— Что мы натворили?! Феня, что мы натворили!
Со стороны казалось, что Макс больше не в силах повторять эту фразу, ибо за три часа риторический вопрос прозвучал неимоверное количество раз, в различных вариациях, и это никак не помогало. Вопрос тучей сумрачной навис над ним в воздухе и, по всей видимости, в ближайшее время отпускать не собирался. После безуспешной борьбы с самим собой, в полном эмоциональном изнеможении Макс сидел на стареньком пыльном ковре рядом с диваном и периодически раскачивался из стороны в сторону, чем вызывал заметную обеспокоенность Фени, в который раз пытавшегося накормить его скромным ужином. «Экзопулус» уютно расположился на столике напротив, и грозный красный глаз укоризненно взирал на Макса.
— Это же конец, Феня! Что мы наделали? Что мы…
Вынести картину из галереи оказалось нетрудно, хотя стоит заметить, немаловажную роль сыграла всеобщая суматоха, вызванная неудачной пресс-конференцией Феликса, приснувшая старушка-смотрительница и припозднившаяся команда монтажников, подъехавшая для замены камер видеонаблюдения и явно не отличающаяся высоким трудолюбием, ибо почти сразу после отключения старых камер ее бригадир радостно отметил, что настало святейшее время обеда, что вызвало однозначное одобрение сотрудников.
За это время Макс успел стащить картину со стены и перевесить на ее место другой шедевр Феликса, чтобы при беглом осмотре пустующее место не бросалось в глаза, припрятав «Экзопулуса» в углу той самой маленькой комнатушки, где днем ранее Елисей хвастался своими работами.
Улучив удобный момент, когда усталые монтажники и сотрудники галереи начали расходиться по домам, Макс проскользнул в комнатушку и миниатюрными щипцами бережно отделил холст от подрамника, сложив все гвоздики в карман брюк. Сам холст, аккуратно покрытый мягкой бумагой, расположился в своеобразном кармане под заранее перешитой подкладкой на спинке блейзера. Благодаря небольшим размерам картины и плотной ткани, из которой был сделан пиджак, полотно совершенно не выделялось со стороны. Не без помощи Фени надев на себя сию композицию, Макс небрежно накинул сверху легкое пальто, а разобранный подрамник был скрыт в недрах массивного зонта-трости, сокрытого от лишних глаз широким плащом на руке Фени.
Дерзкий план мог провалиться на любом этапе, а возможность полностью испортить картину при выносе ее из галереи задуманным способом вызывала неподдельный страх. Однако план сработал, и до самого вечера на отсутствие полотна никто не обратил внимания.
В этот день дорога до дома казалась вечностью. Единственное, о чем мог думать Макс, — не испортить ценный экспонат, и, судя по бесчисленным форумам и пабликам мастеров художественного ремесла, это было более чем реально. Облупившаяся краска на порванном, обвисающем холсте — это стояло перед глазами на фоне дикого крика майора Грозова, исступленно трясущего жилистой рукой, плотно сжимающей серебристые наручники.
И лишь каким-то чудом этот образ не воплотился в реальность. После тщательного и длительного осмотра Макс, наконец, констатировал, что серьезных повреждений полотна нет, и когда через несколько часов скрупулезного труда картина приобрела изначальный вид, ему показалось, что совершилось самое безумное и самое потрясающее событие во всей его жизни.
Но нахлынувшая эйфория счастья и гордости продолжалась недолго, пока Макса не посетили совершенно иные мысли о неотвратимости последствий в той своей форме, что определенно нашла бы отклик в душе любого приунывшего фаталиста. Который, в классическом своем образе, «терзается тоской и неизбежностью под звуки моросящего дождя за окном, нервно сжимая холодными пальцами сколотую кружку давно остывшего чая, и время от времени бросая безжизненный взгляд на книжную полку, забитую потрепанными томиками стихов».
Макса всегда забавляли такие описания, и в иной день он бы не отказал себе в удовольствии поострить на эту тему. Но сейчас ему было совсем не смешно.
— Завтра все об этом узнают! Феня, ты понимаешь? Может быть, они уже узнали, и за нами едет полиция… И тогда неважно — может быть, картину вернут в галерею, может, этот чертов «Экзопулус» отправится прямиком домой к майору и будет прекрасно себя чувствовать у него в кабинете… или в его гостиной, рядом с камином… Разницы нет… Феня, ты понимаешь? Нас тоже заберут!
Феня опустился на ковер рядом.
