Часы показывали уже пятнадцать минут второго, галерея была открыта более трех часов, однако особых посетителей в ней не наблюдалось. По широкому холлу, его коридорам и ответвлениям прогуливались лишь несколько студентов художественных училищ и пожилая пара, на лице которых отображалась явная скука.

Конечно, можно было бы списать это на будний день и всеобщую занятость, однако, по словам Елисея, одного из сотрудников данного заведения, такую ситуацию можно было лицезреть практически ежедневно — галерея переживала далеко не лучшие времена и была не в особой чести у художественного мира. Именитые художники и скульпторы заглядывали сюда редко, менее именитые особую публику не собирали, и выставки особым успехом не пользовались.

Елисей вообще оказался разговорчивым малым, хотя и не особо умел слушать других, но Макс воспринял это как плюс, помня о не самом впечатляющем разговоре с директором на тему дизайнеров Италии. Говорил Елисей довольно сбивчиво и нервно, зато из него можно было выудить много полезной и не очень информации.

В частности, выяснилось, что два года назад он с отличием окончил «сурок», специализируясь на станковой живописи. Столкнувшись с главной проблемой выпускников заведений подобного рода — проблемой трудоустройства, безудержный с юных лет романтизм стал в нем постепенно угасать, и главному вопросу «Что же делать дальше?» уже долгое время не находилось мало-мальски удовлетворительного ответа.

Найдя приют в галерее «Артекториум» в позиции младшего сотрудника, почти всю свою не особо внушительную зарплату он тратил на приобретение красок, холстов, кистей и прочих материалов. Все вечера, плавно переходящие в ночи, были посвящены написанию новых картин и отправке фотографий своих работ интернет-сайтам, но заинтересованные клиенты по-прежнему оставались редким явлением.

Кроме него в галерее обитало еще несколько сотрудников, и, судя по описаниям Елисея, получалось примерно следующее:

— Ефим Иосифович Кожедубов-Брюммер — историк искусств, доктор искусствоведения и автор научных статей, находился в галерее в должности аналитика по современному искусству, которое ненавидел больше всего на свете, считая большую часть его представителей примером вырождения таланта и отсутствия вкуса. В свои семьдесят восемь лет Ефим Иосифович был активным (иногда даже слишком) и очень принципиальным, поэтому всегда находил повод напомнить о своем мнении по любому вопросу, по делу и без дела, полностью оправдывая свою фамилию.

— Лика Фионова появилась в команде совсем недавно — около девяти месяцев назад, и официально была помощницей галериста, но на практике выполняла огромную часть работы по сортировке писем и заявок от художников, заполнении документов и оформлении выставок. Она увлекалась древними языками и поэзией, много читала и часто выглядела пришелицей из другого мира — чересчур мечтательной, грустной, немногословной. О себе она не вдавалась в подробности и кроме ее интересов и диплома по специальности «Культурология» ничего особо известно не было.

— Эрнест Львович Вишцевский, с которым Макс и Феня уже успели познакомиться, был из семьи польских мигрантов и до двенадцати лет жил во Вроцлаве. Получив образование в области менеджмента, он некоторое время занимался бизнесом в строительной сфере, но тяга к искусству, привитая с детства, в итоге взяла верх. После этого он полностью сосредоточился на арт-выставках и когда-то считался достаточно уважаемым и успешным галеристом. Сейчас стал все чаще употреблять алкоголь, да и выглядел не лучшим образом, а в последнее время («где-то полгода, наверное», — уточнил Елисей) он стал особенно странным, и точная причина этого до сих пор оставалась тайной.

— Полина Вишцевская, и по совместительству — дочь директора (с ней Макс тоже оказался знаком: как он понял по суетливому описанию, это и была та девушка с длинной косой), преимущественно занималась вопросами по организации выставок и встреч с художниками и скульпторами. Она была немного взбалмошной и неусидчивой, но современное искусство (или его атмосфера) ее очень привлекало. Со своим отцом они никогда не были особо близки друг другу, но в последнее время их отношения становились все более напряженными.

