреску — нарисуй, говорит, мне Страшный суд, как в Сикстинской капелле, один в один. Только цвета поярче сделай и повеселее, а то у синьора нашего Микеланджело как-то бледненько получилось, выцвела картинка, блекленькая какая-то, не особо дорого выглядит… а мне надо ярко-бирюзовый и золота побольше, чтобы с мебелью заказной сочеталось, из Рима везут. Еще бы в стиле аниме попросил раскрасить, что уж тут мелочиться!
— Нестандартное пожелание… — Макс озадаченно вглядывался в Елисея, замечая нарастающее волнение с нотками обиды в голосе. Литтон выглядел немного смущенным и растерянным, абсолютно не ожидая подобной реакции.
— Бред же, как еще это назвать! Но это же еще не самый плохой вариант, там хоть деньги какие-то можно получить, а в иных случаях и того нет! Знаете, сколько я «Утро в сосновом лесу» перерисовывал? Раз пятнадцать, не меньше. Я, честно, уже видеть его не могу, да и медведей теперь видеть не могу, даже в зоопарке, вздрагивать скоро буду, как вспомню. Но и это не так плохо. Потому что всегда есть то, что еще хуже, — это когда ты рисуешь картину, свою, и не знаешь, как ее продать. Нет, я продавал, конечно, свои работы, меня лайками в сетях забросали: «как круто», «как красиво»… Только денег от этого хватает, чтобы масла с кистями прикупить, да еще пяток-другой карандашиков, и все. Ну и штук десять бургеров на месяц.
— Елисей, я вас очень понимаю, как никто другой, просто все зависит от многих факторов, в том числе…
— Понимаете? Тогда, сэр Фарнсуорт, скажите, что у меня не так? — Елисей резко вытащил телефон, быстро нажал ярлычок и протянул Литтону. — Я все сфотографировал. Все, что я когда-либо рисовал.
Литтон напряженно посмотрел на каскад фотографий.
— Да, конечно, если мое мнение для вас что-то значит, я с удовольствием взгляну.
— Конечно, значит. Вы долго работаете в этой сфере, и вы все знаете.
— Но, к сожалению, я не критик, — осторожно ответил Литтон. — Все, что делает художник, слишком индивидуально, и, скорее всего, в мире не найдется ни одного человека, который мог бы объективно оценить, насколько хороша картина или скульптура. Скорее, я думаю, что каждая вещь в искусстве может найти своего почитателя. Поэтому мое мнение это всего лишь мнение отдельного человека, который не является ни профессиональным критиком, ни великим мастером. Я просто знаком с искусством.
— Да, да, я все понимаю. Все равно. Просто посмотрите. Пожалуйста.
Сэр Фарнсуорт долго и пристально рассматривал многочисленные фотографии со смартфона, который ему передал Елисей, — пейзажи, натюрморты, портреты, бесконечное количество набросков, безупречная техника, точные формы и продуманное построение композиции.
— Превосходные картины, — заметил Литтон, передавая смартфон. — Вы можете гордиться собой. У вас действительно высокие способности к живописи. Вы талантливый и способный художник.
— Спасибо, — с грустной усмешкой ответил Елисей. — Но так все говорят. Точь-в-точь как вы сейчас. Только выставок у меня не предвидится, и любые более-менее приличные галереи современного и не очень современного искусства пишут мне вежливые отказы. С тонким намеком, чтобы я со своими пейзажами и портретами отправлялся выставляться в местный ДК на День города, вот мой уровень.
— Вам… — Литтон помолчал, тщательно пытаясь подобрать правильные слова. — Вам больше не нужно беспокоиться о правильности того, что и как вы делаете. Искусство это порыв, это эмоции, за которыми идут зрители. Многие предпочитают классическое искусство, оно наполняет чувствами в сочетании с мастерством техники, рассказывает историю и делится великими знаниями. Это картины и скульптуры, которые разговаривают со своим зрителем, передавая вдохновение, умиротворенность, страх, красоту, ненависть, любовь и отчаяние. Другие склоняются к поиску нетривиальных идей, и в современном искусстве художники через новые формы научились кричать, смеяться, менять стереотипы, задавать вопросы, привлекать внимание к проблеме, протестовать, создавать иллюзии и молчать. И здесь тоже есть свои почитатели, которые хотят удивиться, задуматься, возмутиться или увлечься мыслью. Важно быть счастливым в вашем занятии, скажу по своему опыту. Реализовывать мечты. У всех разные предпочтения… Тем более, если вам близка классическая живопись…
— Близка… Но тем не менее… мне интересно новое… может, просто чего-то не хватает… Я не могу это объяснить… — Елисей примолк, чтобы не стало еще более стыдно за то, что он вообще начал этот разговор и, скорее всего, выглядит глупо в глазах английского гостя.