— Нам тоже нужно будет жить рядом с камином Панфила Панфиловича?
— Нет, Феня… Боже мой… — простонал Макс. — Мы будем жить в тюрьме. Питаясь прогорклой кашей и киселем… Или что там у них…
— Если готовить правильно, то каша и кисель не могут быть прогорклыми. Значит, они неправильно готовят, а я покажу, как правильно, и будет вкусно.
— Вот хоть одна радостная новость…
— У меня прямо сейчас есть вкусная каша. Тебе надо поесть. Ты плохо выглядишь.
— Нет, Феня, спасибо… Я просто… пока не могу… — Макс помолчал. — Знаешь, вот мы столько готовились… Столько ждали… Вот он, наш шедевр. Стоит баснословных денег, как я понял. А мы его уже завтра не увидим. Зря все это, Феня… Зря…
Брошенный рядом телефон начал негромко жужжать, после чего комната наполнилась ритмами солнечного ямайского регги — «And then the harder they come… The harder they fall, one and all», убеждал блестящий гаджет, «…one and all». В первый раз творение Джимми Клиффа Макс услышал еще в ранней юности, и песня надолго полюбилась Максу, став для него своеобразным гимном свободы. Макс обреченно протянул руку. На телефоне большими буквами сияла надпись: «Полина Вишцевская».
— Вот и все, Феня. Прости, что втянул тебя во все это…
Макс медленно нажал на кнопку. Из телефона донеслась быстрая сбивчивая речь Полины:
— Макс, ты здесь? Ты меня слышишь… Макс?
— Я… слушаю…
— Знаешь, что сейчас было?
— Полина… мне жаль…
Голос из телефона умолк.
— Ты о чем? Ты в порядке, Макс?
— Все хорошо…
— Да что с тобой такое? Я почему звоню… Мне сейчас Литтон позвонил, представляешь, он договорился с Феликсом! У нас будет выставка! Он пришел в себя и сказал, что завтра начнется оформление зала. Это просто суперновость!
Макс всеми силами пытался сконцентрироваться и найти логику в услышанном, смысл слов доходил медленно, путанно, разорванными отрывками, после чего осторожно добавил:
— Потрясающе.
— Так вот… Завтра вам обоим нужно будет подъехать пораньше, часам к восьми утра, потому что Феликс задумал сделать обстановку в виде разрушенных построек, будто после пожара. Поэтому придется поехать в магазин строительных материалов и закупить доски, рамки, что-то такое. Они будут обожженными, усыпанными пеплом по краям, и кое-где, как я поняла, будут пробиваться трава, мох и какие-то мелкие цветы. И яркие полотна на стенах. Мне кажется, это будет очень впечатляюще выглядеть, Феликс все-таки талант — посетители точно останутся довольными, — к выставке живописи добавится своеобразная инсталляция от автора, объединенная общей темой.
— Сильный образ.
— Да. Макс, ты все понял? Завтра к восьми, у нас очень мало времени до открытия. Нужно все успеть.
— Я успею… Полина? Я добавлю… Феня завтра не сможет приехать… Он приболел…
— Очень не вовремя, у нас мало времени для подготовки. Хорошо, пусть поправляется, чем быстрее, тем лучше, день за свой счет. А тебя я жду в обязательном порядке.
— Договорились.
На этом разговор прекратился, и комнату снова укрыла тишина, которую разбавляли лишь редкие отзвуки машин за окном и монотонное ворчание ноутбука на коричневой столешнице. Феня шмыгнул носом и грустно произнес:
— Я заболел.
Макс перевел взгляд на стену: там, в углу, укутавшись паутиной, терпеливо сидел небольшой паучок, поджидающий хоть какую-то добычу. «Мягкие, уютные, белоснежные нити, которые загоняют тебя в логово к хищнику, — подумал Макс, — где вместо нежной воздушной пелерины ты получаешь крепкие, цепкие оковы, из которых вряд ли можно выбраться».
— Нет, Феня, просто нужно посторожить картину… чтобы она была в порядке… И если что-то пойдет не так… чтобы все было… хорошо…
Макс не смог выговорить: «Я тебя прикрою, ты будешь ни при чем, я все возьму на себя». Звучало это чересчур удручающе, при том, что Макс на дух не переносил удрученность в любом ее проявлении, из-за чего сам факт подобных мыслей, прямо сейчас рождавшихся беспокойным разумом, раздражал его еще больше. Комната снова наполнилась веселой мелодией. Макс с ненавистью посмотрел на экран — номер был скрыт, но и без этого было ясно, кто решил наведаться в столь поздний час.