Слушая все это, Макс периодически терял мысль, так как Елисей перескакивал с темы на тему и совершенно не мог рассказывать последовательно, перемежая свой рассказ о сотрудниках галереи восторженными возгласами о новых выставках и художниках, фамилии которых на каком-то этапе у Макса вообще перестали восприниматься.

Феня в это время стоял рядом и пристально рассматривал картину, на черном фоне которой была изображена приличных размеров розовая полусфера с бордовыми кольцами, вытягивающаяся в тонкое основание, похожее на воронку. На заднем плане парили еще около двадцати таких воронок, только меньших по размеру, образуя равносторонний треугольник.

Со стороны могло показаться, что полотно его заворожило, ведь Феня стоял без движения уже более двадцати минут, но Макс, мельком бросив взгляд, сразу понял, что его друг что-то пристально изучает, внимательно вглядываясь в каждый сантиметр картины.

— Очаровались бездарностью? — послышался со стороны скрипучий, хриплый, но довольно громкий голос, от которого Макс вздрогнул.

— Ефим Иосифович, вы опять… вдруг резко подобрались… — попытался выразить мысль Елисей, — напугали опять…

— Лучше бы вы, Елисей, так пугались тому, что висит на этих стенах, тогда, быть может, у искусства был бы хотя бы небольшой шанс. — Кожедубов-Брюммер подошел ближе, и Макс, наконец, смог его разглядеть — худощавый, невысокий старичок с густой белесой шевелюрой, несмотря на свой возраст, совершенно не походил на образ типичного пенсионера. В нем чувствовалась уверенность и властность, такими обычно изображают в исторических фильмах престарелых полководцев и завоевателей.

— Ефим Иосифович, ну не начинайте… пожалуйста. У нас вот сотрудники новые в галерее…

— Очень приятно с вами познакомиться, — вставил Макс, — много о вас наслышан.

— Я тоже достаточно о вас наслышан, парочка протеже Вишцевского здесь, конечно, были нужны, как глоток свежего воздуха. А я-то все ответа не находил, что же поможет вытащить нас с самого дна. Конечно же, вы двое.

— Ну, кто знает, у нас много талантов, — попытался разрядить обстановку Макс.

— Да, я, например, талантливый арт-критик, — Феня очнулся от внимательного созерцания и вспомнил старательно заученную фразу.

— Святые небеса, все еще хуже, чем я думал, — Кожедубов-Брюммер театрально поднял вверх руки и закатил глаза, — нас поглотила бездна.

— Знаете, при всем к вам уважении, — Елисей немного продвинулся вперед, — мы не находимся на самом дне… в смысле, может, и находимся, но не на самом. А чтобы не получилось, что мы уже на самом дне, тогда надо что-то сделать и привлечь посетителей…

— Перформанс какой-нибудь, — между делом вставил Макс, — актуально, свежо…

— Наилучший вариант, — перебил академик, — поменять вывеску на «Артекториум — галерея современного убожества». Тут уж мы точно никого не разочаруем. Даже самые взыскательные посетители с лихвой получат! Да взять хотя бы вот это, — Ефим Иосифович направил жилистый палец на картину с воронками, — это же позор!

— Между прочим, она продана почти за триста тысяч рублей… У меня бы за такие деньги кто-то хоть одну картину купил, — обиженно добавил Елисей, — я бы и воронки, и что угодно рисовал.

— Вот отсюда и все проблемы. Мир сошел с ума, — подытожил Кожедубов-Брюммер. — Как хлынули из фонтана на нас зловонные воды, так и барахтаемся мы в них до сих пор и не можем выплыть.