— Вы сами подсознательно отвечаете на свой вопрос. Если вы сейчас находитесь в смятении, не уверены, куда нужно идти и что именно может сделать вас счастливым, изобразите это. Нарисуйте ваше смятение, ваш страх или вашу мечту. Любой преподаватель новой школы скажет вам те же слова — «покажите свои чувства». Конечно, одни могут воспринять это буквально и затем перестараться, потеряв стиль, другие ограничиваются лишь необычными материалами и показывают больше ремесло, чем новаторство, третьи увлекаются чужими идеями, останавливаясь только на их интерпретации, не добавляя в них чуть больше своего личного видения. Но другим удается. И мир знает немало примеров тех, кто создал что-то свое, неважно в какой именно форме. Можно воссоздать все, что угодно, — необъяснимую загадку, как Дали и Макс Эрнст, мечтательность и иллюзии, как Гонсалвес, Пол Бонд, Паркес и Хефферман, нежность и чувственность, как Моне, одиночество, как Мунк, молчание, как Куинджи, меланхолию, как Вайзенфелд, или смятение, как Марк Шагал… Можно воспеть любовь к жизни, как Эрреро и Айви Хейз, или радость, как Гордон Брюс, Робин Молин и Анри Брюэль. Можно раскрыть красоту в национальном колорите, как Диего Ривера, Эдивальдо де Соуза и Берни Матиас, или в необычных пейзажах, как Корфилд и Джин Браун. Можно превратить строгий город в яркий, почти сказочный мир, как Фрейтас и Собри. Можно увлечься поиском смысла, как Магритт и Эндрю Бейнс, задуматься о чувствах через символы и тонкие узоры, как Густав Климт, или относиться ко всему с иронией, как Бэнкси. Можно вдохновляться идеями структурного хаоса, как Миро, и хаоса духовного, как Кандинский, или восхищаться строгой абстракцией, как Мондриан… Я могу назвать множество имен, но важно не это. Важно то, что они нашли себя и сумели понять, что хотят выразить.
— Да, они это умели выражать, — Макс сделал серьезный вид, — я с этим соглашусь. Просто золотой список авангардной культуры.
— Авангардной… — повторил Литтон, — культуры… Позволю себе заметить, я бы не стал так называть…
Компактная ярко-красная машинка впереди медленно тронулась с места, со стороны послышались недовольные гудки задержавшихся водителей, и Литтону невольно пришлось сконцентрироваться на управлении, краем глаза наблюдая за отлетающим прочь от расшумевшейся дороги вороном, уходящим ввысь за рваные прядки серых облаков, напоминая издали легкую бумажную фигурку, поддеваемую капризными всплесками ветра.
Литтон слукавил только в одном. Долгие годы светской жизни в мире искусства научили его высоким мыслям, высшая школа — идеальным манерам, строгие родители — постоянству и ответственности. Тем не менее никто не научил его счастью, о котором ему приходилось рассуждать, нередко являя себя перед другими примером своей теории. Он никогда не был фаталистом и не верил в расписанную кем-то заранее судьбу, но в последнее время ему все чаще стало казаться, что вся жизнь его идет по чужому шаблону, будто в какой-то момент кто-то случайно перепутал карточки с планом действий, а его собственный план жизни просто смахнулся, закрутился в легком вихре и уносился все дальше и дальше, на глазах превращаясь в мелкую точку, которая вот-вот бесследно исчезнет за далекими холмами и тяжелыми тучами. И совсем не ясно, сколько осталось времени, чтобы не упустить свой листок навсегда.