— Добрый вечер, Панфил Панфилович.
— Я тебе запретил называть меня вслух. Не доходит с первого раза?
— Тут только мы с Феней… Дома…
— Мне без разницы, с кем и где, хоть в борделе, хоть на кладбище. Что с объектом?
— Объект на базе.
— На какой, на хрен, базе? Ты прекратишь придуриваться когда-нибудь?
— Мы все сделали, Панф…
— В понедельник утром, в половине седьмого, под третьей скамейкой с угла на оговоренной нами детской площадке найдешь записку. На ней адрес. Оденешься неброско, внимания не привлекаешь. Найдешь большую коробку от техники, чтобы помещалась картина, упакуешь аккуратно, в пенопласте. Подвезешь к квартире к восьми вечера. При вопросе «Кто?» ответишь «Курьер Электросервис». Все понятно?
— Да… а наш уговор будет в силе? Что потом будет?
— Потом и поговорим.
Разговор оборвался. Майор ненавидел пустословие и всегда был далек от изысканной риторики, впрочем, для его должности это оказалось полезным качеством — многие люди, независимо от того, являлись ли они представителем правопорядка или находились на кардинально противоположной от правопорядка стороне, искренне уважали его, хоть и не особо любили.
— Теперь еще и майор нас ждет. Попали мы с тобой, Феня, попали мы…
Не договорив предложение до конца, Макс откинул голову на диван и стремительно погрузился в глубокий усталый сон, так и не разжав руку со смартфоном. Феня дважды прикоснулся к его плечу и, рассудив, что будить бесполезно, да и, в целом, неправильно, поднялся с пола и неспешно подтащил широкое теплое одеяло с кровати, которым и укрыл Макса. Время перевалило за полночь. Феня ложился спать в строго определенное время — 23.15 — и никогда не позволял себе отклоняться от режима, стараясь соблюдать распорядок во всем, что можно, — так было намного комфортнее и уютнее.
Но сегодня вечерний график был нарушен, принеся за собой тревожность и смятение, посему Феня, тщательно помыв посуду третий раз, решил для себя, что уснуть уже не получится, и медленно подошел к картине, внимательно разглядывая ее, запоминая каждый мазок, длину и ширину, плотность и оттенок. Тысячи небольших взмахов кисти складывались в изображение, напоминая мелкую мозаику. Навязчивая идея призывала их пересчитать и записать каждый параметр до миллиметра в блокнот. С самого детства Феня не мог противостоять этим мыслям, будто верные друзья, они приходили на помощь, отвлекали и успокаивали. Феня внимательно всмотрелся в левый верхний угол картины. Цвет темно-синий, смесь ультрамарина и сапфирового, размер 5,7х11,6 мм, четыре бороздки, глубина 2 мм, угол наклона 32 градуса. Голос изнутри произнес:
— Один…
Когда Макс проснулся утром, в половине седьмого, Феня все еще стоял около картины и вглядывался в синее поле с черными вилами посередине. Четырнадцать тысяч двести сорок восемь мазков кисти. «Экзопулус» начинал нравиться ему еще больше.
— Я же сейчас опоздаю. Жесть… Голова болит… Я что, так здесь и провел всю ночь? А ты любуешься на наш гениальный проект? — Макс засмеялся — наутро ему стало значительно лучше, после сна будто вымылась значительная часть негативных ощущений, что так терзали его накануне. Несмотря на ноющий висок, к Максу вернулся оптимизм, и это вдохновляло. — А знаешь, может, все-таки Феликс и неглупый парень. Нарисовать вот такое, а потом толпа почитателей искусства готова драться за эту штуку. Мне кажется, они и сами не понимают, что это такое, что обозначает, а в итоге все под впечатлением.
— Вилы обозначают вилы, синий цвет — это небо и вода, а глаз — это глаз. Красный глаз — уставший глаз.
— Уставший от чего?
Феня повернулся к Максу и уверенно произнес:
— От наблюдения.
— За кем?
— За сельскохозяйственными посадками. А я хорошо знаю, как трудно может быть наблюдать за сельскохозяйственными посадками. Их могут есть жуки, личинки, может быть засуха, может быть холодная погода или мало удобрения в почве. И здесь нарисовано, что это тяжелый труд — чтобы вырастить урожай правильно, необходимо много успевать и внимательно следить, как все растет, чтобы не было поздно. От этого получаются красные глаза. А Феликс это понимает. Я заметил, что у него тоже красные глаза, значит он тоже что-то выращивает.