На этих словах Макс поймал себя на мысли, что определенно пора сменить тему разговора, который, мягко говоря, начинал двигаться в не очень приятном направлении, но, как назло, идеи, способные исправить ситуацию, категорически отказывались появляться на свет. Поэтому Макс решил спросить наобум:

— А как, кстати, она называется?

— Картина эта? — переспросил Елисей. — «Трансцендентная гипноплазия апостериори».

— Еще раз? — не понял Макс.

— А ты не знал разве? Да ладно! Правда, не знал?

— Наверное, пропустил…

— Ее же везде обсуждали… Художник молодой еще, ему двадцать один недавно исполнилось, Демьян Ле Бо. Он из России сам, из Самары, по-моему, но учится в Париже и выставляется и там, и здесь. Настоящее имя Демьян Хлебов. Его многие оценили уже, говорят, большой потенциал. Мы его выставку делали в прошлом году, она называлась «Монолог в душе Роршаха»… классное название, скажи? Как игра слов «душ» и «душа».

— Да, — неуверенно произнес Макс, — интересное словосочетание…

— Ну вот! А почему так выставка называлась — там реально душевая кабинка стояла, и черная тушь…

— Тушь?

— Ну да. Которой пишут. Роршах же пятна все делал, и здесь были пятна необычной формы, в виде птиц, животных, чудовищ, там и кабинка вся была в краске, и пол, очень эффектно было.

— Уборщица оценила, — заметил Кожедубов-Брюммер, — на улице даже ее восхищенные возгласы слышны были.

— Зато посетителей много было… Про эту картину недавно я статью видел, как раз про Демьяна писали, и там было сказано, что это гениальный ход… Говорят, что тут заложен глубокий смысл, споры идут, чем автор вдохновлялся, воронки вроде как внутренняя неустойчивость человека. Я точно не помню, что там написано было, длинная статья, но смысл такой. А картину, кстати, еще называют сокращенно «Гипноплазия»… И говорят, что скоро ее цена в разы возрастет, — Елисей запнулся, — о чем я? А вот… воронки… это бессознательные мысли, бесконечная спираль, что-то такое. А треугольник это вообще символ жизни, и получается, что в центре личность, а вокруг целый мир, но всем в итоге управляют подсознание и внутренние страхи… Только непонятно до конца, что обозначают кольца, и почему выбран именно розовый цвет для воронки. А сам Демьян ничего не комментирует, тайну нагоняет… и что именно там нарисовано, доподлинно неизвестно…

Феня, продолжавший рассматривать картину, наконец оторвался от нее и многозначительно посмотрел на Елисея:

— Это сортировка грибов.

— Каких грибов? — удивился Елисей.

— Это, — Феня указал пальцем на самую большую воронку, — гриб. Розовая волнушка. Я такие видел, они все розовые и в кольцах. Только их вымачивать сначала нужно, чтобы не горькие были, а то есть нельзя будет. И на картине много грибов нарисовано, потому что их собрали и разбирают, какие лучше солить потом, а какие выбросить. Просто треугольником сложили, чтобы красиво было, потому что это картина, а на картине надо, чтобы было красиво.

— Молодой человек, да у вас потенциал, — Ефим Иосифович горячо пожал Фене руку. — Наконец-то нашелся один-единственный человек из всех, кто смог бы так точно выразить суть этого полотна. Эта мысль вертелась у меня в голове, но все не могла материализоваться, и вот, наконец. Напомните, как вас зовут?

— Феня. Парфений.

— Парфений, мое уважение, — Ефим Иосифович потряс Фенину руку еще раз, — я бы с вами с удовольствием еще побеседовал.

— Он не особо разговорчивый, — решил подстраховаться Макс.

— Что прекрасно, многословие — признак пустомыслия.

— Да… это правильно… — Макс осторожно попытался придать себе весомости глубокомысленным кивком, чтобы хотя бы немного войти в доверие к Ефиму Иосифовичу, однако холодный взгляд профессора ясно выразил, что попытка оказалась не в числе удачных.