— Судя по его поведению, выращивает он не иначе как коноплю.
— Каннабис не требует такого внимательного ухода при посадке, как и кукуруза. А вот при уходе за томатами могут быть…
— Подожди… — Макс жестом остановил Феню и внимательно посмотрел на него. — А откуда ты про уход за коноплей знаешь?
Феня застенчиво опустил взгляд.
— Меня иногда родители брали на дачу. Мне было девять лет. Брат дал мне семена и сказал, что это можно вырастить; если вырастет, то мне купят конструктор. Я вырастил, получились большие листья, красивые. А брат их все отрезал, а конструктор не купил. Потом сказал, что это конопля. Я посмотрел в справочнике растений. Я все прочитал, много справочников, подумал, что может быть, я что-то неправильно сделал. А я сделал все правильно. И теперь я все знаю. Могу всегда ее вырастить. Это несложно.
— Определенно полезный навык, конечно…
— Правда?
— Правда… Но… в общем… лучше не надо… И ты… майору только об этом не рассказывай…
— У него не получается вырастить, и он может обидеться?
— Типа того… да… Так, я сейчас пойду, так сказать, на работу, ты пока оставайся тут. Не выходи на улицу, сторожи сие великое творение во славу сельского хозяйства, я приду вечером.
— Хорошо.
В процессе поездки, добираясь до места Страшного суда, именуемого галереей «Артекториум», Макс успел сочинить порядка двадцати разных причин, почему исчезла картина. В ход шли все возможные объяснения — от банальных вариантов похищения неизвестным лицом до логических умозаключений, на основе которых было бы не стыдно снять пару весьма сносных сериалов. О тайных бандах, маскирующихся под монтажные бригады, служителей секретного культа, узревших в полотне скрытое проклятие, журналистах, готовых ради падающего рейтинга совершить преступление.
Или о самом Феликсе, у которого, видимо, также появились проблемы с рейтингом. Именно так написали во всех новостях, довольствуясь сладкой пряностью скандала на пресс-конференции.
Едва Макс переступил порог галереи, как Полина схватила его за руку и без объяснений потащила в тот самый злополучный Восточный зал. В зале собрались почти все. Эрнест Львович, выглядящий немного потрепанным из-за того, что на нем был тот же самый костюм, что и вчера, но с заметными плохо оттертыми пятнами. Литтон, молчаливо и беспристрастно оглядывающий публику. Насупившаяся Лика, одетая в серую, застегнутую на все пуговицы блузку. Елисей, которого впору было принять за персонажа фильма ужасов — с взъерошенными во все стороны волосами, мертвенно-бледным лицом и распухшими веками. И Феликс, стоящий посередине зала.
Феликс выглядел и, видимо, чувствовал себя в десятки раз лучше всех остальных, будто ничего и не произошло накануне — элегантная прическа, свободная рубашка, яркий жилет, рваные джинсы, дорогие кроссовки и множество всевозможных украшений. Герой интернет-заголовков показывал пальцем на стену и громко провозглашал:
— Это! Будет в середине! Это центр! Это шедевр! Как можно было его трогать?! Смещать на край! Недопустимо! Здесь центр композиции! Большие… огромные… гигантские… громоздкие балки… Это низвергнувшиеся крепости… Низринувшиеся атланты… Былое величие разрушается, чтобы короновать новое величие… Величие современности!
— Мне кажется, материала будет слишком много… — Пан Вишцевский оглядел пространство вокруг. — Люди должны свободно проходить и не падать, задев доски, кроме того, необходимо, чтобы в зале отсутствовал запах дыма, иначе выставка будет обречена на провал. На картины никто даже не обратит внимание.
— У меня создается уникальный проект! Не хочу даже слышать об этом! Мне нужно истинное величие!
— Хорошо, — Эрнест Львович пригладил волосы, — сначала надо все закупить, опалить, а потом поговорим в процессе оформления. Кроме того, нужно добавить следующее, если наша общая цель состоит в том, чтобы…
Макс больше ничего не слышал. Стараясь держаться изо всех сил, не веря своим глазам, он пристально вглядывался в одну точку, где ровно посередине, на длинной белой стене, на тонких лесках, освещаемый десятками ярких лампочек, переливаясь сочными красками, гордо красовался нашумевший «Экзопулус».