Начавшиеся было хаотичные размышления о том, что же еще можно предпринять, внезапно прервала громогласная фраза «Вот вы где!». Полина шла быстрым шагом, одетая в синее платье в горошек, украшенное белым кружевным воротником, на ходу поправляя выбившуюся из косы ленту и попутно что-то набирая в айфоне. Немного поодаль, потупившись, семенила Лика, невысокая девушка с тонкими чертами лица и светлыми, почти платинового цвета, волосами, стянутыми в короткий аккуратный хвостик. Широкое серое платье из плотной ткани было перевязано веревочным поясом, руки украшали узорчатые тканевые браслеты с мелкими бусинами — в целом выглядела она довольно мило, но немного отстраненно.

Пробежав еще несколько метров, Полина на ходу выкрикнула:

— Экзопулуса завтра днем привозят.

Тем временем успевший вернуться к созерцанию картины Феня, услышав знакомое слово, обернулся и внимательно посмотрел на девушку.

— Как завтра? — переспросил Елисей. — Его же в пятницу должны были доставить…

— А будет завтра. Мне Литтон… Фарнсуорт только что позвонил, сказал, что позвонит за час до приезда, а потом всю выставку будет контролировать лично.

— Но у него же не получится… Он же не каждый день тут будет… Или каждый? Мне что-то от его агента как-то не по себе, — признался Елисей, — не нравится он мне.

— Да ладно, он вполне себе милый, — Полина подождала несколько секунд и, слегка отдышавшись, продолжила, — с Феликсом, мне кажется, у нас побольше проблем будет.

— Почему?

— Не знаю… Он чересчур придирчивый, что ли. Месяца четыре назад, когда мы только обсуждали, какой должна быть экспозиция, он часа два объяснял, что на выставке должно создаваться ощущение смятения, такое самое начало конца, немного трэшевое, и плюс добавить индустриалки. Потом говорил про морские мотивы, силу стихии и все в этом духе, хотел облепить стены мхом. Потом говорил про древние мифы, древних богов и их пришествие. А вчера сказал, что жаждет идеала.

Все промолчали.

— Я, наверное, не понял… Идеала в чем? — решил уточнить Елисей.

— Во всем. Объединить все идеи, и раз пятнадцать повторил, что решит на месте, как все будет выглядеть в итоге.

— А что было с его предыдущими выставками? — настороженно поинтересовался Макс.

— В том то все и дело, он их делает совершенно разными, каждый раз меняет оформление, они же еще ни разу не повторялись.

— Ага… Он так и делает… Может… в этом и есть… секрет его успеха? — на этой фразе в голосе Елисея отчетливо зазвучали легкие нотки ревности.

— Может быть, но суть не в этом, — слегка растерянно произнесла Полина, — я общалась со многими художниками. И понимаю, конечно, что они люди далеко не простые, самобытные, но… почему-то у меня сложилось ощущение, что Феликс сам не до конца понимает, чего хочет. Хотя, — Полина внезапно снова взяла себя в руки и постучала мизинцем по экрану айфона, — в принципе, это не наше дело, наша задача — провести успешную выставку, которая заинтересует посетителей. Остальное нас не должно волновать, займемся лучше оформлением зала.

— Только без меня, — категорично заявил Кожедубов-Брюммер и неспешным шагом отправился куда-то вглубь. За ним же упорхнула и Лика, сославшись на большое количество дел и внезапную головную боль.

Оставшимися участниками дискуссии было принято решение «срочно начинать доделывать». Макс, конечно, совершенно не представлял, что именно означает эта фраза, которую Елисей нервно повторил несколько раз, но нашел, что участие в такой далеко не стандартной миссии являлось неплохой идеей, ибо давало возможность им с Феней ближе познакомиться со своими новыми коллегами. И уже спустя несколько секунд по широким белым плиткам, залитым светом, заспешили еще две фигуры, уверенно следуя по маршруту девушки с огненной косой.